Наталья Сафронова СЧАСТЬЕ В РУКАХ Больше всего Яна любила бывать дома. Неспешно делать домашнюю работу, готовить, убирать. Или смотреть телевизор, не новости, конечно, лучше фильм, желательно, старый, советский, современные сериалы ее утомляли, к тому же не удавалось досмотреть ничего до конца, настолько растянуты по времени были показы. Но можно и новости. Сидеть на диване рядом с мужем, слушать его комментарии, потому что без них Яна просто отвлекалась от новостного сюжета, не могла вникнуть в суть. Муж был душой их дома, не то чтобы не имел самостоятельной ценности, просто дом без него был пуст. Все, что Яна делала, она делала, собственно, для мужа. И даже кошку завела для него, чтобы мужу было на кого смотреть и улыбаться. Детей у них не было, и кошку они с мужем называли дочкой, а друг друга, соответственно, мамой и папой. Получалась как бы полная семья. Также кошке отводилась роль громоотвода во время ссор. Яна говорила кошке: - Ксюша, иди скажи папе, что он дурак… А муж отвечал: - Ксюша, иди скажи маме, что она сама такая… Ксюша внимательно смотрела на одного, потом на другого, иногда мяукала в ответ, сообщала, что она о них думает. Получалось смешно, инцидент исчерпывался сам собой. Дома было тихо, гости заходили редко. Не то, чтобы у них не было друзей, но чаще созванивались, чем заходили. У всех были дела, сначала растили детей, теперь помогали детям растить внуков. У Яны с мужем тоже были дела. Вытертая вчера пыль ложилась снова, а еду Яна готовила каждый вечер свежую. В выходные вместе закупали продукты, приносили домой, разбирали, раскладывали в холодильнике. Муж ей помогал, дома становилось особенно уютно оттого, что холодильник полон. Муж говорил Яне: - Я твой домовенок. Яна улыбалась, надевала фартук, принималась стряпать пирожки как неотъемлемую часть выходного дня. Муж подклеивал оборванные Ксюшей обои. К сорока годам Яна перестала тосковать о детях, пожалуй, появись они сейчас, только мешали бы. Настолько она привыкла к покою и размеренности. Это раньше, в молодости, Яна бежала с работы к подруге, родившей одного за другим двоих мальчишек, говорила с порога: - Дай ребеночка подержать, а то умру… И допоздна оставалась у нее, помогала возиться с малышами. Когда Яна забеременела вскоре после свадьбы, они с мужем долго думали и взвешивали, стоит ли в такое смутное время, а их молодость пришлась на неспокойные девяностые, заводить детей или лучше подождать. Решили подождать, и Яна сделала аборт. Однако, когда наступили лучшие времена, выяснилось, что детей у них больше не будет. Муж тогда сказал: - Ты женщина, должна была настоять и родить. Яна промолчала и не затаила обиды на мужа. Действительно, не настояла, не родила. Наоборот, была ему благодарна, что живет с ней, не засматривается на других женщин, способных к деторождению. Подруга Ленка о трудностях не размышляла, наоборот, сначала забеременела, потом под венец пошла, у нее все всегда запросто, с бухты-барахты. И вечно денег не хватает до зарплаты, всякий раз у Яны занимает, и генеральную уборку делает дома не чаще, чем раз в году, и ужин порой не приготовит, сидят на полуфабрикатах и бутербродах, а поди ж ты, все счастливы, внуку скоро год. Иногда Яне снится сон, как она держит на руках маленькую дочку, та обвила ее ручками и ножками, и они медленно поднимаются в воздух и летят над городом. И такое ощущение счастья от этого полета, оттого, что держит на руках маленькое родное тельце, охватывает Яну, что она улыбается во сне. Доченька красивая, как мечта. Сон длится, и Яне кажется, что счастье будет вечным. Но вдруг над головами Яны и дочки появляются решетки, закрывая небесный свод, Яна сильнее прижимает к себе дочку и начинает метаться в поисках выхода, находит просвет и устремляется туда. Но кто-то коварный и вездесущий накидывает на них сеть. Яна просыпается в холодном поту, прижимается к мужу и плачет. Каждый раз одно и то же. Муж обнимает ее и бормочет во сне: - Что с тобой… - Так, снится всякое, - отвечает Яна, успокаиваясь. Поворачивается на спину, лежит в темноте и думает: - И ничего уже нельзя исправить. Ничего нельзя вернуть. Ну, почему? Но