Довелось как-то раз, я слыхал, одному ювелиру порезвиться в фонтане капризной изменчивой Славы: он представил на суд повидавшего многое мира неказистый булыжник в тисках благородной оправы. То ли муза его упилась до беспамятства хмелем, то ль сказался на ясности помыслов возраст преклонный - только заперся он у себя в мастерской на неделю, создавая химеру в разрез красоты эталону. Отсекал, шлифовал, натирал полировочной пастой, в перерывах старинную трубку раскуривал нервно. И скажу, забегая вперёд, что пытался напрасно доказать, что он - супер, он-мастер, он-лучший, он-первый! Для булыжника-честь. Как бездомному титул монарший. Из под ног, из грязи да в такие небесные выси! Средь умытых брильянтов, колец он воистину - старший, в ярком блеске софитов и глаз, фотовспышек и лысин. И толпился бомонд, разогретый своим любопытством: дифирамбы слагали во славу, визитки совали. Отходили с улыбкой, шептались: "И, всё таки, свинство... Моветон, господа: благородный металл оскандален!" Но молва разнеслась, пропиарила камень, как надо: откровенную блажь старика пронесли, словно знамя. Но... к чему это я? А достаточно беглого взгляда провести параллель между камнем в оправе и нами. На виду, на слуху, языке - остальное не важно! Пусть слегка кривобоко, развязно, нелепо и дико... Будь назойливо - ласков, приветливо - щедр, эпатажен... Расчищай себе путь на вершину локтями и криком... Распахнёшь для слепящего солнца скрипучие ставни... Телевизор... газета... в глазах зарябило от славы... Век упадочен, друг... Там и тут однотипные камни - огрубевшие души в тисках благородной оправы.