ПОСЛЕВОЕННЫЙ ПЕРИОД Из Махачкалы мы уехали сразу же, как только услышали, что наши войска освободили Чернигов от фашистов. Приехали на Украину осенью 1944 года. Город был страшно разрушен, ведь он вошёл в десятку самых пострадавших городов Советского Союза. В центре города уцелевших домов не было совсем. Ближе к окраинам кое-где сохранились дома частного сектора, если не случилось прямого попадания бомбы или снаряда, или не сгорели в пожаре. Вот в одном из таких домов мы и поселились. Жил в нём директор предприятия «Заготзерно», главным инженером в которое устроился мой отец. Руководитель уступил ему одну комнату, в которой мы и поселились. Комната была небольшая, метров 14 – 16, а было нас: папа, мама, я, Света, мамин брат, Андрей и бабушка Женя. Семь человек, да иногда отец приводил ночевать одного, а бывало и двух командировочных. Помещались, гостиниц то в городе не было. Люди жили в подвальных помещениях разрушенных домов или в землянках. Так что нам ещё повезло. Через какое то время вернулись владельцы этого дома, большая еврейская семья Воробейчиков. Директор переехал на другую квартиру, а мы остались, потому что деться нам было некуда. Я подружилась с дочкой хозяйки, моей ровесницей Пашей. Из этого дома и пошла в первый класс, в школу №2 по улице Старокиевской, одноэтажное, кирпичное здание которой уцелело. С соседями жили дружно, к ним подселились ещё родственники, вернувшиеся после освобождения города, и нашедшие свои дома разрушенными. Одно из ярких воспоминаний того времени – явление Лёньчика народу, как говаривал мой отец. Из-под ворот появлялись голые Ленькины ноги, следом – голая попа и спина с задранной рубашонкой и наконец – голова. Лёнчик вставал на ноги, а в калитку входила его сестра, Мара Туровская. Лёнчику было, где то около двух лет, Маре лет пять. И каждый раз это происходило именно в таком порядке. Жили очень голодно, как то мама пришла с работы и сказала: - «Я вас сейчас таким вкусным накормлю». Смазала костровым маслом кастрюльку, вымыла картофельные очистки и запекла их в духовке. Но есть их мы не могли, потому что были они горькими. А вот оладьи из прогорклой овсяной муки были вкусными, хоть и горьковатыми. А какими вкусными были консервы из американских подарков! До сих пор помню большие картонные коробки, в них была упакована еда на день. Так же в картонных коробках, на которых было написано на английском языке: «Завтрак», «Обед», «Ужин». Нас, детей, старались отправить хоть на месяц на площадку или в пионерский лагерь. Там всё-таки три раза в день кормили. Помню, как в пионерском лагере, в деревне Грибова Рудня, заболела Света. Ей сам директор лагеря принёс прямо в палату кусок хлеба, густо намазанный сливочным маслом. Как мы все ей завидовали! А на площадке в четвёртой школе нас кормили супом с сушёной картошкой. Картошка в супе была чёрная и сам суп был тоже чёрный, вот ели мы его или нет – не помню. Картофельные очистки тогда вообще не выбрасывали. Картошку хорошо мыли, чистили, очистки собирали в базарные корзины (сейчас таких уже и не осталось, разве что по сёлам, у старых бабушек) и продавали на базаре. Люди покупали очистки на корм свиньям. В 1952 году вернулась из карлага баба Лида. Все прошедшие десять лет родители помогали ей выживать посылками, которые были разрешены один раз в квартал. Посылки собирали постепенно, тщательно упаковывали. В них пытались пересылать тайком деньги, заворачивали их в компрессную бумагу тугой трубочкой и заталкивали через рот селёдкам в брюшко. Доходили ли они таким путём – не знаю, у бабушки не спрашивала. Легальным путём деньги пересылать было запрещено. Меня, тогда уже кое-что понимавшую, поражало, что баба Лида из своей лагерной жизни рассказывала только смешные истории. Вспоминала польскую еврейку, коммунистку, которая с двумя дочками бежала от ареста в Советский Союз. Эта дама рассказывала, как она с девочками гуляла по Ленинграду того времени, дочери спрашивали: - «Мама, а этот трамвай тоже наш?» Мама отвечала – «Наш», «А этот дом тоже наш?», «Наш», «А этот парк тоже наш?» «Наш» - отвечала мама. Баба Лида ехидненько спрашивала: - «А Вы думали тогда, что этот лагерь тоже ваш?» «Ай, что Вы говорите, Лидия Петровна!» - возмущалась дама. Единственное тяжёлое, даже, по рассказам бабы Лиды страшное, воспоминание это как отпели себя заживо священники. Группа из нескольких человек сидела вместе с блатными и урками, политических держали в другой зоне. Священники отслужили по себе заупокойную службу и как не бесилось лагерное начальство, заставить замолчать их не могли. Их сотоварищи по зоне, блатные и урки, люди с неуравновешенной