сон снится редко, чаще Яна отгоняет все эти мысли, а еще чаще не думает о нерожденной дочке (благодаря сну, Яна полагала, что это была все-таки дочь) совсем. Все хорошо вовремя, и сейчас дети были бы уже некстати. Все устоялось в их с мужем жизни, все было на своих местах. Работа и дом, тихий, уютный, спокойный, не пустой, на пороге встречает Ксюша, трется об ноги. Все хорошо, но чего-то не хватает. Однажды, провожая мужа на работу и привычно целуя его в щеку, Яна подумала: как любовь… А встретив в зеркале свою стройную фигурку, усмехнулась: как молоденькая… Прошла молодость, а вместе с ней – чувство. Состарилось, иссякло, сошло на нет. И даже не в детях дело, просто произошла подмена ценностей: что-то главное, настоящее они разменяли на незначительное, не заметив этого. Отмахивались. Просуетились всю жизнь. Яна стала мечтать о любви. Хотелось страсти, яркого, полноценного чувства, она устала маяться пустотой. И любовь не заставила себя ждать, в жизни Яны появился человек, заполнивший все ее существо до последней капельки. Он был другой, чем муж. Яна не сравнивала, кто лучше, кто хуже. Оба хорошие, просто разные. Муж – родной, привычный, надежный. Не предатель. И она, Яна, его тоже не предает, просто она полюбила. Бывает такое, приходит к человеку любовь, и он не в силах совладать с этим чувством. Впрочем, Яна и не боролась, даже ждала его, как Маргарита своего Мастера. О том, что муж тоже может встретить любовь, Яна старалась не думать. Он был ее, как что-то неотъемлемое, данное ей изначально, предназначавшееся с рождения. Тем более, что Мастер ей не принадлежал. Он не принадлежал никому, даже себе. Только делу. Эта его непринадлежность никакому живому существу читалась во всем его облике общей неприкаянностью. Когда Яна смотрела на него, у нее сжималось сердце. И когда смотрела на мужа – тоже сжималось, от собственного предательства, которое мужа как бы осиротило. Все-таки – предательство. И дом словно опустел, потому что Яна скучала по своему Мастеру и часто навещала в его мастерской, где он выпиливал из дерева сказочных персонажей… Змеи горынычи, лешие, василисы прекрасные, бабки ежки и коты, веселые и лукавые, жили своей сказочной жизнью и манили к себе Мастера своей неразгаданностью. Казалось бы, взрослый мужик не может считать сказку делом своей жизни. Однако считал, и завораживала именно его увлеченность делом. Желание отдать. Подарить свой талант, вложенный труд, жизнь – людям. Его персонажи переселялись в городские дворы и скверы. Он их не продавал – дарил. А потом следил за ними, реставрировал, если ломали. Из-за дела он однажды ушел из семьи. Оказалось, что это невозможно совместить, потому что после работы Мастер шел не домой, а в мастерскую, пропадал там допоздна, выпиливая очередное сказочное чудовище. Яна испытывала чувство вины, потому что уход Мастера из семьи совпал с появлением в его жизни Яны. Она иногда спрашивала: - Ты из-за меня ушел из дома? - По совокупности причин, - отвечал он. Но не упрекал, не корил. Устроился в мастерской, хотя мог и на улице. Яне порой казалось, что если бы он мог заниматься делом и жить в палатке, например, готовить пищу на костре, он не заметил бы бытовых неудобств. Так и жил в экспедициях по сбору материала для скульптуры. Увлеченность, целеустремленность читалась во всем его облике. Но и усталость. С тех пор, как он остался без семьи, он стал часто уставать. Яне хотелось заботиться о нем, отдать все, что у нее есть. Накормить, например. Она приезжала к нему и готовила суп. Он хмуро посматривал на Яну: - Знаешь, что ты сейчас делаешь? Это называется бабская колхозная хитрость. - Я просто кормлю своего мужчину, - пожимала плечами Яна. - Твой мужчина тебя дома ждет, - жестко отвечал Мастер. Яна терялась. Из семьи ушел, а она, Яна, выходит, не так уж нужна. Яна подошла к нему и обняла: - В следующей жизни ты будешь моим мужчиной. Я буду тебя ждать. В этой я просто не знала, что встречу тебя. А в следующей обязательно дождусь и выйду за тебя замуж. И мы будем жить долго и счастливо. - Я не верю в следующую жизнь, - отстранился он. – И мне неинтересны пустые мечтания. А во