Я помню, двадцать пятого, в марте, погуляли, ночным застольем чуть утомлены (без праздника и повода будни похмеляли при свете недорощенной луны). Прогулки цель начищена, лотосом белея: почтить жену без мужа взаперти, к семи пришли без четверти, точно к мавзолею... могли к жене той вовсе не идти. Визит, свекровью порченный, больно неприятен: та ведьма старая давай кричать! Плела поклёп-напраслину, ну а мой приятель немей немого продолжал молчать. С надеждой к дому свечечкой трио заходили: остался труп еённый на седьмом! Клянусь! Не мы с приятелем светлую убили, а брат супруги виноват кругом! В тот день непримечательный просто не везло нам: «Исинди» в соках-водах вдруг исчез, по мартовской распутице мини эшелоном изображали конный стипль-чез. «Семёрку» на «Строителях» целый час прождали: и каждый думал что-то о своём, казалось нестерпимо нам, от таких скрижалей, неудержимо в голос запоём. С икотой от курения влезли в «двадцать третий», смешно рифмуя в матерки слова, На «Шлюзе» безучастных нас бодрый кореш встретил и "селяви", сказал он, "такова". Устало заскользили вниз к тихому подъезду, вошли в квартиру с сохнущим бельём, отведали с охотою тортика помпезно и в «сто одно» нарезались вдвоём. Потрепыхавшись вволюшку в карточном экстазе, собрался я домой совсем один, мне, не пожав руки, присел друг на унитазе, улыбчиво смолчав, как Насреддин.