Антуан Гамильтон (правильнее д’Амильтон; фр. Antoine , comte d’Hamilton, 1646 год — 21 апреля 1720 года) — англо-французский писатель. Родился в Ирландии (по разным источникам, в Лауте или в Типперэри) в семье шотландского аристократа, эмигрировавшего во время английской революции 1640—1658 во Францию, где Гамильтон и получил воспитание. Вернулся на родину при реставрации. В 1688 году, после падения Стюартов, снова эмигрировал во Францию. В своих произведениях Гамильтон отражает пессимизм эмигрантской аристократии; с едкой, хотя и неглубокой иронией даёт он картину нравов придворной знати. Главное произведение Гамильтона — «Mémoires du comte de Grammont» — «Мемуары графа Грамона» (Филибер Грамон (1621—1707) — зять Гамильтона, участник Фронды, изгнанный Людовиком XIV и известный своими похождениями при дворе), написанное в 1704 году, изданное в1713 году — классический образец французской прозы XVII века, наряду с «Caractères»; Гамильтон дал, наряду со скандальной хроникой двора и аристократии, прекрасные портреты: Кромвеля,Людовика XIV и др. Его «Contes de Féerie» (сказки), пародируя модные тогда среди аристократии волшебные сказки и «1001 ночь» Галлана, так же как и «Мемуары» являются отражением полемической устремлённости Гамильтона; они оказали значительное влияние на французскую новеллу XVIII века. Самая лучшая из сказок Антуана Гамильтона «Четыре факардина» («Les Quatre Facardins») была опубликована в его сборнике «Contes de Féerie» (сказки) на французском языке в 1730 году, через 10 лет после смерти писателя. Хотя точнее будет сказать, только первая часть сказки. Продолжение Гамильтон так и не успел написать. Через 82 года известный английский писатель Мэтью Грегори Льюис перевел первую часть сказки Гамильтона на английский язык и опубликовал её в сборнике «Romantic Tales» («Романтические рассказы») в 1808 году. Он же написал и вторую часть сказки. Позднее «Четыре факардина» были переведены и на немецкий язык. Сказки Антуана Гамильтона, как, впрочем, и другие его произведения оказали огромное влияние на европейскую литературу, да и на мировую в целом. Известный писатель Кристоф Мартин Виланд, к примеру, считал «Четыре факардина» самой лучшей сказкой 18-го века. В своей «Истории принца Бирибинкера», последний так отзывается о ней: «…Надо судить о волшебной сказке по другим сказкам о феях, и с этой точки зрения я нахожу историю Бирибинкера не только правдоподобной и назидательной, но и во всех отношениях более интересной, чем все остальные сказки на свете (быть может, за исключением четырех факардинов)». Не только Виланд, но и другие известные европейские писатели частенько вспоминали об этом произведении Гамильтона. Вспомните, с детства любимого «Щелкунчика» Гофмана: «…Мари тщетно раздумывала, что бы это могло быть, но ничего не приходило ей в голову. Играть по-настоящему она не могла из-за больной руки, а если бралась за чтение или принималась перелистывать книжки с картинками, у нее в глазах рябило, так что приходилось отказываться от этого занятия. Поэтому время тянулось для нее бесконечно долго, и Мари едва могла дождаться сумерек, когда мать садилась у ее кроватки и читала и рассказывала всякие чудесные истории. Вот и сейчас мать как раз кончила занимательную сказку про принца Факардина, как вдруг открылась дверь, и вошел крестный Дроссельмейер.» Полагаю, что не один только немец Гофман в детстве зачитывался этой сказкой, но и Гете и Шиллер, да и наши русские классики 19 века. В этой связи тем более удивляет тот факт, что «Четыре факардина» так никогда и не были переведены на русский язык! Почему? – спросит удивлённый читатель. Для ответа на вопрос я предлагаю взглянуть на Россию времен Анны, Елизаветы и Екатерины II. Подавляющая часть чисто русскоязычного населения Империи той поры была попросту неграмотна! Вопрос: - для кого переводить? Для дворян? Но они изъяснялись и читали на французском гораздо лучше, чем на родном языке и потому им было гораздо удобней читать сказку Гамильтона в подлиннике, а не в переводе сомнительного качества. Ну а позднее, в 19 веке, случилось то, что и должно было случится: появились Гофман, братья Гримм, Перо, в моду вошли новые сказки, а популярные в своё время «Четыре факардина» просто вышли из моды, и о них начали понемногу забывать. ------------------------------------------------------------------------------ Я нашел в интернете английский перевод «Четырех факардинов» Мэтью Грегори Льюиса в формате pdf. Однако качество отображения текста страниц оказалось неудовлетворительным для нормального распознавания текста программой FineReader. Где то нечеткий текст, где то чернильные пятна, некоторые страницы по левому, либо по правому краю не полностью «попали в кадр». Пришлось некоторое время поработать с редакцией текста, но сомневаюсь, что мне удалось все восстановить так, как должно было быть. Вначале я хотел выложить только английский текст сказки в формате txt, но потом все же рискнул сделать перевод на русский программой ПРОМТ из чистого любопытства, поглядеть, что получится. Не получилось… Вернее получилось, но столь отвратного качества, что глаза б не смотрели. Попытался было подредактировать очевидные ПРОМТовские нелепицы, но через пару страниц стало ясно, что для меня эта задача неподъемная (всего в сказке 213 страниц). И все же я решил выложить вместе с английским текстом этот убогий (якобы перевод). Зачем? Ну, мало ли, вдруг найдется среди читателей энтузиаст, хорошо владеющий английским, который возьмется перевести сказку на русский. Ну может ему послужит подспорьем ПРОМТовская «топорная работа», кто знает… ----------------------------------------------------------------------------- THE FOUR FACARDINS. (AN ARABIAN TALE.) PART I. — "Oh! Wonderful, wonderful, and again most wonderful, wonderful, and yet again wonderful, and after that out of all whooping." — As you like if. At the Court of Schahriar, (that Monarch, whose method of preserving his honour by cutting his wife's head off, has rendered him so justly celebrated throughout the world,) was educated the heir of the small principality of Trebizonde. At an early age he departed in search of adventures; and having consumed two years in this pursuit, he unexpectedly returned to the capital of India. Hearing of his arrival, the Sultan was desirous to know the history of his travels. In consequence, one evening the Prince was ordered to attend the Monarch, whom he found already in his bed-chamber ; the fair and wise Scherazade reposed by his side, and her sister Dinarzade occupied as usual a snug little camp-bed in the corner. This latter was not the person least anxious to hear the Prince's history; she had perceived, that he was young and handsome, and had even been kind enough to let him know, that she thought him so. To her great surprise he had taken no notice of her hints, and, anxious to know the reason of his backwardness, she waited for his narrative with impatience. At the Sultan's request he began it in the following words. History of the PRINCE of TREBIZONDE. — It is not to the ears of your most august and sublime Majesty, that fictitious tales should be related. For my own part, valuing myself upon the most scrupulous veracity, I shall follow your beautiful Sultana's example, and inform you of adventures no less true, than they would appear fabulous from any other lips than mine. ' I shall only mention my birth so far as relates to my mother's strange superstition, that the happiness or misfortunes of my life would depend upon my name. Accordingly, not finding one to her taste among those adopted by my ancestors, she was on the point of consulting the oracle of Bactria, when her favorite parrot, for whom she had a great regard, took it into its head to repeat " Facardin," several times. This was enough to fix her irresolution, and she determined to honor me with this illustrious appellation. I proceed to that period of my life, which is remarkable for the adventures about to have the happiness of being related to your majesty. I quitted your court some days before the revolution, which took place on account of your first Sultana. When the news reached me, I had still two days' journey to perform, before I could reach my own dominions ; and I must take the liberty to say, that I then disapproved your leaving court no less, than I have disapproved your conduct since your return. In my opinion you had better not have married again at all, than have secured your wife's fidelity by not giving her time to be unfaithful ; that is to say, by beheading her on the morning after her nuptials. I stayed at Trebizonde no longer, than was necessary to restrain my vassals within the limits of their obedience; for they were on the point of rebelling against your edict, by which it was supposed, that all other Sovereigns would regulate their conduct. I assured my subjects, that I had not the least design to introduce the fashion at Trebizonde. Then having purchased the list of tournaments for the present year, as also a description of the most dangerous adventures to be met with throughout the universe, I set out with the design of rendering my singular name as celebrated, as it appears uncommon. Without vanity I may venture to say, that I have not quite failed in the attempt. My preparations were quite different from those made by adventurers in general: instead of a squire to carry my armour and relate my exploits, I took with me a secretary to write them down; and never had poor secretary so much to do! Fortune favored me, wherever I went. No beauty could resist the graces of my person, and no hero the valor of my arm. However, I soon grew tired of being always beloved without ever loving; and if luckily I had not found every day some monster to kill or enchantment to destroy, I know not, what I must have done for amusement. My secretary, who was naturally a man of sense, and who was much improved by living in my society, endeavored to comfort me by demonstrating, that there were misfortunes in life, even greater than those, of which I complained. — “Heaven grant,” said he, “that the happy Facardin never may know them, and that fortune may guide his steps, far from the fertile plains and dangerous climates of Astracan!” — It was mid-day, and we found ourselves in the midst of a thick and pleasant forest. I was on the point of selecting some shady tree, beneath whose boughs I could seat myself to hear at my ease my secretary's account of this same Astracan, when we perceived two strangers advancing towards us, mounted on camels. The first attracted my attention, as well by his appearance as by the action, which he performed, as soon as he came near us. His figure was the most noble and elegant that I ever had beheld; and his features were so beautiful, that although accustomed to see me every day, my secretary could not forbear expressing his surprise and admiration. We had full time to examine him; for, stopping camel opposite to us whom he did not observe, he took his helmet from the hands of his attendant; but instead of putting it on, as I expected, he sighed several times, and fixed his eyes tenderly upon a bird sparkling with gold and diamonds, which I took for an eagle, and whose extended wings overshadowed the helmet. After contemplating this image for some time, he kissed it respectfully; then returning the casqued to his Squire, he passed on, still plunged in the same profound reverie, which had prevented his observing us. It was then, that I reflected upon the words of my secretary; I could not but own, that a man really in love must be extremely discomposed at finding in his way such a rival as this stranger. I could not resist my curiosity to know his name; and my secretary having stopt the Squire to ask the question, returned in dismay to inform me, that he was called Facardin! — “Just Heavens!” cried I in astonishment; “Facardin?” — At this exclamation, the handsome knight thinking that I had called him, turned his camel’s head, and inquired my business. - “I would only ask, said I, “whether is it possible, that your name should be Facardin?” — — “It is but too true,” he replied; “would to Heaven, that it were not, since I attribute to a secret fatality attached to this villainous name the greatest part of my misfortunes.” — — “May I inquire,” demanded I, “what those misfortunes are?” — “You shall know,” answered he very politely: “I should be the most constant man upon earth, if I were not as unfortunate in love, as for some time' past my heart has been susceptible. Still I cannot complain that my mistresses, have deceived me for none has ever pretended to love me. It is true, the most adorable of mortals, the only woman ever beheld me without aversion, seemed for a moment to return my passion; but alas! She only proved her regard by putting me to a trial, whose remembrance makes my blood run cold. But to return to what I was saying, it is impossible, that although I want all other recommendations, my assiduity, attention, and complaisance should be unsuccessful everywhere if this ridiculous name: did not bring me bad luck!”— — “How,” said I,” can at man like you have offered, his heart in vain and, can a person of so much sense as you seem to possess, imagine, that your name is the cause of your rejection?” — — “It is the plain truth,” continued he; “to convince you of it, I need only relate my adventures; but doubtless you must have more weighty employment; than, listening to the history of my disappointments.” — I assured him, that just then I had nothing better to do; and to give, him some little hope, that his fortune would change, I addressed him as follows: — “Be assured,” said I, “noble stranger, that a name is only lucky or unlucky, according to the fortunes of the person who bears it. I know not from what country you come; but to judge by the wonders which you relate of their rigor and cruelty, the fair-ones who inhabit it can be no other than wild cats. I am called Facardin as well as yourself; but to show you how little the name signifies, know, though I have met with a hundred beauties in my travels, (some of whom were of the first distinction,) none of them ever cost me more than a single sigh. My secretary shall give you, the list of them, with their address: pay them a visit, and when we meet again, you will tell a very different story.”— — “Alas!” replied the unknown, “though you found them lambs, to me they will prove tigresses! in every woman whom I address, never have I failed to excite disgust, the Matron of Mount Atlas excepted, who must have excited disgust herself in hearts the least dainty and most susceptible. Listen to me for a few minutes, and you will be convinced of the truth of this assertion.” — We now quitted our camels, and while our attendants gathered dates and pomegranates for our refreshment, we chose in the thickest part of the forest a convenient place to repose : the stranger then addressed me as follows. The History of FACARDIN of Mount Atlas. I have vowed never to discover myself, so long as my heart shall remain thus ridiculously susceptible of first impressions, and my person thus universally scorned, even by those very damsels, who to all others are very far from being cruel. You must excuse therefore the concealment of my birth; neither will I mention the kingdom, which I quitted with the design of signalizing myself by some remarkable action. Suffice it to say, that my first object was probably the same, which has brought yourself and so many other adventurers into the field: I mean, the conquest of Moussellina the Serious, Heiress of Astracan. But although (as you already must know either by experience or by report) she is the most perfect of mortals, I undertook this adventure, less from curiosity to behold, or wish to possess her, than from ambition to perform a task so difficult, I may say indeed, so impossible. Glory was then my heart's only passion: on the subject of love I felt the most, absolute indifference. As yet I have met with no more than two adventures, which can merit your attention: the first happened in the Isle of Lions, and gave rise to the second, which: took place upon Mount Atlas: the circumstances were as follows. At two days’ journey from, that famous mountain, on whose summit, if poets tell the truth, Heaven and the zodiac recline, a vast forest extends itself to the very brink of the sea. This forest is filled with animals of every kind, those of prey alone excepted; and we met them in such multitudes, that it was frequently by no means easy to force a passage through them. The inhabitants of a small town, which is situated on its confines, afterwards informed us, that all the lions of the surrounding deserts used formerly to quit them for the sake of hunting in this forest, and that having eat up the stags, goats, and hares, they proceeded to eat up the men, women, and children. In this distress the people had recourse to the enchanter Caramoussal, who resides on the mountain's summit ; by whose spells the whole lion-nation was banished to a small island, which I easily saw from that part of the shore where the sea bathed the foot of Mount Atlas. Unluckily, in consequence of this emigration, the stags and hares had multiplied so prodigiously, that the distress was nearly as great as during the reign of the lions ; the enormous herds, which I had observed in my way through the forest, spreading their ravages to all quarters, and devouring the whole produce of the country. To remedy this complaint, a hunting-match was made every year into the neighboring isle, not with the intention of disturbing or hurting the lions, but of taking a dozen, and turning them loose in the forest. I was also informed that this hunting-match was to take place in two days, and that if I chose it, 1 might be present at it. By any other than a knight-errant, a lion-hunt might not have been thought a party of pleasure; but I accepted the offer with great joy. The rendezvous of the hunters was on the shore opposite to the Isle of Lions: the isle seemed to be tolerably extensive, of a wild, aspect, and much wooded. The preparations for this chase surprised me not a little. I expected to find plenty of huntsmen armed with darts, arrows, and dubs, besides dogs of all sorts and sizes. Instead of this, I only saw twenty men accompanied by the same number of girls, young and by no means ugly : each girl held a cock upon her wrist, and the- boats in which we embarked, were well supplied with strong nets. As we approached the isle, we could hear roaring and howls so loud and terrible, that my Squire, though naturally brave enough, was evidently by no means at his ease : yet not one of our nymphs was in the least disconcerted. The shore was soon entirely covered by troops of these polite lions, who waited impatiently to receive us. I did not see the possibility of disembarking, in front of an enemy so tremendous: but three of our vessels touching the shore before the rest, three stags were instantly turned out, whom the lions pursuing, the entrance of the isle was left clear for us. As soon as we landed, we advanced into the depth of the forest; and here, while the men spread their nets, the women covered the cocks with small hoods, similar to those, which are put on falcons. Scarcely were the nets spread, when the lions returned to us at full speed: there were about two dozen of them, and all, as far as I could judge, were lions with good stomachs. But as we only wanted three or four at a time, one of the girls unhooded her cock, and pulled him twice or thrice by the tail. The spot, in which we stood, was so dark, that the bird imagined that day was breaking, and began to crow with all his might. The lions at this were so terrified, that they fled from us with all expedition, one excepted, who fell into our toils. He was immediately embarked with one of the huntsmen, and the girl whose cock had just crowed. Though the lion was sufficiently entangled in the net to prevent his doing any harm, it was thought right to put a kid into the same boat, to prevent his thinking the voyage tedious. This mode of hunting, which appeared to me not more novel than entertaining, till every sportsman had embarked his lion, his lady, and her bird. I in upon being the last, the person who ht up the rear running the greatest; and I sent off my Squire in the last which left the island, the one, which brought me, remaining for my owning a stranger, the