Величие хранит пергамент Интернет предполагает краткость, стилистический лаконизм, поэтому сформулируем идею в нескольких фразах. Солженицын сегодня выглядит несгибаемым романтиком, его убивала железная эпоха, а он взывал к соотечественникам. Жизнь не по лжи не удалась, вернее сказать, такую жизнь отвергли миллионы и миллионы тюремщиков и жертв, разменяли на жизнь взаймы. Да Б.-г с ней, с деспотией, пусть в художественных каверах убивает ворон. Деспотию отпевали в Нобелевских лекциях и Солженицын, и Бродский, но бессмертна черма. Даже малочисленная диссидентская фронда узнала цвет измены, предательства идеалов. Кто смелый и живой – рвануть по-русски нательную сорочку, не боясь возможного проявления на плече жёлтой лилии? Умерли (с ударением на втором слоге). Рамена живущих не раздавливаются крестами. Романтизм Солженицына, разумеется, условен и детерминирован статусом Писателя. Кто-то обязан являть эталон. Солженицына вынудили к героике, из Бродского вылепили Поэта, следует заметить, равновеликих ему по таланту хватало и в ближнем поэтическом круге. Солженицын принял закал Вечности в круге первом, чего достало на жизнь и остаток Бытия. Духовника России Сахарова закормили-таки насильно отравленными питательными бульонами красной Москвы. Всё, духовных столпов несть, одни Александрийские и Владимирские. Этим летом случилось чудо: Россия обрела надежду, появился новый великий Писатель. А подобное казалось невозможным. И вот он пришёл и говорит, но его плохо слышно, наплыва читателей не выдерживают Интернет-сайты, а красная Москва вновь безмолвствует, изображая охоту на ворон в экстерьерах сталинского ампира. Сцена батальна, задействованы в ней верхние слои социальной пирамиды, те, кому на Руси жить хорошо. Опубликованный в Интернете «Космополис архаики» за несколько недель сделался легендой, культовой книгой. И книга сия не издана, очевидно, богатой самородками России Нобелевская премия по литературе не нужна, приелись Нобелевки, не заменить ли их привычным супом-пюре, которым щедро потчуют соседей и читателей мастера культуры. Ерофеев собирался последним заплакать на поминках по советской литературе, время пришло, только поминать впору русскую словесность, её падение достигло дна колодца, того самого колодца из «Сталкера», камень, брошенный в него Писателем, долетел, камень – могильный. Что ж, ещё эксперимент, однако далее падать некуда. «Черма», нами упомянутая, из словаря «Космополиса архаики», Есепкин ввёл в обиход гигантское количество новейших лексических образований, взнесших образность «нечеловеческой музыки» слога Песни песней на ангельскую высоту. Если действительно пифии (чит., губители, адники в человеческом обличье) были у Богоматери (одна из статей о книге), вероятность их последующего низвержения в Ад мала. Алтарное письмо великого Поэта трансформирует реальность и ирреальность, бессильно разве перед ослеплением, немостью, глухотой современников, т. к. те частию притворились слепоглухими. Мессир мог бы позвать Бетховена в башню с венецианским окном для игры в бисер с притворцами, к чему? Притворство есть выбор. Многие представители земной фауны притворяются мёртвыми, дабы выжить. Есепкин – певец неземной материальности, здесь его некому ни спасать, ни щадить. Здесь же нельзя и ошибиться. Если величайший литературный подвиг не оценивается призванными к оценкам, равно их тайная вечеря впереди, в вечном. Солженицын ошибся, пророков будут убивать всегда. Будут и лгать об их кончине, клеветать на жизнь. Наверное, Виктору Ерофееву время поплакать в «Апокрифе» над словом в глянцевом мусорнике, благо, поминки по с в е т с к о й литературе никто не устраивает. Существуют нации, народности и народы, склонные к предательству. Это не означает ровным счётом ничего, это данность. Б-гоизбранный народ праздновал распинание своего Сына, когда высокие римляне плакали. И что. «Космополис архаики» стал главной художественной сенсацией времени, время над ним и глумится, не декаданс, обморочный упадок в русской литературе. На червной (по Есепкину) Руси в избытке повыбивали младенцев, избранных в пророки, у всех нас мальчики кровавые в глазах. Пока не поздно, очнись, Левиафан-издатель, будет поздно – с Пилатом пойдёшь лунной дорогой. Одни церковники, упоенные есепкинскими псалмами, теперь способны «кровавую блевоту прелить со чёрных колоколен» перед падением и вознесением. Сильные мира в каморах и конурах (с ударением на втором слоге) просиживают, проседают, с дубами бодаться нейдут ни великаны, ни тельцы, силовикам ли расслышать: «а это что за дура» Боратынского, Истину увидевшего в духовной грязи? Утро царя Ирода тем и знаменито – дворцовые палаты отмываются от грязи и крови начисто. Диомид БЕНЕДИКТОВ