что ты веришь? Чего ты ждешь? Хотела спросить его Яна. И не зовешь, и не гонишь. Молчишь. Принял меня как данность – и только. Но не спрашивала. Боялась. Она и сама не знала, что ответила бы ему, задай он прямой вопрос. Может быть, он чувствовал это. А может быть, хотел вернуться в семью. Однако время шло, а он продолжал существовать в своей мастерской. Яна смотрела на любимое лицо, запоминала. Не потому, что боялась его больше не увидеть, а потому, что ей казалось, от встречи до встречи проходит целая вечность, черты его в памяти становятся не так ярки, и она испытывала от этого почти физическую боль. Яна наливала в тарелку суп и с удовольствием смотрела, как он ест. В это время он казался ей маленьким ребенком, ее ребенком, а она его кормит. Яна даже открывала рот, как делают иногда матери, неся ложку ко рту малыша. Как матери отождествляют себя со своими детьми, так и Яна чувствовала себя с Мастером чем-то неделимым. Ей казалось, что она помнит о нем каждую секунду, как он смотрит, как ходит, как говорит. И неосознанно перенимает его образ мыслей. Однажды вдруг, неожиданно даже для себя, ушла с работы, где только перекладывала бумажки с места на место и устроилась в редакцию городской газеты. Работа журналиста казалась ей живой, настоящей, к тому же она надеялась, что в редакции сможет помочь продвижению дела своего Мастера. - Твои работы достойны великих музеев мира, а не только детских площадок, - говорила она Мастеру. - Пусть живут среди людей и радуют их. В музей каждый день не ходят, - отвечал он. Для него главное – подарить людям, дать жизнь своим детищам. К славе он не стремился. Яна стала часто задерживаться на работе и очень уставала. Рабочий день ее теперь зависел не от количества отработанных часов, а от дела. А дела никогда не кончались. Когда приходила домой, ее встречали у порога муж и Ксюша, и сердце отвечало им общей муторностью, сумбуром радости, стыда и собственной сиротливости. Дом оставался домом, однако не таким ухоженным, как раньше. Муж ждал Яну, не ужинал без нее. Яна разогревала в микроволновке магазинные блинчики с мясом и ворчала: - Почему не поел? - Не нашел ничего, - искренне отвечал муж - Когда ты открыл холодильник, не заметил кастрюлю с супом? – изумлялась Яна. Однако не замечал. И Яна радовалась. И огорчилась, когда увидела, что он сам гладит себе рубашку. Так и научится всему без нее, привыкнет к самостоятельности. Муж, пока Яна ему не напоминала, например, забывал сходить в парикмахерскую, и порой, обросший, напоминал ей обаятельного пьяницу, хотя не пил, слава богу. В эти минуты Яне было его особенно жалко. Сломала человеку жизнь, думала она про себя. Сначала не родила, потом предала. Она садилась рядом с ним на диване и терпеливо смотрела новости. Ксюша тоже усаживалась с ними. Считай, семья. В новостях говорили в основном о событиях в Крыму, который стремился в Россию. - На наших глазах вершится история, - говорил муж. – Смотри, детям потом будем рассказывать. - Каким детям? – спросила Яна. - Ксюшиным, - погладил муж кошку, помолчал. - Если надо будет воевать за Крым, я пойду на войну. Яна притихла, взяла мужа за руку, прижалась к плечу. Может, у него где-то ребенок растет, а он живет со мной, потому что вину чувствует. Бывает такое. Особенно в современных сериалах, был, кажется, где-то такой сюжет. А Ленка с Колей разошлись, осиротили детей, пусть и выросших, а с ними и внуков. Дети и внуки живут теперь без равновесия в душе. Ленка никогда ни о чем и ни о ком не думала, ни тогда, когда рожала без штампа в паспорте, ни потом, когда разводилась. Шагала, как в пропасть. Соломку не стелила. Яна оглянулась вокруг. Ей казалось, что дома даже пахнет запустением. Руки не доходили до каждого уголка в доме, как бывало раньше, когда времени было больше, а на душе спокойнее, и она с удовольствием наводила порядок. А сейчас нет ни того, ни другого. Можно вернуться на прежнюю работу, ее звали обратно, оказывается, перекладывать бумажки с места на место тоже нужно уметь. Держать их в порядке. Это не каждому дано, и достойную замену Яне не нашли. Однако она понимала, что сейчас у нее, как раньше, не