ВОСПОМИНАНИЯ ВОЕННОГО ПЕРИОДА Дальнейшие воспоминания, связанные с войной, очень обрывочны и беспорядочны. Эвакуации совсем не помню, знаю только по маминым рассказам, что из Аккермана пароходом плыли в Николаев. Пароход не пассажирский, угольщик. Все на палубе, под открытым небом. Двадцатипятилетняя мама с нами двумя маленькими детьми, сама ещё почти девочка, мне только исполнилось четыре, два года моей сестре и семидесятилетняя бабушка Женя, папина мать. Она всё время дёргает маму: - «Люся, где мой паспорт, дай мой паспорт!» Вроде бы паспортом можно было прикрыться от немецких самолётов. Помню специфический пряный запах моря, он перемешивается с терпким, битумным, запахом, разогретых на солнце, шпал. На воде плавают щепки, обрывки бумаги, всякий мусор. Ехали мы разными вагонами и товарными, и теплушками для перевозки скота, и на открытых платформах. И на всё время пути была у меня своя маленькая ноша и своя обязанность. Ношей этой был эмалированный зелёный чайник, в который на остановках я должна была набирать воду. Ехали из Николаева, через Ставрополь, а конечной целью был Дагестан, город Махачкала, в котором жила бабушка Лида, мамина мама, со своим вторым мужем Фёдором Фёдоровичем Юрченко и сыном Андреем. В Ставрополе побывали в гостях у маминого отца, нашего деда, которого никогда до этого не видели. Он оставил семью, когда моя мама была ещё девочкой, но отношения с отцом поддерживались и девчонки ездили к нему летом, а старшая, тётя Мура даже почти год прожила в его доме. В семье было три девочки: Мария, Юлия – моя мама, и Агнесса. Дома их звали Мипа, Люся, Ася. Мипа – Мария, старшая, Юля, моя мама, средняя и Ася, младшая Мы с сестрой ожидали увидеть старика, с седой бородой, к нему именно и бросились, это оказался старший брат нашего деда, а дед был худощавым, гладко выбритым мужчиной, да ещё и лысым. Поверить в то, что он наш дед мы категорически отказывались и слазить с колен «настоящего» деда долго не хотели. Махачкалинские воспоминания тоже не отличаются особой обширностью, хоть и прожили мы там с лета 1941 года по осень 1944. Война докатывалась до Махачкалы воздушными тревогами, бомбёжками. Помню воздушные бои над городом: высоко в небе летали самолёты, были видны тугие комочки ваты, которые расширялись и становились маленькими пушистыми облачками, звуки от выстрелов долетали позже. Помню вой тревожной сирены, тогда с улицы во двор бежала моя маленькая сестра и кричала: - «Бабушка, бабьят!..» А нас, более старших детей, ставила на колени бабушка моей тогдашней подружки Зюмы, у неё было удивительное имя – Изумруда, и заставляла читать «Отче наш». Помню отсутствие хлеба, вместо него мы ели мамалыгу, кукурузную муку, заваренную кипятком. Её выливали на блюдо, а когда она застывала, резали на кусочки. Помню, как мечтала Света и всё спрашивала у бабушки Жени, когда будет такое время, чтоб ей дали кусок хлеба такой большой, чтоб она его ела-ела, положила, а потом, когда захочет, взяла и снова ела. Помню, как ходили на виноградники. Урожай уже был собран, но что-то на кустах ещё оставалось, вот собирали эти остатки. Но приходилось быть очень осторожными, потому что дежурили сторожа и могли обвинить в краже. А это могло плохо кончиться, по крайней мере, для моего дяди Андрея, четырнадцатилетнего подростка, маминого брата от второго брака бабы Лиды. Мама со сводным братом, Андреем А ещё помню сильные ветры, они несли песок, мелкую гальку и больно секли ими по ногам. Я присаживалась на корточки, закрывала ноги платьем. Осенью 1942 года арестовали бабу Лиду. Она была домоуправом, следила, что бы жильцы нашего большого двора по улице Краснофлотской, в котором жило много семей, не пропускали своих очередей в дежурствах во время воздушной тревоги. Один из жильцов был работником МВД и считал, что дежурства к нему отношения не имеют, бабушка скандалила с ним и во дворе говорили, что забрали её по доносу матери этого человека. Мы со Светой называли её Марькой Хренкой, настоящего имени не помню. Судил бабушку Трибунал и отправил на 10 лет по 58 статье в карательный лагерь «Долинка» под Карагандой, которые она оттрубила полностью от звонка, до звонка. Её муж, Фёдор Фёдорович, лежал в больнице и вернулся домой уже через некоторое время после ареста бабушки. Вернулся в первую половину дня, мама была на работе, а бабушка Женя на базаре. Дома были только мы, младшие дети, даже Андрея не было. Я доложила Фёдору Фёдоровичу, что бабу Лиду забрали, он ответил, что знает об этом. Обошёл вокруг стола, опёрся об угол и вдруг начал падать. Мне показалось, что падал он очень медленно. Мы испугались, закричали, прибежали соседи. Кто-то подложил ему под голову подушку. Что было дальше – не помню, только через три дня его похоронили. Говорили, что у него случился разрыв сердца. Ещё осталась память об удовольствии, с которым я рисовала красной редиской по светлым плиткам тротуара, которыми он был вымощен. И как однажды утопила всех троих котят, которых родила наша кошка. Они были такими мокрыми, грязными, в крови и я каждого двумя щепочками приносила под дворовый водопроводный кран и хорошенько отмывала. Всплывает в памяти и ёлка 1943 года. Несмотря на тяжёлое время, войну, родители пытались сделать наше детство как можно более радостным и счастливым. Отец тогда уже был комиссован и вернулся с фронта. Ёлку наряжали тайком от нас, маленьких, поздно вечером, когда уже уложили нас спать. Я понимала, что за закрытыми дверями происходит что-то таинственное и просилась то пить, то писать. Пить мне приносили прямо в кровать, а на горшок отнёс отец на руках и при этом закрыл своей большой ладонью всю мою мордашку, когда проносил через большую комнату. Так я ничего и не узнала. А утром двери были распахнуты настежь, на столе стояла красавица-ёлка, а под ней были подарки. Для меня мама сама смастерила большую тряпичную куклу с голубыми глазами и волосами из ниток жёлтого ириса. А для Светы из старого папиного пиджака мама сделала мишку в цветной жилетке. Я очень была довольна своим подарком. Сразу назвала куклу Людой, но всё забывала, как её зовут. Тогда начинала хитрить и говорила Свете:- « А вот вы не знаете, как зовут мою дочку!» Сестра возмущалась и говорила:- «Люда!» Свете же её мишка понравился не очень. Верней она тоже хотела куклу, которую, в конце концов, родители для неё и соорудили, но опять-таки не угодили. Дело в том, что волосы ей сделали из куска чёрного каракуля и нарисовали коричневые глаза. А моя была светловолосой и голубоглазой. Кукла была большая, но нелюбимая. Светланка затаскивала её за диван, садилась на неё верхом и колотила изо всех сил. Это последняя фотография махачкалинского периода, 1943 год.