Я постоянно ловлю себя на том, что последнее время все чаще вспоминаю тебя, думаю о тебе, и больше всего о времени, когда ты был маленьким. Ты был у нас поздним ребенком, а сейчас тебе уже за тридцать, у самого есть сын, но вспоминаешь ли ты то время – не знаю. Не знаю, помнишь ли ты, как мы с тобой ходили в лес - не в парк, а в настоящий, большой лес, когда ездили к бабушке. Тебе исполнилось тогда пять лет, и ты впервые со мной летел на самолете, мне было интересно смотреть на выражение твоего лица, когда поднимался самолет. Ты никак не мог понять, куда уплывала земля, а люди становились все меньше и меньше, и потом исчезли вовсе. Тогда все было впервые: в первый раз взял тебя на охоту, ты впервые услышал выстрел и увидел, как упала подбитая птица, а как внимательно ты разглядывал крупные шишки, грибы, листья, деревья и постоянно спрашивал – отчего это так, и зачем здесь это. Я тебе объяснял, какие грибы можно есть, а какие нет, и почему осенью опадают листья с деревьев, как зимуют медведи и ежи и многое другое. Ты подолгу смотрел то на муравейник, то на пни усеянные опятами, все тебе было интересно, и в том, как ты, спрашивал, растягивая слова, будто заигрывая, я чувствовал твою благодарность, она была в твоих больших, полных добра и восхищения глазах. Ты уставал, и тогда я нес тебя на руках. Я не знаю, вспоминаешь ли ты это когда-нибудь? Разве можно забыть зимние деревенские дни, когда запряженная в санки огромная соседская собака несла тебя по сугробам, резко поворачивала, и тогда ты с радостным криком вываливался из саней в снег. Я бежал к тебе усаживал вновь и так до безумного детского восторга, когда смех до икоты, изнеможения. А помнишь ли, что твоей любимой игрой были маленькие самолетики, которые я покупал тебе, вместе собирали их, клеили, а ты, сидя на стуле за столом, поднимал то один, то второй самолетик, изображая рев мотора, и порой с диким восторгом сталкивал их над головой. Что тогда творилось с тобой! Ты в упоении устраивал настоящие воздушные бои, разбивая «своих и врагов», сломанные крылья, винты и фюзеляжи были разбросаны по комнате. Иногда я наказывал тебя за это – я подвязывал все самолеты к натянутой под потолком струне и мы подолгу не разговаривали с тобой. Ты тогда уединялся, нарочито равнодушно и небрежно листал попавшуюся на глаза книжку, недовольный что-то бубнил себе под нос, но упорно не желал просить прощения. Я громко заводил разговор о том, например, что придется нам с мамой одним пойти в зоопарк, и тогда ты, с выражением полного безразличия, не глядя в нашу сторону, мог сказать, - Ну, и пожалуйста, я уже был там... Мое терпение имело предел, но ты не хотел сдаваться. Еще с минуту ты ходил бесцельно по комнате, готовый разрыдаться, и вот твое сердце, наконец, не выдерживало напряжения, рвалось на части, и ты бросался ко мне. Крупные слезы мольбы и страдания текли по твоим щекам, капали на мою рубашку, лицо, и я чувствовал, как колотится маленькое твое сердце, и тогда уже мне становилось нестерпимо больно за собственное упрямство и бездушие. В этот момент примирения я готов был на все, что бы ты не попросил. Помнишь ли ты эти минуты, или давно уже все забыл? Однажды я тебя сильно отшлепал. Как-то, мы вышли с тобой на улицу, я держал тебя за руку и вдруг, ты вырвался и резко метнулся перед самой машиной на ту сторону. Я не успел даже крикнуть, как послышался страшный визг тормозов, чей-то крик, у меня в эту секунду что-то оборвалось внутри. Когда я открыл глаза, ты спокойно стоял на той стороне улицы. Не приходя в себя, я бросился к тебе и с криком о том, что – разве я помню, что я кричал - сильно шлепал тебя, а ты молча терпел. Немного успокоившись, я опустился перед тобой на колени, ты вдруг увидел мои полные слез глаза, обхватил меня крепко за шею, и долго целовал мое лицо… Мы плакали с тобой как взрослые мужчины, молча, крепко обнявшись, и пообещали никогда об этом не вспоминать, словно этого не было совсем. Ты, вероятно, уже не помнишь, как однажды гуляя возле дачи, мы с тобой вышли на большую поляну - был прекрасный летний день. Я уверен, что так бывает почти со всеми, когда сознание словно притупляется и ты во власти всего, что тебя окружает: чистого неба, щебетанья птиц, запаха трав и цветов, всего вокруг, чувствуешь какое то блаженство, исходящее ото всего. Вот именно это, почувствовал и я, упав в траву, не мог надышаться землей ее запахом и у меня невольно выступили слезы, ты увидел их и спросил, почему я плачу. Я ответил тебе, что это от радости, тогда ты тоже плюхнулся в траву лицом и прошептал мне, - Я тоже хочу плакать от радости. Мне стало так легко, и я понял одну простую вещь - пока ты способен на такие слезы, то ты будешь добрым и отзывчивым ко всему живому. Помнишь ли ты это?