girl of the best ge, and the cock with the shrillest were assigned to me for fear of ants. The damsel began to instruct meeting the best means of retreating; enraged to see the cocks carry off all nour of the expedition, I begged her p hers silent, till I had measured my th against one of the lions, observing, I case several attacked me at once, she always have time enough to come assistance, and interrupt a combat so al. I saw by her looks that she did not half like the proposal; but at the mo that she prepared to reply, the lions ed to the attack, wing my sword, I advanced to meet them : at their head was the most formidable monster, that I ever beheld; his mane bristled, and his eyes glared with rage. By accident, too this lion was deaf as any post; which I soon discovered, for my companion, (terrified at his enormous size,) made her cock crow without a moment’s delay, and its cry was so horribly discordant and so shrill, that it went through and through my head completely. All the lions, except that which I have just mentioned, were immediately seized with a sudden panic, and tumbled over each other in their hurry to escape. The girl and the cock squalled and crowed till they were hoarse, and the noise which they made was even more disagreeable, than the company of the lion. Without vanity the beginning of our engagement well deserved the observation of more calm and illustrious spectators. I soon drew blood from my antagonist in several places: but in return he gave me a scratch, which beginning at the right ear descended like a scarf, to the extremity of my left heel. I had but little skill, neither indeed had my adversary; but then he was furnished with a tail, which annoyed me even more than his claws. As it grew late, I took my sword in both hands, meaning to end the contest at once, before the night arrived: the lion, who, according to all appearance, had the very same intention, rose immediately upon his hind legs, at the same time opening for my accommodation a mouth so enormous as to exceed all measure, all rule, all probability! In her terror at this sight, the girl let the cock slip from her hand; the lion left me to run after the cock, and I left the girl to run after the lion. I soon overtook him, but not time enough to save the unfortunate cock, whom he had already seized, and whom he swallowed before my eyes, as you would do a sugar-plumb. This affront added fresh fuel to my wrath. So much was I transported with rage, that without observing the attitude into which the lion had put himself, I struck off his right paw, with which he endeavored to make me understand that he was willing to capitulate. The ground was deluged by the blood, which gushed from the wound. I still kept upon my guard, not doubting that the violence of his attacks would be redoubled by the thirst of vengeance; but vengeance was the last thing in his thoughts: on the contrary, supporting himself against, a tree, he cast on me a piteous glance, and sighed — “Ah! Facardin!” — This appeal affected me, and I was on the point of approaching to assist him, when the cries of my companion summoned me to her succor. She was exerting all her strength to retain the boat, which had broken its cord during the battle; and as she knew this to be our only resource, she made every possible effort to prevent its escaping. Finding, as soon as I joined her, that instead of embarking I prepared to fasten the boat again to the shore, she was ready to go distracted. I told her, that I would sooner die than abandon in such a forlorn situation the unfortunate lion, who had addressed me in a manner so affecting; that I was going in search of him, in order that I might transport him with me to the continent; and that it was my firm resolution to give him all the assistance in my power. She exclaimed vehemently against a proposal, which appeared to her the height of extravagance, and besought me on her knees, not to expose her as well as myself for the sake of an old dead lion to the fury of all the living lions in the islands. She talked in vain: I returned to the place, where I had left him ; but it was without success that I sought him both there and in the adjacent parts of the forest. In consequence, I was obliged to regain the boat, heartily ashamed of not bringing back a lion, like the other hunters. But my companion's distress is not to be described. She told me, that the loss of her cock had dishonored her and her whole family forever, and that she never could survive so signal a disgrace. I was still endeavoring to alleviate hex despair, which I thought not a little ridiculous, when we reached the foot of Mount Atlas. It was almost dark. I had lost much blood, and suffered greatly from thirst Having, in spite of his request to stay had the attention to send back my Squire, I expected that he in return would have the attention to wait for me on the river's bank or else at the foot of the mountain; but nobody appeared. My companion growing more desperate with every moment, resolved to attempt gaining the summit of Mount Atlas, and implore Caramoussal’s assistance; or in case the magician refused his aid, to precipitate herself from such place, as might seem to her most convenient. To prevent the execution of the latter design, I followed her as long as it was possible; but losing her in the obscurity, which prevented my observing the winding paths through which she passed, after much wandering about the clefts, I was obliged to seat myself in that part which seemed to me most level, and resolved upon passing the night in that situation. Scarcely had I taken my place, when I heard the distant and agreeable noise of a rivulet, which flowed among these solitary rocks. So tormenting was my thirst, that heedless of fatigue, or the dangerous precipices by which I was surrounded, I bent my steps towards the spot whence the sound proceeded. I was certain, that I approached it j still I should have found it difficult to reach, if, by dint of examining, I had not discovered just above me a faint ray of light. I took this for my guide. As I approached, by degrees the light grew stronger, and I fancied, that I could distinguish the noise of spinning-wheels. I was not mistaken. By the blaze of two large torches, placed on each side of the door of a wretched hut, I perceived two lean and withered arms, with hands suitable, which, passing through two holes in the door, managed a wheel, and spun with more grace, than their appearance promised. Having admired for some moments this discreet and mysterious mode of working, I pushed against the door without knocking. It opened without difficulty, and I beheld the spinner, the rest of whose person was certainly worthy of the specimen, which I had already seen. Her face was like an old parchment pasted upon a death’s head; she was naked to the waist, and never was corpse more dry or wasted than her miserable body. I turned away my eyes, and demanded something to quench my thirst. — “In this abode,” she replied, “you shall want nothing, if you will but have patience, and can resist your inclinations and conquer your dislikes.” - Thus saying, she embraced me, before I was aware of her intention. Then placing me by her, she perceived that my clothes were bloody. She shuddered, alarmed at my situation, of the danger of which I was myself ignorant. — “Your death would have been inevitable,” said she, “had the succour, which I am going to give you, been delayed another hour.” — Thus saying, she began to undress me, and examining my wound from top to bot- tom, she pressed me in her odious arms most affectionately, every now and then kissing the place from whence she wiped the blood. The intolerable disgust, with which her endearments inspired me, did not escape her; but in spite of these marks of aversion, she continued to anoint my wound with an essence, whose odor perfumed the whole hovel. — “Senseless youth!” said she; “knew you the treasure which you reject, and which, I see, you will lose, how fervent would be your gratitude, how different your emotions!” — I was so much recovered and refreshed by this first dressing, that I needed not a second to be in perfect health. I now only wished to quench my thirst, and free myself from my disagreeable hostess. I therefore requested her to satisfy the first and most urgent of my necessities, since the succor, which she had just given me, would be unavailing, if she suffered me to die of drought. — “I must put you then to that trial,” said she, “which I foresee, you will be unable to sustain. Follow me.” — So decrepit was she, that she raised herself with the utmost difficulty ; and her person gave me so much disgust, that I could not bring myself to afford her any support. She was quite bent double, and in spite of the crutch on which she leaned, I thought, she never could drag herself out of the first apartment, the most dirty and miserable one that I ever beheld. The next was rather better, and the third much larger, and tolerably furnished; but the last was the most magnificent room perhaps in the universe. It appeared to be rather the fabled habitation of some fairy, than the apartment of a mortal. Nothing was to be seen but glasses, admirable pictures, and furniture the most costly. On one side stood an elegant toilette, displaying a variety of jewels; on the other, a bed, covered with Chinese gold and oriental pearls in embroidery, seemed only to wait the Divinity's arrival, for whose use they were prepared : not far from the toilette I perceived an undress, fit for the wearing of an Empress of eighteen. It took us a considerable time to reach this chamber; for besides that the old lady moved very deliberately, she never suffered me to enter any apartment, before she had passed her hands through two holes in the door, and spun for a few moments, as I found her doing on my arrival. My thirst was much irritated by this delay; still its violence was suspended for some instants, while I gazed on the objects contained in the latter chamber. But my companion soon interrupted this examination. — “Come!” said she, taking my hand; “let us to the fountain. What you be- hold here can only serve to excite flames in your bosom, and what you want is water to cool those which burn there already. Follow me, and you shall be satisfied.” - It was unnecessary for her to say this twice; I followed her eagerly. The fountain was within a few yards of the magnificent chamber, and from thence had the sound proceeded, which first induced me to search for water. As soon as I beheld it, I rushed open-mouthed towards the largest sheet, which fell from the rock above; but the provoking old woman detained me by the arm. — “Hear me for the last time!” she cried; “if resisting your inclination to quench your thirst, you can resolve to pass a whole hour in my arms without tasting this water, I will reconduct you to the chamber through which I led you, and you shall be at liberty to pass the remainder of the night with me on that superb couch, which you have just beheld.” — Wishing to accompany this proposal with a tender glance, she turned upon me two little pig's eyes, which rather resembled a dog’s just dead of the mange, than a human creature's! As for me, in the perfect indifference to beauty which I then felt, and in the violence of thirst so immoderate, I should have preferred three glasses of cold water to the three graces. I therefore shook off her hold rather rudely, ran to the fountain, and began to drink as eagerly, as if I feared seeing the stream fail, before my thirst was satisfied. The lady, to whom I had not thought proper to sacrifice this pleasure, retired while I was drinking, and probably not in the best humour. That, however, was to me a matter of absolute indifference. I now found myself perfectly easy and contented ; sleep came upon me, and I accepted its advances without hesitation. It was broad day, when I awoke, and much was I surprised to find myself in a spot, the most horrible that I had ever seen! I gazed around me, striving in vain to comprehend, how I had got into such a desert, or how I should get out of it. The stream, of which I had drank the night before, gushed from the summit of a rock seemingly detached from the rest of the mountain, and I found myself stationed upon this summit. I could perceive the roofs of the hut and of the enchanted palace, which had excited in me such admiration: but I was separated from them, by a precipice so tremendous, that I shuddered, whenever my eye dared to measure its depth; and on every side I was surrounded by beetling rocks, which, instead of offering me a passage, seemed leaning forward for the express purpose of tumbling themselves upon me. Fully persuaded that I had not been transported to this place through the air, I persisted in my perilous search after some out-let, and at length I succeeded in my inquiry. It was the entrance of a cavern equally obscure and deep, which seemed rather the retreat of some wild beast, than a passage to scenes less tremendous. However, I resolved to examine it, and drawing my sword, I descended into this gloomy cave; hopeless of finding any other issue, than that by which I had entered. But after many difficulties, I felt, that the ground rose, and perceived a feeble glimmering of light which guided me to the spot, where day penetrated into this subterraneous abyss. This second outlet was totally different from the first: it was a spacious grotto, ornamented with shells and marble statues: a bow of polished steel hung on one side; on the other was a quiver, ornamented with gold and jewels, and filled with arrows; and in the middle of the grotto a large cage of jet inlaid with ivory was suspended f .n the roof. I was so eager to get out of the scrape in which I found myself, that without staying to reflect on what I saw, I hastened out of the cave, and was near treading upon something sparkling which lay a few paces from the door. It was a shoe, whose buckle was formed of four diamonds, the most perfect and brilliant that I ever beheld: but the shoe itself was so small, and so exquisitely shaped that I bestowed no thought upon the immense worth of the buckle. Having read, that Pallas, when she walks, makes the earth tremble and the forests shake, and that the immortal Juno takes but one stride from Mount Ida to the Isle of Samos, I was tolerably certain, that I had not found the shoe of a goddess; but I determined to discover the mortal, if it were possible, whose foot could be worthy to wear so delicately formed a slipper. I brought it away with me, though I did not expect to retain its possession long ; for I guest it to be the lady’s property, whose hunting accoutrements had seen in the grotto, or else that it belonged to the other invisible nymph, for whom the toilette was prepared in the old woman's hovel. I was still hesitating, whether I should return there to seek her, or had better wait in the grotto, till some one should come thither to look for the shoe, when I was induced to abandon both designs by hearing cries and lamentations proceed from the rock above. I ascended it in haste ; for the voice seemed to be a female's, and since my finding this slipper, my heart was wonderfully softened in favour of a sex, for which till then I had felt the most perfect indifference. I soon discovered that the mourner was no other than my nymph of the cock! As soon as she saw me, she fell at my feet entreating me to plunge my sword in her bosom. I was by no means disposed to grant her this favour, for she had already inspired me with a tender inclination. I raised her respectfully, and having assured her, that I would hazard my life in the attempt to extricate her from her difficulties, I was on the point of seating myself by her, in order to hear at my ease the cause of her affliction; when she gave me a look of surprise, eyed me from head to foot, as if she had never seen me before, and removed immediately to some distance. — “Be good enough,” said she, “to sit a little farther off, for you seem to me so disagreeable, that I cannot suffer you to come so near me.”— I obeyed with all humility, and the impertinent creature, turning away her head, that she might not see me while she spoke, add rest me as follows: — “Before I disclose the cause of my despair, which perhaps appears to you ridiculous, you must know, that the cocks, which you have seen, are only entrusted to those damsels, who like myself are distinguished either for rank or merit. Three grand hunting-matches are held every year, similar to that unlucky one, at which you were present yesterday, and those young women, who in four years bring home twelve lions arc united to the lovers, who attend on them during those four years. In the mean time they see their admirers at all hours; but 'tis as much as their lives are worth, to grant the least favour, till the twelve lions are taken. Should a cock make his escape, 'tis a sign, that there has been some little impropriety in the conduct of his mistress; however, if the bird is found again, the crime is not capital; but at the end of three days, if he is still absent, it is a convincing proof of a criminal intercourse, and the seceder from virtue is immediately buried alive. It is this, which causes my despair: my cock never can be found again, since I saw it with my own eyes devoured by that brute of a lion. Wretch that I am! Why did he not devour me at the same time? Why did I not perish without knowing the most amiable of mankind; or why did not all the men whom I have ever known appear to me as ugly and: disagreeable - as you do?” — Insults so broad would have offended most people j but the worse that she treated me, the more did I admire her, and I was still endeavouring to express my growing passion, when her lover made his appearance. I immediately recognized him for one of our hunters, nor was my companion slow in showing his recollection of him — She instantly flew towards him with open arms, and professed herself happy, before she was deprived forever of the light of day, once more to behold the beams of his bright eyes. Now this lover of hers was bandy Jegged, pug-nosed, and copper-coloured; and the bright eyes, which she raved about (like a Chinese pig's), never had known what it was to be quite open. Having embraced her tenderly, he told her, that guessing her distress, he had provided a boat, which then waited at the foot of the mountain, and that he could easily carry her off, if I, who had reduced her to this extremity, would for one hour protect them from the Matron's monster. — “And who is the Matron's monster?” said I. — — "You will know but too soon," he answered, "for he is looking for his lady's slipper, which I see in your hand." — This said, he clasped his mistress in his arms, and hastened with her towards the sea with all expedition. At first I felt a little jealous, but no sooner were they out of sight, than I thought no more of them. Adventures had succeeded each other so rapidly on this mountain, that scarcely could I persuade myself, that I was not in a dream; but more were yet behind, for it happened… — "’Tis you, who dream,** interrupted Dinarzade impatiently; “you are desired to relate your own adventures, which in the present posture of affairs you should have told as concisely as possible; and instead of this you weary us with another person’s, accompanied with details so uninteresting, that it is a doubt, whether they are most tedious or trifling." — — "And what does it signify," cried the Sultan, "whose adventures he relates, so that they amuse me, and last out the night? What have I better to do, than to hear them? Go on, Facardin," he added, "and heed not the remarks of these chatterboxes, who never are satisfied, but when they are talking themselves." — Dinarzade bit her lips with impatience. The fair Sultana, who had now passed a thousand nights in bed, with nothing better to amuse her, than tales only fit to set one a sleep, raised her eyes devoutly to heaven, and Facardin of Trebizonde proceeded thus : — "If I remember right, I was interrupted in that part of the stranger's history, where he informed me, that he fancied himself to have been dreaming, while revolving the variety of events, to which so short a space of time had given rise. “I now endeavoured,” he continued, " to regain the grotto; but instead of