Живёт Марьюшка с молодцем-красавцем, как в тумане. Дни за днями летят. День день обгоняет. Вот уже и месяцы в счёт пошли.

Встретил бы, кто знавал её раньше, – не узнал бы Марьюшку: плечи опущены, взгляд потуплен, вечный страх в глазах. Слуги вокруг неё бесшумно ступают, каждое желание её предупреждают, о каждом вздохе её молодцу рассказывают. А тот доволен. Рядит покорную девицу в наряды шелковые, жемчуга скатные дарит. С собой на пиры водит.

С разным людом там молодец дела вершит. Как увидит кто Марьюшку, глаз от неё отвести не в силах, а молодцу того-то и надо: живо бедолагу окрутит, облапошит. Да и сам красой девичьей между делом пользуется.

Марьюшке-то и поговорить не с кем: молодцу с ней разговоры не надобны. И со слугами - запрещено. Да и заняться нечем. Пробовала шелками вышивать, единственное что позволялось, так пустота какая-то выходит.

А стерегут её слуги пуще глаза своего. Из терема высокого хода ей нет, только - с молодцем, да и он с неё глаз не спускает. Не бьёт никогда, не бранит, но как взглянет взглядом глаз своих жёлтых, так и замрёт в беспомощности Марьюшка.

- Что-то ты, люба моя, с тела спадать начала… - раз произнёс. – Сходи-ка на ярмарку, накупи себе, чего хочется, повеселись. А слуги мои верные за тобой присмотрят, чтобы позору никакого не было.

Пошла Марьюшка на ярмарку: справа от неё бабка-ключница семенит, слева громила, что при дворе живёт. Ничего не радует Марьюшку, ни солнце яркое, ни скоморохи балаганные, ни товары диковинные.

- Может, на карусели покатаешься? – бабка-ключница спрашивает.

Глянула Марьюшка на карусель, а оттуда смех детский раздаётся. Оседлали мальчишки да девчонки кто коня, кто волка, а кто зверя диковенного двухгорбого. Визжат от восторга, петушков сахарных на палочках в руках держат. Сжалось сердце у Марьюшки: там, в другой жизни покинутой, детишки у неё были. И так ей захотелось тельце маленькое к себе прижать, обогреть, что забыла она про чудеса ярморочные, да к молодцу кинулась.

А молодец в светлице своей сидит, костяшками на счётах щёлкает.

- Дитя родить? А на что мне пащенки? Придёт срок – женюсь, понаделаю. Сходи лучше в ванне, молоком наполненной, понежься, чтобы тело твоё мягче стало, - и снова костяшками защёлкал.

Смотрит на него Марьюшка, ушам своим не верит. Не женой живёт она, оказывается, с молодцем-красавцем, а девкой паскудной.

Развернулась – пошла куда-то. Ей бы выплакаться, но сухи глаза. Слёзы – и те ей не в помощь. Дошла в какую-то горницу, у стены на пол села, колени обняла...

Сколько так просидела, незнамо. Солнышко уже закатилось, темень – хоть глаз выколи.

Вдруг почудилось ей шуршание. Сжалась Марьюшка, пошевелиться боится. И видит в окне при лунном свете голову змеиную. Тихо вползает в горницу змей Аспид, Марьюшки не замечает. Вполз, в кольца свернулся – в молодца-красавца обратился. Отряхнулся, наверх пошёл.

Вот, значит, с кем живёшь ты, Марьюшка!

Вскочила она на ноги, в светлицу свою побежала: что-то будет, коль не увидит её у себя Аспид, коль поймёт, что узнала она тайну его страшную.