-Ну, всё, дочку замуж пихнули худо – бедно! А раз замужняя - ломоть отрезанный! - кряхтел на печи Степан Круглов, вспоминая свадебную суету и расходы. -А жить как будут? Тебе что? А доченька, помнишь, из - под венца сбежать хотела, не люб он ей! Не люб! – откликнулась, давясь слезами, его жена Прасковья. - Кыш, старуха! - прошипел Степан и отвернулся к стенке, всё ещё переживая об истраченных деньгах - Любовь придумали, бабские сказки, помнишь, как сама шла? Стерпится – слюбится! Век с тобой прожили, а любви не видали, да к чему она им? Жена затихла, не отвечая мужу, жалея единственную дочь Марусю, что давесь спровадили с родного порога в чужой дом. А случилось всё быстро, завертелось и закружилось, разобрать и разложить по полочкам, прошедшее было некогда. Марусе шёл семнадцатый годок, парни её обходили, больно характер у неё был норовистый. Одному оплеуху даст по щеке, другого кулаком по спине огреет за их вольности, за то, что поцеловать хотят, да своей сделать. И хоть завидовала Маруся своим подругам, что просто и свободно общались с парнями, но переломить себя не могла, всё ждала своего ненаглядного. Но не дождалась. С армии прикатил Колька Орлов – с медалью на груди и с тоской по девчатам, за неделю всех перелапал, никому проходу не давал, всех перепробовал. Ходит по деревне и губы обтирает: – « Какую бы ещё девушку поцеловать?» А тут из калитки Маруська за водой направилась, идёт на солнышко смотрит, радуется, а парня и не замечает. Только она к колодцу наклонилась, как он тут как тут, ручищи распустил. Хотела Маруся ответить, но не смогла, уж больно сильны руки были у Кольки, смял он её посреди деревни, а она и кричать не может, дыханье с испуга и ненависти перехватило. Намиловался Колька, губы утёр и рассмеялся на всю улицу. Маруся домой влетает, без воды и без вёдер, матушке с батюшкой пожаловать спешит: -Тятя, мамаша…я, Колька…- слезами девушка давится. Мать жалеть бросилась, голову гладит, волосы дочке прибирает. А отец, всё в окно видевший вдруг рявкнул, как отрубил: -Кто измял, за того и пойдёшь! Так и вышло, опять подсторожил Орлов как ястреб молодую голубку, прижал к плетню и давай тешится. Закружилась голова у Маруси, смелость вся куда – то ушла. Не то, что с другими ребятами с этим и говорить боится, в глаза смотреть не решается. Только стонет в ответ: -У-у-у-у! Дело обтяпали быстро, отец марусин своё не опустил, а Орлов по-хозяйски в свой хлев двух коров привёл заместо приданного. И покатилась семейная жизнь у Маруси по крутой дороженьке, только успевай уворачивайся. Но была одна отрада, отдушина у неё - храм Божий. Бывало, придёт она утром под белые своды, у икон встанет, смотрит на Богородицу, креститься. А когда поп предложил в церковном хоре спеть – согласилась. И уже запевая, а голос у неё был чистый и звонкий, будто уносилась под небеса, уходила из сердца обида на отца и мужа. Но как-то после службы смущаясь, она подошла к батюшке со слезами: -Любви у меня к мужу нет, что делать, батюшка? -Молись! И любовь как ласточка весенняя прилетит и совьёт гнездо в твоём доме. Поверила Маруся священнику, на коленях отбивала поклоны Всевышнему, но прилетали по весне ласточки, вили гнёзда, выводили деток и улетали осенью за моря. А любовь к Марусе не шла, всё ненавистнее становился муж, хоть и родила она троих деток, да радость была не полная. Подросли сыновья, как трава в июле поднялись один краше другого, сильные, справные, отцовы помощнички. Дом новый стали строить, сруб рубить, а Маруся смотрит, как они на пару с отцом топорами стучат, да и успокоилась про себя: «Вот оно - счастье женское, а что любовь? Баловство одно, как отец покойничек говаривал!» Доставалось Марусе от мужа своего – бил её, правда, когда ребята подросли, стал бояться кулаки распускать, но слова скверные для жены берёг, как подарки какие, чёртом заготовленные. По деревне слухи ходили, что изменял он ей со свадьбы, всё перенесла, всё вынесла душа марусина, ожидала ласточку, а со стервятником жить пришлось. Но есть Бог на небесах! Есть Спаситель, Избавитель наш. Умер муж у Маруси. От любовницы ночью пробирался, да, у её забора сердце и схватило, да так крепко, что не выдержало оно и разорвалось от натуги и злости. -Вся спина синяя была, как чернила! – удивлялась местная фельдшерша. Схоронили Кольку осенью, под листопад, Маруся не плакала, а в душе радовалась, понимая, что оковы скинула, для приличия тёрла сухие глаза до красноты и слёз. Сыновья переживали, и по весне памятник из железа сварганили, как заводской. А под Троицу Маруся этот памятник на кладбище красить отправилась, одна пошла, от помощи отказалась. Не шла на кладбище, а летела. Открыла оградку зашла, помолилась, перекрестилась, взглянув на небо. Развела не спеша белую краску и кисточкой по чёрному от ржавчины памятнику мазнула раз, другой. Остановилась и по железному боку памятника костяшками пальцев громко так стукнула, как в дверь постучалась: -Ну, что, изверг, как лежится тебе под землёй! Червяки ещё не погрызли! Как хорошо, что ты сдох, собака, хоть жизни мне оставил! Маруся, продолжала красить, уже не боясь этой могилы, а наоборот ей доставляло удовольствие ругать покойника. Завершив дело, она довольная собой пошла домой. А на кладбище сиял белизной железный постамент, словно ангел кружа над могилой. И хотя Маруся была уже на пенсии, но этой весной на её доме, под самой крышей вновь свила своё гнездо ласточка, расправив крылья, как будто неся надежду и веру женщине. -Как ласточка поселиться любовь! – вспомнила слова священника Маруся - и улыбнулась миру.