taking the path by which I had ascended the rock, I followed one, "which, after a tedious journey, conducted me to the Matron's abode. The door was open ; the spinning-wheel was still there, but no hands were employed in turning it. Finding no longer so insuperable an aversion for a female, whose first appearance had so much disgusted me, I resolved to enter, and review the wonders of the beautiful apartment. I held the slipper in my hand; I ceased not for a moment to admire it, and I frequently prest it to my lips as fondly, as if it had been the portrait of a mistress most passionately beloved. Just as I prepared to enter the hut, I was stopped by an enormous giant, armed with a huge dub, and covered with rough hair from head to foot. His manner of accosting me surprised me considerably, for his gestures were much less gentle, and his looks much more savage than the lion's, whom I had the honour of killing the day before. The first thing, which he did on seeing me, was to take his club in both hands, and gnash his teeth like a wild boar : the second was to thank Heaven for throwing the thief in his way, who had stolen his lady's slipper ; and he then proceeded to assure me, that he should already have dashed out the few brains which the gods had given me, if the Matron his mistress had not commanded him to reserve me for torments the most excruciating. From the sound of the voice which uttered it I fancied, that some bull was pleased to make me this civil speech; after which the giant continuing his discourse, ordered me to surrender the slipper, and follow him without delay. - “I should find it less trouble,” said he, “to take it from you by force, than to ask you for it ; but my mistress has commanded me to make you restore it through fear of my prowess, and therefore down upon your knees this moment.” — — "Are those, your mistress's commands?" said I; “then pray, present my best respects to her, and tell her from me, that neither you nor all your fellow-monsters put together shall make me surrender a shoe, whose beauty has charmed me, and which I did not obtain by dishonourable means." - As I said this, I saw, that the wild dromedary had already raised his dub to crush me, and I instantly drew my sword. His strength was prodigious; but as he was not very expert, I easily avoided his blows, the gentlest of which was sufficient to shiver the rocks in pieces, and overturn the surrounding trees. However, as I contrived to draw blood from him every time that he missed me, I should probably have finished the combat unhurt, had it not been my fate to get scratched in this land of wonders. It seems, that the giant had a nail on the great toe of his right foot, which the Ery manthian boar might have been proud of. This I did not discover for some time, but at length I had good reason to perceive it; for as I stooped to escape a blow from his dub, which he pretended to aim at me, he found an opportunity of giving me a slash by no means inferior to that, which I had received from the lion the day before. This incensed me so highly, that with a furious blow I lopped off the leg, to whose foot was attached the weapon, which had favoured me with so respectable a wound. His fall was like that of a tower's, and the earth trembled as he touched it. I threw myself upon him intending to strike his ugly head from his shoulders; but a voice, which proceeded from the hut, made me hold my hand. — "Valiant knight," cried the voice, "kill not my monster." — I obeyed, and quitting him, entered the hovel, intending to present the matron with the slipper which force could hot oblige me to surrender, and to explain, that I had not obtained it by discreditable means. I now supposed, that it must belong to some daughter or niece of hers, for whom in all probability the chamber and clothes were prepared, which I had seen the night before. But in vain did I traverse the various apartments; no one appeared; and part of the garments, which I had seen near the toilette, had been taken away. Hoping to obtain from him some intelligence of his mistress, I returned to the place where I had left the giant; but he also was gone, and had carried away his leg with him. Though I had lost a considerable quantity of bloody I did not find myself much weaki and was only sensible of hunger to a ree not less violent, than had been thest, which tormented me the night bee. I resolved to look for something to ease the first, where I had so lately suckled in appeasing the second ; but the el door closed at my approach, norld all my efforts suffice to open it. The to was now my only resource — I sought or some time without success, nor pers should I ever have found it, had I not a conducted thither by the agreeable all of roast meat — With an appetite like e I could not have met with a guide are acceptable: I followed it with joy; no sooner did I reach the grotto, a I was more than ever convinced, that must certainly be dreaming. low beautiful was the form, which on entrance presented itself to my admirable! A nymph in a hunting-dress was reing on a magnificent sopha, and looked hat attitude, as if the queen of love had rowed Diana's garments to follow to the chace some new Adonis. Part of her bosom was uncovered; and that part was in my opinion worth all the treasures, which the caverns of the earth, the billows of the sea, or the women in the universe can possibly manage to conceal. Her petticoat was tucked up on one side, and fastened above her knee by a diamond buckle, similar to that which ornamented the beautiful slipper; and the leg, which by this means was displayed, was so exquisitely turned, as to make me certain, that it could not possibly be the property of a mortal. As soon as she saw me, she gazed on me for a few moments with attention. — “Though the aversion with which your ridiculous deformity inspires me,'' said she, "and the esteem which I cannot deny to your valour, are now combating within my bosom, I am still willing to offer you the means of securing your own happiness, and at the same lime of contributing to mine. You have, found my slipper,” she continued, "and your presumption in touching it is expiated in some degree by the intrepidity, with which you asserted your claim to it, Had you surrendered it to the giant, there would have been an end forever of your hopes and mine, for in the man, who would possess me, courage is an indispensable qualification. But before I proceed, let me prove to you, that this shoe is really mine; here is my foot; approach, and put it on.” I obeyed with mingled tenderness and respect, and while kneeling before her, my transports were so violent, that I scarcely knew what I was about. The shoe was put on with all imaginable ease; after which she bade me take it off again and then inquired, what had conducted me to the grotto. I now for the first time recollected my necessities, and I told her, that I was dying of hunger, with a look as fond and languishing, as if I had told her, that I was dying of love. — “What!” she exclaimed; “ever these gross and sensual desires? Last night you visited the Matron, because you were dry, and this morning your only reason for visiting me is because you are hungry! But no matter; I shall soon discover, whether you deserve the misfortune, which you have drawn upon yourself by drinking, and whether you will make yourself worthy of that glorious fate which will be yours, as soon as you shall have eaten sufficiently. As I am impatient to know, whether you really merit the advantages, which the stars appear to promise you, take this bow without delay, and let me see, whether you can bend it.” — I obeyed, persuaded that I should find this task as easy, as the putting on her slipper: but it was not without considerable efforts, that I at length succeeded. No sooner was the deed performed, than the string of the bow produced a sound so melodious, that it could only be equalled by that, which proceeded from the cage of Jet; whose door opening at that moment, a large bird flew out with such swiftness, as to prevent my distinguishing its species. Surprized at the adventure which I had just accomplished, the nympth surveyed me with attention, but almost instantaneously turned away her head again, as if her eyes had been shocked by some disgusting object. - “Take an arrow from yonder quiver,” said she; “look upwards, and aim at whatever you see in the air.” — I left the grotto, and thought I could distinguish a fly far above me. As nothing else was to be seen, I discharged my arrow at it, which was soon out of sight: but just when I supposed it to be in the middle region of the air (so long was it ere it descended), I saw it fall at my feet, loaded with the largest cock that I ever beheld. The nymph ran towards the bird, kissed it thrice affectionately, and drew out the arrow; on which the cock sprang into the air as if nothing had happened, and disappeared in a few moments. This exploit seemed to inspire the fair huntress with more respect for me, though not enough to abate her aversion. — “Yes," said she; "you must certainly be the person destined to release me; yet if I owe my deliverance to you, how can I endure to pass my life with a man, whose appearance is no less disgusting and ridiculous, than his actions are glorious and sublime? Prince, be careful of my slipper; seek through every region of the earth, nor present yourself again before me, till you have found a foot that can fit my shoe, a woman that can love you, or a cock that can fly as high as that which you have just seen. Having presented me with one of these three wonders, you will only need to obtain the Matron's favours, to entitle you to mine: but without this last condition, and one or other of the first three, I shall always be unfortunate, and you never will be happy. However, before you set out in search of these adventures, I must put you to a preliminary trial. You remember, I suppose, that in spite of all entreaties to the contrary, you insisted last night upon drinking : to punish you for this obstinacy, I now inform you, that however great may be your disgust, you are expected to eat whatever may be set before you, without being desired at all.” - I asked no better: I thought, that nothing could be served up at the table of a person so elegant, that could possibly baulk an appetite so voracious as mine: but when I examined what was placed before me, it was a wonder that I kept from fainting. You never could guess, valiant knight, what composed this diabolical ragout; I am therefore obliged to explain, that the dish contained the giant's leg, not forgetting the foot, and the large nail that adorned it! The sight made my hair bristle with horror; I turned sick, and was leaving the grotto, anxious to escape from so disgusting an object, when without speaking the nymph heaved a deep sigh, and gave me a look no less expressing pity, than resentment. That look was sufficient to determine my conduct: I closed my eyes, tore off a morsel, from the leg, and swallowed it. Having obeyed thus far, I again prepared to retire, assuring my hostess, that I should feel no desire to eat for at least the next four days. She seemed much softened by my compliance, fixed her eyes upon me more steadily than before, and so much delighted me by the change which I perceived in their expression, that I got down a little bit more. On this she drew nearer, placed her hand familiarly upon my shoulder, and told me, that although she would not ask it of me, it was necessary for me to pick the whole leg to the bones. — "I feel the charm's effect," said she; “my heart tells me, that the first spell is on the point of being dissolved. Persevere, and you need not go far to find a woman, who loves you; but if you leave this place, or if your meal is interrupted, before you can empty the dish, you will become, if possible, more disagreeable to me, than you are at present.” — These words touched my heart, and produced no slight effect upon my head: they animated my courage, but alas! they did not augment my appetite. However, though the leg was sufficient to feed ten famished persons, since such was the condition of my trial, I resolved to use every effort to fulfill it; and I determined either to swallow the whole, or to burst bravely before the eyes of my Divinity! It was in the very midst of this magnanimous attempt, that my confounded Squire, who probably had been seeking me for some time, made the rocks re-echo with the name of Facardin. Suddenly the nymph changed colour; she seemed irresolute for a few moments, and then finding that I was the object of pursuit, she hastened into the subterraneous passage, leaving me more confounded, more surprized and more afflicted, than I have power to express. I had perceived that her glances grew milder; the wound given me by the giant closed, while I was employed in eating his leg; and the presence of the most lovely creature in the universe, who reclined affectionately upon my shoulder, had enabled me to support the horror of my trial. But no sooner did she leave me, than forgetting her injunctions I forsook my horrible repast, and flew towards the passage, by which she had departed: the moment that I approached it, a strong and rushing wind not only opposed my entrance, but raised me with violence from the ground, and blew me out of the grotto. As soon as I was on the outside, the door (which had two holes in it similar to those in the door, which protected the Matron's cottage) closed of its own accord; through these holes two arms, whiter than snow, and more beautiful than Cytherea's, immediately passed themselves; an ebony spinning-wheel inlaid with gold placed itself spontaneously before them, and the spinning recommenced with more diligence than even I was now convinced, that the Divinity whom I had just seen was the Matron's daughter, and that spinning was a favorite occupation in this enchanted family. I drew nearer, with the intention of throwing myself on my knees before the nymph, of whom I saw nothing but the arms, and of conjuring her in pity to open the door; when my Squire, having at length discovered me, began to bawl out my name louder than ever. Immediately the beautiful hands disappeared; the grotto-door opened with violence; and the giant putting out his head, blew in my face with such force, that he rolled both my Squire and myself down to the place, where I had first distinguished the ray of light, which had guided me to the Matron's cottage. When I recovered from my fall, my Squire informed me, that it was high time to be gone, and he conjured me to descend with all expedition, while it was still in. my power to escape. — “What could put it in your head,” said he, “to climb this confounded mountain, which is crammed full of sorcerers and enchantments, while all the inhabitants of the neighbouring villages were in search of you? I waited till midnight by the river side; and then supposing, that while I was looking for you there, you must have landed somewhere else, in hopes of finding you I hastened to the next village; but here I was told rare news of you: it was reported, that you had either seduced or ravished the girl, who was left with you on the island ; that her cock was lost; that you had disembarked with her, and that both had concealed yourselves in the cavities of the mountain to avoid the punishment of your offence. In consequence all the inhabitants assembled this morning at day-break; a council was held; the troops were ordered to march; and one part of them undertaking to surround the mountain, and bar every avenue, the other ascended it, and dispersed themselves through all the various paths, ' by which it was possible for you to have passed. Now then, my dear master, I gave you up for lost. They had secured me, fearful lest I should apprize you of their designs; and they assured me very seriously, that I should have honour to share your punishment. I s almost distracted to think, that, a man, no had always been so prudent and so indifferent respecting this sort of frailty, as you have been, should at length throw away life thus foolishly for the sake of a vulgar pussy and her dunghill cock. In the midst these melancholy reflections, a loud shout, acceding from that side of the mountain which was nearest the sea, augmented my tress; for it was immediately reported at you had been seized in the very act of sping with your new mistress. How eat was my joy, when I beheld the capes. The companion of this unlucky girl is one of the hunters, who it seems had en long attached to her. Their doom was pronounced without delay: and though they continued to assert their innocence, the over was compelled to dig a pit, into which put his mistress up to the neck, after underlay embracing her, and taking a most affectionate farewell The pit was then led up again; but at the very moment that nothing of the damsel was visible except her head, and which was also on the point of disappearing, a cock was heard to crow in the air above her. All raised their eyes; the noise was heard again, but still nothing could be distinguished. At length one of the principal persons drew a telescope from his pocket, and declared that it was a gnat mimicking the crowing of a cock: on the other hand the lover asserted that it was the identical cock which his mistress had lost, and swore by the great Caramoussal, that he recognized him by his manner of crowing. While they were still debating this question, a real live cock, which had raised itself higher, than ever cock had done before, descended, and perched upon the damsel's head. The universal acclamations gave him not the least alarm; he kept his place with great intrepidity, while the whole company agreed in thinking, that this prodigy was effected by the great Caramoussal, and was a convincing proof of the girl’s innocence: but no sooner did they approach in order to restore her to liberty, than the cock stretched out his neck, dapped his wings crowed thrice, and then darting into the air with the swiftness of a falcon, in a moment was out of sight. This persuaded the spectators, that het conduct with her lover had not been perfectly correct; but as the cock in clapping his wings, had put out her left eye, he was' supposed to have meant this as a punishment for granting trifling favors, and she was declared fully justified of any capital offence. In consequence, she was immediately released both from the pit and her apprehensions; she was conducted home to her parents in triumph; and while they were busied in dressing her eye, I hastened hither to conjure you to leave a country, where the mountains are full of sorcerers, the islands of lions, and the villages of men, women, and cocks, who for anything that I can see, are not a jot better than the sorcerers or the lions." — The truth of this account was confirmed by my adventures on the mountain. I resolved therefore to follow my Squire's advice, and we left this repository of prodigies and incomprehensible events without meeting any further impediment. The more that I revolved upon what had passed, the less was I persuaded, that it had really happened. The lion, who had called me by my name; the old woman, who loved me so tenderly; the young one, who hated me so inveterately; the nymph of the grotto, who enjoined me to do, what could not be done; the water, which I drank with such eagerness, and the meat, which I eat with such disgust; all appeared to have been equally delusions: but the precious slipper was still in my possession, and that was sufficient to establish the reality of all the rest. I caused this helmet to be made at the nearest city; and this cock enriched with diamonds, clapping his wings, and in the act of crowing, conceals the wonderful shoe, which I shall now offer to your admiration.” — Here opening the crest of his helmet, the courteous stranger drew forth the shoe, which he had praised so highly;, it was concealed within the golden cock, which I had at first mistaken for an eagle. I confess, most illustrious Sultan, the sight of it filled me with Surprize. This slipper was in truth a master-piece, no less in respect to shape, than size and elegance. I could not look at it without emotion, though I was convinced, that it was made solely to display the artist's workmanship, and could not have been designed for the use of any human being. In vain