Красота жизни — поступать сообразно своей природе и по своему делу. У. С. Моэм. 1. Жил да был Михаил Борисович, фамилия его была Вахлаков... Нет, не то начало. Послушайте, прочтите! Я - его вторая жена, точнее, уже вдова, а теперь и биограф. Михась не оставил мемуаров; в его архиве только гранки нескольких сборников рассказов, семь маленьких новелл — помните, конечно же, "Повести Белкина" А.С. Пушкина? И незаконченный роман - не перебеленная рукопись под черновым заглавием "Фаустина, или фея Маб". Это - в отличие от маленьких повестей, не классическая, а экспериментальная проза... Впрочем, десятые и двадцатые годы этого века предполагали, само собой, и словотехнику, и другие эксперименты на фронте изящных искусств, и словесности в том числе. Нет, я оговорилась. Я не вдова, по крайней мере, официально. Мы развелись за полгода до его смерти. Умер Миша в октябре 1940 года, и при весьма странных обстоятельствах. В газетных некрологах было аписано, что он покончил с собой. Но я этому не верю. Мы с любовником его первой супружницы и хозяином одной из наших с Михаилом Борисовичем сьемных квартир Тимониным ломали дверь в его хате и первымни нашли труп. М.Б. лежал как спящий, на прикроватном столике была начатая поллитра водки и лежало два соленых груздя в тарелочке с крупно порезанным репчатым луком. Он лежал, как спящий, как говорится в таких случаях, прямо как живой. И даже в позе его не было ничего насильственного, ничего неестественного, что принято обыкновенно связывать со смертью. Так — нога на ногу, одна рука под головой, другая несколько безвольно откинута. 2. Его первая жена, Елена, как рассказывал мне сам Миша, познакомились с ним в анатомическом театре в Киеве, что в больнице рядом с Владимирской церковью. Ее еще сам Врубелъ расписывал, чуть позже наше знакомство и состоялось. Она училась тогда на курсах медсестер, а Мишка - на четвертом курсе Киевского университета, на врачебном факультете. Шел 1914-й год, октябрь. Россия только в августе объявила войну кайзеровской Германии; в прессе немцев проклинали, а народ побаивался. Мише было 22 года, и ему грозила бы мобилизация, не будь он студентом-медиком – они получали отсрочку от призыва. Но – итак! Анатомический театр. Елене было 20 лет, и она была курсисткой. Курсы были трехгодичными, Лена была на втором курсе и готовилась в фельдшерицы. Родом она была из купеческой богатой семьи по отцу и из дворянской – по материнской линии, но – мода такая была – Елена, не нуждавшаяся в детстве и в юности ни в чем и получившая блестящее воспитание, захотела зарабатывать на жизнь сама и служить простому народу. Миша рассказывал, как он ассистировал другому студенту, который резал труп. Точнее, он делал трепанацию черепа, а Миша лихо пояснял, где и какие извилины мозга находятся. «Сильвиева борозда, теменная доля, височно-теменная извилина», - читал он по списку, стоявшему на пюпитре рядом. Недалеко пожилой доктор рассказывал об устройстве кишечника группе молодых девушек и женщин. Но тут одной из них стало внезапно дурно, она пошатнулась и стала оседать на пол. Она очнулась в полулежачем положении, и, через черно-желтые круги перед глазами, увидела Мишу, который стоял, наклонившись над ней. Она слабо улыбнулась, и он сказал: «Сейчас я Вас подниму и вынесу на свежий воздух. Зловонно зело». Она кивнула, и он взял ее на руки и понес к выходу. Поставил на ноги, поддержал, заговорил. У Тани были золотистые, каштановые, пушисто-легкие волосы и яркие голубые глаза в темных, почти черных ресницах. С того дня Миша стал ее бессменным кавалером. Под Рождество 15 года Вахлаков пришел к ней домой с бутылкой шампанского. Лена жила в одной из улочек, выходящих на Крещатик, снимала комнату в пансионе – деньги ей пока что присылали родители из-под Пскова. Миша, немного помявшись в дверях, сказал: «Лена, будь моей женой». Вид у него был такой глупый и все это было так неожиданно и даже некстати – Лена ждала в гости своих подруг, Миша приглашен не был, что она расхохоталась. - Ну, ч-что т-ты см-м-ей-ёшься? Д-дела военные, я нанимаюсь фельдшером в военный госпиталь. В марте отъезд. - И правда, чего ждать-то? – спросила, все еще смеясь, Лена. – Ты мне нравишься, других ухажеров нет… И она согласилась, «прямо через минуту», по словам Миши. Миша был рослым, осанистым, полнотелым молодым человеком с шикарной светлой шевелюрой, белым, правильной формы лицом, нос небольшой, с горбинкой. Но замечательнее всего были глаза - густо-синие, из-за крупных зрачков казавшиеся почти фиолетовыми. 3. Через месяц – из-за военного времени браки заключались быстро – они были уже мужем и женой, и Лена переехала жить к Михаилу на Владимирскую горку. О, этот вид из его окон! Лена помнила его всю жизнь – она переживет и революцию, и гражданскую войну на Украине, включая махновщину, и нэп, и даже Великую Отечественную войну – пройдет до Берлина военврачом. Прямо перед окном – сияющий в февральской метельной и теплой мгле крест святого Владимира! О, эти, прославленные потом Михаилом Булгаковым, жемчуга фонарей, нанизанных на провода между фонарными столбами! Эти хлопья снега – то вьюжной ночью, то днем, когда снежок сыпет сухой и мелкий и вьется поземка, - летящие в окно, прямо в его замороженный, потрескавшийся, щелястый, с нависшими хмурыми лбами снежных наростов, переплет. Синие-синие зимние ночи, когда поневоле вспоминается «Свете Тихий», когда под зеленой лампой так хорошо читать у печки, закутавши ноги в плед. Киев – великий белый город. Страшно подумать – восемь-девять веков назад он стал Матерью городов русских, в водах могучего Днепра крестились наши славные предки – гордые и дикие славяне… А Крещатик, а Крещатик – широкая наша улица, чисто поле, по которой по снегу едут с гиканьем тройки, проносятся первые авто, и непременно – с рожком!