Возможно, роман будет любопытен также любителям детективов и мистических триллеров, хотя написан он в жанре твердой НФ. Андрей Попов ОБМАНУТЫЕ СУМАСШЕСТВИЕМ «Хочется знать: где рождается страх? В недрах земли иль в глубоких морях? Может быть, он выползает из тьмы В час, когда ей околдованы мы? Или, подобно болезни чумной, Тайно крадется повсюду за мной, В дом проникая со скрипом двери… Иль, как младенец, он зреет внутри? Дьявольский страх — он и впрямь как чума, Сеет нам смерти и сводит с ума, В панике всех заставляет бежать, Только куда и зачем — не понять. Сколько ненужных и глупых скорбей Он нагоняет на царство людей. Где б от него нам вакцину найти, Да наконец-то покой обрести…» Пролог Вечная галактическая ночь… Звезды были такими же далекими и холодными, как десять, сто, пятьсот лет назад… Зажженные по всему пространству вселенной в глубокой древности, они уже потеряли счет своим годам, на протяжении целых эпох пытаясь освещать своим призрачным светом безмерный океан пустоты. Каждый относился к ним по-своему. Для романтиков они были сияющими гирляндами, украшением Вечности. Для неугомонных мечтателей — далекими мирами, непознанными и не познаваемыми в принципе. Для блуждающих астронавтов — маяками вселенной, не столь желанными, сколь жизненно необходимыми. Ну а для людей равнодушных, коих подавляющее большинство, звезды являлись лишь безликими холодными огоньками: мертвыми, неподвижными, чем они и были на самом деле. И вообще, все, что находится чуть выше облаков, равносильно что находится за гранью реальности. Для обывателя это, пожалуй, самый верный и правильный подход. Но эти самые огоньки, расположенные по ту сторону здравого смысла, тем не менее веками не дают покоя всем пытливым умам. Наивная схоластика древних посвятила звездам сотни мифов: нелепых, безрассудных и изящных, где эти миниатюрные светила то возвышались до титула божества, то волшебством рассказчика становились родственны нам, обладая душой и телом, а порой чьим-то капризом низвергались подобно падению злых демонов. Глядя на звезды, и сейчас еще сложно понять, чего же в них больше: божественного или демонического? Этого мизерного света, едва хватающего для освещения самих себя, или устрашающей мертвой темноты, которой они скованы со всех сторон? Одна древняя сага гласила, что когда-то давным-давно, в самых нижних слоях архаичного времени, вселенная была пуста как пасмурная ночь: ни огонька, ни искорки света, НИЧЕГО. Лишь омертвелая, беззвучная и безжизненная тьма непроницаемым взору куполом свисала сверху, и такой же беспроглядной бездной зияла внизу. В ней не существовало абсолютно ничего, кроме всевластных богов, соперничающих друг с другом. И вот у Хроноса, бога времени, появилась возлюбленная Ариафида (что в переводе с одного старобытного языка означает «Вечность»). Он, как и подобает возлюбленному, постоянно ездил к ней на свидания на своей великолепной колеснице, сияющей голубым огнем и драгоценными камнями. Ни пустота, ни вездесущий мрак не были препятствием для этой счастливой пары. Но по причине того, что темнота, властвующая над миром, путала все направления и в ней невозможно было что-либо разобрать, Хронос частенько сбивался с пути. Вот тогда-то он и повелел своим слугам по всему протяжению вселенной зажечь маленькие светильники, расположенные строго по прямой линии, чтобы они, вечно горя, указывали дорогу прямо ко дворцу возлюбленной. Но никакая идиллия, как известно, не длится бесконечно. Легенда не была бы легендой, если бы в ней не нашлись представители темных сил, извечно вносящие хаос и сумятицу в чье-либо счастье. Таковым являлся Деймос, бог Устрашения. Позавидовал он возлюбленным горькой, серой, ядовитой завистью, не дающей покоя ни днем, ни ночью. «…и наслал разгневанный Деймос по всему пространству сильный ураган, и тот смешал беспорядочно все светильники и хаотично раскидал их по вселенной в разных направлениях. И выехал по обычаю Хронос на своей колеснице к прекрасной Ариафиде, но в путанице огней так и не смог найти к ней дороги. И опечалился Хронос, и назвал эти маленькие светильники «звездами», то есть «рассеянными»…» Когда болезненно-сухие, абсолютно невзрачные научные теории становятся скучны для души и тоскливы для ума, хочется поверить в какой-нибудь красивый миф, который вдруг отыщешь среди пыльных архивов старых фолиантов, прочитаешь, задумчиво вздохнешь и скажешь самому себе: наверняка, так оно и было. Помимо всего прочего, звезды способны навеки сохранять тайны. Они были свидетелями многих грандиозных событий, происходящих во всех закоулках вселенной, индифферентно взирая на них мириадами огненных глаз, но при этом обещая пребывать в вечном молчании. И галактическая пустота становилась могилой для всех таинственных происшествий, в ней возникающих. Еще среди древних находились отчаянные головы, берущие на себя смелость утверждать, что звезды уже состарились и близятся к своей смерти. Вот-вот должны погаснуть. С тех пор прошли тысячи лет, но и сейчас можно найти достаточное количество подобных философов-могильщиков. Минут еще тысячи лет, сменятся эпохи, будут сорваны миллиарды листков с настенных календарей, но пожалуй, и тогда не прекратятся разговоры о том же самом. А звезды обречены на существование намного более долгое, чем различные гипотезы и мифы, им посвященные… * * * …он появлялся лишь на несколько секунд, затем исчезал, чтобы вновь появиться за много миллионов миль от данной точки пространства. Вынырнув из небытия, какие-то призрачные мгновения он давал понять окружающему миру, что существует на правах его полноценного обитателя, но тут же растворялся, оставив после себя холод и пустоту, и заставляя всерьез усомниться в собственной реальности. Его полет, пожалуй, был сравним с плаваньем гигантского дельфина, который лишь изредка выныривает из океана, чтобы глотнуть свежую порцию воздуха, а затем на долгое время скрывается под темными водами. Все ближайшие созвездия были беспристрастными свидетелями того, как между ними появился столь странный объект, мерцающий своим существованием и очерчивающий во вселенной пунктирную линию собственной траектории. Вот он опять материализовался, обретя форму и цвет, и этих немногих секунд оказалось достаточно, чтобы узнать в нем лайнер класса «В» Похоронной компании «Space Undying». Тупоносый обтекаемый корпус и впрямь давал ему сходство с большим дельфином — тот же светло-металлический блеск и те же маленькие крылья-плавники на хвосте. По линии хребта располагалась цепь сигнальных огней, создающих конкуренцию самим звездам, они периодически вспыхивали ярко-голубым светом, затмевая облик традиционных светил вселенной. «ГЕРМЕС» — крупная надпись на обшивке возвеличивала его чуть ли не до ранга галактического божества. Он был способен появляться и исчезать в разных областях пространства и, несомненно, способен еще на большее, как и полагается истинному божеству. Лайнер, глотая пустоту, направлялся к системе Эпсилон в созвездии Волопаса. На его борту было более пятидесяти тысяч пассажиров… Впрочем, здесь ошибка. Там находилось всего лишь пятеро, шестой не в счет… Опять неточность! Лучше сказать так: на его борту более пятидесяти тысяч, пятеро из которых пока еще оставались в живых… Наконец-то удачная формулировка, и наконец-то можно перейти непосредственно к сути повествования. Но для этого оставим на время сонливую пустоту космоса и проникнем в стальное чрево звездолета. Глава первая В одном из отсеков, затерявшихся в лабиринте себе подобных, ясно были различимы чьи-то голоса… Даже более того: целая полифония криков, нелепой ругани, шуток — и все это сливалось в непрекращающийся гомон, состоящий из смеха и обрывочных фраз. — Все замолчали! Сейчас мой ход… Так-так-так. Чем же мы удивим гуманоидов с планеты… кстати, все забываю, с какой вы планеты? — С Земли. — О какое совпадение! Я ведь тоже оттуда! Итак, чем же мы удивим гуманоидов с Земли? Наступает интригующая пауза… Семерка пик! — Бью десяткой! Послышался звучный шлепок. Одна карта ударила другую. Две физиономии, расположенные друг против друга, как-то странно переглянулись. — Вот зараза… наверняка ты спер эту карту из колоды. Совесть твоя нечиста. А ну-ка, вот эту семерку! Слабо? На игральный стол, красиво планируя, прилетела семерка бубей. — Найдется еще одна десятка. И именно — бубновая. Ты гений, Айрант! Теперь у меня остались четыре козырных туза и покер. Эти паршивые десятки торчали у меня как занозы между пальцев. На грубый блеф Линда уже никто не обращал внимания, но бортмех явно помрачнел, поглядывая на Фабиана, невозмутимо восседающего напротив. Эта металлическая кукла, не способная выразить ни одной вразумительной эмоции, порой бесила своим завидным равнодушием. — Железо, набитое идиотизмом! Ты пришло сюда спать, что ли?! Ты не забыло, что на кону наши дежурства?! То есть, мои дежурства! — Я провожу анализ, сэр. — Какие еще анализы? Ходи давай! Робот встал и куда-то пошел. — Да не ногами ходи, придурок! Карты зачем в твоих щупальцах торчат?! Линд громко расхохотался, потом налил себе сока из графина и поморщился от двойного удовольствия: и сок вкусный, и игра пока удачно складывается. — О чем ты можешь думать, Фабиан? — Оди с любопытством уставился на грубую застывшую маску робота, изредка именуемую его лицом, хотя на самом деле пытался подглядеть его карты. Айрант был вне себя от бешенства и нервно постукивал пальцами по столу. — Да о чем он способен думать? У него в голове всего одна запчасть, да и то от другого механизма и вдобавок закрученная не по инструкции… Титановый ублюдок! Потомок самого глюконутого компьютера! Если по твоей вине я проиграю, знаешь что я с тобой сделаю? — Бортмех даже заулыбался в предвкушении грядущей экзекуции. — Я из тебя выпотрошу все микросхемы, а твое титановое чучело набью дерьмом и поставлю на Флинтронне, чтобы отпугивало пролетающие мимо НЛО! На лице Фабиана брови слегка приподнялись, что имитировало изумление или просто непонимание. Вообще, какие-либо эмоции (если здесь уместно это слово) выражались у него лишь движением темных стальных бровей: сошлись на переносице — недовольство, опустились вниз — усталость, слегка наклонились — задумчивость. Губы в нижней части лица выглядели уж слишком примитивно — лишь две раскрывающиеся створки, приходящие в движение во время речи. А из всего вышеуслышанного пока можно сделать один вывод: жизнь здесь, кажется, не баловала скукой, но была весьма оживленной. Что ж, слушаем дальше: — Анализ закончен, сэр. — Робот взял своими щупальцами трефовую десятку и кинул ее на стол. — И тебе столько времени понадобилось, чтобы отыскать эту десятку? Сволочь! Я бы ее скорей стащил из колоды! — Айрант перевел взгляд на Линда и почти ласково улыбнулся: — Ну что, обладатель четырех козырных тузов? Тот раздраженно глянул на своего полупроводникового соперника, что-то там пробурчал и нехотя сгреб карты. А Айрант явно повеселел, и переменившееся настроение обозначилось на его лице широкой, несколько идиотской улыбкой с двумя рядами почерневших зубов. Он даже погладил Фабиана по титановому затылку и мягко произнес: — Не думай только, что я решил одарить тебя лаской. Я просто массажирую твой мозг, чтобы лучше соображал. — Спасибо, сэр. Линд кисло улыбнулся, видя как робот с серьезной миной благодарит за оказанную услугу. И когда Айрант очередной раз спросил, с какой они все планеты, Линд совсем уж вяло пробурчал: — Лично я с Земли. Не веришь — могу показать удостоверение. Бортмех от радости аж подпрыгнул на кресле. — Вы верите в такие счастливые совпадения — и я оттуда же! А куда вы летите, позвольте спросить? Ответил Оди, недовольно качая головой, этот дурак уже достал всех. — К созвездию Волопаса, минуя галактику Свинопаса. — И я туда же!! Впрочем, пора бы уже с ними познакомиться: если не из любопытства, то хотя бы из вежливости. Начнем, пожалуй, с того кто больше всех кричал — Айрант Скин. Номинально он числился бортмехаником, хотя в экипаже его чаще называли бортбездельником. И у этого прозвища была серьезная коммерческая причина. Дело в том, что корабли легендарной компании «Space Undying», даже класса «В», отличались непревзойденной надежностью к прибыли самой компании и к горькой зависти ее конкурентов. Если даже они иногда и выходили из строя, то этого все равно никогда не случалось (распространенный среди навигаторов каламбур). По этому поводу Айрант неоднократно заявлял, что он когда-нибудь сам что-нибудь сломает, чтобы наконец заняться ремонтом и создать видимость собственной работы. Сейчас он сидел за игральным столом, разевая рот по любому случаю и остро реагируя на самую невинную реплику своих коллег. Вообще, если на борту лайнера происходили шумные скандалы, то все без исключения были связаны с его именем. Справа от него восседал Линд Оунтер, бортовой врач, космический эскулап, спаситель души и тела. Можно одарить его еще более яркими титулами, да что-то не подбираются нужные слова. А ведь действительно, в отличии от других, незаменимый человек, особенно для таких длительных рейсов. Разболелся зуб, заныла голова, что-то там покалывает в спину — всегда есть к кому обратиться. Это, кстати, тот самый, у которого «четыре козырных туза и покер». На самом же деле в его руке мельтешили семерки, девятки, десятки — не более того, причем, среди них лишь одна козырная. К достоинствам Линда следует отнести в первую очередь прекрасную память, позволяющую к концу игры безошибочно вычислять все карты противника, что часто спасало его из самых безвыходных ситуаций. Напротив него ерзал в кресле Оди Вункас, астрофизик. Короче, все что было связано с научным осмыслением происходящего в галактике, являлось по его части. Если говорить еще точнее, он был таким же бездельником, как и все остальные. Потому что настоящая работа, причем — грязная и неблагородная, их ожидала только на Флинтронне. Но это потом, а сейчас… Он прохладным взором разглядывал свою порцию карт, и по выражению его лица никогда невозможно было понять — доволен он ими или нет. Он никогда не блефовал и даже не высказывал своих эмоций, имел незаурядную способность не радоваться успеху и не огорчаться из-за поражений. Словом, был молодцом. Да и карта, кстати, ему сейчас пришла довольно приличная: в обществе королей и вальтов сидела прекрасная леди, червовая дама, а если учесть, что черви являлись козырями, ее присутствие особенно украшало эти сияющие азартом картинки. Ну вот, с тремя познакомились, теперь очередь дошла до Фабиана. Он сидел, обхватив металлическими щупальцами свои карты, и заговаривал лишь тогда, когда к нему непосредственно обращались. Безукоризненный аналитик и последователь строгих алгоритмов, робот, увы, был напрочь лишен фантазии и выглядел довольно слабым в игре. Но, пользуясь своей слабостью как оружием, расхолаживающим бдительность противников, он иногда совершал ошеломляющие ходы и нередко выигрывал. Он молча и покорно терпел всякого рода унижения, сыплющиеся в его адрес, его оперативная память не в состоянии была понять и переработать множество замысловатых оборотов речи, всяких колкостей, откровенных матов, долетающих до его звукодатчиков. Он часто оставлял вопросы без ответа, попросту их не понимая. На нем привыкли срывать злость все кому не лень, и он, как громоотвод, впитывал в себя напряженную атмосферу, возникающую в среде экипажа. Айрант же над ним вообще издевался — прямо и откровенно. А сцены за игральным столом нередко заканчивались унизительным изгнанием, когда тугодумие Фабиана всех доводило до бешенства. И представитель железной расы под град проклятий и шквал язвительных усмешек покорно покидал поле интеллектуальных состязаний — арену мухлежа и лицемерия. Он не способен был обижаться и, став причиной очередного скандала, отделывался зазубренной фразой: «простите, господа…» После этого на него находили приступы мизантропии, и он подолгу слонялся по пустым отсекам, не желая кому-либо попадаться на глаза. Но чтобы вся эта веселая компания предстала перед нами в полном комплекте, необходимо упомянуть еще двоих членов экипажа, отсутствующих за игральным столом. Это прежде всего капитан Кьюнг Нилтон, который если не являлся, то по во всяком случае считался здесь за главного. Как и остальные должности, капитан номинальный, носящий свой звонкий титул, как носят блестящий медальон. Техническое оснащение звездолета превратило всех пятерых в «свободных космических граждан», то есть слоняющихся бездельников. Зато на планете в качестве возмездия их ожидала совсем другая жизнь, если ее вообще можно будет назвать жизнью: и черные работы, и нервы, и усталость, и все тяготы телесного труда. В данный момент Кьюнг находился на дежурстве в отсеке визуального контроля, уткнувшись в какой-то любовный роман и, кажется, увлеченный им, пребывал вообще вне этого звездолета. Второй из них — Фастер Роунд, специалист по электронике. Личность, если не легендарная, то довольно уникальная для галактических экспедиций. Он никогда не играл в карты из-за своих религиозных убеждений. Еще в молодости, на Земле, наитием какого-то внушения он стал адептом одной из древнеиндусских сект, зародившихся около трех тысячелетий назад. И сейчас был убежден, пытаясь убедить других, что Брахма — верховный творец всего видимого, требует от каждого разумного существа как минимум сотню мантр в сутки в Его честь. К Фастеру и его причудам давно уже привыкли и реагировали довольно спокойно, когда заставали его в каюте стоящим на коленях с четками в руках, погруженным в созерцание чего-то невидимого для простых смертных. Впрочем, все хорошо знали, что его человеческие качества откровенно-неподдельны. Он был единственным среди компании отпетых безбожников, кто никогда не надевал на себя маску лицемерия, всегда говорил то, что на самом деле думал, или же — а это случалось чаще — не говорил ничего, был другом молчания и тишины. Вот и познакомились… Оставим теперь в стороне личные досье и вернемся за игральный стол — притон бурных эмоций, неудержимых страстей и, разумеется, пронзительных возгласов, им сопутствующих. Там, кажется, наступала кульминация. — Какая сволочь тасовала карты?! — орал Айрант, чувствуя, что проигрывает. — Да мои ли это карты вообще?! Он переставлял в ладони эти разноцветные невеселые картинки, как будто от их комбинации что-то должно измениться. А упомянутой выше «сволочью», как всегда, оказался Фабиан. Робот сидел, не проявляя никаких эмоций, даже его искусственные брови заняли некое неопределенное положение. Он уткнул взор своих фотоэлементов в козырного короля и двух его телохранителей — тузов. Развязка была предрешена. Он знал карты своего противника (ведь их осталось всего двое), знал и предполагаемые ходы, не мог лишь предвидеть словесных издевательств, которыми Айрант непременно будет мстить за свой проигрыш. Линд и Оди с любопытством наблюдали исход поединка, язвительно подбадривая обе стороны: — Не беспокойся, Фабиан, тебе не так уж и страшно выиграть, ведь ты не способен от этого возгордиться. А тебе, Айрант, нечего расстраиваться из-за проигрыша, какая разница — шесть смен или семь… Дотяни уж до святого числа, и побьешь собственный рекорд. Ведь семь раз подряд остаться в дураках — нужно быть не просто идиотом, а самым талантливым, самым искусным из всех рожденных на Земле идиотов, согласись. Кстати, это афоризм, его надо где-нибудь записать. Смешного здесь ничего не было, но разразился демонстративный смех — саркастический, щекочущий нервы и окончательно выводящий из себя. Бортмех резко вскочил из-за стола, состроил ядовитую физиономию, с которой он походил на разъяренную пантеру, и швырнул свою порцию карт роботу в лицо. — На! Подавись!.. Чтоб я еще хоть раз… — о, сколько раз была произносима его устами эта фраза, — чтобы я еще хоть когда-нибудь сел за один стол с жуликами и мухлевщиками! Да я… да я… да я лучше побуду в обществе с пассажирами, чем с вами, профессиональными мошенниками! Каждое слово извергалось вулканом. Смех резко замолк. Вышедший из собственного равновесия бортмеханик представлял из себя довольно непредсказуемое зрелище, и все это хорошо знали. — Угомонись, угомонись… — примирительно произнес Линд. — Уж в их общество мы всегда успеем. Лучше тасуй карты. — Да пошли вы все… — Айрант не договорил, предлагая самим догадываться — куда. Наигранная веселость быстро исчезла. Упоминание о пассажирах привело к мысли, что приближается очередной Обход. По графику он выпадал на долю Линда, но тот все же сумел спихнуть его Оди за счет своего выигрыша. Правда, Обходы, самые бессмысленные мероприятия во всей вселенной, тем не менее были не столь утомительны как бесконечные во времени дежурства. И это не смотря на то, что от них веяло могильным холодом, мрачной философией бытия и банальным угнетением духа. Минут через пять переходная дверь, издав чуть слышный, почти виртуальный шум, отъехала в сторону. Глаза Могущественного Дракона от неожиданности вспыхнули, а в образовавшемся проеме появился Кьюнг. Первый среди равных. При себе он имел несколько задумчивую физиономию, никак не вписывающуюся в общий колорит кипящих страстей. Однако, едва он сообразил в чем дело, как его усталость мигом испарилась, зрачки сверкнули, точно в его душе невидимый демон чиркнул спичкой. Взор тайного злорадства неумело скрывала фальшивая мимика сочувствия. Он похлопал Айранта по плечу и ласково произнес: — Друг мой, неужели это правда — целых семь смен?! — его ироничное «друг мой» можно было смело читать как «милый сердцу болван», и все это знали. — Чего ты от меня хочешь: слов восхищения или возгласов сострадания? Поверь, ты достоин и того, и другого. Нет, ну это рекорд, честное слово! Я что-то не припомню, чтобы кто-нибудь за один присест проигрывал… — Заткнись, капитан! — рявкнул Айрант. — И так тошно… Да если хотите знать, я почту для себя за счастье семь смен побыть в одиночестве, только бы не видеть ваши обнаглевшие рожи! Особенно эту тупую физиономию Фабиана! — он взял со стола стакан с остатками прохладительного напитка и плеснул роботу в лицо. Их полупроводниковый коллега сделал шаг назад. По титановой обшивке побежали струйки кем-то не допитого сока. — Не понимаю, сэр, в чем я виноват? — В том, что ты кусок вонючего железа! Все, прощайте! — в ярости пнув ногой по медленно отползающей двери, Айрант направился в отсек контроля. И направился с такой скоростью, будто под ногами у него горел пластик. — Да прихвати побольше книг! — посоветовал Линд, когда тот уже скрылся. — Псих… Он что, на Земле откосил от медкомиссии? Как таких придурков вообще допускают в космос? Ну, не везет тебе в карты — не играй… Тишина наступила так внезапно, и выглядела так необычно в контрасте с многоголосьем ругани, что казалось, все звуки во вселенной отключены нажатием некой потайной кнопки. Едва различимый шум тахионных двигателей был настолько слаб и незначителен, что создавалось впечатление — он и является этой самой всеобъемлющей тишиной, ее голосом, ее субстанцией, ее источником. Спокойствие было умиротворяющим, и его даже не хотелось нарушать. — Кстати, чей Обход? — спросил Кьюнг. Оди постучал себя пальцем в грудь. — Сегодня ближе к вечеру сделаешь? Тот кивнул. Сначала хотел что-то сказать, но понял, что устал от бесконечного потока слов. — Ясно, что занятие бессмысленное, но за эту бессмыслицу нам тоже платят деньги. Тут надо бы воспользоваться паузой и пояснить, что на борту лайнера такие понятия, как «утро», «вечер», а также «день» и «ночь» существовали хотя и условно, но вполне ощутимо в качестве зрительных восприятий. Все полетное время было разделено на периоды в двадцать четыре часа, на протяжении которых внутреннее освещение звездолета имитировало подобие медленного рассвета, затем ясное время суток, когда неоновые светила горели на всю мощность, далее — вечер, их цвет слегка окрашивался в красноватый оттенок, а «ночью» огни практически гасли, но не полностью, чтобы можно было передвигаться между отсеками. Ночью вспыхивающие глаза драконов выглядели просто устрашающе. И тогда все понимали — звездолетом движет самая настоящая колдовская сила. Тахионные двигатели — просто понты для тех, кто в них верит. Айрант, так как ему ничего другого не оставалось, заглянул в библиотеку, взял пару исторических романов про освоение первых планет, и направился оттуда в отсек визуального контроля. Обшивка переходных салонов отдавала фиолетовыми оттенками, что в сочетании с матовой краснотой неоновых ламп и впрямь создавало убедительную пародию на вечерние сумерки. Дверь бесшумно, как тень, уплыла в сторону, и он оказался внутри небольшого помещения, в котором бывал уже десятки раз и в котором еще предстоит побывать несколько