did the stranger protest, that his own hands had placed it on the foot of the fair huntress: I persisted in my incredulity. Having examined it for some time, and with the owner's permission prest it respectfully to my lips, I at length restored it to its former concealment: after which Facardin of Mount Atlas resumed his narration. — “The insignificant adventures,” said he, «which I met with after this, are unworthy your attention; nor will I trouble you with the tedious list of refusals, insults and disdain, which fell to my lot, wherever my vows were offered. I thought every woman deserving my affection, and every woman thought my affection undeserving her acceptance. They, who were no longer in the bloom of life, .preferred their servants, and they, who were, preferred mine. However, if all refused me their favors, none refused to try on the shoe; but here, alas! I was no less unsuccessful: not one could get in a single toe. No hope now remained for me but to find a cock which could raise itself as high as that of the fair huntress j that is to say, a cock, that could fly like an eagle. To my sorrow, I find, that this is no less a rarity, than a woman who can love me, or a foot that can fit the beautiful slipper. I had already traversed Asia and Africa, and was on the point of embarking for Europe, when the ambassadors of Fortimbrass with the great mouth, king of Denmark, arrived at the port of Sidon. They told us, that they were in pursuit of a mouth proportioned like their master's, and expressed their fears, that their search would be unsuccessful. To justify these apprehensions, they drew from a golden casket the exact measure of the royal mouth, and a most enormous one it was in truth! I owned, that though I had travelled far and wide, I never had met with a mouth at all to be compared to it; and I begged to be informed, when he had found it, what in the world their master meant to do with a mouth so monstrous. I was answered, that this desire was excited by a most strange and unfortunate adventure, which they had not then time to explain ; on this the chief ambassador, who seemed a person of no small consequence, sighed several times, and at length burst into tears. The eyes of his companions immediately overflowed; and both my Squire and myself were too well bred not to follow their example, though what these venerable persons were crying about, we could not conceive. — "Adieu ! my beloved country!" exclaimed at length the chief ambassador; “we bid you an eternal adieu, forbidden to revisit your happy climates, till two things are found, neither of which the earth can furnish.” — Guessing, that the large mouth must be one of those things, I begged him to inform me, what was the other. He replied, that his master had a daughter, on whom he doated; she was extremely beautiful, and called Sapinella of Jutland. This damsel, not being able to get slippers to fit her, had gone mad in consequence, and persuaded her father to hang up all the cobblers in the kingdom. Informed of the difficulty to please her, and dreading the fate of their comrades, the foreign shoe-makers had refused to work for her; and at length things were brought to such a pass, that yielding to his affection for her, the king had published throughout his dominions, that whoever could shoe the beautiful Sapinella, should marry her for his trouble. It was however specified in the bargain, that such as failed in the attempt, should be hung with as little ceremony, as had been shown to their predecessors. — “And thus,” continued the ambassador, “thus are we, wretched Slaves of a despotic master, and a capricious mistress, condemned either to find the little slipper and the large mouth, or never to re-visit the fertile plains of Denmark; Denmark, that beloved country, which gave us birth. Such are the curious commissions, which we are enjoined to execute; and you can easily conceive, that we have but too much reason in thinking, that we have bidden adieu for ever to our native land!” — While making these reflections the tender hearted ambassador cried like an infant: those, which his narrative had suggested to me, were of a very different nature, and after meditating for some time upon the conditions stipulated in the king of Denmark's edict, I asked, what would be the consequence of presenting Sapinella with a shoe too small. — “For,” said I, “though I suppose her in size to be no bigger than a doll, yet a slipper may be made so small, that even a doll cannot get her foot into it.” – Highly offended by this observation, the chief ambassador bestowed on me a look of most profound contempt. — “Young man!” said he, “when you have seen a little more of the world, you will learn to treat a fair one with greater respect, whose fame can only be unknown to yourself and such as resemble you. Should chance ever lead you to the feet of our Princess, you will see what sort of feet they are, and be obliged to confess, that (Moussellina the Serious excepted,) she need yield to no one in point of figure. ‘Tis not therefore so much the smallness of her foot (that being perfectly proportioned to her commanding height) which makes the fitting her with shoes a matter of difficulty, as its shape, elegance, and form, no less singular than beautiful.” — — “But, my good lord ambassador," said I, “suppose the person, who produces a slipper perfectly adapted to the shape, elegance, and singular form of this beautiful foot, should by no means be inclined to marry your Infanta? What would be the consequence of his refusal?” — — “Should anyone be found," answered the Dane, “(but it appears to me impossible, that there should) so cold, so stupid, so weak in judgment, and so deficient in taste, as to renounce Sapinella of Jutland's lawful possession: she is then obliged by oath (her honour and all belonging to it being out -of the question) to grant him whatever favour he may think proper to demand.” — My reasons for asking this question, I doubt not, valiant stranger, are already known to you: this answer determined my conduct, for till then my scruples had kept me in suspense. Though the charming huntress still reigned in my bosom, not to fall, in love with every woman, who came in my way, was to me utterly impossible; however the moment they were out of sight, I forgot all others, and only remembered the beautiful unknown. The Princess offered her hand to him who could accomplish a task, which she despaired of ever seeing performed ; on the other hand certain death was his punishment, who failed in the attempt. I had long sought a foot worthy the most beautiful shoe in the World; Sapinella had long sought a shoe worthy the most beautiful foot in the universe, which (as she thought) belonged to her. own person. If on the one hand, I feared, lest the sensibility of my heart should make me forget every thing but her beauty, while I gazed on a Princess, who had been punted to me in colors so fascinating; on the other, the aversion, with which I had always inspired the whole sex, seemed to promise me a safe-guard against my own weakness. I had traversed two quarters of the world without finding a female, who would accept my heart; nor had I found any cocks except dunghill ones, who knew no more how to fly, than I did myself. I determined therefore to embark on board one of the ambassador's vessels, to try my slipper on the foot of the Danish Princess and should I succeed in my attempt, then to lead her to the grotto in triumph, where dwelt the nymph with the steel-bow. The ambassadors, who really were mighty good sort of people, opposed this design with much earnestness. They represented to me all the difficulties of such an enterprise, and they assured me, that I should find it very inconvenient to be hung in the flower of my age, a fate which I could not escape, should I handle Sapinella's foot without success. I was obstinate; and as I had not divulged to him the mystery of the beautiful slipper, the chief ambassador, who was much addicted to blubbering, actually burst into tears, on seeing me ascend the vessel. The wind was so favorable, that seven months after my embarkation, I reached the Scandinavian coast so favoured by nature. Having traversed those immense provinces, I at length arrived at the court of Fortimbrass with the wide mouth. Here it, was, that I expected to meet with adventures much more worthy your attention, than those which you have just heard; judge then how great was my disappointment, when upon inquiring for the Princess, I was informed…… " In this part of his history, the handsome stranger was interrupted by an unexpected flourish of cymbals, tymbals, fifes, trumpets, flageolets, bagpipes, cow-horns, and drums, which suddenly resounded through the forest. We looked eagerly round us, and our eyes for some time rested in vain on the spot, whence the noise proceeded. The nearer that this singular concert approached, the more was our surprise augmented, as we still were unable to discover the cause. Suddenly my secretary and the Stranger's Squire, who had climbed two lofty trees, and who by this means enjoyed a more extensive look out, rejoined us in terror, and announced that a troop of Arabs, whom the hills had till then prevented us from descrying, was "seen hastening towards us, no doubt intending to surround our little party. On receiving this intelligence we took our camels from our attendants, and having mounted them, advanced boldly towards the robbers, whom we could now perceive: but we soon discovered, that the new-comers were neither robbers, nor Arabs; and that as to surrounding us, nothing could be farther from their inclination. Still their appearance surprized us not a little. As far as our eyes could reach, we discovered an ever-lengthening chain of camels, horses, mules, and elephants, heavily laden with litters, palanquins and baggage of every, description. They were escorted by a numerous body of soldiers and slaves, all habited in chintz, the colours of which were so lively and brilliant, that the whole appeared to us a moving parterre, enamelled with the choicest flowers of spring and summer. We stopped to observe the progress of this singular convoy, in whose middle a palanquin, sparkling with gold, and adorned with designs of the most exquisite finish, failed not to attract the chief part of our observation. This palanquin was shut up on all sides. Four slaves of gigantic stature bore it on their shoulders, while of four satraps on horse-back each supported an umbrella over it, to protect it from the heat of the sun. The satraps, the slaves, and the palanquin, were all covered with chintz; but that chintz was of so fine a texture, so admirably painted, and magnificently embroidered, that my secretary (than whom nobody understands these matters better) has frequently assured me since, that it could not be worth less, than two talents an ell. Round the palanquin the musicians were stationed, whose concert had been the original means of engaging our attention. Unluckily as soon as they approached us, the concert began again, and we soon discovered, that in order to remain in its neighbourhood, it was absolutely necessary to be well used to it. This unexpected music made us start one and all; but it appeared so terrible to our camels, that after all the extravagant actions which sudden terror makes those animals perform, they fairly ran away with us. Every effort to hold them back only redoubled their impatience to be gone and the impetuosity with which they hurried us away. My secretary's beast and my own, who stuck dose together, turning short round as if by agreement, dashed like mad things through the rear, which came loitering after the rest, and trampled upon all, who happened to be in their way. The general confusion, which this occasioned, and the cries of such as found themselves attacked in this impromptu manner, increased still more the fury of these infernal animals, who slackened not their speed, till they reached the banks of a large river. Here for a moment they stopped take breath; but the recollection of their fright soon returning; they plunged into the water, without giving us the least hint of their design. All that we could do in this, moment of surprise, was to hold fast by the ears, and endeavor to reach the opposite bank of the river, which was both deep and rapid. We were now above fifteen stadia distant from the forest, where we had caused so much confusion. Gladly would I have returned thither, being equally anxious to know what was become of the handsome Facardin, and to hear the conclusion of his adventures. But my secretary representing to me the danger and difficulty of reposing the river, the near approach of night, and the fresh disturbance which our caniels would occasion, should the saine infernal, clatter recommence on our arrival, I gave up the point, and suffered him to conduct me to a cottage, which we descried at some distance. I past the night in all the agonies of impatience: no sooner did the morning , than I again set forward, anxious to what could be meant by this tribal procession, in which chintz furni made so conspicuous a figure, and still desirous of rejoining Facardin and oe, from whom I hoped to hear the caophe of his adventures. Unluckily a dful tempest which had not ceased du the night, swelling the mountain tor- , had caused such an overflow of the , that it would have been useless to at ot to pass it or to wait till the waters add abate. The people with whom I ed, assured me, that all the plains on side would be inundated for at least a th: thus then was I separated from amiable stranger, of whom I have never been able to obtain a sight, in spite of anxiety and efforts to rejoin him.” Were Dinarzade heaved a deep sigh, as if relieved from some great oppression. -"A thousand thanks," she cried, rais her hands to heaven, " a thousand ks to the satraps in chintz, the gilded palanquin, the slaves who, bore it, the um brellas which shaded it, and above all to the flageolets, fifes, cymbals, and bag-pipes, which by frightening your camel, separated you from Facardin the Second! and oh! Forever blessed be the river, whose well-timed overflowing prevented you from falling in with him again! Had it not been for that fortunate accident, I doubt not, you would have wearied us as intolerably with the end of his adventures, as you have already done with the beginning. For Heaven's sake, my dear Prince, tell me at once, how many years it will take you to relate your history, and how many volumes may be made out of your secretary's journal; since though you have now trespassed upon our good Sultan's patience for a very considerable time, as you have employed it entirely in recounting the misfortunes of another person, while of your own I have not heard one syllable, I confess to you, that I begin to despair of ever hearing your history conclude.” - Luckily Schahriar (whose custom it was to have the soles of his feet tickled by his Great Chamberlain) had just then fallen into a gentle slumber, and therefore his sister-in-law's remarks for this time escaped him. Had it not been for this accident, there is reason to believe, that she would not have got off with a simple reprimand. Facardin indeed, who to give him his due was extremely good-humoured, hastened to prevent the Sultan's being aware of the interruption, and rescued Dinarzade from his displeasure by reaming his discourse. — “As during the latter part of my narration,” said he, "the attention of your most august and victorious Majesty seemed to be drawn off by some meditations no doubt of very serious, public, and political importance; in order to connect the broken threads of my story, I will just repeat the heads of what escaped you, while buried in your own profound reflections.” — - "Don't give yourself the trouble,” answered the Sultan, "I have not lost a syllable; and to convince you of it. I remember, that while I meditated on the means of preserving the tranquility of my subjects, and the prosperity of my dominions, you recited, how the palanquins, elephants, chintz - curtains, and umbrellas, took to their heels, and dashed into the sea, as* soon as your Squires and their camels began to play upon their fifes and bag-pipes.*' — — "Exactly so!" exclaimed Binarsade; “the Prince of Trebizonde need only continue his history ; and if ever your Majesty should take it into your head to repeat the whole in the style of the specimen, which we have just heard, I’ll engage for its being the most curious narrative, that ever was related in mortal hearing!” — - “Silence!” said the Sultan; “I wish to give all my attention to the Prince. Trebizonde, proceed.” — - “I was considerably vexed,” continued Facardin, “ at my abrupt separation from the handsome stranger, not only because I bad already imbibed a sincere attachment to him, but because I meant to have requested him to change his name; lest the exploits by which I intended to make mine illustrious, should be ascribed indiscriminately to one or other of the only two Facardins existing. However, but a short time elapsed, where I discovered, that this precaution would have been of no avail. Some persons have minds so inactive, as to pass whole hours without opening their lips, and this more particularly happens, when they are alone. For my part, never having been afflicted with that supineness of imagination, which leads people to medicate on the various objects which present themselves to travelers without discussing them by word of mouth, whenever I had nobody else to converse with, I held a conversation with myself. Sometimes I repeated a scene or two from some new play; sometimes I hummed a favorite air, and at other times I whistled it. In short, I made use of every source of amusement, which talents and an excellent education could supply, instead of wasting my time in building castles in the air, like the stupid dreamers, to whom I just now alluded. It is true! my secretary did not come under this description; but then he had another whim, which was not a jot more sensible or entertaining. Every twelve yards he halted, and drawing out a port-folio crammed full of his remarks, he busied himself with the utmost gravity in chalking down all the rivers, castles, wind-mills, mountains, and pigeon-houses, which he saw from the road. One day in particular he put me out of ail patience. — “I wonder, Jessamin,” said I; “I wonder, that with such a long beard hanging down to your girdle, you are not ashamed of being so childish as to keep eternally scratching and scrawling, when you might employ yourself so much better in remaining near me, listening to my discourse, and replying to my questions. Pry ’thee, put up that bundle of trash, and look in your list of perilous adventures, for that which happens to be nearest at hand; for in fact I am heartily weary of wandering about, as I have done for these last three weeks, without knowing where I am, or whither going.” - As I said this, we approached a bridge, which he was just then in the very act of drawing; nor was it without infinite reluctance, that he consented to lay aside his employment. However, my orders being repeated, he prepared to obey me; when suddenly our camels began to whine, and snuff, seemed to be seized with some violent panic. A moment after we heard the tuning of instruments, and immediately about half a dozen persons appeared at the other end of the bridge. They were all drest in a sort of chintz uniform, and no sooner did they descry us, than they began to get their instruments in order and tune, by way of doing honour to our approach. Perceiving these musicians to be of the same kind with those, whom we had left in the forest, we begged leave by signs to decline the serenade, with which they were preparing to compliment us. They easily discovered by the violent agitation of our camels, that we made this request on their account. Unluckily the distress of these beasts appeared to the musicians so entertaining, that as they staggered across the bridge (for they were completely drunk) they thought proper to heighten it by an additional symphony. No sooner were the first notes audible, than my secretary's camel, recollecting the means by which he had just escaped, dashed into the river without hesitation; and while in hopes of gaining the opposite bank his master held fast by the neck, the