Официант, чирканув в блокноте наш заказ, умчался на кухню.Я беру из стоящей рядом с хлебницей тарелки почти воздушную оранжеватую дольку чиччоли- местного деликатеса, который часто ставят на стол в качестве бесплатной закуски.Чиччоли это проваренное в молоке, с лавровым листом и солью, и подсушенное свиное сало. Как говорят в соседней Парме, свинья — как музыка Верди: вся годится. Действительно, в Парме знают толк в свиньях: производимые здесь ветчины и окорока издавна признаны лучшими в мире.И животное, чье название в итальянском языке -“ майале” — образованно от имени матери Меркурия, римской богини Майи, которой свинью приносили в жертву в месяце, именующемся в русском языке, в честь той же богини, “маем”, является символом экономики этого города. В провинции Пармы ежегодно проводятся “фестивали ветчины”, во время которых можно отведать все местные свиные деликатесы. Красочные буклеты, издаваемые к этому событию, снабжены подробной картой провинции. На ней отмечены рестораны и траттории, стрелками отсылающие к своему подробному меню и описанию фирменных блюд; места проведения выставок оборудования для изготовления всякой всячины из свинины и фольклорных мероприятий… “ Не понятно,- пишет в книге “Пармский праздник” итальянский писатель Альберто Бевилаква,- что в этом крике — “корада! корада”- веселье или ужас. Он поднимается из просторного двора, бежит меж тополей.Оркестр из десяти музыкантов — все пастухи — готовится на импровизированной сцене. “Корада” — от “корара” — раскалывать сердце — праздник заклания свиньи, восходящий к ритуалу тех времен, когда считалось, что горячей кровью можно заклясть зимние холода. Убойщики выглядят, как и век тому назад: плащ, крюк, стилет, черные сапоги, широкополая шляпа, на левой руке — мушкетерская крага из черной кожи. Пока их помощники таскают ящики с ранокалиберными ножами, сами они ожидают своего часа во дворе, стоя у стены напротив загона. Они похожи на футболистов, собирающихся выйти на поле, и сам двор превращается в своего рода закулисную часть сцены перед представлением . На земле свалены в кучу велосипеды. Оружие убойщиков кочует из рук в руки. Некоторые выказывают свою ловкость, втыкая стилеты в землю… В хлеву, как розовые вспышки, мечутся свиньи. Они протестуют против смерти, близкой и неотвратимой, отчаянными визгами. Ноги лупят по дверям, морды тычутся друг в друга. Потом — неожиданно все успокаивается, и в тихом похрюкивании мне чудится разговор животных, будто идущие на смерть обговаривают какой-то план или же внимают своему вожаку, который подбадривает их, уверяя, что происходящее вокруг всего лишь розыгрыш. В этом состязании отражается ритуал корриды, и возможно оно из наследия, оставленного Бурбонами. После того как открывают дверь, свинья выходит наружу, дико озирается по сторонам, и когда ей хотелось бы вернуться назад, чтобы найти поддержку своих товарищей, инстинкт мести, более сильный чем ужас, бросает ее на смерть, представленную фигурой убойщика, который на расстоянии метров двадцати поджидает ее, держа в левой руке крюк, а в правой стилет. Тогда животное охватывает слепая ярость, и оно совершает самоубийственный бросок. Убойщик должен успеть засадить ему в горло крюк, а в сердце — стилет. Достаточно чуть замешкаться, чтобы оказаться растерзанным как тореро; разъяренная свинья, пожалуй, даже неистовее быка. Первые свиньи падают на сельчатник со звуком, напоминающим пощечину. Быстро стаскивая их в кучу, помощники оставляют на земле след из сворачивающейся дымящейся крови… Визги смешиваются с аплодисментами, подбадривающими выкриками.”