раз по столько же, а если он часто будет проигрывать в карты — то вообще отсюда никогда не вылезет. Камера одиночного заключения, где все они проводили существенную часть полетного времени. Множество дисплеев с изображением скучной космической пустоты порой казались окнами в какую-то виртуальную реальность — вымышленную и не имеющую ничего общего с реальностью замкнутого пространства звездолета. Айрант уселся в кресло, демонстративно отвернув голову от навязчивых экранов. И уткнул взор в первую страницу книги. — Вот проклятье! — читал он вслух собственные мысли. — Пролететь на целых семь смен… А все почему? — он вновь посмотрел в книгу, словно ища там ответ. — Кругом одни мошенники и лжецы! Если из всей этой компании и найдется хоть один добропорядочный человек, то это… Айрант резко поднялся и посмотрел в настенное зеркало, его указательный палец вытянулся в том же направлении. — Это он! На дисплеях периодически вспыхивали ломаные узоры бесчисленных созвездий и тут же исчезали, словно гасли от холода и тьмы. Проходило немного времени, они снова загорались, но лишь для того, чтобы опять исчезнуть, и так до бесконечности… Вселенная появлялась лишь на некоторые мгновения, а затем прекращала свое существование. Звездолет выныривал из-под пространства, чтобы скорректировать свой курс, и погружался туда, где нет ни материи, ни света, ни определенного направления. В галактической терминологии это называлось «мерцающим существованием». Его обитатели среди суматохи азартных игр и монотонности полубессмысленного бытия все реже и реже вспоминали, что среди неисчислимых огоньков этих далеких звезд, в самой глубине черного океана безмолвия где-то затерялось их Солнце — первопричина всего: эволюции, жизни, разума и даже этих космических путешествий. Картежные игры были привычным делом и наряду с другими искусственными развлечениями несколько разнообразили одноцветный быт длительных рейсов. Игры на деньги, как водится среди нормальных людей, здесь категорически запрещались, особенно в счет будущего заработка. Тем более после печально известных случаев, когда астронавты проигрывали все свое состояние, и это приводило к плачевным последствиям. Но природа азарта берет свое, просто так мусолить между собой разукрашенные картинки вдохновения никто не испытывал. Тогда решили делать ставки на дежурства и так называемые Обходы — совершенно бессмысленный ритуал похоронных компаний. Впрочем, и дежурства были не более, чем страховкой центрального компьютера, который неплохо справлялся и без посторонней помощи. Айрант безрезультатно пытался вникнуть в смысл романа, теребя безжизненные страницы, навевающие скуку и апатию. Да, в библиотеке у них имелось множество древних книг, напечатанных на самой настоящей бумаге. Сейчас к ним снова вернулась мода, а все эти электронные читалки давно уже приелись взору. Айрант швырнул одну из книг в сторону и принялся за другую, надеясь отыскать в ней нечто более интересное. Потом для разнообразия впечатлений он развернул кресло и уставился на ряды дисплеев, где вспыхивали и тут же гасли тысячи разносортных звезд. Словно салют, имя которому — Вселенная. Внимание по-настоящему привлекала лишь одна из них, самая яркая — Эпсилон Волопаса, куда и держали курс. Пожалуй, единственным удовольствием этих утомительных и тупых по своему содержанию дежурств было наблюдать то, как эта звездочка становилась все ярче, знаменуя собой зримый финиш пробега по галактической пустоте. Там, правда, еще с полгода каторжных работ, и — точка! Потом — назад, на Землю, где их ждут немалые деньги и все, что с ними связано. Каждый тешил себя подобного рода размышлениями. Айрант продолжал сидеть в кресле, все ниже и ниже опуская голову. Книга выскользнула из рук и почти беззвучно шлепнулась на пол. Перед глазами поплыл сладкий туман, и он, как в бездну, погрузился в приятную дремоту, удаляясь от всяких забот и волнений… * * * — Фабиан, ты пойдешь со мной! — Оди, облаченный в теплый комбинезон, вдохновлял себя к очередному бессмысленному подвигу. — Слушаюсь, сэр. — Робот своей тяжелой медлительной поступью последовал за ним. Это назойливое для слуха «слушаюсь, сэр» он тупо и слепо изрекал при всяком к нему обращении. Осталась позади длинная запутанная система переходных салонов, и вскоре оба уже находились около соединительного шлюза. Этот шлюз по сути являлся границей между их маленьким обитаемым мирком и грузовым отсеком звездолета, между царством живых и царством мертвых. Философствующий Линд часто называл его входом в загробный мир. Смысл же самого Обхода был до такой степени безумен, что об этом даже стыдно и говорить. Причудой Похоронной компании являлось то, что периодически, два раза в месяц, необходимо было осматривать пассажиров, дабы убедиться, что они в полной сохранности. — А что, Фабиан, вдруг кто-нибудь из них взял да и сбежал? — спросил Оди, пока шлюзовой люк медленно отползал в сторону. — Это невозможно, сэр. — Вот-вот, куску железа… извини, Фабиан, я хотел сказать, что твоим микросхемам памяти и то понятно, что это невозможно. Они окунулись в беспроглядную тьму, и первым ощущением, разумеется — только для Оди, был резкий неприятный холод, проникающий в легкие и пощипывающий лицо. Температура в грузовом отсеке держалась в пределах —40 по Цельсию. Когда зажгли свет, и занавес мрака, словно его развеяла магия электричества, мигом исчез, взору открылась слегка удручающая картина… Даже не слегка, а удручающая довольно серьезно. Таких слабонервных как Оди — в особенности. Короче, произошла очередная встреча с пассажирами — самыми безмолвными, неподвижными и абсолютно безмятежными обитателями «Гермеса». Трупы лежали аккуратно, уложенные штабелями. Немудрено, что Айрант дал им кощунственное прозвище «консервы». Запаянные в прозрачные полиэритановые пакеты, они были хорошо видны, будто завернутые в обыкновенный целлофан: их навеки застывшие лица, яркая, можно сказать — праздничная похоронная одежда, замороженные тела: без дыхания, без мимики, без признаков хотя бы случайного движения. При жизни такие разные, не похожие ни по характеру, ни по внешности люди с наступлением Вечности все до одного становятся одинаково молчаливыми и абсолютно беспристрастными. Они лежали накрытые прохладным саваном тишины. И если в эту тишину вторгались звуки из внешнего мира, воздух вокруг на мгновения пробуждался, превращая эти звуки в иллюзорные отголоски где-то еще существующей жизни. — Слушай, Фабиан, вся твоя задача заключается лишь в том, чтобы сопровождать меня. Большего от тебя не требуется, разглядывать их необязательно. — Все понятно, сэр. — По сути своей бесчувственный робот был тем более равнодушен к уже умершим, не представляющим ни опасности, ни даже научного интереса. Оди медленно шел, потирая щеки и совершая этот символический осмотр. Каждый раз, находясь в грузовом отсеке, он чувствовал, как перемена внешняя соответствовала перемене внутренней. Смех, шутки, крики, болтовня — словом, неунывающая жизнь — остались там, далеко за переходным шлюзом. Здесь же царило повсеместное угнетение, не способное порождать ничего, кроме смрадных помыслов. Он будто бредил наяву. Какое-то странное, пугающее и немного дикое слово: смерть. — Эх, Фабиан, не знаю, чего в тебе больше — достоинств или недостатков. Ты, сплетение электронных блоков и проводов, совершенно лишен способности радоваться жизни. Это твой большой проигрыш. Но вместе с тем тебе неведомы страдания и смерть, и то горе, которое они несут. И это твое большое преимущество перед нами. Механические брови робота разошлись в мимике легкого изумления. — Сэр, я знаю что такое горе. В моей памяти дословно заложено следующее: горе — нервно-энергетическое состояние живого существа, при котором его нейросистема сильно возбуждена разрушающими микротоками, ведущими к перемене артериального давления… — Ну ладно, хватит, идем молча. Не хватало мне еще перемены артериального давления! Поначалу Оди долго всматривался в лица покойников, сознавая, что каждое из них символизирует целую человеческую судьбу: беззаботное детство, бурную юность, некогда цветущую молодость, радости и огорчения, успехи вперемешку с неудачами, высоту любви и глубину ненависти. Теперь в этой летописи поставлена точка. Какая по сути разница: они умерли для мира или мир погиб для них? В любом случае — лишь полное бесчувствие и покой, что нельзя назвать счастьем, но не отнесешь и к категории бед. Пусть будет вечный сон, полный черно-белых бесстрастных сновидений. А Флинтронна станет для них общим жилищем: тихим и спокойным, как и они сами, если только… Оди рывком воли попытался отбросить от себя навязчивую, откровенно дурацкую мысль, но она настырно снова лезла в сознание. …если только религия Фастера не окажется вдруг верна, и их души по велению Брахмы не переселятся в какие-нибудь другие тела. В подобные минуты уединенных размышлений и внутренней рефлексии Оди, чье атеистическое мировоззрение было уж очень шатким, иногда задумывался, что такое как минимум не исключено. Он даже боялся себе признаться, но во время теологических споров с Фастером, жарко горящих в первые дни их знакомства, порой подсознательно принимал его сторону, видимо, очарованный красноречивыми аргументами. Уж в чем в чем, а в их наличии у Фастера проблем никогда не было. Впрочем… Перед взором промелькнуло лицо симпатичной рыжеволосой девушки, и Оди, разумеется, не мог не остановиться, чтобы притормозить на ней взгляд. Впрочем, вопрошает рассудительная логика, куда души могут переместиться на Флинтронне — абсолютно безжизненной планете с песчаным грунтом и метановой атмосферой?.. Вздор! Конечно, все это вздор, навязанный образами смерти. Оди мотнул головой и пошел быстрее, лишь мельком проглядывая полиэритановые пакеты и их мрачное содержимое. Усопшие в основном были пожилого возраста, что вполне естественно. Но встречались и молодые, даже дети, которых смерть предательски настигла раньше положенного ей срока. Чувствительный Оди нередко проникался к ним неподдельным состраданием. Вообще, он легко был возбуждаем меланхолическими эмоциями, сказать откровенно — был попросту боязлив. А если сказать еще откровенней — прихватил с собой робота лишь только из чувства этого, никем не осознанного, но реально существующего страха. Того самого, что живет в малодушных людях с древнейших времен человечества и, то ли передаваясь по наследству, сумевшего проникнуть в нынешний технократический век, взбудораженный самыми прогрессивными идеями и насквозь пропитанный электроникой. Обход был завершен в течение двух часов, обычное время несколько сократилось из-за халатного отношения к этому мероприятию. Если так называемое «мероприятие» вообще заслуживает к себе какого-либо отношения. — Пойдем, Фабиан. Ты же видишь, что все в порядке, а главное — никто не сбежал. Робот, лишенный основополагающей радости бытия — чувства юмора, серьезно кивнул головой и ответил: — Да, сэр, все на месте. За ужином экипаж собрался в таверне — прилипшее к местному диалекту название отсека для приема пищи, и звучит романтично и слышать приятней. Всяко лучше, чем «отделение для нормированного употребления питательных веществ» — не всякий поверит, но этот идиотизм дословно записан в первом томе технической инструкции «Гермеса». А вообще, это помещение неплохо имитировало небольшой ресторанчик открытого типа, расположенный на экзотичном берегу. Вдоль одной его стены компьютер смоделировал виртуальное море с подобающим шумом и криком чаек, плесканием волн и многогранными тлеющими в лучах заката скалами. В зазеркалье других стен располагались множество столиков с сидящими людьми, которые превосходно делали вид, что шевелятся, едят и о чем-то разговаривают. Трехмерная графика была выполнена на высочайшем уровне, да и искусственный интеллект присутствовал. Так, к примеру, некоторые из «клиентов» ресторана начинали возмущаться, почему такие высокие цены, их пытались успокаивать, и они чуть ли не со скандалом покидали это попросту несуществующее заведение. В программе этого огромного иллюзиона был предусмотрен и официант, слоняющийся между столиков и принимающий заказы. В общем, если придирчиво не всматриваться в некоторые мелочи, все выглядело как в настоящем ресторане на вполне правдоподобном побережье. Консерванты достаточно было подогреть, и всякие деликатесы