curious memoirs of our travels, which he had not had time to put up, floated down the stream to our great discomfiture. With respect to my camel, the principal musician had seized him by the bridle, and the others prevented him from rejoining his companion. When the poor beast found, that all avenues to escape were barred, he dropped upon his knees trembling like an Aspin; he shut his eyes, net being able to shut his ears, and sent forth such melancholy cries and groans, that I found it impossible to refrain from laughter; especially when I heard the other camel, affected by his friend's situation, answer her in the same pathetic strain from the opposite side of the river. I sprang upon my feet; and the principal musician, who still held my camel's bridle, having persuaded his companions to withdraw (for he dreaded, lest they should occasion some new alarm), he conducted me across the bridge, frequently apologizing for the insolence of these drunkards. He informed me, that they belonged to a band, with the other members of which, he supposed, I had not come in contact; since to judge from my camel’s turn of mind, he thought, that had he heard them, the animal must have died of the fright, they being very numerous, and being positively ordered to play on all their instruments, as soon as a stranger appeared in sight. He added, that he had staid behind tn order collect these rascals together, who had separated themselves from the convoy, in order to drink at the different ale-houses on the road, and that he must hasten to rejoin the train of the Princess. -“What Princess?” said I. — "Moussellina the Serious," answered my new acquaintance; “who is returning to her father's dominions in hopes of laughing.” — -“Of laughing!” I exclaimed; “what can you mean?” - — “I mean” replied he, “that she has been travelling about for these three months for the sole purpose of laughing, and it is for the sole purpose of laughing, that she now returns to her native land. But what a simpleton am I, ”he continued, “to think it necessary to explain to you, what you must know so much better than myself.” Thus saying, he hastened to rejoin his companions, as fast as he could lay legs to the ground. It was in vain that I called after him, begging him tp come back, and satisfy my curiosity: he turned not his head towards me, and nothing could persuade my secretary to let me mount my camel and follow him; for Jessamin protested, that he had rather die, than be again in the power of that unmerciful music. We hastened therefore to escape from it; he lamenting the loss of his journal, and I, that of an explanation respecting the Princess of Astracan. I might have passed the time till midnight, in these reflections, had I chosen it, for my secretary kept at a considerable distance behind, probably endeavouring to set down, the heads of the adventures which had been contained in his journal: but the silence which his reverie compelled me to observe becoming intolerable, I stopped, and waited till he came up with me. -“Jessamin,” said I, as soon as he joined me, “look among your papers for the list of places, of which the enchantments and perils are likely to furnish me with some employment; I wish, as I told you before to go immediately to those, which are nearest at hand." — - “Look for it yourself,” answered he peevishly; “all my lists, journals, and papers of every description are following the course of the river, while I am following your Highness on this devil of a camel, who makes me every moment give myself up for lost; nay, he is even a great obstacle to my salvation, so often does he put me under the necessity of cursing both himself and our great Prophet for introducing him into the world. If you like it, my Lord, you are perfectly at liberty to follow these papers, which in fact are commentaries of our illustrious actions: for my own part, I am not quite so great a fool as to run the risque of drowning in the attempt to fish them up. But for Heaven's sake, where is the use of scampering after adventures in your present equipage? Is it not clear, that however great may be your courage, there needs but a fiddle to make you run from one end of the world to the other? I would really advise you to restrain this violent thirst for glory which torments you, till you have a better chance of satisfying it. We are now within three days journey of the Persian gulf. In the city which is enriched by the commerce of that sea, you may find the most beautiful horses in the universe: there, if your Highness will take my advice, you will get rid of these unlucky camels, and mount yourself according to the established fashion of knights-errant, instead of trotting about the world like Armenian merchants, or pilgrims on their way to Mecca.” — I took his advice. On the third day after this passed, we discovered the banks of the Red Sea, having travelled without meeting with any fresh accident; that is to say, without falling in with any music by the way. The sun was just setting; and I beheld with infinite pleasure the variety of brilliant hues, with which its rays tinged the surface of these waters, 1 could have sworn, that a purple carpet had been spread over them; for the colour of the sea, and that of the light in which it sparkled, were mingled together in a manner at once the most splendid and beautiful. My secretary, who now kept close to me, asked, whether I knew how these waters had obtained the appellation of the Red Sea: I answered, that I supposed, it had been given them on account of their colour. — “Quite the contrary,” said he; “they are no more red than you are; and since it will be an hour before we reach Floris - pahan, the capital of Arabia Petroea, I may as well employ the time in explaining this matter.” — He had not time to begin his story, before something glittering which appeared on the water at a considerable distance, attracted my attention. The sun was already sunk beneath the waves, and his last beams illuminating this object, we imagined at first, that a golden hillock was floating towards us. As it approached, we could perceive infinity of streamers fluttering in the wind, and at length ascertained that a bark was drawing near us, which was covered, with gold from the extremity of the mast to the very surface of the ocean. It was conducted by two dwarfs extremely black, and extremely deformed. As soon as it touched the shore, there came out a kind of nymph, more ornamented than heaven, and more hideous than hell. While I busied myself in conjecturing, how it was possible to be at once so young and so ugly, she threw herself at my feet, and embraced my knees, before I could possibly prevent her. — “Invincible knight!” said she, “follow me, and preserve the most precious life, that ever yet was given to a mortal! But first swear to me, that however dangerous may be the undertaking, that however disagreeable may be its conditions, you will not hesitate to attempt the deliverance of a beauty, more perfect than till now the universe could ever boast.” — Here as she began to weep, I raised bet from the ground, anxious to spare myself the wry faces, which she then thought it proper to make: nay, I had already opened my mouth to give the oath required, when my secretary clapped his hand before it. — “Stay one moment, my Lord,” said he; “before you engage yourself, let me ask this young lady a few questions.” Then taking off his bonnet, and shaking his long beard, “Either my name - is not Jessamin,” he continued, “or you come from the Chrystal Island — am I right, sweetheart?” — — “Hold your tongue, child,” answered she; “my business is not with you, but with your master. Yes, amiable youth!” she added, “it is to you, that I am sent. The paragon of beauty has just entered the bath, and unless you are so condescending as to see her come out of it, never must she enter it again! In defiance therefore of your page Jessamin, swear to follow me! Swear to me this, and in return may the dew of morning cod your sweet slumbers; may the zephyrs of evening breathe gently on your cheeks; and may the accents of your well-beloved be as favourable to your wishes, as the cock's crow is grateful to, the ear of him, whose couch during "the night sleep hath denied to visit!” - These prayers were so extremely kind and acceptable, that 1 could not think of rejecting the nymph’s request. I took the oath, which she tendered, and swore, that happen what might, I would not only see the lady, whom she mentioned, step out of the bath, but afterwards would do my utmost to effect her deliverance. My secretary no sooner heard me make this vow, than he judged it expedient to tear his hair, pluck out his beard by the roots, and utter groans and lamentations the most deplorable. -“Unhappy Prince!” cried he; "what evil star conducted you hither to engage in an enterprise, whose event must either prove your ruin, or entail on you everlasting dishonour. None but a satyr, or the offspring of some Spanish fly, would dare even to think of an adventure, which you have sworn to attempt, but which 1 will take my oath you will never accomplish! However, I have still one means in my power to release you from the vow, which you have just made so rashly!” — Thus saying, he drew his dagger, and rushed upon the ambassadress, no doubt intending to kill her. I had no difficulty in preventing this act of passion, or in finding words to express, how much I disapproved of this unmanly transport. However so far was I from exciting his contrition that seeing me on the point of embarking without him, (such was the law of this adventure,) and finding, that I positively forbade his accompanying me, he gave way to an impulse of passion not less violent than unavailing. — “May the sea,” he exclaimed, “swallow up the gilded bark, the furbellowed monkey who is just on the point of entering it, and the unfortunate Facardin, who is now preparing to follow her.” — On hearing my name, my conductress examined me with a look of surprise, and asked me, if in truth my name was Facardin. — “Why should it not be so?” said I. However not satisfied with this answer, she addressed herself to my secretary, who was still weeping by the water's edge. — “Venerable Jessamin!” said she, “tell me the truth; is your master really called Facardin?” — Hoping, that this would be of service to me, he called Heaven to witness, that such was my real name. — “Then let me away without loss of time,” said she, “since I possess the invincible Facardin; but if this stranger is really he, what is become of the other half of him?” — Not understanding this question, I did not attempt to answer it. The gilded bark made its way with incredible swiftness, and soon losing sight of that shore, on which the inconsolable Jessamin was still venting his lamentations, a quarter of an hour landed us upon another. This was an immense rock, which rose in the midst of the sea. It appeared to be, transparent, and as soon as we disembarked, I perceived, that it was entirely composed of Chrystal. A female, more advanced in years, more splendid in dress, and more frightful in feature than my conductress, came in all haste to receive us. — “Take courage!” cried the nymph of the bark, as soon as the new-comer was within hearing; "I bring what our charming mistress has sought for so long in vain. This is the great Facardin!!!” — - “The great devil!” answered the other; “why, you must be mad, Harpiana, to mistake this shrimp for the invincible Facardin! But no matter. We shall soon see of what stuff this daring youth is composed; and as he seems likely to fail in the very preliminaries, we shall at least have the comfort of seeing him flayed, while they burn the unfortunate Chrystallina! Has he taken the oath?” — — “He has," answered the first scarecrow, “and so readily, that I am almost sorry for his, fate.” — — “Disarm him then,” rejoined the other, “while I announce his arrival to our charming Mistress.” — — “Softly," said I; “a moment's patience, if you please. Miss Monster; let me inform you, that if you pronounce the word, "disarm,* a second time, I shall whip both your ugly heads from off your shoulders." — Thus saying, I displayed my sword: they seemed not a little confounded at a proceeding so unexpected. — "Conduct me," I continued, "immediately to this lady, whom I have sworn to protect, in order that without loss of time I may deliver her from a danger, which appears to be so pressing. Truly, it would be extremely well-timed to give away my arms, when I come here for the sole purpose of fighting!" — — “Flower of chivalry!” said she, who had come to receive us, “do as we re- quest, since resistance will be vain. Give up your arms, and I swear to you by the prophet Ali, the original inventor of green turbans, that if you meet a single enemy with arms, yours shall be restored to you.” — I suffered myself to be prevailed upon; and retaining only my sword, which nothing could induce me to relinquish, I followed, wherever these damsels chose to lead me. In my way I observed a number of persons, the singularity of whose appearance surprized me not a little: they were men in female dresses, who being each provided with a spindle and distaff, were spinning with great application, as we past along. I inquired the meaning of this hu- miliating masquerade. I was answered, that I was unlucky in not being permitted to increase their number 3 that all these persons bad been adventurers like myself, who having taken the same oath, preferred passing their lives in this degrading situation to engaging in the enterprise at the risque of being flayed, if they failed to accomplish it; but that no choice was left for him who should present himself on the last day of the year (that space of time being allotted for the trial) except to attempt the deliverance of the lady, or be flayed without further delay. — “May I ask,” said I, “the nature of this perilous exploit?” — — “Our lovely Mistress will inform you,” answered one of my guides, " as soon as you are presented to her.” — It would have been difficult to walk, and indeed to keep one's feet on an island of chrystal, if the roads had not been strown with diamond dust. It was already night; nor should I have been able to distinguish the several objects which presented themselves, had not the rock been hollowed out with much labour in various places, where orange-trees were introduced, from whose branches large chrystal chandeliers and a profusion of burning lamps depended; this made the whole bland as bright, as if it had been day. We were situated directly under the torrid zone, scarcely four degrees removed from the equinoctial line. The sun during the day had darted his rays full upon this immense mass of crystal; the air was considerably heated, and not a breath of wind was stirring after twilight. Consequently, I was almost suffocated with heat by the time, that I reached the other end of the rock. On the brink of it I perceived a square pavilion, in which both my guides advised me to take some repose. I found there all sorts of refreshment, and hastened to enjoy that of bathing at the request of my attendants, who assisted me to undress, but who failed in persuading me to commit my sabre to their care, as I scrupled not to do, my garments. In vain did they exert their lungs in assuring me, that nobody in this world ever bathed sword in hand. All their remonstrance’s proved fruitless; I not only entered the bath, but came out of it in this warlike posture. A magnificent fight-gown was immediately thrown over my shoulders; and while I eat of what was set before me and appeased my thirst with cool and delicious wines, my clothes were carried off by my conductresses. The day broke. After demanding my clothes without success, I was desired to jet forward, and also was entreated once more to Iay aside my clumsy ill-looking scimitar, which would be totally useless in the business, for which I was preparing. — “Pry’ thee,” said I, “talk no more about my scimitar. As it is, I want only a close cap, a distaff instead of a sword, and a jacket and petticoat, to be drest like those wretches, whom I saw in my way hither!” - Finding me deaf to all entreaties respecting the sword, of which they were so anxious to deprive me, they conducted me without more delay to a bridge, which connected the crystal rock with the most delightful meadow, that I ever beheld. Here the two ladies left me. When I had crossed the bridge, two little negroes, even more deformed than those who had managed the bark, closed behind me a brazen barrier, and with a low bow demanded my sword. I answered that this request being particularly disagreeable to me, if they mentioned it again, I should be under the necessity of cleaving them from the head to the navel. This threat put them in such terror, that away they ran over the meadow like two black kids. I followed them without hurrying myself, till I came near a palace, which could not well avoid being transparent, for the walls were formed of the clearest and most beautiful plate glass, that the world ever produced. Near this palace was raised by means of golden pegs and cords of purple a magnificent pavilion. I have since heard, that it belonged formerly to the unfortunate Darius, of whom I have the honor to be a lineal descendant. In this tent, which was open in the front, I perceived a bed, if possible, more' rich and elegant than that, which now contains the charms of the divine Scheherazade. These objects would not have given the most distant idea of a perilous adventure, had they not been placed in a very disagreeable neigh-bourhood: for to the right of the transparent palace there was erected a pile of wood evidently intended to burn some criminal; and on the left I observed a kind of altar, the four corners of which were provided with iron rings for the purpose of fastening the victim, and with sacrificial knives for the purpose of cutting his throat. Though I never could even form an idea what it was to be afraid, I confess, a little kind of inquietude passed through my head like a vapor, when I remembered, what I had heard respecting the crystal rock. However, no person being in the tent, though the bed seeped prepared for somebody, I approached the little palace, and here the first light was thrown upon the singular adventure in which I was engaged. Chance had conducted me to the bathing room. To enter it would have been unnecessary, since I could distinguish perfectly well through the walls, what was passing within, four negresses, more dingy, more flat-nosed, and less dressed, than any to be found in the heart of Guinea, surrounded a marble bason, in which according to all appearances their mistress was waiting for my arrival to begin the adventure. As soon as they perceived me, these ladies in waiting ranged themselves in a line; and immediate the admirable Chrystallina stepped out of the water with as few clothes on, as it was possible to have without being stark naked. She remained in the midst of these four ugly old toads a considerable time, before they could find anything with which to cover her. This piece of art did not escape me; but though I conceived, that her complexion must be seen to great advantage while contrasted with the horrible figures around her, I own I was much struck with the dazzling whiteness of her skin; and I looked with contempt upon the perils of the enterprise while I reflected, that this uncommon beauty would certainly feel some gratitude for the service, which I hoped shortly to render her. While such were my reflections, the lady and her attendants disappeared, I know not how. In a few moments after one of the Negresses came to say, that her mistress, the heavenly Chrystallina, that divinity whom I had just been so fortunate as to see bathing, waited for me in her apartment, where she was just gone to bed, and hoped, that I would make haste to preserve her life by my politeness and generosity. Scarcely could I believe, that this message at once so flattering and so free, was not sent for the purpose of making a jest of me. — “The adventure may end as it pleases,” said I to myself, “provided it begins, as this obliging ambassadress gives me hopes that it will.” - I followed her with great eagerness, and on her part she lost no time, I guessed, that she was leading me to the tent of Darius, and no sooner had I entered, than