Нам часто о вождях коммунистических напоминают из той жизни, времен СССР, репрессии той власти показывают, о дефиците сплошном мусолят, как при Хрущеве нехватка хлеба объяснялась тем, что колхозники им скот кормят. Да вы же, милые, о той жизни ничего не знаете, как и о сегодняшней, простите. Лапшу вешали и продолжают вешать, все режимы это делают. Человек не волен появиться на свет при ясной погоде в хорошем государстве – уж как повезет. И, тем не менее, человечек при любых режимах проводит беззаботное детство, как положено, радуется жизни, растет, влюбляется и проживает свой век, отпущенный небом. Законы и условия жизни каждого государства вырабатывают в жителях свои специфические навыки выживания, смекалку необычную развивают. Я полноценный представитель советской эпохи, поэтому и рассказ мой о той жизни будет, об умении созидать, добиваться цели, преодолевая заторы в системе. Мы умели бодро двигаться к намеченному, маневрируя между «нельзя» и «стоп» в системе, и чего-то же добились в жизни, коль детей хороших таких нарожали? Но, главное: вырвались с наукой и промышленностью из крестьянской страны, вопреки всему. Расхвастался, как пацан, правда? Так вот.... После долгих и мучительных усилий самостоятельно запустили мы у себя на заводе две установки по вакуумному напылению миниатюрных зеркал для гальванометров, адская технология, капризная, да еще жидкого азота требует с температурой очень низкой. Вот его, жидкий азот, нам перестали поставлять с одесского судоремонтного завода, сказали, что не могут больше снабжать нас. Мой Леонид Ватавский дважды туда ездил, и ничего – отказ. А тут на завод нового директора прислали, чтобы с нацкадрами порядок навел, ибо их просто не было на заводе, да и в городе еще мало молдаван проживало. С новым я сразу не сошелся. Два или три дня внимательно понаблюдав за мной, он пришел к выводу, что мои указания экспромтные, без предварительного должного расчета и экономической целесообразности (он преподавал в вузе до нас). Я и подал заявление, отрабатывал последнюю неделю. На планерке директор вежливо указал на левацкие методы работы Бориса Матвеевича, на меня значит, который поставил завод на колени без азота, добавив, что у него есть письмо ЦК Молдавии на имя одесского Обкома партии с просьбой решить вопрос, и он на рассвете едет в Одессу, покажет как работать надо… Ко мне подсел Спиваковский, начальник производства, и прошептал в ухо: - Боря, он мужик неплохой, заводской жизни не знает только, каждый день поэтому шишки получает. Ты кого на судоремонтном знаешь? Главного. Отлично. Надо бы тебе Карнаушенко с ним свести, помоги. Как что? С Карнаушенко поехать тебя прошу! И я поехал с директором на его «Шкоде». Ехали молча, каждый свой самодельный приемничек карманный к уху приложил, но одну волну оба слушали, одну песню про журавлей Бернеса. К девяти у обкома партии были, но внутрь нас не пустили, велели письмо оставить на вахте. Мой напарник распалился, партийный билет достал, штанину задрал, протез правой ноги показал и прошел в промышленный отдел. Вернулся он вскоре невменяемым, водителю велел развернуться и домой ехать. «Ничего не добился, пустое это было», – промямлил он. Не знаю почему, наверное солидарность заводчанина сработала, но предложил дать мне часик – на судоремонтный махну, можем и вместе поехать, предложил я. Но Александр Александрович грустно сказал, что ему все ровно, ибо завтра он уволится. Короче, остался он на вокзале дожидаться, а я с водителем Васей рванул на завод. Вернулись мы часа через два, и я, не мешкая, в туалет побежал, приспичило. Простите, не могу не описать это сооружение шестидесятых годов на одесском вокзале, которое расположено было с правой стороны, в торце здания. Это была прямоугольная комната с двенадцатью прямоугольными провалами с двух сторон, на которых без каких-либо перегородок восседали страждущие с газетой «Правда» в руках, и не для чтения. Туман хлорки глаза травил, морщились. Ну и, конечно, очередь сюда большая всегда стояла из озабоченных, переминающихся с ноги на ногу пассажиров вокзала города-героя. Вспомнил – аж вздрогнул. Директор сидел в той же позе с опущенной головой и не реагировал на нас. Мы поняли, что с ним что-то неладное, подняли и к машине повели. Я еще сбегал в «Булочную», что напротив вокзала была, и бубликов две вязки купил. Больного на заднее сиденье примостили и поехали восвояси. Уже подъезжая к Тирасполю, предложил Василию бублик, себе взял, и стали с аппетитом уплетать вкуснейшие изделия Одессы. Сзади голос с обидой прозвучал: - Могли бы и меня угостить, пахнет вкусно. Лучше стало… приступ, видимо был. Когда сильный стресс – бывает. Что заводу скажем, братцы? Да правду скажем, как есть. Всем до лампочки проблемы наши, и этим ленинцам тоже, поняли? Нет, не домой, а на завод поеду, документы просмотрю, думать буду. А Бориса до хаты подкинем, где живешь-то? Далековато... Зла не держи, парень, на меня... Как подождать? Ты тоже на завод... Что? Вакуумную запускать будешь? Повтори, Борис! Василий: - Вы же не знаете, вам плохо было. Дюары с азотом Борис на масло сливочное обменял у компрессорщицы. Да на привозе купили, на всю зарплату его... Борис: - Притормози, Вася, это моя Сима с сыном дожидаются. Из машины видно было, как молодая женщина бросилась на шею Борису и запричитала что-то радостное, улыбаясь. Он же ей вязку бубликов на шею повесил, поцеловал крепко и к машине вернулся. Карнаушенко: - Молоденькая она у тебя, в каком доме живешь, чтоб знать? В вагончике! Почему? Ты местный, значит, специалист, не по вызову… Грошей сколько потратил? Да у меня и нет таких с собой, достану утром. Вот дурачье, в нацкадры игру затеяли, по религиозным берлогам разбежались и облаиваем друг друга... В жизни же по-иному: человек ты или ничтожество, вот разница. Приехали. Борис, загляни, как запустишь. Бублик дай… В войну один народ был – советский, поэтому… но кому сказать-то? Борьку в обиду не дам… И моя всегда меня ждала… и ждет наверное… «Маша, привет! Нормально съездил. Бублик тебе купил, вместе покушаем вечерком. Чего звонил? Тебя услышать захотел. Пока, я тоже! Как с планом, спрашиваешь? Будет, Маша, план, обязательно будет».