с родной планеты, сохранив первозданный вкус, лежали на столе готовые к употреблению. Кьюнг взял одну порцию вечерней трапезы и отнес ее бортмеханику, уже добросовестно отдежурившему пять с половиной часов полетного времени. Обычно миссию прислуги возлагали на Фабиана, но здесь имелись в наличии слова, которые так и просились наружу: — Послушай, Айрант, хватит дуться! Если тебе и имеет смысл на кого-то злиться, так это на самого себя. Бери пример с Фастера: он вообще не играет в карты и находится на дежурстве лишь положенное инструкцией время. Кресло, в котором восседал бортмех, резко развернулось в сторону капитана. Звезды на дисплеях продолжали вспыхивать и исчезать, и впервые за весь полет показалось, будто они мерцают от ярости собственного огня. Все в этом отсеке было пронизано каким-то напряжением, причиной которому являлось плохое… нет, даже очень плохое настроение бортмеханика. Едва сдерживаясь, чтобы не закричать, он сжал подлокотники кресла и выдавил из себя: — Скажи еще, что душу следует очищать не матершинными словами, а благочестивыми мантрами. Если уж о Фастере зашла речь. Кьюнг пожал плечами. — Если тебе взбредет в голову такая идея, я не про… — А пошел бы ты к чертям тифозным! Мне ваши рожи уже действуют на нервы! А свои нравоучения можешь засунуть в любое свободное отверстие! Кьюнг развернулся и молча направился к выходу. — И поставь на стол мой законный ужин!! — на этой фразе Айрант отпустил всякие тормоза и заорал так, что у самого заложило в ушах. Капитан знал, что пока бортмех не остынет, поговорить по-человечески с ним все равно не получится. На его выходки уже перестали обижаться, а его самого просто воспринимали как ходячее на двух ногах стихийное бедствие. Этакое дикое громоподобное существо, разгуливающее по звездолету и извергающее во все концы свои проклятия. Кьюнг направился в каюту только что упомянутого Фастера и, едва открыв дверь, увидел привычную картину. Настолько привычную и въевшуюся в сознание, что не увидеть ее было бы удивлением. Единственный на борту представитель сложной и запутанной религии стоял на коленях с четками в руках в немом созерцании своего демиурга и неслышно для самого себя бубнил эти бесконечные мантры. Вся его каюта была обставлена портретами духовных учителей с Земли, а также с других планет, колонизированных людьми. В таких случаях незваные гости бесшумно закрывали двери и удалялись, что произошло и на этот раз. Длительные разговоры за вечерним кофе несколько разнообразили унылое и медленно текущее время, лениво двигающее своими секундами. Поначалу они проходили оживленно, на высоком эмоциональном подъеме, поглощая пустоту времени и поднимая всеобщий тонус. Но вскоре все анекдоты были рассказаны, остросюжетные истории исчерпаны, личная жизнь каждого изрыта вдоль и поперек — словом, темы закончились, и тогда стали болтать о всяких пустяках, лишь бы прикончить скуку, извечного врага длительных галактических полетов. Глаза дракона вспыхнули, створки двери, соответственно, разъехались в стороны, и в таверне вновь появился капитан, лицо которого не выражало ничего кроме банальной усталости. Даже все эти настенные фантомы, бездарно изображающие из себя людей, приелись взору. Оди обернулся в его сторону: — Где наш святой отец? Все молится? Вечно он опаздывает к ужину. — Просто терпеть не может ваши похабные разговоры. Сейчас придет, — капитан пододвинул к себе тарелку и отдался этой, пожалуй — последней из доступных здесь радости. — А я молился всего единственный раз в жизни, — произнес Линд. Он отломил очередную лапу зажаренного краба и жадно вцепился в нее масляным ртом, и пока эта лапа не была тщательным образом обсосана, все терпеливо ждали, что же это за единственная в жизни молитва такая. Линд смачно отрыгнул, утерся платком и снисходительно продолжил: — Когда летел пьяный со второго этажа головой вниз. Уж не помню какому богу, но смысл молитвы заключался в том, чтобы Господь в полете как-то сместил центр тяжести моего барахтающегося тела, и чтоб мне приземлиться на асфальт каким-нибудь мягким местом. — Ну и что, услышал тебя Господь? — иронично спросил Оди. — Тот факт, что я сижу здесь перед вами, не есть ли тому яркое доказательство? Оди, наверное, по причине того, что слишком хорошо поел, решил резко сменить тему разговора: — А хотите, я вам расскажу анекдот про двух тупых астронавтов, которые полетели к другой звездной системе и забыли взять двигатель от звездолета? Так вот, уже к середине пути, где-то в системе Альдебарана, они вдруг обнаружили, что летят-то без двигателя и чуть не заплакали от огорчения. Что делать? Взял один из них… — Послушай! — раздраженно вставил Кьюнг, его лицо изобразило сложноразборчивую мимику, — по-моему, ты его уже раза два рассказывал. И то, что они потом веслами начали грести по космосу — звучит глупо. И то, что они принялись выбрасывать из звездолета все предметы, чтобы создать реактивную тягу, включая одежду и собственные трусы, — выглядит вообще по-идиотски! — Я думал, вы уже забыли… Какие-то блаженные минуты все сидели молча. Тишину стоило послушать. Потому что, вслушавшись в нее по-настоящему, люди иногда понимали, что она более правдива, чем шум. Оди, неудавшийся рассказчик анекдотов, пустым нечувственным взором посматривал на голографические стены, где виртуальный официант все еще слонялся между столиками, делая вид, что обслуживает клиентов. А те, по большей части сидя к нему спиной, делали вид, будто что-то едят. И вообще, будто в таверне полно народу, а не трое надоевших друг другу обитателей. Несуществующие волны лизали такие же несуществующие берега. Обманутый взором рассудок просто не хотел верить, что за этой стеной лишь пустота черного космоса, а не бескрайнее море с огненной дорожкой заката. Да, этот бездушный и абсолютно бессюжетный театр поначалу представлял довольно забавное зрелище. Теперь иногда на него смотрели с тем же равнодушием, как на голые побеленные стены. — У меня из головы все никак не выходит «Астория». И хоть бы одна версия, за которую можно было б зацепиться! — в тысячный раз досадовал Кьюнг. Об этом, впрочем, говорили почти каждый день — единственная тема, ставшая на «Гермесе» вечно актуальной. — Отсутствие фактов порождает массу гипотез, ни одна из которых не может быть ни принята, ни опровергнута. Так всегда бывает, если фактов попросту нет… Мы даже не знаем, долетали ли они вообще до планеты… Ну, был сигнал. И что он дает? Затычку для дырки в цепи предварительных рассуждений? — Оди стал как нельзя серьезен и не поленился в тысячный раз повторить одни и те же ответы, знаемые всеми наизусть. Эта туманная тема была до такой степени изжевана и исследована по всем параметрам, породила столько предположений и домыслов, что даже гадалка на кофейной гуще не сказала бы ничего оригинального. И услышать по этому поводу что-нибудь новое, по крайней мере — в ближайшее время, было уже невозможно. — И не надоело одну и ту же воду переливать из стакана в стакан? Пока не пребудем на Флинтронну, все равно ничего не выясним. — Линд лениво потянулся, но как бы он не старался изобразить на лице апатию, беспокойство все же просматривалось в отблесках его зрачков. Из-за того, что его черные брови были слишком густы, создавалось впечатление, что он постоянно хмурится или над чем-то всерьез задумался. — Да черт побери! Плевать бы на все, если б ни одна маленькая проблема… — Капитан сделал внушительный глоток кофе, поморщился и откинулся в кресле, устремив взор в мозаичный потолок, точно в застывший калейдоскоп. — …мы летим в ту же сторону. Летим, как в какую-то бездну! Я уже на несколько раз перештудировал технический паспорт «Астории», почти дословно изучил досье каждого из экипажа — не было ли кого с психическими отклонениями? Ну, ни единственной зацепки! — Более того, — добавил Оди, — если даже предположить, что с «Асторией» внезапно что-то случилось, и никто из экипажа не успел послать радиосигнал, это автоматически бы сделала аварийная система, способная выдержать температуру в несколько миллионов градусов, то есть даже если бы звездолет взорвался! — Но ведь кто-то мог отключить систему… — Тот предполагаемый ненормальный? Версия, разумеется, давнишняя, но всякий раз приобретающая актуальность, как только стрелка подозрений поворачивалась в данную сторону. Оди каким-то траурным взглядом посмотрел на останки только что съеденных им крабов, как будто сочувствуя их несчастью. Но нет. Он просто переел, и его слегка поташнивало. Потом сам же ответил на свой вопрос: — Или еще хуже: агент движения «Севастия». И это название неоднократно витало в отсеках, оживленных жаркими спорами. Хотя глубоко эту тему пока еще не пытались развивать. В принципе, если дать вволю разгуляться фантазии, то подозревать в пропаже целого звездолета можно было кого угодно, в том числе и папу римского, по мнению которого, вполне возможно, железный корабль грешников слишком приблизился к небесным обителям, за что был уничтожен воинством архангелов. Почему бы нет? Кто-нибудь самого папу спрашивал об этом? Кьюнг посмотрел в свою кружку и обнаружил, что кофе осталось лишь для последнего глотка, равно как и в его голове мыслей осталось лишь столько, чтобы произнести последнюю фразу, подытоживая весь этот бессмысленный разговор: — Про «Севастию» я думал, и неоднократно. Опять же — полнейшее отсутствие улик. — Нет, нет! Они на это не способны! — Линд прикончил своего краба и дал понять, что он полноценный участник беседы. — Всякой подозрительности должна быть своя мера, будьте разумны, выкиньте это из головы. Быть «разумными», конечно, похвально. Но увы, не всегда практично. Поэтому Кьюнг состроил какую-то жалостливую гримасу, наставительно сказав: — Послушай, Линд, твоя вера в людей и в царство благих идей вызывает столько же восхищения, сколько и сочувствия. И в целом к движению у меня тоже нет никаких претензий, но среди них, как и везде, имеются рехнувшиеся фанатики, настолько пропитанные собственным фанатизмом, что способные на все… ради святой цели, разумеется. — Капитан хотел что-то еще произнести, но тут появился Фастер, и он, резко меняя тему, обратился непосредственно к нему: — Друг, ты помолился за упокоение наших душ? — За успокоение, — уточнил Оди. Фастер попросту игнорировал вопрос, если чуял в нем хоть бледную тень издевки над своей верой. Он никогда не садился за стол без короткой мантры, что произошло и на этот раз. Затертые и замусоленные четки вечно болтались между пальцев. Сейчас взять, облачить его в обыкновенное полотнище, обвивающее тело, и — вылитый тибетский монах. Бритая голова, между прочим, уже имелась в наличии. — Кстати, ты хорошо знаком с движением «Севастия»? — вопрос был снова к нему. Здесь он снизошел до ответа. Но какого ответа! — Заблудшие еретики! — коротко и ясно. Никто, кроме него, не смог бы вот так всего в двух словах описать целое религиозное мировоззрение. — То есть, мало того, что еретики, так они впали еще и в блуд! Для меня это откровение… — Кьюнг просто не мог, чтобы немного не поиронизировать. — Ладно, ставим вопрос по другому: не мог ли кто-нибудь из них с целью срыва похоронных компаний проникнуть в среду экипажа и совершить диверсию? Я говорю об «Астории». Фастер долго пережевывал своего краба, прежде чем ответить. Все напряженно ждали какой-то ценной мысли, но увы, его слова не говорили ровно ни о чем: — Скажу честно: не знаю. — Способны ли они вообще на убийства? Здесь ответ пришел незамедлительно: — Думаю, на убийство способен любой человек, если его довести до соответствующего состояния. С этой мыслью все охотно согласились. Причем, согласились молча. И в разговоре наступила длительная пауза, заполненная лишь шумом мнимого моря и тихим неразборчивым перешептыванием других «посетителей» таверны. Единственный безмолвный соучастник компании — Фабиан, будто титановая статуя, не проявляя ни единого движения, покорно стоял около своих белковых собратьев, ожидая распоряжений. Он был пожизненно обречен на ожидание чьих-либо команд и почти напрочь лишен собственной инициативы. Помнится как-то Айрант обратился к нему: «Фабиан, будь любезен, расскажи мне какой-нибудь нецензурный анекдот». Робот потупил взор, раздвинул в изумлении механические брови и (что самое удивительное!) откопал в своей базе данных такую вот реплику: «Я знаю одного робота, который