it was surrounded by a troop of soldiers completely armed. The nymph Chrystallina desired me to sit down for a moment at her bed's head, and being obeyed, she next rang a golden bell. Immediately an old man appeared, whose beard was at least three feet longer than my secretary's: in his left hand he held a scythe, and in his right a small clock, having placed which on the other side of the bed, he retired. To him succeeded two figures still more extraordinary. The first was a sort of high-priest, respectable from his habit, but of an aspect the most ferocious: among his sacred ornaments was included a great butcher's knife, which was stuck in his girdle, and his beard was even longer than the one, which I had just seen. The other was a blacksmith, at least so I supposed from his having a hammer, a file, and a bag of nails; besides this he held a brazen hoop, on which was strung a variety of rings of different sorts: this hoop he fastened to an iron staple, which was fastened to the floor by a broad plate of gold. The lady, from whom this mummery had drawn my attention, now desired me to make the first effort towards her deliverance by bringing her one of those rings: that done, the adventure would be accomplished, and I should remain sole master of her person and her treasures. These words made me examine her again; but she was now too close for me to be as much charmed with her, as I had been at first sight. In spite of the art which she had used to conceal her beauty's decay, she seemed to be much gone by. I suppose, she thought, that the suspicion of her being painted occasioned my surprise, for in order to shew me that she was not, she immediately took great pains to display her arms and bosom. This convinced me beyond a doubt, that she was daubed from head to foot, and she now disgusted me as much, as she had enchanted me on her first appearance. However, as I had promised to undertake this adventure, and as all she wanted was one of these rings, I advanced towards the brazen hoop, on which they were strung. — “Hold, my little friend,” said the long-bearded archbishop, who now perceived, that I was armed; “Hold!” said he in Arabic; “who taught you to appear sword in hand in a lady's bed-chamber? Down on your knees, young man, and give me that useless weapon without delay.” — I cannot describe, magnanimous Emperor, the fury, which I felt at hearing this piece of insolence. However, I strove to repress it, lest I should betray myself into some impropriety. — “Mr. Parson!” said I, “what you have just said, has been dinned into my ears by all the rabble of this place; and I now assure you, that if such another speech comes out of that bush, which covers your face, I shall strike off your head, and convert it into a scrubbing-brush!” – In finishing this compliment I made my sword whistle twice or thrice about his ears. I soon perceived that as all these islanders made the same request, my answer produced the same effect upon every one of them; for after ducking several times under my sword, my friend the high-priest took to his heels, and the blacksmith did not stay long behind him. No sooner were they departed, than I hastened to end the adventure by bringing a ring to the fairy Chrystallina, for I supposed, that I might have one for the trouble of talking. But though I possess more strength than the gods bestow upon many, it was in vain, that I exerted it, and tried each ring separately; not one could I move. Piqued at a resistance which I did not expect, I redoubled my efforts, but with no better success. At length recollecting Alexander's method of dividing the Gordian knot, I was going to procure one of the blacksmith's files, when the nymph desired me to resume my place near her. — "It is not on exertions of this nature," said she, when I had obeyed her, "that my safety, and also your own depend. It is evident, that as you now employ it, no strength can obtain for the one of these rings; however, there is a way of disengaging them with as much ease, as if the brazen hoop were open. Take breath, while I explain it to you, and in the meanwhile examine with attention the furniture of this tent." — I threw my eyes round, and perceived besides the clock and the brazen hoop, a chrystal wardrobe, and two spinning-wheels. The lady perceiving, that I was ready to hear her, addressed me in the following manner: History of CHRYSTALLINA. Nature bestowed on me those sentiments of prudence and virtue, which in others are merely the effects of education; but with them I also possessed a degree of curiosity, which I never could succeed in repressing. My mother, who wished to preserve me in all the purity of original innocence, suffered nothing male to approach our dwelling. In a short time my curiosity had no other object than the sight of a creature, of whom I only knew the name. In vain was that creature described to me as a horrible monster, who would devour me the moment that I met his eyes. My curiosity daily grew more urgent, and at twelve years old, it was so violent, that I resolved to run away, and see a man, cost what it might. Accordingly, one night when the family was buried in sleep, I dropped from my window into the garden, of which I next scaled the wall. I jumped down on the other side at the risque of my life; and all this trouble did I take in hopes of finding an animal, whom I expected to devour me! I ran like a mad thing across the plains, trembling lest I should be pursued and brought back; nor was it till my security was certain, that I sat down under a bush to rest myself, and wait for day. Under this same bush, a young pilgrim, whom the night had surprised had abo taken shelter. This I did not discover, till the dawn permitted me to distinguish the surrounding objects. He woke at the same time with me, and showed no less surprise, then I did on finding himself near me. In spite of my curiosity I was then so uninformed, that I took him for a girl of my own age, whom I conjectured to be a foreigner from the difference of her head-dress, and strange cut of her clothes: as to features, I thought (though I was quite as handsome then as I am now) that the stranger's: face was even handsomer than my own. For some time we examined each other in silence. — “Amiable stranger!” said he at length, “if you understand my language, deign to inform me, where I can find a woman. My father, who inhabits a desert abounding with wild beasts, and who has bred me to the chase from my childhood, permits my engaging bears, :wolves, tigers, and wild boars; but he forbids my trying my strength against that most dangerous of animals, the woman, for he assures me, that nothing can defend me against the poison, which it carries about it. I begged him to tell me how this creature is made, in order that I may avoid it, but he would pot oblige me: I then requested, that I might have a young one brought up tame in the house, but this also was denied me. At length his repeated refusals augmenting my inclination to see one of these dragons, about a month ago I escaped from my father, and have ever since been wandering through the most gloomy woods and frightful deserts in hopes of finding this animal. My search has as yet been fruitless: but as your dress declares you to be a foreigner, should there be any women in your country, be so good as to tell me, how I may get a sight of one.” — — "And are not you one yourself?" said I, much surprised. — — "No truly!" answered he; "so you need not be afraid of me; and even should one happen to pass this way, my bow and arrows will be sufficient to protect us." — — “But if you are not a woman,” said I, “what are you?” — — “A man like yourself,” answered he. — In short, Sir Knight, after much surprise and many questions on both sides, our alarm was dissipated; we found what we had been seeking, and without my being devoured, or his being poisoned, our curiosity was satisfied. This discovery pleased us so much, and we thought the deceit of our parents such an affront to our understandings, that we resolved to return to them no more. We concealed ourselves for some time in the very depth of the forest, persuaded, that a strict inquiry would be made after us. We knew no other fear than that of being separated; and I submitted without difficulty during the two or three first days to subsist on the produce of my companion's chase, and to have no other retreat for the night, than a tree or a cavern. But my curiosity was not extinguished; it revived in my solitude, and I grew tired of my situation. I fancied that my new acquaintance was not the only man in the world; that though he was more beautiful than the day, the world might possibly furnish somebody even more to my taste; and this idea having once got into my head, I took care to ease my heart of it. Accordingly I proposed to my companion, that we should leave the wood, and see a little what was going on elsewhere. He desired no better, and we proceeded together, till we arrived at the sea-shore. Neither of us had ever seen that immense element. You must certainly know, that it is a very striking object when beheld for the first time, and we were both of us occupied in admiring it, when suddenly its surface was disturbed by a swell, which seemed to extend itself further than our eyes could reach. At length a dark vapor ascended; which at first raising itself in the air, grew thicker as it fell again, and forming a cloud was driven by a strong gust of wind to the place, where we were standing. It wrapped itself round me like a cloak, and then hurried me away with it in spite of my lover’s cries, whom I was compelled to leave behind. I perceived, that I was borne along with great rapidity, but this gave me not the least uneasiness. I am naturally courageous, and was only angry with the fog, which, I doubted not, prevented me from, seeing many things worthy my curiosity. Suddenly it dispersed; the sea opened, and I was swallowed up without suffering the least inconvenience. I now found myself in a spacious grotto ornamented with that infinite variety of shells which the sea produces, and enriched with enormous pearls, as well as every sort of coral which it conceals within its bosom. Before I could look about me, and recover from my surprise I saw the faithful Harpiana near me, the same person who brought you in the gilded bark from the shores of Florispahan to the crystal island. She was dressed much after the fashion of the attendants of Thetis; that is to say, she was hardly dress at all. This by no means set her off to advantage, for at that time she was if possible uglier, than she is now. She informed me with a low courtesy, that I was welcome to an empire, whose sovereign had commissioned her to show me its wonders, and afterwards to conduct me where my arrival was anxiously expected. Having said this, she led me to a long gallery of crystal, whose roof was supported by two rows of columns covered with coral-branches and mother-of-pearl. When we had traversed it, my conductress inquired, whether before I ascended, I chose to see the gallery of shipwrecks. Perceiving that I did not understand her, she informed me, that we were then standing under the Red Sea; and that this sea being the channel, through which by continual navigation the treasures of India were conveyed to the other parts of the globe, it frequently happened, that such as had enriched themselves by long labors, carried the fruit of them to the bottom of the sea, where the - different presents made by tempests to the most greedy of elements, were carefully collected, and arranged with order in a particular apartment. I, who never could deny any thing to my curiosity, eagerly accepted this proposal. We now entered a room, where heaps of gold, silver, and precious stones met my eyes on all sides: this saloon was so large, that I could not conceive how the whole earth had contrived to furnish the immense wealth, which filled it. Having admired this magazine for some time, I was conducted into another still more gratifying to my curiosity. This was a chamber less wide but much longer than the first. On one side were statues of gold, silver, bronze, and marble, with furniture of all kinds, and arms of every fashion, either valuable for their quality, or exquisite workmanship. On the other side of this saloon stood a row of wardrobes, over each of which were the portraits of a man and a woman, with an inscription underneath. The dresses and ornaments of these portraits were all of different countries. I bestowed so much time upon the first, that the nymph Harpiana informed me, that her master’s impatience to see me elsewhere, would not admit of my making, so long a stay, as would be necessary for my examining the rest. She added, that in each wardrobe were the garments of those, whose portraits, were on the outside; that they were all illustrious persons of both sexes, who had perished by shipwreck; and that likenesses had been taken of the most distinguished, some having been restored to life, and others painted after their death. — “For example,” said she, “two and twenty years have passed, since I was drowned in company with the Sultana Fatinia, the Grand Signor's favorite, who was carrying presents to Mecca. What followed? She was reanimated on account of her uncommon beauty, and I had the same good luck, in order that I might wait upon her. The Lord of this island loved her passionately, but all his power and skill could not long preserve her from the grasp of death; at the end of six months she was carried off by the small-pox, the only malady, ever which my master has no power. That is her portrait,” added she, “and her clothes are in the same wardrobe.” — She opened it, and showed them to me; nothing could be more splendid and elegant. While I examined them, she considered me with no less attention. - “It is the very thing!" said she; “your dress is unworthy of your person, and the Sultana's will be much more suitable. One would think, they were made for you; I have already measured you with my eye, and on these points I never am mistaken.” - The proposal was accepted. No sooner way i dressed, than my lady in waiting thought me so lovely, that she pressed me to hasten to take command of the empire, of which I was soon to be mistress, and with which I could not fail to be enchanted. — “You will there see the genius of Genii," continued she, "and will see him at your feet." — — “Shah’t I see a man too?” interrupted I. — This question surprised her a little; but before she could reply, my demand was answered by the appearance of the personage whom she had mentioned, this genius of Genii himself in his own person. Impatient to examine his new acquisition, be had transported himself (though how I know not) to the place where we were, instead of waiting for us above, as his dignity required. His looks surprised without alarming me; though his make was very different from the pilgrim's, whom I had found under the bush, I had not the least doubt of his being a man. It is true, the other was much handsomer, but then the other was not half so large. Reflecting therefore in my own mind, that man, of whom I had heard such terrible things, was an animal in his kind so excellent, I concluded, that the more there was of him, the better he must be: this idea induced me, the first compliments being over, to accept the offers of the Genius, so ignorant was I at that time, that it was necessary to preserve appearances. This ceremony, the only one used in our marriage, being over, he gave me his hand (or rather his paw, for it was covered with long hair to the very tip of his fingers), and aided me in ascending a magnificent staircase. We stop not, till we found ourselves on the same crystal rock, which you traversed in your way hither. Thence I was conducted to this island, and our marriage was celebrated in this pavilion. I was soon disgusted with my new bargain, for the Genii are in general a very whimsical, cruel, ill-made sort of people, and above all are abominably addicted to witchcraft. Though my spouse was naturally fickle, to me he was so eternally faithful and so in support-ably fond that I was ready to die of vexation. To this constancy he united an extravagant degree of jealousy, though of a kind quite peculiar to himself: he wished everybody to admire me; but it made him violently angry, if he suspected tne of inspiring any more tender sentiments than admiration. He looked on me as a treasure, of which he was resolved to be the sole possessor; but he by no means chose to be the only person, who could estimate that treasure's real value. I passed my time very disagreeably with this wretch, whose caprices constrained and whose fondness disgusted me. Harpiana was my only consolation. She warned me to conceal an aversion, which her master and mine (dell as, he was) might at length discover; and she advised me by redoubled complaisance to persuade him, that I was distractedly in love with him, both on account of his personal and mental accomplishments; by which means I should find it an easy task to dupe him, whenever I found a proper opportunity. I took her advice; and I soon established myself so perfectly in the confidence of the Genius my spouse, that by degrees I became the mistress of his dearest secrets. Among other things, he informed me, that there were only three enchanters in the whole universe, whose power was equal to his own; that all three were his inveterate enemies ; that each of them possessed a magic spinning-wheel, which in order to render them his slaves, it was necessary to put into the hands of the three most beautiful princesses in the world; and that as soon as these beauties should have spun long enough to make a cord able to reach from the top of the loftiest mountain to the surface of the sea, he should attain the utmost summit of his wishes. But till this desirable event could be accomplished, he was in danger of losing the talisman, in which consisted the whole power of his enchantments. How- ever, he added, this talisman was a mystery so well concealed, that there did not exist a human being, who had the most distant suspicion of its nature. He had no sooner said this, than I was dying to know, in what this talisman consisted; and I flattered him so adroitly, and timed my caresses so well, that at length I became possessed of a secret, which till then he had concealed with the greatest caution from every one. From the little toe of one of his feet he suddenly displayed a monstrous and terrific nail, or rather claw, which he had the power of hiding at will, after the manner of lions. He then informed me, that so long as this nail remained attached to his person, so long was he invincible; and that even in case of its being separated, it would be easy for him to rejoin it, and thus preserve his power undiminished, unless before he could produce it, some one should swallow the whole separated limb down to the nail in question. He told me besides, (for he was disposed to tell me everything, so perfectly was he fascinated by my caresses,) that he had contrived to insinuate himself so artfully into the society of the possessors of these important spinning-wheels, that two of them were already the reward of his exertions; but that these were of little use, unless he could gain possession of the third, which of all the three was the point most difficult to compass. Upon receiving this mark of confidence I displayed such unbounded gratitude, that my husband knew not by what means to express to me his delight and satisfaction sufficiently. — Perceiving that the sky was overcast, and that the winds were beginning to whistle, he transported me to the summit of the crystal-rock, in order that I might enjoy the entertainment of some ship- wreck or other, which (he doubted not} would be the fruits of the approaching storm. He told me, that it was from the top of this rock, that he discovered me for the first time, and caused his spirits to carry me off from the shores of the ocean. He then put into my hand a telescope, not so long as my finger, and yet so miraculously powered that I could make out the most diminutive objects as distinctly, as if they had been close to my feet. I had no sooner placed the instrument to my eye, than I beheld; a vessel in the open sea, the whole crew of which seemed to be already in extreme terror