Не знаю, может вправду, мир другой со мною где-то рядом существует. Меж существами там царит покой, и плоть незримая их не бунтует. Их недостатки наши не грызут, и хвори наших душ их не тревожат. И, как себя, собратьев своих чтут, и прошлое своё там не итожат, как я в бессонницу из ночи в ночь, в уме перебирая, словно чётки, всё, что давным-давно умчалось прочь, оставив только силуэт нечёткий. Я, реставрируя события и дни, пытаюсь их фиксировать строкою. Бывает, приплетаются к ним сны, не отдерёшь их старческой рукою. А через время и не разобрать, где правда, где миражность сновидений. Каким-то образом они сумели встать в один сюжет моих стихотворений. Их содержание, конечно, мир другой, не тот, которым я повязан с бытом, где язва, своей дьявольской рукой, мне преподносит разновидность пыток. И я не просто вынужден терпеть, чтоб не шокировать собою окруженье и делать вид, что хочется мне петь. Почто, зачем такое поведенье? Неужто в этом человечья суть – терпеть, не находя причин терпенья, вопросами загромождать свой путь, ища пути для их преодоленья?