умел ходить в туалет и писить, совсем как люди, но однажды он заржавел…» Сейчас про Фабиана на время забыли, и он практически перестал существовать: не выявлял себя ни звуком, ни шорохом, ни даже шевелением суставов. — Не люблю вопросов, на которые нет ответов! — Линд поерзал в кресле. Вообще-то реплика философа, а философы всю жизнь такого не любят. * * * Звезды тем временем молчали. Слушали этот разговор и молчали. Более того — знали и молчали. «Гермес» сломя голову мчался между ними. Гигантский металлический дельфин нырял в подпространство и вновь появлялся на этой стороне реальности: летел как божество, облекшееся в непроницаемую броню, как демон, взамен магической силы вооруженный мощью тахионных двигателей. Им не было до него никакого дела, да впрочем — взаимно. Он — лишь короткая вспышка в беспроглядной Вечности, они — сама эта Вечность в одной из своих ипостасей, именуемой светом. Он мчался как бы сквозь них, мимо них или даже так: совершенно игнорируя их существование. Галактический корабль в окружении множества никогда не гаснущих маяков. Они не противопоставляли себя друг другу, не дополняли друг друга, но тем не менее, тут уж помимо собственной воли, являлись частями единого громоздкого механизма, именуемого Вселенной. Звезды, видимо, поклялись пребывать в вечном молчании… …так прошел еще один бортовой день. За ним — следующий, неизбежно приближая и другие дни. Внутренние огни звездолета то вспыхивали бледными красками рассвета, то пародировали зарево солнечного заката, а то и вовсе гасли, оставляя всех наедине с темнотой космической ночи, и так без конца… Бегущие дни, словно бусинки, нанизанные на нить времени, как маленькие узелки на четках Фастера, молитвами никому не ведомому божеству отсчитывались один за другим, приносимые к нам ветрами из Будущего, они тут же безвозвратно исчезали в бездне Прошлого. Стоит иногда задуматься над этим словом — Вечность. В нем и величие всей Вселенной, и ее же леденящий холод. Целый океан времени впереди и такие же недосягаемые его горизонты уже позади. А этот полет, что сейчас кажется невыносимо долгим и, как следствие, нестерпимо томительным, если не точка, то всего лишь маленький отрезок на бесконечно удаляющейся в обе стороны прямой — оси времени, пронзающей и прошлое, и настоящее, и будущее — точно стрела, прошедшая все слои этой самой Вечности. Часто, даже очень часто среди традиционного безделья и гнетущей скуки приходили мысли о покинутой Земле. Мысли, погружающие в состояние сладостно-тоскливой ностальгии. Честное слово, о ней порой вспоминали с большей страстью, чем о любимой женщине. Ведь там, на планете, что их породила, жизнь текла своим чередом… Люди вставали каждое утро и погружались в свой крохотный мирок ничтожных забот, который в их глазах казался огромным миром с грандиозными проблемами. В постоянной занятости им даже некогда поднять глаза к небу, подарить мимолетный взгляд звездам и сказать самим себе: «вот где творятся настоящие Дела и не виданные человечеству Свершения!» * * * Минуло еще полмесяца полетного времени, в течение которого Эпсилон Волопаса, точно воодушевленная некой магической силой, все более разгоралась на черном полотне космоса и затмила своей яркостью все остальные звезды. Полет (даже с трудом в это верилось!) приближался к завершению. Упадническое настроение экипажа явно шло на поправку, даже проклятые в прошлом дежурства становились более отрадными. Астронавты с нескрываемым наслаждением, а порой — с бурными эмоциями восторга наблюдали, как система Эпсилон, создавая разительный контраст другим светилам, с каждыми последующими сутками увеличивала мощность своего излучения. Так, наверное, способны были радоваться только мореплаватели, переплывшие целый океан и увидевшие, наконец, берега другого континента. Больше этой радости не испытывал никто. И никогда. Айрант по такому торжественному случаю заставил робота танцевать. Но неуклюжий Фабиан, как оказалось, был полным бездарем в грациозных движениях и па, он лишь вяло потаптывался на одном месте. Бортмех даже хотел его отпинать по титановой заднице, чтобы не портил всеобщий праздник. «Веселей же танцуй, Фабиан!.. Электронная скотина, ты можешь голени повыше задирать?!» Расстояние между «Гермесом» и одной из дочерей Волопаса резко сокращалось. Звездолет уже окончательно вышел из подпространства, развернул свои фотонные двигатели (предназначенные исключительно для разгона/торможения) в обратную сторону и, ударив струями жесткого электромагнитного излучения по космической пустоте, принялся гасить свою бешеную скорость. Некоторое время внутри лайнера ощущалось некое подобие слабого землетрясения: компьютерный Центр корректировал вектор тяжести искусственной гравитации, но вскоре все затихло. Незначительная девиация траектории сглаживалась бдительным самоконтролем Центра, и сила тяжести окончательно пришла в норму. * * * — Оди, напоминаю тебе еще раз: как только войдем в планетарную систему, сразу включай позывные. Направляй сигнал по всем секторам. Они могут быть где угодно. В ответ на приказ капитана из динамика внутрибортовой связи донеслось совершенно неразборчивое бормотание Оди, означающее то ли «все понял», то ли «без тебя разберется», то ли вообще — «пошел к чертям». Подобного рода фривольные отношения между так называемым начальством и так называемыми подчиненными здесь как-то сами собой вошли в норму и стали традицией на «Гермесе». Попустительством к тому служил, наверное, относительно мягкий и незлобный характер Кьюнга. Фастер находился рядом. Отсек визуального контроля превратился в некую сторожевую башню, с высоты которой обозревалось все сущее в ближайшем космосе. При взгляде на дисплеи, черные в белую крапинку, на совершенно незнакомую конфигурацию звезд, у каждого из них возникал один и тот же вопрос: куда же их, к дьяволу, занесло? Более сотни световых лет пустоты… Даже при попытке вообразить это расстояние кружилась голова, а внутри грудной клетки что-то тоскливо сжималось. Это расстояние было сложно втиснуть не то что в ограниченный ум, но и в беспредельность фантазии. Более сотни световых лет… Земля и впрямь канула в бездну. В самую настоящую бездну. А здесь все чуждо, холодно, неприветливо и попросту зловеще. На отдельном аналитическом дисплее компьютер точками вырисовывал все восемь планет системы: их координаты, относительные размеры, вектора перемещений. Красной мигающей точкой был «Гермес», медленно ползущий к плоскости их орбит. Увы, здесь его никто не ждал. Как не ждут незваного гостя в доме, где, к тому же, и ждать-то некому. На всех планетах обитали лишь два мертвых божества — Пустота и Безжизненность, и лишь одно полуживое — Стихия. Все, что удалось обнаружить в атмосферных шапках и на поверхности, так это примитивные кислородные соединения легких металлов, простой грунт, углекислота и инертные газы. Флинтронна, впрочем, являлась экзотичным исключением, ее атмосфера на 96% состояла из метана. Если бы там присутствовал еще и кислород, то вся атмосфера могла бы вспыхнуть от единственной спички. Здесь в принципе не могла зародиться жизнь даже на самом низком клеточном уровне. И теперь эти восемь молчаливых спутников чуждого светила, отдавая холодом и призрачным полуреальным мерцанием, неприветливо и крайне недоброжелательно встречали пришельцев, своим молчанием как бы сообщая им, что в этой планетарной системе нет никаких тайн и загадок, здесь лишь пески да мертвые камни — памятники остановившегося времени, и вообще — делать тут абсолютно нечего. А космическая мгла, сплав черноты и безмолвия, пропитавшая собою все вокруг, не навевала никаких чувств, кроме необъяснимого страха. Пожалуй… страха перед беспредельностью целой Вселенной. — Послушай, Фастер, ты здесь когда-нибудь бывал? Бритая голова местного гуру резко повернулась в сторону капитана, на мгновение в неоновом свете она показалась как бы вылепленной из гипса, и единственное, что ее оживляло — это изумленно изогнувшиеся светлые брови. — Если это шутка, то глупая. Если очередное издевательство, то пошлое. — Нет, нет, бог с тобой! Я говорю серьезно. Я сам слышал и даже читал, что ваши духовные учителя летают на другие планеты без космических кораблей и вообще каких-либо технических средств… — Кьюнг еле сдерживал в голосе иронию, а его набожному собеседнику в действительности показалось, что он наконец-то намерен поговорить на серьезные теологические темы. — А… вон ты о чем, — Фастер, обычно молчаливый, никогда не скупился на слова, как только речь заходила о религии, и выложил целую проповедь: — Да, это так. Телом оставаясь на Земле, они способны перемещаться куда угодно, хоть на самый край галактики. Но этим даром обладают лишь очень немногие, самые усердные служители Брахмы. Может быть… один из тысячи. Я же, погрязший с вами в общих грехах, разумеется к их категории не отношусь. Впрочем, трансматериальные путешествия не более чем простое развлечение, и мы этому не придаем большого значения. У нас есть другого рода подвижники, вызывающие куда большее восхищение. Ты ведь слышал про так называемых космических отшельниках? Капитан неопределенно передернул плечами. А Фастер, заведенный собственной речью, уже не мог остановиться и говорил так, как может говорить только настоящий гуру: с пылкой интонацией, с блеском в глазах и каким-то иррациональным вдохновением: — Они на одиночных шлюпках достигают самых безжизненных планет, создают там крохотный микромир, пригодный для существования, и в условиях сурового аскетизма при недостатке еды и кислорода, за много парсеков от родной планеты проводят остаток своих дней в непрестанных молитвах и духовном совершенствовании. Вот что достойно подражания! Кьюнг не хотел огорчать своего собеседника и кивнул, со стороны это вполне годилось за знак согласия. — Говорят, после таких вот подвигов на некоторых планетах зарождалась жизнь? — Да, но в самых примитивных формах. Они становятся своего рода полубогами. Капитан долго молчал, уставившись в пустоту космоса, усеянного огнями бездушной, вечно горящей материи, не способной дать подсказку на сложные теософские вопросы, а лишь напоминающей своим существованием о непостижимости и принципиальной непознаваемости окружающего мира. К вечеру того же дня условного полетного времени из зияющей черноты маленьким полумесяцем выглянула Флинтронна — третья планета системы. Она даже по своей массе и размерам была близка к Земле, пытаясь с ней родниться, но по сути являясь ее полным антиподом. Если там было царство живых, то здесь царство мертвых. Там зарождалось начало всякого существования, здесь — его трагичный и неизбежный конец. Каких только неформальных названий не навыдумывали для этой планеты: Империя Ужаса, Загробный мир Вселенной, планета Призраков, Черная Дыра смертей, ну и многое в том же духе. Газетные заголовки время от времени пестрили подобного рода словесными страшилками, привлекая внимание миллионов. Про планету ходила масса слухов и легенд. На Земле у нее были свои поклонники и фэны, создавшие из этих легенд целый культ, если не сказать больше — религию. Бывало, всего лишь от одного произношения слова «Флинтронна» люди вздрагивали, боялись навести на себя порчу, так как оно невольно вызывало ассоциацию чего-то… Самого Ужасного, эпицентра всех вселенских кошмаров и проклятий. Сюда можно добавить, что этой планетой на Земле частенько пугали непослушных детей, ее жуткое название писали в темных подъездах. А представителей всяческих сатанинских сект да зашкаливающих рок-банд просто хлебом не корми, дай на кожаной куртке или еще где-нибудь изобразить символику самой страшной планеты в галактике. Не отставала от них и неугомонная фантазия кинорежиссеров, которая породила целую серию фильмов-ужасов. Все поклонники мистики сходили с ума, как только очередная похоронная компания возвращалась на Землю. Отчеты компаний, как надо переделанные и «творчески» переработанные, продавались на рынке за солидную сумму. Причем, все выдавалось за чистую монету. Продавцы били себя в грудь и клялись, будто сами участники похоронных рейдов являются авторами этих «блокбастеров», по сравнению с которыми весь жанр «хоррор» навеки канул в прошлое. Некоторые ультра-суеверные люди даже боялись смотреть на звездное небо, чтобы случайно не взглянуть на Эпсилон Волопаса и не испортить тем самым всю