at; the storm which threatened them, a single knight excepted. The face of this stranger was to the full as beautiful as that, of my little pilgrim, and his size was almost as advantageous as that of my great booby, the Genius. Suddenly, the storm became so violent that the vessel was swallowed up by the waves, whose fury conspired with the raging of the winds. Not a man of the whole crew escaped, except that stranger, who had already fixed my observation, and who still disputed his life against the assaults of the hostile billows with efforts almost incredible. The degree of interest and compassion, with which this sight inspired me, was such, that I was almost out of my senses. The Genius thought that my transports were occasioned by the excessive delight, which I received from this species of entertainment and was the better pleased with me. He told me, that what I had seen was nothing, and that he would furnish me with a much superior kind of amusement: with this assurance, he placed me in a small car upon wheels, taking his seat beside me. It was not without experiencing some uneasy sensations, that I felt this machine put itself in motion, and precipitate us from a place, which I fancied to be the loftiest upon earth, into an abyss whose depth I trembled to measure. However, I had not time for many reflections: In an instant I found myself in the crystal-gallery; we had entered it at the same place, by which I penetrated into it on my first arrival. From this gallery we could see distinctly every thing which passed, as far as the surface of the sea; that is, when the sea is calm, for at that time it was too much agitated to permit my distinguishing any thing. Some time after, we were informed, that the tempest had produced nothing but a small bark, ten or twelve mariners, some naval stores, and a horse of value. The Genius my spouse having cast his eyes on these poor wretches, gave it as his opinion, that such sorry knaves were not worth the trouble of re-animating; he then begged my pardon for having given me an amusement so little worthy my attention; and to recompense me for my trouble in coming so far for it, he suffered me to examine that magazine at leisure, on which at my first visit I had only been allowed time to cist a passing glance. — This was an employment exactly suited to my natural curiosity; and after examining the portraits and various habits of those, whose spoils were deposited in the crystal wardrobes, I found infinite entertainment in perusing the histories of their owners. Charmed with the attention with which I examined these different reliques, the Genius would gladly have multiplied his treasures and his curiosities, solely for the purpose of furnishing me with amusement; for to say the truth, though he was immoderately jealous, he was by no means disobliging. On the contrary, you could not have found a Genius in the whole world more easy to live with, except when the tender passion was concerned. He left me in the magazine, the faithful Harpiana being commissioned to explain to me such points, as would otherwise have been unintelligible. I was gratified by this permission to prolong my examination of the wardrobes and their contents, for it was seldom, that be would trust me put of his sight; and when he did leave me for a few minutes to myself, it was only for the purpose of preparing for me some entertainment or other, which sometimes astonished, but never was able to please me. I cannot tell you, how ardently I wished, that the sea would bring to us dead or alive that unfortunate stranger, who alone had survived for a few minutes the shipwreck, in which his companions had perished. I had the greatest desire to take a nearer view of a man, who even at such a distance had appeared so charming; for I have already told you, to what an excess I am governed by curiosity! However, it was in vain, that I raised my eyes every moment to the surface of the waters. The calm, which now smoothed them, still offered nothing interesting to my sight; and my husband’s messengers, who examined every part of the surrounding abysses, returned without discovering more, than the miserable remains of the shipwrecked vessel. The entertainment, prepared for me by the Genius, detained us in the crystal gallery the whole of that night. The next day, we amused ourselves with fishing for dolphins on the coast of the crystal-island. Nothing can be more diverting than this mode of fishing. A band of excellent musicians, (perhaps the best to be found in the universe, as well in point of voice as instruments) was on board the vessel, by which you. Sir Knight, were conveyed hither. As soon as it reached the open sea, the music struck up in perfect harmony. The dolphins, who of the whole fishy tribe have the most curiosity, came flocking from all quarters round the glittering bark, in order that they might have a nearer view of it; and as they have a still more decided taste for music than even for shows, they followed the concert, in profound, silence, without perceiving (so attentive were they to the sweet sounds) that the bark insensibly conducted them into a long chain of nets, which lined the whole extent of the shore. However, this adventure did not produce any very bad consequences to them: it only cost a few of the most beautiful their liberty. The Genius ordered them- to be deposited in some superb reservoirs, where he amused himself with superintending the education of these illustrious fish. When the bark returned for the third time with its capture, one of the fishermen came to inform us, that in this last hawl he really believed, that they had caught the king of the dolphins; so heavy were their nets, and so brilliant were the variegated scales, which they saw sparkling through the water. — But what was my surprise, when instead of this magnificent fish which we expected, I saw enveloped in the nets the very same stranger, whose composure during the tempest, and whose courageous exertions afterwards, I had witnessed with such admiration: the armour, in which he was arrayed, was enameled with gold, and azure, and ornamented with an infinite number of precious stones of all kinds and colors. The Genius my husband, who knew nothing about generosity, immediately, ordered the fishermen to despoil him of his brilliant arms, and then cast him back again into the sea. — I looked round for my faithful Harpiana to implore her by looks, that she would find some means of evading the execution of this command: but she was not to be seen, and I was on the point of interfering myself, when we were informed, that the stranger still possessed some remains of fife. Upon this, the Genius, who wished to learn his history, in order that it might be engraved upon the wardrobe in which his spoils were to be deposited, ordered his attendants to assist in recovering him. — To rescue his life was to preserve mine, so warmly did compassion interest me in his behalf. The succor, which was given him, proved so efficacious, that he soon opened his eyes, recovered his spirits, and was upon his legs in less than an hour. The sight of the Genius appeared to surprise, but not to alarm him. He easily comprehended, that every thing, which he saw in these enchanted regions, belonged to this extraordinary figure. He cast his eyes upon me, but instantly turned them away again, aware, that both of us were in the power of one, who was near enough to observe all his actions: what effect this single look produced upon the stranger, I cannot pretend to say; but as to myself, it did my business effectually! He now returned my husband thanks for the assistance, which he had just received, in a manner, which without having any thing degrading or servile, was full of gratitude and insinuation. It quite softened the Genius. For my part, this compliment appeared to me so ingenious, that I almost fainted away through admiration. The stranger now proceeded (without giving us time to question him) to inform us, that his desire to achieve so famous an undertaking, had induced him to embark at the port of Florispahan, for the purpose of visiting the Court of Mousselina the Serious; less indeed from any inclination excited by her reputed beauty, than on account of the glory to be acquired in an adventure so perilous: that on the fourth day of his voyage a dreadful tempest had destroyed his vessel and all his attendants, without his being able to comprehend by what means he had been brought near enough to these hospitable shores, to receive assistance; and finally, that he should feel but little regret at having teen shipwrecked, since this trifling accident had been the means of his reaching the dominions of the most magnificent and best-made sovereign in the universe, if it were not that he saw a woman in his company, of all creatures upon earth' the one, for which he had the greatest antipathy. This speech, aided by the stranger's agreeable manners, could not fail to be well received by my Genius, for the brute was no less greedy of flattery, than subject to alousy; and from that moment he took ich delight in the stranger's conversation, lat he could not exist without him. On le other hand, the stranger affected to shun le on all occasions; nay, when the Genius who seldom quitted me) desired him to pin our party, he always turned his back towards me, and during the whole time hat he remained with us, never addressed to me a single syllable of his conversation. This behavior made me quite desperate; or the more that such marked unpoliteness proved that he detested me; the more desirous was I of pleasing him. The Genius vas ready to die with laughing, when he law the constraint, which his guest seemed to suffer in my presence. He sometimes rated birn severely for his aversion to a sex, which makes the whole happiness of mankind, and repeated, till he was hoarse, the assurance, that if the knight would but once look me full in the face, he was persuaded, that his aversion would be overcome. The very idea was sufficient to make the stranger run away from the place where I was, as if something most horrible had been proposed to him» At last, so much importunity was used with him, that be consented to look at me once, on condition, that he should never be asked second time. Nor did I neglect to make a great many objections; as well to mark to the stranger, how much his conduct had displeased me, as to impose upon my husband by the appearance of extreme delicacy: so that the Genius was obliged to hold my head forcibly between both his hands, to prevent my avoiding the glances of his favorite. Oh! If I had avoided them, how much I should have lost! While my jolter-head of a Genius labored with both his body and soul to give his friend a fair look at his wife’s charms, the eyes of the charming stranger were doing their duty: they assured me, that he was dying for love of me, and that all these marks of antipathy were assumed. This first scene over, its inventor exultingly enquired, what effect the sight of me had produced upon his guest? — “An effect so disagreeable,” answered he, “that if it were to happen frequently, I should utterly lose my senses! I even doubt, whether in the violence of my delirium, the goddess, your wife, would herself be secure against my transports!” — I thought I understood the meaning of these threats, and from that moment I felt the greatest inclination to see myself the object of one of these frantic fits; and all this through pure curiosity! The Genius, however, was exceedingly surprised to find, that the sensibility of the stranger's heart, instead of yielding on this trial, had only been converted into frenzy. He told him, that he was resolved to carry the point; that he would prove to him, that a woman like me was not a person to be despised; and that since the charm of my face had failed to produce the expected effect, those of my whole person, from head to foot must be called in to their assistance. Was it possible, Sir Knight, for a jealous husband to carry his extravagance further? Our charming guest appeared to change I color at this declaration, and requested permission to depart that instant, since he preferred leaving the island, rather than consent to give proofs of his complaisance so extremely disagreeable. The better to deceive him, the stupid Genius gave him a promise, that in future he should be let alone, and that no further mention should be made of me and my charms, since he was so horror-struck at a proposal, which he would not have made to any other man in the universe. — But all these assurances (as I said before) were only made for the purpose of deceiving his friend the more artfully; and this was the plan, which he adopted. He caused a cabinet of crystal to be made, exactly similar to that which you see yonder. He placed it in the magazine of shipwrecks among the others, after covering it with a curtain of green taffety embroidered with gold. This done, he disclosed his plan to me, which was to shut me up stark naked in the cabinet; but for fear of accidents he took care, that no one but himself should be able to let me out. I was ready to die with desire to communicate this fine project to the stranger; but I never could contrive it, so eternally was I teased by the presence of my everlasting Genius. But as the stranger had more wit and penetration than all the strangers in the world put together, I have no doubt, but he guessed something of this premeditated surprise, and you will soon see the consequences. Every y thing being prepared for this new scene, the Genius, in order to bring it about die more naturally, thought proper to ask his illustrious guest, whether according to the usage of other knight errants, he had not provided himself with armor previous to his setting out on his expedition. The other replied, that he well remembered being completely accoutered on the day of his shipwreck; but he was ignorant who had since become of his arms, his sword only excepted, which those, who four him, had kindly left in his possession. — “Well then!” said the Genius; “tomorrow I will show you the only place the island, which you have not yet set since your arrival here. Perhaps, this play may afford you some news of your armor at any rate, you will see something or other well deserving your attention. I will leaf you alone there, lest my presence shoe oblige you to hurry over the examination many rarities, which ought to be revised leisure; and I would lay a wager that y never saw anything more curious, than who is contained in the glass cases, which yet will find ornamented with portraits, a inscribed with the names of those who they represent.” - — “And I would lay a wager,” replied to stranger, “that there is not among those names a name half so curious as is own.” - - “And pray then,” “enquired the Genius, “what makes this name of yours to curious?” — - “Its novelty,” he answered; “I am called Facardin, and I do not believe, there is another person of that name to be found on the universe." — — “Oh! as to that, I am quite of your opinion,” said the Genius, “but my good friend Facardin (since Facardin, is your name,) in every other respect, I am sure, that you will be quite of mine.” - The next day, my jealous spouse locked oe up with his own hands in the crystal cabinet. I was in the state which I before mentioned; and the Genius failed not to expatiate upon the astonishment, which the sight of me would give the stranger, and the amusement which I should receive in witnessing his consternation. I was quite in despair to find, that the cabinet was transparent to no purpose, since there was no possibility of unlocking it, either from within, or from without. The curtain was drawn before it; and now the Genius without of time conducted his guest into the ment, where I was inclosed, and acco to his promise immediately left him to self. In spite of my vexation at finding self shut up without any means of escape my heart palpitated with' impatience, p pally from reflecting, that while occupy examining the other glass-cases, the some Facardin might pass mine over might not think of drawing away the tain, by which I was concealed. Buy uneasiness was soon removed: he directly towards it; and without the time which my brute expected him bestow upon the survey of the rest, he away the curtain, and appeared so much med with the manner in which I was pr ed before him, that after a few unay efforts to free me in a more peaceable ma in two blows of his sword he broke fragile prison into a thousand pieces. As he did not intend to render mice wihout reward, and as my heart filled with a decent sense of gratitude, curiosity confined itself to those wonders, se knowledge had been forced upon him a so much perseverance; mine too was perfectly satisfied, that I thought, the whole it of all the pilgrims and all the Geniuses her the sun, must certainly be contained be only Facardin, whom the universe could duce. We soon arranged the characters, which it was necessary for us to play, in er to account for the demolition of the net, and we settled our proceedings for future: though this last precaution was te useless, as you will soon see. The charming stranger now took his brilliant arms from the place, in which I told , that they had been deposited: arrayed them, he seemed to be the God Mars, who, quitting the Queen of Beauty, carried way with him all the loveliness of her son. Already mentioned, that he was almost as as the Genius; but this towering stature is by no means a disadvantage, when accompanied by such admirable proportion of limbs. He now left the saloon of shipwrecks, his sword in his hand. The Genius was extremely surprised at seeing him in complete armor; but he was much more so, when after complaining bitterly of the trick which had been played him, he proceeded to tell him, that as soon as he had removed the green curtain, and seen behind it the statue of a woman without clothes, he was so much shocked, that in the first movements of his indignation he broke the niche in pieces, and was afraid, that he had done the statue some injury by a heavy blow, which he had given it with his sword. Nothing more was necessary to frighten my amorous Genius almost out of his senses, and without replying he ran to my assistance. When he arrived, he found me extended upon the floor, and apparently in a swoon. However, on seeing that I had not received any wound, his fears were tranquillized; and as soon as I did him the favor of coming to myself, he laughed ready to split his sides at the recital, which I gave of the stranger's fury, and of the terrible fright into which his brutal behavior had thrown me. However, he was by no means pleased, that his guest had not given himself sufficient time to examine the whole catalogue of my perfections, before he broke the crystal cabinet; for my husband's ruling absurdity was an anxiety to make the whole world know the value of a treasure, of which he was himself the sole possessor. I could read in his countenance the determination to bring us together again by some new stratagem: but fortune ordered things differently. From that day, the charming Facardin was not to be found, either on the island which we inhabited, nor on the crystal rock, though during a whole month both were searched for him with the greatest diligence. The vexation, which his loss occasioned me, was so violent that I was scarcely to be known for the same person. The merit of him, whose absence I regretted, was of itself sufficient to produce this effect upon me; still I fancy, that curiosity had a still greater influence; and I strove in vain to console myself for having lost the opportunity of ascertaining, whether this stranger would have been as agreeable in a second interview, as I had found him in a first. As the complaisance of my Genius was quite inexhaustible, the ennui, to which he saw me a prey, afflicted him extremely. He took it into his head that change of air would be good for me, and that in order to amuse me and restore me to my former state of health, nothing would conduce so much as travelling. I was delighted with the plan; but I was not equally well pleased with the precautions, which accompanied its execution. He caused a crystal cabinet to be made similar to that, in which I had already been enclosed; it is the same, which you see yonder. He shut me up (but for