( из книги "ДЕТИ ЯНУСА") Над парикмахерским салоном, куда меня ведет Мауро,- вывеска: “ Мимо Дзаффиро.Прически мужские и женские”. Для меня до сих пор остается загадкой: является ли слово “дзаффиро”, означающее “сапфир”, фамилией парикмахера или же это его артистический псевдоним. Как бы то ни было, через пять минут после знакомства с Мимо я уже сижу с мокрой головой в единственном кресле заведения и звучит сакраментальный вопрос: • Как будем делать? • Так же: как у варвара. Немного снимем. Длинна — та же. • А это не чересчур? • Профессия позволяет. • Извините, а кто вы? • Журналист, этнопсихолог. • Сегодня для людей творческих профессий времена непростые. • Почему? • Потому что невежество стало альтернативой интеллигентности.А оно, как известно, дается даром. Люди теперь хотят жить не напрягаясь. Сегодня синьор не тот, у кого чистые ботинки, а тот – у кого в кармане деньги.Все в связи с этим стало иным. Компании разваливаются, встречи друзей -формальны. Шутки — плоски и механичны. Раньше перед артистами раскланивались, отдавая дань их страданию до успеха.А сегодня, да хоть кто перед тобой, хоть трижды лауреат — пройдут мимо, как будто это никто. Сегодня поэзия и творчество переместились в маленькие ремесленные мастерские, в парикмахерские — оттуда теперь людям объясняют, как сделать жизнь лучше. Вы любите стихи? • Мне кажется, что поэтика это некий элемент космического, присутствующий в каждом человеке. Это своего рода тоска по истинно родному дому. В стихах человек будто становится незащищенным ребенком, обращающимся к тому, кто послал его на эту Землю. Мне думается, что когда будут открыты другие разумные планеты, поэзия потеряет свое значение. Ведь стихи хороши тем, что они как бы устремлены в космос, в неизвестное. — Интересно… Знаете, я тоже по ночам пишу стихи. Хотите посмотреть? • Конечно. Мимо отходит от кресла и в зеркале появляется отражение висящих на противоположенной стене дипломов, выданных ему за победы в конкурсах парикмахеров. — Ты понял?-восклицает Мауро, перехватив мой взгляд.- Он и с Франко Баталья работал, моделей Ферре и Версаче к показам чесал.Правда, Мимо? — Правда-правда!-слегка смущаясь, подтверждает парикмахер, и обращаясь ко мне:- А что, действительно, Мауро говорит, в Москве салон можно открыть? • А что там открывать?!- отвечает за меня Мауро.- Прическа “made in Italy”- вне конкуренции. Но, если без шуток, мы сначала все узнаем.А в принципе можно. Мимо протягивает мне папку со стихами и снова берется за ножницы. “Непонятый человек”, “Зима”, “Осень”…- в папке 140 стихотворений.Все они отдают тоскливостью пляжей после курортного сезона. И действительно Мимо говорит: • Непросто быть веселым, когда внутри ты грустен. Ну а в целом как? • По-моему, неплохо. Во всяком случае, чувствуется искренность. • Может быть, переведете на русский — и издадим в России? • У него сейчас времени не будет,- вступает в разговор Мауро.-Торговля большого объема грядет. • Ну вот и все.- Мимо обмахивает меня парикмахерской кистью.-Что скажете? • Замечательно! Главное — никакой прилизанности! Спасибо. Уже на выходе Мимо останавливает нас: • Постойте! Совсем забыл! Завтра я открываю сезон в одном дансинге. Вот вам контрамарки — приходите! Будет весело. По идущей вдоль набережной улице бредем в гостиницу. Пенящаяся струя небольшого фонтанчика напоминает своими бегущими очертаниями женскую фигуру. Возможно, увидев однажды нечто подобное, древние и назвали Афродиту пенорожденной. На алюминиевом каркасе, смахивающем на скелет из палеонтологического музея, в легких порывах морского ветра уныло покачиваются вывешенные на обозрение прохожих женские сумки с надписью “ Italy”, которые следующей зимой в промерзших подмосковных автобусах, сохраняя на лицах невозмутимость Марфы Посадницы, будут заботливо протирать, стараясь устранить появившиеся трещины, возвращающиеся с работы дамочки с густо накрашенными яркой помадой губами и массивными серебряными сережками, ниспадающими из-под каракулевых беретов на воротники синтетических шуб.Действительность преследует тоскливостью из стихотворений парикмахера: в ожидании лета пустые витрины многих баров и магазинов грустно смотрят из-за металлических намордников или деревянных перекрестий, в темноте лишь изредка раздаются всплески смеха… Во время тихого унылого межсезонья провинцию согревает мысль о том, что где-то в больших городах жизнь бурлит по-сказочному красиво. Наверно, в такие же “несезонные” вечера родившемуся в Римини Федерико Феллини и пригрезилась “сладкая жизнь” — “дольче вита” великого Рима, которую (хотя честь изобретения словосочетания принадлежит не ему, а Талейрану, обозначавшему так прелесть существования при “старом режиме”), увековечив в одноименном фильме, он сделал синонимом беззаботной благости итальянского бытия. Вспоминаются слова американского режиссера Orson Welles: “Феллини по сути остается парнем, выросшим в небольшом городе, и по-настоящему он так никогда и не добрался до Рима. Он продолжает видеть его в своих мечтах. И мы все должны быть ему признательны за эти мечтания. До сих пор он как бы смотрит на город через решетку ворот. Сила “ Сладкой жизни” в ее провинциальной наивности. Настолько она надумана.”