свою карму. Тут еще откуда-то выползло и возвысило голос движение «Севастия», которое с самого начала похоронных рейсов уже ратовало за их категорический запрет. Лидеры движения утверждали, что хоронить людей на других планетах есть страшный грех перед неким неумолимым божеством. Компании «Space Undying» подобного рода панические настроения были крайне не на руку и они усердно распространяли «здравомыслящую информацию о планете», то есть свою антиагитацию наперекор беснующимся религиозным сектам, способным выдумывать всякий бред, лишь бы повлечь за собой больше последователей. Люди, идеализируя свою невзрачную жизнь, вообще всегда были склонны создавать себе кумиров, причем, всех мастей: кумир красоты, кумир мудрости, кумир силы и ловкости, а также кумир страха и кумир глупости. Флинтронна относилась к двум последним категориям. Ведь на самом деле, если отбросить всю эту мистическую мишуру, искусственно создаваемую вокруг планеты, она станет наконец тем, чем и является — абсолютно тихим, хотя и мрачным, но очень спокойным уголком вселенной. Но пора бы уже внести окончательную ясность в суть дела и в смысл всех этих похоронных компаний. Тут необходима небольшая историческая справка. Кто в ней не нуждается, может пропустить десяток абзацев и продолжать чтение со сцены, где Айрант учит Фабиана, как надо правильно маршировать. Впрочем, экскурс в историю будет мимолетным и вряд ли утомительным. Все началось полтора столетия назад. Хотя нет… причина лежит намного раньше, можно выразиться избитым литературным штампом — испокон веков. Всякая человеческая жизнь заканчивается, как известно, крестом и могилой — унылая философия бытия, но не об этом сейчас речь. Еще в древности люди, желая увековечить имена своих предков, возводили им гробницы или богатые склепы. Проходило время (рано или поздно оно всегда проходит), гробницы рушились, склепы обваливались, на их месте возникали новые, но лишь с тем, чтобы вновь быть разрушенными пагубным действием времени. Более скромные поселения усопших тел, общественные кладбища, были и более недолговечны. Их ровняли с землей, стирая заодно всякую память о живших некогда людях и бессмысленный труд могильщиков. Когда минул период Перечеркнутых веков, люди (да простят меня боги за кощунство!) стали размножаться на Земле как плесень: этакая биомасса с блуждающими молекулами интеллекта. Как следствие — проблема перенаселения планеты. Во многих городах небоскребы стали уже затмевать солнечный свет, сами города непомерно росли, цены на землю резко пошли вверх. Не хватало уже площади для посевов, не говоря, что ее еще необходимо выделять для гниения костей и плоти! Некоторые страны решали эту проблему варварским сжиганием трупов в крематориях. Но там, где религиозные традиции или моральные стереотипы не позволяли этого делать, правительства столкнулись с серьезными трудностями. Вот тогда-то и возникла идея употребить под кладбище какую-нибудь безжизненную планету. Развитие космических технологий было уже на достаточном уровне, чтобы позволить ее осуществить. И «роскошь», о которой не мечтали даже египетские фараоны, стала реальностью: быть похороненным вдали от родной Земли, где-то под звездным куполом галактики, окруженным самой безжизненной в мире романтикой. Сначала решили было использовать одну из планет Солнечной системы, к примеру, далекий Плутон. Но все четыре парламента Союза отклонили эту идею. Солнечная система предназначалась для растущих колоний и разведки природного сырья. Никому не хотелось иметь по соседству планету сквозь усеянную могилами. Тогда, закрыв глаза на большие расходы, решили поискать на ближайших звездных системах. Сейчас толком никто не может сказать: почему выбор пал на Эпсилон Волопаса. Ходит легенда, что в галактическом Совете даже бросали жребий, указавший именно на данную звезду и ее третью планету. Хотя, вряд ли… Дела Господни игральным кубиком не решаются. Скорее всего, дело в массе самой планеты, лишь на четыре процента отличающейся от массы Земли. Так что сила тяжести и здесь, и там практически одинакова, что очень удобно для работ, связанных с физическими нагрузками. Но даже если во всей этой истории и вправду задействовано колесо фортуны, то с ней уж тем более никто не поспорит. Первые похоронные рейсы действительно были слишком затруднительны с финансовой стороны. И иметь удовольствие быть похороненным за сотню световых лет от родных мест мог позволить себе далеко-далеко не каждый. С тех времен еще и доныне сохранились крикливые рекламные объявления типа: «Увековечьте свое имя!», «Вы можете воздвигнуть себе памятник во вселенной!», «Обретите покой в просторах космоса, лишь там он — Настоящий!», ну и далее в том же духе. Будто умершим и впрямь приятней лежать где-то там среди черной экзотики галактической пустоты. Тогда казалось, что это весьма сомнительное удовольствие навсегда останется привилегией толстосумов да аристократов. Но с изобретением тахионной тяги и способностью входить в подпространство, межзвездные рейсы сразу стали в несколько раз дешевле, да и намного быстрее, если, по мнению некоторых, покойники еще и дорожат временем. Раз уж речь зашла о времени, так сказать — среде нашего обитания, то тут уместно заметить, что хитовавшая в прошлом Теория Относительности многими уже забытого Альберта Эйнштейна, возникшая, кажется, еще в начале двадцатого века — бред чистейшей воды. Более столетия эта теория морочила голову всем, кто любит ее себе поморочить. Никакого замедления времени на самом деле не происходит и в принципе быть не может. Но в связи с открытием нулевого пространства оказалось, что замедляются лишь внутренние процессы в «элементарных» частицах, когда радиальная составляющая вектора скорости их компонентов (частиц более элементарных, дионов) уменьшается за счет увеличения продольной составляющей… Впрочем, ладно. Тут уже начинается скучная наука и тяжелый для понимания язык математических формул, опуститься до которого в этом повествовании просто непозволительно. Короче, прогресс совершил очередной виток, и сразу же пошла массовая волна «переселенцев». Похоронная Компания «Space Undying» организовывала более десятка рейсов в год. Огромные грузовые звездолеты, облаченные в траур вечной вселенской пустоты, несли на своем борту от пятидесяти до ста тысяч усопших тел. На Земле их называли «посланцами смерти». Пресса иронично подшучивала, что теперь, согласно новой религии, не только души людей, но и их тела забирают на небо. Дети всерьез верили, что где-то там они продолжат свою жизнь в новом мире. Согласитесь, для психики ребенка гораздо легче воспринимать, когда его родителей увозят куда-то в космос, а не закапывают в сырую землю. Таким вот образом «население» Флинтронны стало быстро расти. Под куполом мертвых звезд возникали нескончаемые ряды могил с небольшими пластиковыми памятниками — символами вечности и покоя. Целых полтора столетия все шло благополучно. Суеверный страх, присущий некоторым астронавтам перед этой планетой, был изжит. Похоронные рейсы без проблем стартовали с Земли и также благополучно возвращались назад. Недавний случай, произошедший с «Асторией», являлся просто нонсенсом. Они покинули Землю чуть больше года назад. К середине пути, как и полагается, послали подпространственный радиосигнал, который почти сразу же был принят. Это, впрочем, являлось последним упоминанием об их существовании. Что произошло потом: куда исчез звездолет и что с ним вообще могло случиться? — Вопросы, до сих пор оставшиеся без ответов. Следующий сигнал через три месяца ждали с самой планеты, но его нет до сих пор. «Астория» уже давно должна была вернуться на Землю, но космос с той стороны пребывает в абсолютном молчании. Лишь слабо мерцает далекая и загадочная Эпсилон Волопаса, поглотив собой эту тайну. В обществе, разумеется, началась смута. Движение «Севастия» вылезло из собственной шкуры, чтобы эта смута возгорелась до политического скандала. На некоторое время похоронные рейсы приостановились, а в правительственных кругах уже поползли мнения о том, что стоит вообще отменить все эти дорогостоящие и театрализованные похороны. Компания «Space Undying» до сих пор пребывает в замешательстве. С величайшим трудом Стробстону, президенту компании, удалось выбить разрешение на полет «Гермеса». Вот такими витиеватыми судьбами он и оказался здесь, среди тьмы и негаснущих искр звездного фейерверка, в самом чреве галактической бездны и пугающей неизвестности… …Флинтронна, вырисовываясь из космической мглы, медленно проплывала по экранам дисплеев, увеличиваясь в размерах и как бы поедая собой окружающее пространство. У планеты полностью отсутствовало внутреннее вращение, и одна ее сторона была постоянно повернута к свету, другая находилась под покровом вечной ночи — там и размещалось кладбище. Но отнюдь не из суеверных предрассудков, а просто температура поверхности на дневной стороне достигала двухсот градусов, и никакие работы там были просто немыслимы. * * * Айрант возвращался с очередного дежурства и наткнулся на служебного робота, слоняющегося без дела, точнее — находящегося под контролем примитивной программы «движения от стенки к стенке». Так, наверное, умели перемещаться только персонажи древних компьютерных игр, пока их не окликнут щелчком мыши. — Послушай, Фабиан, тебе так и не нашли никакой работы? Металлический корпус тотчас замер и повернулся к говорящему. — Пока нет, сэр. — В синтезированном голосе даже скользнула чувственность, родственная глубокому сожалению, мол: «какое несчастье, что для меня, венца творения человеческих рук, не отыскалось достойного занятия!» Тихая, но вполне уловимая для слуха вибрация ежесекундно напоминала о действии реактивных двигателей. Тахионные уже давно находились в отключке, а фотонные, пожалуй, все еще остывали. Бортмех каким-то странноватым взглядом посмотрел на своего полупроводникового коллегу и непонятно для чего спросил: — А знаешь ли ты, что на планете, куда мы направляемся, очень суровые условия, и ты должен быть настоящим солдатом, чтобы выполнить поставленную нам задачу? — Мне это известно, сэр, — этот монотонный голос, если быть туговатым на оба уха, в темноте можно было даже принять за человеческий. Айрант резко изменился в лице. Глаза его сверкнули, а огненно-рыжая вечно непричесанная шевелюра, точно воспламенилась от внутренней вспышки. — Если ты солдат, то как ты, скотина, стоишь перед своим генералом?! А ну встать по стойке «смирно»! Робот вытянулся по швам и превратился в незыблемую титановую статую, словно только что отлитую и начищенную до блеска. — Теперь на месте… шаго-ом… марш! Раз, два! Раз, два!.. Выше колено, Фабиан, разве солдаты так шагают?! Робот старался как мог, координируя движения рук и ног, делая их предельно четкими и синхронными. Его хромированные суставы издавали лишь незначительный шорох, а мягкие подошвы без лишнего грохота стучали по пластику, имитируя топот обыкновенных ног. Он напоминал какого-то средневекового рыцаря в шлеме с забралом и металлическими латами на руках и ногах, облаченного в белую кирасу. Не хватало еще, впрочем, длинного меча со щитом, и аналогия была бы полной. — Кру-у-угом!.. Вперед шаго-ом… марш! Фабиан добросовестно отчеканил несколько шагов и остановился. — В чем дело, солдат? — Дальше стена, сэр. — Где? — Айрант подошел и вытянул руку вперед. — Действительно стена. А что, для тебя это проблема? — Дальнейшее движение «вперед» бессмысленно, сэр. Бортмех снова посмотрел на него своим диковатым, насквозь прожигающим взглядом. — Вот что я в тебе ценю, ходячий металлолом, так это остатки соображения, тщательно скрываемые твоим титановым черепом. Стой на месте и маршируй пока мне не надоест! Подобного рода сцены на борту «Гермеса» были до того привычны, что даже появившийся капитан воспринял этот идиотизм, как факт сам собой разумеющийся. — Ладно, хватит над ним издеваться! Пойдешь со мной! — это была уже команда для Айранта. Через минуту оба сидели в капитанской каюте, стены которой были увешаны всякими безделушками с родной планеты, фотографиями родственников, а на одной из полок уныло восседал потрепанный временем плюшевый медведь, одно ухо у которого было небрежно пришито черными нитками. Кьюнг часто называл его «лучшим другом детства», но эти ностальгические чувства с трудом воспринимались другими