получится. Внешний порядок в делах всегда отражает внутреннюю собранность, по-другому не бывает. Яна вспомнила, как подруга Ленка входит в дом, снимая на ходу туфли, и они лежат потом друг за другом на расстоянии Ленкиного шага. Когда Ленка собирается уходить, она их обувает в обратном порядке. Иногда Мастер покупал ей продукты. Яна терялась от такой заботы. Лучше бы цветы, думала она. А продукты – непонятно, что это значит. Но все-таки внимание, значит, помнит о ней не только во время ее пребывания в мастерской. Потому что когда она звонила ему и спрашивала, соскучился ли он, Мастер обычно отвечал: - Я работаю. - А до этого? – интересовалась иногда Яна. - И до этого работал. И потом тоже буду работать. Яне никогда не хотелось от него уходить, потому что всегда казалось: уходит в какую-то бесконечность, так долго тянулось без него время. - Потому что ты бездельница, - объяснял ей Мастер. - Нет, я работаю, - качала головой Яна, - я умею думать о тебе параллельно. В промежутках между работой. Выдастся свободная секундочка, и сразу – ты. Мастер уже не слушал ее, сосредоточенно смотрел в компьютер. На хлеб он зарабатывал чертежами. Яна тихонько гладила его. От Мастера пахло деревом, и он тоже казался Яне лесным божеством. Она рисовала ему сказку на спинке: - Вот река. Высокий берег, домик в лесу. Это я тебя жду. Вот тропинка. А это ты идешь по тропинке. Слышишь? - Не мешай, я сейчас там, - кивал Мастер на работу. - Я тебе сказку рисую, - обижалась Яна. - Ну, сказки в моей жизни хватает, - усмехался Мастер. - А у меня своя, бабья сказка, - объясняла Яна. - Ты говори, только не спрашивай, не отвлекай меня, - отвечал он. Задумчиво подперев ладонью щеку, на Яну посматривала Царевна Несмеяна, словно вторила ей: невеселая бабья сказка. - Возьми меня к себе, - попросила однажды Яна. - Куда? – посмотрел ей в лицо Мастер. - Куда-нибудь, - пожала плечами Яна. - Я, может, завтра на войну уйду. - На какую войну? – спросила Яна. - Ты не видишь, в какой стране ты живешь? – спросил Мастер. Все мои мужчины собрались на войну, ежилась Яна. Война им дороже, чем мое счастье. Вот только в чем оно, это мое счастье, непонятно. Одну любовь я не сберегла, а вторую не нашла. Ты только работаешь, работаешь и работаешь, мой Мастер. И я стала похожа на тебя, работаю и работаю бесконечно. Сдается мне, что женщина не должна столько работать. Женщина должна быть дома, поддерживать огонь в очаге. А мой очаг не горит, еле тлеет. Да и где он? В моем опустелом доме или в придуманном, который я рисую у тебя на спинке? Как в детстве, сказка на спинке. А ты и не слушаешь ее, мою бабью сказку. Я все слышу, даже когда не слушаю, говорит иногда Мастер. Он и книги умудряется читать очень быстро, все понимая и запоминая то, что считает важным. Так умели читать Горький и Сталин, которого, кстати, Мастер сравнивает если и не с Петром первым, то близкой по значению фигурой. Он взял страну разрушенной, говорит Мастер, а оставил с заводами и фабриками. - А люди? А лагеря на Соловках? Судя по современным фильмам, сидела практически вся страна. - Ты слышала в своем окружении, чтобы их родные и знакомые сидели? Вот видишь, значит, не вся страна. И потом, думать о стране и думать о людях – это не совсем одно и то же. Яна слушала Мастера, прислонясь головой к плечу, старалась почувствовать, идет ли тепло от нее к нему и обратно. Потому что порой она уходила от него с такой больной, такой замерзшей душой, что ей казалось, до дома не дойдет. Однако приходила домой, приносила с собой этот холод и неприкаянность и не знала, куда ей приткнуться, чтобы отогреться. - Я тебе даю тепло, ты не умеешь брать, - говорил ей Мастер. Поэтому Яна прислушивалась к себе и к нему, чтобы сберечь это тепло, не расплескать ни капли. Ей хотелось, чтобы хотя бы рядом с ней Мастер не работал, а отдыхал. Если бы можно было взять его на руки и укачать, как ребенка, она бы взяла и качала. Пусть бы он спал у нее на руках, отогревался в ее любви. А самой Яне все чаще снилась дочка, ее родное тепло, и удивительное, протяженное чувство счастья. И снова сети, в которых она путалась со своим счастьем на руках.