психикой, бились в истерике. В памяти сохранились более поздние воспоминания, вероятно, начала пятидесятых годов, жили мы тогда уже в своём доме по тогдашней улице Селюка, потом Свердлова, а теперь гетмана Полуботка. Я сама ходила в кинотеатр и здание его на площади уже было восстановлено. Но хорошо помню, что когда возвращалась домой, то слева от меня шли сплошные картофельные поля. Люди выживали, как могли, разбирали развалины и сажали картошку. В Чернигове нас встречали мамины сёстры – тётя Мура и тётя Ася, они обе с детьми оставались в оккупации в Чернигове. Вместе с тётей Мурой жила бабушка Феня, Феодосия Степановна Шкуркина-Левицкая, бабушка, о встрече с которой я мечтала в Бессарабии. Сохранилась только одна эта помятая и надорванная фотография. И бабушка Нила, младшая сестра бабы Жени. Бабушка Феня часто приходила к нам. Обычно после обеда пила чай, по 5 – 6 стаканов, с одним кусочком сахара. У неё был персональный стакан с мельхиоровым подстаканником. Было ей тогда уже за 90, но была она бодрая, с живым, ясным разумом. Быстро двигалась, хоть ходила всегда с палочкой, скорее – тросточкой, тоненькой, с рогулькой для упора руки. У нас, детей, палочка звалась «козой». Она читала нам со Светой Пушкина. «Руслана и Людмилу» я услышала от неё, хоть отец и спорил с ней, что читать нам эту поэму ещё рано. А мне в день рождения она приносила корзиночку клубники, покрытой капустными листьями. У меня долго хранилась вырезка из черниговской газеты «Деснянская Правда», в которой бабушку Феню поздравляли с пятидесятилетием работы народной учительницей. Баба Феня была близко знакома с семьёй известного украинского писателя Михаила Коцюбинского, была крёстной матерью его младшей дочери. Он взял её прототипом образа учительницы в своём рассказе «Смех». В мемориальном музее Михаила Коцюбинского в Чернигове, в столовой висит большая картина, на которой изображены семья писателя и гости, среди гостей присутствует и бабушка Феня. В этом же музее хранится и её поздравительный адрес с пятидесятилетним юбилеем работы народной учительницей. Умерла бабушка Феня в 1949 году 99 лет от роду. Помню первую ёлку после возвращения в Чернигов. Мы к ней за несколько недель готовились. Игрушек ведь не было никаких, делали их сами всей семьёй, долгими зимними вечерами. Вырезали из цветной бумаги фигурки животных, клеили картонажи, нарезали и клеили цепи. Из спичечных коробков делали почтовые ящики, из яичной скорлупы – клоунов, арлекинов, страусов. Кусочки сахара рафинада заворачивали в цветную бумагу, тоже получались хорошие и вкусные украшения. Делали хлопушки, флажки, фигурки животных из шишек и желудей. Грецкие орехи заворачивали в фольгу, в попку вставлял папа спичку, к которой привязывалась нитка, вот и шарик для ёлки. Эти предновогодние вечера вошли в традиции нашей семьи и держались довольно долго, почти до самого переезда в Казахстан. Надо сказать, что родители, не смотря на свою занятость, уделяли нам, детям, достаточно много времени. В семье были приняты чтения вслух зимними вечерами. Помню, как отец вместе с нами сделал настольную игру, которая называлась лото "Искусство". Из ватманской бумаги были нарезаны небольшие карточки, на них клеились портреты писателей, поэтов, художников и композиторов, вырезанные из листочков отрывных календарей. Календари для этого собирали по всем родным и знакомым. Под каждым портретом были в столбик записаны пять названий самых известных произведений каждого автора. Одно из названий было подчёркнуто красным карандашом. Надо было собрать все карточки одного автора со всеми подчёркнутыми названиями. У кого набиралось больше полных комплектов, тот и выигрывал. Конечно всю основную работу делал отец. Но принимали участие и мы: вырезали портреты, клеили их, подчёркивали красным, то что было нужно. Теперь я понимаю, что отец преследовал сразу несколько целей - главную - занять нас игрой, изготовленной собственными руками, а попутно познакомить, хоть в малой мере, с именами всемирно известных авторов в надежде пробудить интерес к их произведениями. Чего, к стати сказать, он и добился. Ещё одной из таких традиций стали предрождественские вечера, вечера в Сочельник. У нас их всегда отмечали уже потому, что дня рождения бабушки Жени не праздновали, я и теперь не знаю дня её рождения, но всегда отмечали день именин – 6 января, он, же и день перед Рождеством. Накрывали постный стол, за который садились с появлением первой звездочки на небе, встречали наступающий праздник, поздравляли бабушку, а потом читали вслух Гоголевскую «Ночь перед Рождеством», её первые главы, где кум с головой праздновали Рождество.