членами команды, даже наоборот — выказывали душевные слабости их капитана. И зачем было тащить его с собой в космос?.. Два молчаливых взгляда уставились друг на друга, один — задумчивый, другой — немного вопросительный и, кажется, ко всему безразличный. — Вообще ничего не могу понять! — Кьюнг выложил на стол пухлую пачку снимков и продолжал: — Ни «Астории», ни ее следов, ни даже духа ее присутствия. Испарилась, что ли? Те четыре спутника, которые мы послали для фотоанализа поверхности, не дали никаких результатов: пески, скалы, проклятые могилы и больше ничего! Либо она провалилась сквозь землю… согласись, неплохая версия. Айрант усердно закивал, его лохматая, не ведающая о существовании расчески шапка волос затряслась в воздухе. — Да, да! Я тоже хотел ее высказать! — Либо, — продолжал капитан, — «Астория» не долетела до планеты вообще. И это более вероятно. Айрант взял со стола снимки и принялся разглядывать чуждый ландшафт вымершего царства песков. Он долго вертел их перед носом, прощупывал взором, прежде чем вынести собственное заключение: — Давай обратимся за советом к здравому смыслу, — наступила пауза, в течение которой он усердно почесал свой затылок, — то есть, ко мне. В этой истории самое печальное то, что к ней не прилепишь никакую версию. Если даже предположить худшее: у всех членов экипажа одновременно произошел сердечный приступ, или версия чуть более смелая: все они повзбесились от такой жизни и поубивали друг друга, то радиопередатчик сам должен был послать сигнал. Система безотказна, поверь мне. Если же «Астория» по какой-то причине взорвалась… ну, допустим, кто-то не потушил окурок в общественном туалете. Может такое быть? В таком случае, ее останки не могут более десятой доли находиться в подпространстве и всплыли бы наружу. Заблокированный передатчик должен был совершить то же самое… — Но… — Вот и я говорю: «но!!» Предположим непредполагаемое: внутри самого передатчика возникли какие-то неисправности. Он бы сейчас в любом случае являлся бы отражателем наших собственных сигналов. Мы бы его легко запеленговали в радиусе всей планетарной системы… Без особых для себя потуг. Вот как дело-то обстоит! Кстати, почему ты не записываешь мою речь? Она же гениальна. Капитан вяло махнул рукой. — Пусть она передается из уст в уста. А если серьезно, я ожидал от тебя услышать хоть что-то новое, хоть что-то оригинальное… — А ты когда-нибудь мысленно представлял себе мужской половой орган в боевом состоянии, раскрашенный лаком для ногтей, на который подвешена елочная новогодняя игрушка?.. По-моему, довольно ново и оригинально. Кьюнг уже настолько устал от выходок своего бортмеханика, что лишь лениво вздохнул. — Не пойму, что ты за придурок? Прежде чем лететь в космос, ты тест у психолога, вообще, проходил? — Конечно. Я проходит тщательный тест у своего личного психолога, он живет у меня в штанах, но иногда выглядывает оттуда на свет божий, чтобы философски созерцать очко унитаза. — Так, хватит! — капитан резко ударил по столу. — Сквозь твою рыжую шевелюру до мозгов, наверное, не доходит, что от решения этой проблемы зависит весь наш будущий бывший заработок! Если похоронные рейды закроют… где ты на Земле сможешь заработать хотя бы четвертую часть тех денег, что тебе платят здесь? По правде сказать, капитан не умел гневаться. Нет, конечно же, он иногда кричал на своих подчиненных, как по рангу полагается любому капитану. Но у него это выходило как-то… наигранно, что ли. И он тут же остывал, что произошло и на этот раз. Уже совершенно спокойным голосом Кьюнг добавил: — Мысли волей-неволей навевают самые дикие подозрения, а именно… — А именно, что они сознательно изменили курс? — Да! Они и не собирались лететь на Флинтронну, а защиту передатчика могли просто взломать в целях его полного отключения. Специалисты на борту имелись, поверь мне. Айрант откинулся в кресле, туповато уставившись на неумело раскрашенный потолок капитанской каюты. Дизайнеры звездолета приложили массу усердия, чтобы все внутри хоть как-то напоминало его обитателям о родной планете. Поэтому в каждой каюте на потолке было изображено голубое небо и медленно плывущие облака. По замыслу дизайнеров, астронавты, глянув вверх, должны бы испытать ностальгическое чувство… но увы, облака получились явно искусственны и в художественном плане немного недоработанные. Бортмеханик в данную минуту думал о чем угодно, только не о голубых небесах. — Старье! Эту версию выдвигали на Земле в первую очередь. Кажется, ее придерживался и придурок Стробстон (тут в скобках надо бы заметить, что к категории «придурков» в понимании бортмеха относились практически все окружающие люди, исключая почему-то его самого). Хотя… абсолютно игнорировать такую вероятность нельзя, но по-моему, никому из беглецов еще не удавалось долго продержаться. Да и к чему им это? Кьюнг практически дословно предвидел такой ответ и, как бы от безысходности, выдвинул другую мысль: — Можно добавить сюда еще одну версию, которой как затычкой пользуются во всех необъяснимых явлениях: чуждый разум. Айрант впервые посмотрел на капитана с неподдельным интересом. — Ага, понимаю! Это такие маленькие малинового цвета человечки с шестнадцатью глазами на затылке и двумя анальными отверстиями вместо ушей. Я о них в детских книгах читал. Инопланетяне называются… Сомнительно! Хилые они какие-то, целый звездолет вряд ли утащат… Кьюнг прекрасно понимал, что стоит за этой словесной белибердой и что на самом деле хотел сказать его собеседник. — А почему и нет? Ты, что ли, тот герой из легенды, который исколесил все планеты во вселенной, найдя на них лишь смерть и холод… — Брось, капитан! Эти байки уже давно всем надоели. После гибели цивилизации лустангеров в космосе мы одни. Во всяком случае — в пределах нашей галактики. Да, кое-где обнаружены планеты с примитивными формами жизни, но чтобы амебы и микробы угнали звездолет… Кстати, новая версия! Новая тема для длительных дискуссий! — Заткнулся бы… — Лучше ты заткнись со своим инопланетным разумом! К чему ворошить старые иллюзии? Человек — венец творения и пуп вселенной! Здравомыслящие люди поняли это еще пару веков назад. Лустангеры погибли потому что слишком мнили собственной неуязвимостью и непобедимостью. А тот, кто не умеет мыслить здраво, по сути уже мертв. Если сейчас заявится Фастер и торжественно скажет, что всемогущий Брахма забрал грешников с «Астории» к себе на перевоспитание. И что? Ты самого Брахму в подозреваемые запишешь?.. Коль на то пошло, давай выдвинем еще более красивую версию: аборигены с Флинтронны (соображаешь, о ком говорю?) шутки ради захватили «Асторию» и улетели на другую планету. Там вырыли себе новые могилы и тлеют спокойно. Если в будущем окажется, что так оно и есть, ты свидетель — впервые эта идея родилась в моей голове. — Ты лучше Фастеру об этом расскажи… Мимика лица бортмеханика как-то склеилась и приняла одно из самых неестественных своих выражений: такое тошнотно-брезгливое. Неоновый свет, многими оттенками отражаясь от его лицевых складок красноречивее слов передавал его внутренние чувства к «великому гуру». — Что касается этого фанатика, то его уж точно не следовало тащить с собою в космос! У него на уме одни молитвы, а на наше общее дело ему наплевать, как на «тленную преходящую суету»! — Ладно, успокойся… — Кьюнг швырнул снимки в долгий ящик, решив позже провести более тщательный их анализ. — Кстати, завтра посадка. Твоя святая обязанность проверить все бортовые системы, и начинать можешь прямо сейчас. — Слушаюсь, господин капитан! — Айрант вытянулся по стойке «смирно» и даже отдал честь. Кьюнг смерил его ленивым взглядом и покачал головой. — Все-таки не пойму, в кого ты такой дурак? — Смею заметить, господин капитан, для того чтобы быть умным, необходимо как минимум общаться с умными людьми. — Бортмеху быстро надоела стойка «смирно», он опять плюхнулся в мягкое кресло. — Внутри этой консервной банки ты видел хоть одного умного человека? Если увидишь, будь любезен, познакомь меня с ним. Кьюнг поднялся, сжал кулаки и уперся ими в стол. Мгновенно в нем изменилось все: взгляд, настроение и, разумеется, голос: — Бортмеханик Айрант Скин! Вам приказано заняться техническим осмотром звездолета! Немедленно! — Да понял я, понял… Уже иду. Возьму с собой лучшего друга Фабиана, вам он все равно ни к чему. — Идешь и иди! — эта невинная фраза звучала так, как послать в одно мрачное не очень отдаленное место. Наконец-то одному из бездельников нашлась работа. Почти сутки, не надеясь на компьютерное тестирование энергетических генераторов, Айрант самостоятельно лазил по переходным шлюзам, обшарил все рабочие отсеки, проверил реактивные двигатели, предназначенные лишь для взлета и посадки и, убедившись, что чары проклятой планеты оказались бессильны нанести какой-либо вред царству техники, со спокойной совестью пошел спать. Тем временем сама Флинтронна, необъятным шаром раскинувшись под ногами, продолжала излучать черноту и уныние. Вот она: царица всех ужасов, материализовавшаяся легенда всяких кошмаров и мистических вымыслов — плыла в океане безмолвия медленно, настороженно, зловеще… У нее не было ни единого спутника, словно все другие планеты шарахались от нее как от прокаженной. С одной ее стороны висел покров безликой темноты, с другой — пеклище ада: жара, раскаленные камни, сухие обезвоженные пески. Тьма и огонь: так, кажется, изображали некоторые религии место вечных мучений. Существовавшее лишь в мифах, оно обрело реальный прообраз. Впрочем, чего-чего, а от мучений, слава всем богам, здесь были избавлены. Какие-либо проявления чувств: радости, блаженства или наоборот, горя и страдания, даже ощущение равнодушного созерцания на ее поверхности полностью отсутствовали. Только зловещий мертвый покой — пугающий, но не способный причинить другого вреда. Последние сутки все толпились в отсеке визуального контроля. Место, недавно бывшее чуть ли не камерой заключения, куда с позором ссылали проигравших в карты, сейчас охотно посещали по любому поводу. Ведь здесь на аналитических дисплеях совершались настоящие чудеса: и рождение планеты из пустоты, и ее фантастически быстрый рост. Из маленького зернышка света она, будто созревая, превратилась в огромный аппетитный для взора шар с песчаными иероглифами и мутноватым флером атмосферы. Честное слово, зрелище стоящее того, чтобы уделить ему внимание! Медленное перемещение «Гермеса» по орбите открывало вращающуюся панораму ее поверхности. Планета то исчезала, сливаясь воедино с чернотой космоса, то полумесяцем выглядывала из-за занавеса тьмы, приоткрывая тайны своих загадочных контуров. А когда полет проходил над дневной стороной, полностью освещенной, она скидывала с себя всякую таинственность и обнажала все свои достоинства: изжелта-красноватую поверхность, сплошь усеянную песками, глиной да небольшими горными образованиями, с такой высоты выглядевшими как некие рисунки-ребусы, поломать голову над которыми было излюбленным занятием тех, кто находился на дежурстве. * * * — Все собрались? — спросил Кьюнг, не глядя по сторонам. Боковая панель бесшумно уплыла в сторону, и появилась мозаика огней пульта ручного управления. Пять кресел стояли полукругом, ожидая своих владельцев. По инструкции, которую на «Гермесе» чтили паче Библии, взлет и посадка на планеты производились только в ручном режиме. Конечно, то же могла совершить и автоматическая система, но поверхность планет бывает столь непредсказуема, что малейшая ошибка компьютера привела бы к трагичному финалу. — Фастер должен появиться с минуты на минуту, я с ним только что связался. — Линд первый занял свое место и весело крутанулся в кресле. — Да… без его молитв мы, разумеется, удачно не приземлимся. Все возбужденно переглядывались. Даже в воздухе ощущалось это неосознанное напряжение: может, близкое действие планеты, но скорее просто атмосфера всеобщей взбудораженности, сумбур самых противоречивых чувств: душевного подъема, духовного упадка, любопытства и затаившегося страха, называемого предосторожностью. Будет последним лжецом тот, кто скажет, что ничего подобного не испытывал. Остались минуты, максимум — часы, как их ноги коснутся легендарной поверхности, одичалой от одиночества и вечной вселенской тишины. Какие-то жалкие минуты… менее чем мгновения, по сравнению с долгими месяцами полета. В