(из книги "ДЕТИ ЯНУСА") В небе над площадью ярко светит луна. На площади народ ведет пустые разговоры… •Так каждый день ,- говорит Фабрицио ,- и в дождь, и в снег…Преград не существует… Люди позевывают, но не расходятся, словно не желают расставаться с жизнью, уходя в небытие сна. Итальянцы будто прикованы к сюстороннему, материальному миру некой цепью страха, той цепью которую можно рассмотреть и в том факте, что они никогда не употребляют слово «последний» без оговорки «на данный момент». Это своего рода языческое заклинание, обусловленное ужасом перед возможностью потерять жизнь, распространено среди людей, оказавшихся в экстремальной ситуации, на войне, например, у итальянцев же оно — явление бытовое… Их нежелание отрываться от земного и уходить в мир сна настолько сильно, что кажется, будто им пропитана вся атмосфера Апеннин. В Италии, действительно, трудно заснуть. Что-то держит вас своей хваткой вдали от постели и не дает смыкаться векам … «… проболтав весь вечер напролет…, — писал по этому поводу в своем «Итальянском дневнике» Герман Гессе, — я снова чувствую себя свежим, и мне жаль, что нужно ложиться.» « Как счастлив ты, Иван, что не можешь спать! -говорил в первые дни пребывания в Италии своему другу, Золотареву, Гоголь. — Твоя бессоница указывает на то, что у тебя артистическая натура… И после этого ты не будешь себя считать счастливым !» Едем в гостиницу. Я то всматриваюсь в разрезаемую фарами темноту, стараясь разобрать дорогу, то поглядываю на мэра. Он не смотрит вперед. Его взгляд блуждает по обочинам, хотя дорога опасно змеится под густыми кронами деревьев. Кажется, что, проходя на большой скорости серпантин, он одновременно совершает блиц- инспекцию своего темного пространства. Ревизор тьмы. Интересно, а как воспринимают в своем мире итальянцы любопытного славянина? Кем казался им тот же Гоголь? Кем он был в Италии? Чем на самом деле оказалась для него эта страна? Неожиданно в голове возникает образ шествующего с корабельным веслом Одиссея, которого люди, не знающие моря, спрашивают, почему он ходит с лопатой на плече. Одиссей — фигура символическая. Первый путешественник, сказано о нем. Удивляющий и удивляющийся. Его путешествие не только хождение по морям, но и странствие по своему внутреннему миру. Он тот, как напишет Петрарка, кто желал от мира «увидеть лишнее.» Он должен, скажет Мандельштам, возвратиться, «пространством и временем полный». Возвратиться для того, чтобы рассказать. Непросто вернуться. Непросто сориентироваться. «… ключевое слово в греческой навигации ithynein – «держать прямо» — замечает по этому поводу французский исследователь Франсуа Артог,- хороший кормщик умеет идти строго по курсу, несмотря на ветры, которые сбивают его и кружат. Он умеет идти верным путем, когда сами ориентиры постоянно меняются; он умеет поддерживать неизменным путь корабля, когда внезапно налетают шквальные порывы ветра и несут его, меняя направление, так как если и существуют на море « водные пути», они никогда не прочерчиваются заранее и стираются по мере того, как исчезает бегущий за кормой след. И каждый раз их надо вновь и вновь воссоздавать, и они могут быть утрачены в любую минуту. Хороший кормщик должен обладать умом быстрым, как само море, гибким и изворотливым, быстро приспосабливающимся к меняющимся обстоятельствам; он должен уметь воспользоваться случаем, который поможет ему наметить дорогу и найти пролив (poros), через который можно проплыть. Одиссей в большей мере, чем другие герои, наделен этой способностью. Чтобы ходить по «туманному морю», держа правильный курс, у кормщика есть солнце, звезды и господствующие в данный момент ветры. Основные ориентиры определяются по движению солнца. Если путешественник перестает ориентироваться, где восход –eos, где закат – zophos, то это признак того, что он заблудился. Но eos и zophos – это нечто значительно большее, чем просто стороны света: они определяют разные пространства, его части и уровни. Eos есть точка, в которой солнце, выходя каждое утро из Океана, появляется на горизонте, но это также и вся видимая зона восхода. Eos – это еще и дневное время суток, т.е. вся часть пространства, ориентированная с востока на запад, проходящая через юг; область, освещаемая солнцем, верхний мир, мир живых, мир Зевса. Zophos, наоборот, точка заката, но также и все пространство, которое ориентировано с запада на восток, проходя через север; низ, мир мертвых, обиталище Аида. И путешественник может пребывать в морских просторах, иначе говоря, по ту сторону моря, в невидимом мире.» Но, чтобы совершить путешествие и вернуться, Одиссей и в светлом мире должен уметь различать опасности, видеть его темную подкладку. «Этот мир, в котором нет истинного общения,- продолжает Франсуа Артог,- неподвижен. У него нет памяти: это мир забвения...; а тот кто туда попадает, утрачивает память: цветок забвения об отчизне лотос и дурманящее зелье Цирцеи лишают воспоминаний об отчизне.» Цирцея притворяется радушной, чтобы лучше достичь своих целей: превратить в животных тех неосторожных, которые доверяются ее гостеприимству. Главное сохранить память, не поддаться обольщению «чужого», не дать свести свое существование к чистой биологии, не стать подобно спутникам Одиссея свиньями, которые, хотя и являются из всех представителей фауны самыми близкими по строению своих органов к человеку, но все же остаются при этом животными... «Фигура Одиссея – образ души, оказавшейся в чувственном мире. То, что отныне превращает Одиссея в символ, это не столько его знание о мире, сколько его способность убежать от него...» Найти дорогу с Запада на Восток, проложить путь от Луны к Солнцу, а не молить ее о солнечном свете, значит остаться самим собой, вернуться к самому себе в едином Боге. На это способен лишь сильный: подобно Египту, который Израиль во время исхода «рискует воссоздать внутри себя», «чужое» как возможность живет внутри каждого монотеиста и дает о себе знать, когда сильно искушение язычества. Италия – родина моей души, говорил Гоголь. Впоследствии это высказывание в русской литературе превратилось в панегерическую тему «Италия — родина русской души». Но как показывает история отношений писателя с этой страной, слова его оказались не хвалой Апеннинам: в них заключена мысль о том, что в Италии истинно русская душа пробуждается и формируется как протест против искусственности окружающего. «Свое» имеет истоком «чужое»... «Но кто же я, отступник богомольный, Обретший все и вечно недовольный, Сдружившийся с луной и тишиной? Мне это счастье – только указанье,Что мне не лжет мое воспоминанье/ И пил я воду родины иной»,- поэтически выразил эту мысль Николай Гумилев... Италия – родина души мира...