отсек наконец ввалился Фастер, угрюмый и, кажется, не совсем здоровый, с побелевшим лицом и утомленными, явно не проспавшимися глазами. Он тупым взором уставился на остальных, но думал совсем не о том, что видел перед глазами. — Фастер, ты где? — озабоченно спросил Оди. — Да здесь я, здесь… все в порядке. — А был где? — Так… погружался в хаос. — А… на твоем жаргоне это значит спал, правильно? Наверное дурной сон приснился. Фастер лениво кивнул. Это была его извечная проблема, возникшая явно на религиозной почве. Веру в сны, как в «святые откровения Брахмы» в его медицинской карточке можно смело записать как хроническую болезнь не поддающуюся лечению. — Шел бы ты к чертям вместе со своими снами! — Айрант тоже находился не в лучшем настроении и рычал по любому поводу. Впрочем, всеобщий настрой резко переменился, когда все пятеро уже сидели в креслах пристегнутые аварийными ремнями, и почти с детским любопытством рассматривали клавиатуру ручного управления, которой если и пользовались, то только во время стажировки. — У кого-нибудь в каютах остались бьющиеся предметы, вода в графинах, неубранная еда — словом все, что может перевернуться и натворить неприятностей? — это был вопрос капитана. — Около моей каюты остался Фабиан, но если во время посадки он перевернется и хорошенько ударится головой о стенку, это пойдет ему только на пользу, — флегматично произнес Айрант. Больше реплик не последовало. — Через пять минут садимся! — Кьюнг обрел свой командный голос и запустил программу поиска оптимального места. Обшивка звездолета пропиталась физически ощутимым зудом вибрации, словно в его чреве проснулось некое живое существо и принялось издавать невнятные ворчливые звуки: «кто это посмел меня потревожить?!» Короче, заработали на полную мощь реактивные двигатели, и «Гермес», охваченный четырьмя факелами плазмы, как четырьмя триумфальными олимпийскими огнями, уставший от долгого пробега по вселенной, медленно пополз вниз, к своему финишу, окунаясь в вязкую тьму и холод метановой атмосферы. Визуально было почти невозможно различить как сокращалось расстояние до поверхности. На панели работал какой-то глупый счетчик с меняющимися цифрами. Но испуганный человеческий взор видел лишь черную надвигающуюся стену — бездну, лишенную даже искорки света. Она медленно расползалась к горизонтам, поглощая эфемерные звезды и меняя оттенки безликого сумрака. Словно падали в полное Небытие… Значит вот она какая, ночная сторона планеты. Царство теней и призраков. Лик тьмы. Мираж обманчивой пустоты. Приближалась как медленно надвигающийся ужас. Оди был единственным, кто не смог скрыть своего волнения. Он сидел весь в поту, созерцая черную бездну, и в один миг в его голове всплыли все детские страшилки, связанные с Флинтронной. Еще тогда, в далеком детстве, смел ли он думать… мог ли он вообразить, как все выглядит на самом деле. Да пока никак! Лишь черное пугающее полотно перед глазами… — Неужели ЭТО наконец свершилось?.. Где-то далеко-далеко дрожали и качались немногие оставшиеся звезды. Вселенная потеряла присущую ей устойчивость. Шум нарастал… Превратился в агонизирующий пронизывающий до костей гул… Произошло касание… Тихий, мягкий толчок… Перегрузок не более, чем в остановившемся лифте. Шум быстро стих, двигатели отключились. Ну вот и все. Как бы подытоживая произошедшее, Кьюнг сделал глубокий вдох и громкий порывистый выдох: — Конечная станция, можно выходить. Что-то весьма неопределенное и зловещее было в молчании, наступившем после этих слов. Тишина опустилась до уровня абсолютного нуля: ни звука, ни шороха, ни даже отдаленной слуховой галлюцинации, как бывает в неизведанных местах. Ничего… Словно они и в самом деле опустились на дно самой глубокой бездны. — Послушай, капитан, никто из нас, кроме тебя, здесь ни разу не бывал, так что хочешь — не хочешь, а командовать в этой ситуации тебе и придется, — сказал Линд, расстегивая бессмысленный ремень. — Наконец-то вы стали высказывать здравые мысли. — Кьюнг что-то долго копошился в кипе бумаг и вытащил оттуда большой плакат, приготовленный специально для данного торжественного события. — Это план местности, если так можно выразиться. Вот здесь, — он указал на красный крестик, — в данный момент находится наш звездолет… — А я где нахожусь? Ну-ка, покажи! — внезапно перебил Айрант, его огромная рыжая шевелюра заслонила добрую половину карты. — Заткнись и слушай! Эти черные полосы — зоны уже совершенных захоронений, серые полосы — зоны планируемых захоронений. Я отметил штрихами ту местность, где предстоит работать непосредственно нам. Нет смысла в тысячный раз напоминать общеизвестные истины, так как вы знаете, что работаем по двенадцать часов в сутки. — Без прогулов и праздничных дней, — мрачно добавил Линд. И в этой глуповатой шутке присутствовала своя доля правды, так как дней, каких бы то ни было, на этой стороне планеты отродясь не видели. — Короче, разбиваемся на три пары: со мной в смену пойдет Оди, Линд вместе с Фастером, а Айрант — со своим лучшим другом Фабианом… — Гениальная идея! — рявкнул Айрант, вскакивая с кресла. — Работать вместе с тупым куском железа! Он и говорить-то по человечески не умеет, ни одного матершинного слова еще не выучил! И это проклятие — на мою голову! А вот такое искусство ты когда-нибудь созерцал?! Бортмех скрутил фигу и поднес ее к самому носу капитана. — Слушай!! — Кьюнг взбесился и, похоже, по-настоящему. Его черные от природы зрачки расширились и стали походить на два уголька, готовые вот-вот вспыхнуть от негодования. — Ты заткнешься когда-нибудь или нет?! Вот вернешься домой и там среди коллекции своих любимых кошек можешь блистать остроумием сколько угодно! А здесь все слушаются меня! Понятно?.. Меня! — Все… я молчу… — Айрант сделал примирительный жест руками. Сейчас, перед началом каторжных работ, он был не в том настроении, чтобы идти на серьезные конфликты и, желая кому-либо досадить, делал это не от внутренней злобы, а от праздного безделья, которое доживает свои последние часы. Капитан обвел всех уничтожающим взглядом. — Ничего… Обещаю вам, что уже очень скоро ваши болтливые языки немного угомонятся. Пока оставайтесь на местах, а мы с Оди совершим пробную вылазку. Пришлось наряжаться в громоздкие неповоротливые скафандры, на местном сленге называемые просто «робой». Внутри них чувствовали себя как-то неуклюже, а толстячок Оди вообще походил на мыльный пузырь. Еще минут через пять из нижней части «Гермеса», точно отвисшая челюсть, откинулся пандус, и планетоход, издавая злобное рычание во тьму, осторожно выглянул наружу. Сначала он в нерешительности повертелся на месте, потом освоился, наконец сориентировался в неприветливой темноте и, набрав скорость, быстро пошел вперед. Разбуженные пески взвились вверх небольшими желтыми фонтанчиками. Кьюнг включил прожектора и изжелта-красный оттенок поверхности чуждой земли стал виден на сотню футов вперед… Пока лишь монолитная, застывшая от вечного холода равнина. И больше ничего. Угрюмая темнота нескончаемой ночи, как проклятие злых сил, тяготела над этой стороной планеты. Ее тяжесть ощущалась почти физически. Огромное черное небо давило на пески своей безумной массой. Рассвет здесь не наступал уже много миллионов лет и вряд ли наступит когда-нибудь вообще. Помнится, еще в древности ходила красивая легенда про планеты, не имеющие внутреннего вращения. Их считали подверженными колдовству бога Хроноса, властного над временем. Кажется, он наказал их за то, что они, не повинуясь общепринятому в движении небесных тел порядку, захотели вырваться из плена собственной траектории, обрести свободу и унестись в неведомые просторы вселенной на вольное странствование. «И сказал тогда Хронос во гневе своем: « да будет время на вас вовсе остановлено, и да будет одна ваша сторона постоянно обращена к свету, а другая — к тьме, чтобы с одной стороны вас опалял вечный зной, а с другой жег вечный холод!» И стало так. И назвались эти планеты проклятыми среди всех планет вселенной. И не возникло на них жизни в настоящем, не возникнет и в будущем…» Вот как оно все на самом деле-то! А вы говорите: «наука, наука!» Наука — лишь тоска и скука. Вместо того, чтобы давать внятные объяснения процессам вселенной, она лишь морочит доверчивым людям головы. А космические религии, надо признать, не скупились на изобретательность, и в толковании законов природы ушли куда дальше самых смелых научных трудов. Флинтронна спала — тихо и безмятежно… Действием ли выдуманного колдовства или таких же выдуманных законов физики, но на ее поверхности давно уже установилась статическая температура, медленно меняющаяся в зависимости от координат местности. И поэтому здесь никогда не наблюдали движения воздушных масс — ветров, тем более бурь или песчаных ураганов. Абсолютный, почти могильный покой… Далекие и безжизненные звезды, нарисованные на небосводе, дарили планете призрачно-малое освещение, а по сути, как было замечено раньше, освещали лишь сами себя, да напоминали заблудшим сюда астронавтам, что в черноте вселенной, помимо привычной тьмы и вездесущего холода, где-то еще существует животворящий свет. Звезды были хаотично рассеяны от одного невидимого горизонта до другого, словно небо окропили брызгами огня. Оди уткнулся шлемом скафандра в лобовое стекло планетохода. — Все не могу поверить, что нахожусь здесь… Про эту планету понасочиняли столько черных баек, что если бы хотя б десятая доля из них оказалась правдой, нас бы с тобой уже… Внезапная кочка. Планетоход резко подпрыгнул и тут же вновь принял устойчивое положение, продолжая буравить пространство песков. И что-то нехорошее кольнуло в сердце. — Кстати, — Оди продолжал говорить, но голос его, приглушенный шепотом, выглядел болезненно-тоскливым, — в некоторых кругах на Земле бытует мнение, что этой планеты вообще не существует. Слышал такое?.. А все похоронные рейсы — лишь блеф для выкачивания денег. Кьюнг долго молчал, казалось, не желая вступать в беседу. Потом все же нехотя выдавил из себя: — Обещаю тебе, что через полгода… или даже раньше ты сильно усомнишься: существует ли Земля. Что-то диковатое присутствовало в этом озадачивающем ответе. Оди до боли напрягал зрение, чтобы разглядеть невнятные образы темноты. Она как бы играла с его воображением и будоражила в нем некие абстракции, которые отражались в ней как в черном зеркале. И, если тьму уместно сравнить с безграничным вселенским океаном, то они наверняка находились на самом его дне. Перед глазами лишь сплошная непроницаемая завеса и нет даже призрачного очертания чего-либо определенного. Кьюнг посмотрел на компас и подкорректировал курс. Планетоход бесстрашно несся вперед, разрезая загустелый сумрак и оставляя после себя длинный виляющий след — надежный ориентир для пути назад. — Ага! Кажется, их уже видать! — голос капитана внезапно ободрился, точно впереди было что-то радостное и долгожданное. Оди еще раз стукнулся скафандром в лобовое стекло. Там, из глубины ночи магическим действом прожекторов на самой границе видимости стали появляться чернеющие точки. Их было сотни, если не тысячи… если не миллионы… — Могилы? Кьюнг молча кивнул. Он снова уткнулся в свою карту и показал пухлым пальцем скафандра где они сейчас находятся. Точки медленно надвигались, обретали форму и цвет, и вскоре в них можно было разобрать очертания небольших многогранных памятников. Сплошь усеянная могилами поверхность казалась какой-то нереальной, похожей на чью-то больную фантазию или на кошмарный сон собственной фантазии. Зловещая ночь, свисающая сверху, только обостряла чувство угнетения. Всюду — лишь одни символы смерти, надменно торчащие из песков. — Я их вижу… вижу своими глазами! — Оди возбужденно осматривался вокруг, подготавливая себя к тому, что вот-вот придется выходить наружу. — Знаешь, что все это напоминает? Из праха воскресает целая легенда. Какой-то мрачный миф, которым на Земле морочили голову доверчивым людям да использовали в качестве страшилки для непослушных детей… оказывается, вот он! Перед глазами! — Один мыслитель древности сказал: все в мире призрачно, только смерть реальна. — Кьюнг отключил двигатели, и планетоход, устав от долгого урчания, затих, погрузившись в тишину вечной ночи. — Все, выходим! Если кого заинтересовало, продолжение здесь: http://samlib.ru/editors/p/popow_andrej_wiktorowich/