this time with my clothes on), took me upon his shoulders, and commenced his travels by traversing the bottom of the ocean. Occasionally we landed to repose ourselves, and take refreshments in the most delightful spots, which the shores afforded. On these occasions he never failed to let me out of my glass-case, and resting his head upon my lap, he generally sank into such profound sleep, that I had the greatest difficulty to rouze him, when it was time to recommence our journey. I had flattered myself at setting out, that during my travels fortune might enable me to gain some intelligence of the excellent Facardin; but on this head I obtained no kind of satisfaction: and as I was out of all patience at being of no other use in the world, than to serve this brute Of a Genius for a bolster, I called to my succor that curiosity, with which Nature has so plentifully endowed me. It suggested to me the doubt, “whether I could possibly contrive to deceive a jealous husband, who always carried me upon his back well packed up when he was awake, and who when he was sleeping, always slept upon my lap?” I answered my curiosity, “that I would immediately satisfy it, whether the thing was practicable, or not.” With this view I tried, whether I could manage to draw my knees from under his ugly head. Finding that I effected this without the least difficulty, and that I could go whither I pleased, for whole hours together without his ever stirring from the place where I had left him, I seized the very first opportunity of trying, whether I could not carry the remainder of my project into effect. I succeeded; and this appeared to me so amusing, as well from the singularity of the thing as for the gratification of my vengeance, that my curiosity (which was always fertile in novel ideas) persuaded me to persevere in these innocent trials of my skill in artifice, till I arrived at the hundredth infidelity. I guest, that I should find infinite entertainment in the different excuses and cowardly terrors of those, whom the presence of the Genius, would of course inspire with extreme alarm. I always carried with me yonder hoop, which you see loaded with rings; they belonged to the persons, who assisted me in tricking the vigilance of the Genius, and of whom there was not one, who was not heartily terrified, But above all, the two last were the most cowardly chicken-hearted knaves, that I ever met with in the course of my existence. - “Trebizonde, my good friend,” cried the Sultan, interrupting him, “what was that you said last?” — “Mighty Lord,” replied the Prince, “I said, that the virtuous Chrystallina informed me, that having carried her adventure as far as the ninty-eighth, she received the two last rings, which completed the hundred, from two poor cowardly devils, who almost expired through fright.” — — “She lied!” said the Sultan; “but go on with your history: we will discuss that point another time,” — In obedience to his Sovereign's commands the Prince of Trebizonde proceeded to state, that the Nymph of the Rock continued her narrative as follows: — “The hoop being now furnished with the complete number of rings, which I had resolved to accumulate, I grew weary of playing tricks to an animal so jealous and so stupid, and I determined to find some new entertainment for my curiosity. But Fortune, who had favored me so long, turned her back upon me, when I was least prepared. We had returned home four months and a few minutes j and I was not sorry to find myself in a prison less narrow than that, in which I was confined during my travels. The rock of crystal, the pavilion in which we are at present, and the palace of shipwrecks, were all places whose variety presented me at every turn with the most unusual charms: but above all the rest, the saloon which contained the crystal cabinets, was the most agreeable to me, on account of its recalling the recollection of the admirable Facardin. One day I had shut myself up in it with Harpiana, in order that we might talk of that regretted hero without interruption. Harpiana had never seen him; but being entirely in my interests, she was extremely anxious to obtain a sight of him, charmed with the wonders which I related, both respecting his person, and the very genteel manner, in which he conducted himself towards me. We were quite at a loss, how to obtain any intelligence of-him : for though she had an infinity of sense, and my curiosity furnished me with a thousand expedients, still we never could effect our purpose, surrounded as we were on all sides by the ocean. — “If we had but a sword,” said she, “I would go in pursuit of him myself."-— — “And why is a sword so necessary?” I inquired. - “Because,” replied Harpiana, “the golden bark is the only vessel to be found here; and this always remains motionless, except when the Genius himself touches it with his wand or when any person enters it, sword in hand. Now as we have neither the one nor the other it IS useless for us to think about the golden bark.” — I know not, what I intended to do with the rings, of which I had made such a fine collection: but it happened, that I always carried them about me, without ever thinking of examining them. One day, I took it into my head to satisfy this unlucky curiosity, and while I was thus employed, the Genius surprised me. I was extremely confused. My embarrassment appeared suspicious to my husband. He was astonished at the number of the rings, and asked me, how 1 came by them. As I observed the strange and sudden alteration of his countenance, I was thoroughly aware, that this question was dictated by the true spirit of jealousy; and as there is no animal in the whole world so ugly and so terrible, as a jealous husband who asks questions, I threw myself at his feet without delay, and requested his forgiveness of a crime, which I had not committed, in order to conceal from him the fault, of which I was really guilty. Accordingly, I confest, that I had stolen them from the cabinets, in which the spoils of persons shipwrecked were deposited. This confession augmented his suspicions; for he had himself laid all those rings aside in another place, and he was certain, that there were not above fifteen of them or twenty at most ; while on the hoop which he had taken away from me, the number amounted to a full hundred. He examined them one after another, without finding what he was in search of. However, I was so frightened after the detection of my first lie, that I scarcely knew what I said afterwards; and he at length guest so dexterously all the circumstances of my transgressions, that he pronounced my sentence upon the spot. He condemned me to be burnt alive at the end of a year, unless in the course of it I could find some adventurer, who would remove from the brazen hoop in a single night all the rings, which I had acquired during the whole of my travels. No human effort could get them off except one after another; and it was only in the same manner by which they were obtained, that they could be made to move from the places, in which before the trial was made, the Genius took care to fasten them. Such was the monster’s decree! His servants were charged to see it executed. He disappeared himself, being engaged by some undertaking, whose nature I have forgotten. Ever since, I have sought for a person, who by rendering me so slight a service, would save my life; but all those, whom the golden bark has conducted hither, have basely refused to try the adventure. I always hoped, that among those whose succors Harpiana implored without intermission, she might at length meet with the invincible Facardin. He, I am persuaded, would accomplish this adventure; but in vain have I flattered myself with these fond hopes; Fortune refuses him to my prayers, and hitherto has only conducted to this pavilion the miserable wretches, who preferred the occupation and dress, in which you saw them, for the remainder of their effeminate existence, rather than even hear of the enterprise in question, after they had seen me come out of the bath. Doubtless, you are already informed of the other conditions, and of every thing which relates to them. Time presses; you are informed of the whole affair j it is now only necessary to know your determination, in order that the clock may be set: for twelve hours only are allowed you to finish the adventure. Yet surely to judge by your appearance, to so valiant a Knight twelve hours will be more than sufficient, and I shall eternally confess myself indebted to you for my life.” — Such was the narrative of the modest Chrystallina; such was the proposal, with which she finished it, and my answer was word for word, as follows: — — “Fair lady, I promise to do all in my power to deliver, or at least to assist you. My object is to fight your enemies, not to make love to yourself. Without vanity, I may say, that I should find it as easy to finish this adventure in another way, as by the force of arms: but as glory invites me to employ my sabre, and as your beauty, all wonderful as it is, does not tempt me to display my prowess in any other manner, I shall immediately cut myself a passage through your butcher, your clock-maker, your blacksmith, your female Moors, your convenient Harpiana, her hideous companions, and the whole mob of your spinning ragga-muffins. Now then, make up your mind, whether you will accompany me, or not. If you chose to share my fortunes, I will save you from the perils, with which you are menaced, at the hazard of my life. On the other hand, if you prefer remaining here, in order that you may betray me, I give you my word of honor, that in case of my being attacked, the first head which I cut off, shall come from your shoulders.” — The lady between the sheets seemed almost frightened out of her senses at this threat. She sprang out of bed, embraced my knees, and assured me, that she desired nothing better, than to follow me through the world. However she implored me to listen to her advice, which would facilitate my enterprise. She then returned to her bed, and told me, that she was going to ring the bell at three different times: that at the first tingle, the person, whose business it was to set the clock, would not fail to make his appearance, in order to perform his office; that at the second, the locksmith, would arrive to see how many rings were already taken off from the brazen hoop; and that at the third, the sacrificer with the long-beard would come running to release me, in case I had accomplished the adventure, or (supposing me to be found unable to complete it) to deliver me over to his servants, till he had leisure to flay me himself: that these three personages were the most distinguished, the most cruel, and the most dangerous of all those, whom the Genius her husband had left to guard her and execute his orders; and that having enticed them into the pavilion one after another in the manner which she had just explained, I should be able to do with them whatever might seem to me the best to be done. — — “But still,” continued she, “though you are sufficiently convinced, that violent means cannot enable you to open the enchanted hoop, you may have some doubts, whether gentle methods would or would not be more effectual. Therefore, if you like it, you may satisfy your curiosity in this respect, before you have recourse to the other extremity.” — — “My curiosity?” said I; “Ring, ring, my Lady Chrystallina; my disposition is not quite so curious as yours.” — — “I never heard a better thing in my life!” cried the Sultan; “that is exactly what I should have said myself in your situation; for the more that women are curious, the more it behaves us Men to show, that we are exempt from such a weakness! — But pray, go on; your narrative b so entertaining, that I could pas$ all my life in listening to you. Well then! you were standing by the bed-side of the nymph of Chrystal, in your night-gown and slippers, and with your sword in your hand, when you told her to ring the bell: you see, that I forget nothing; now let us hear, what happened afterwards.” — — “Being accoutred,” resumed the Prince of Trebizonde,” exactly as your most sagacious Highness has just described, I placed myself near the door of the pavilion; but I chose such a position, that the gentlemen, whom we expected, could not possibly see me, till they should have passed the threshold. The curious fair-one now tingled her bell; the clock-maker did not fail to make his appearance, and I did not fail to chop his head off. I served the locksmith in the same manner; and I signified to the nymph by signs, that she should now summon the grand-sacrificer. In reply she raised her right hand, and talking with her fingers, she explained to me — “that the two officers, whose business I had just done for them, were appointed to enter the pavilion much about the same time to execute their several functions; that is, the one to set the clock, and the other to count the rings, as they came off the enchanted hoop. They had also the privilege of remaining in the pavilion during the whole adventure; but she gave me to understand, that it would be ridiculous to ring the bell a third time so soon, since the sacrificer could not possibly believe, that the enterprise was already accomplished, and still less that if the attempt was abandoned in despair, that he should be summoned, before there was any necessity. She therefore represented to me, “that it would be most prudent to wait three or four hours, which would allow us sufficient time to make an opening in the back part of the pavilion, through which we might escape during the obscurity of the night with less difficulty, than by the door which was always surrounded by a multitude of guards in complete armor.” Having given this advice, she let fall the hand, with which she had been discoursing. As my right-hand was employed in holding my sabre, I was obliged to make my answer with the left; but indeed I can talk as easily with the one as with the other. I replied, “that Facardin of Trebizonde was not used to make his escape, by breaking, out of a back-door, through fear of danger; that I would have nothing to do with her aforesaid opening; and that if she did not immediately ring the bell for her Jack-ketch of a Pontiff, I was determined to set out in search of him; and send him to join his two scurvy companions.” I no sooner ceased to speak; (that is to say, to move my fingers,) than hers resumed the conversation — She said, that if such was my determination, she at least conjured me to take one of the spinning-wheels in my left-hand by way of a buckler; for that the satellites of the Genius (who would infallibly oppose my passage) bore such profound veneration to these machines, that they would sacrifice their lives rather than run the risque of breaking, what they knew to be to precious to their necromantic Master. — This piece of advice was not so disagreeable, to me, as her former counsels. Accordingly I laid hold of the spinning-wheel, which was nearest; and the virtuous Chrystallina, jumping out of bed and seizing the other, implored me to set forward without waiting for the enemy's arrival; since by this means we should stand the better chance of taking them by surprise, and when they were least prepared for an attempt so desperate. I did not contradict her. We quitted the pavilion of Darius: and the astonishment of the guards, who surrounded it, was so great, that I cut down five or six, before they had time to recollect themselves. The rest betook themselves to flight, howling most horribly, and I pursued them with rather too much ardor; for the grand sacrificer (whom I happened to have left be- hind, while I, went forward to look for him) quitted the altar which he had prepared for me, and came running after me with a dozen of his attendants, each provided with a great chain for the purpose of binding me neck and heels. Chrystallina warned me of my danger by a loud exclamation, which made me turn round. No one dared to approach her, because she took care to cover herself with the awful spinning-wheel; and besides this protection, she spun with all her might and main, when she found her danger become very urgent. This was an action, which the boldest of our enemies dared not behold without prostrating themselves upon the earth; and during one of these humiliations; I took an opportunity of slicing off the head of the confounded high-priest, without respect for the length of his beard, or the sanctity of his office. This once accomplished, what followed was rather a rout, than a combat. I killed as many, as I could reach, without trifling away my time in making prisoners; and having traversed the crystal-rock without meeting with the slightest obstacle, I assisted the wife of the Genius ta enter the golden bark. I followed her into it; and no sooner was I on board, than the vessel sailed away as if it had been mad^ without asking us whither we chose to be carried. I must not conceal from your Highness, that my joy at having accomplished this adventure was so great, that till we were out at sea, I did not recollect my armor. It appeared to me quite disgraceful to leave it be- hind me by so precipitate a retreat. And being unwilling, that the Genius on his return should convert my arms into a trophy of my flight, I endeavored to steer the vessel back to the place, which we had just quitted. But the bark paid no attention to me, and in spite of all my exertions we soon reached a landing-place, where we found an abundance of good company, as you will see in the progress of my narration. I told you, that I was extremely vexed at not having been able to regain the crystal rock, in order that I might have rescued my armor: but my distress was very different, when I perceived, that the bark sailed aright towards a shore, which was covered with a multitude of people, some on horseback, some on foot, but most of them superbly armed and accoutered, I could also distinguish in the distance a number of tents and pavilions, raised in the middle of an extensive plain, and surrounded with lofty rees, whose boughs formed over them a bade, cool, thick, and delicious. These Knights, as well as the populace astonished at the sight of us, were all assembled on the margin of the sea, and employed in contemplating us with their telescopes, while they exprest increasing astonishment in proportion as we drew nearer to the shore. I was so completely out of humor at finding myself obliged to disembark in the middle of this assembly (my companion a lady a her shift, myself with a drawn sword and in my night-gown and slippers, and our whole freight consisting in a couple of spinning-wheels), that I was tempted to throw myself into the sea, rather than land in a situation so ridiculous. To land at last, however, there was no avoiding. So great was my confusion, that I was really to be pitied. I hung down my head; I dared not lift my eyes from the ground, and I knew not, where to conceal myself: but the lady was not in the least put out of countenance. She no sooner landed, than she began to put her spinning-wheel in motion; and though this action did not, inspire such extreme respect, as was the case in the Chrystal Island, nevertheless those, who had witnessed our disembarkation, did not hH to assemble round her. I expected, that our reception would have been accompanied by loud bursts, of laughter and a thousand jests and sarcasms: but finding myself mistaken, I took courage, and on raising my eyes, I was surprised to see, that all the men of distinction were accoutered in a mode to the full as ridiculous and extraordinary as myself, though in different manners. Three of those, whom I had seen on horseback, now alighted, and advanced to receive us. The sight of two of them first drew a cry of astonishment from Chrystallina, and then threw her into such fits of laughter, that she almost bunt her sides: I could not resist following her example. The Knight, who first addrest me, told me with great politeness, that I did nothing to any purpose, unless I fell to spinning with my own hands. This person was the tallest and best made man, that I ever beheld. On his head he wore a fish kettle instead of a helmet, and by way of a sword a huge spit was dangling at his left side: but the rest of his dress was brilliant with azure, gold, and gems of incalculable value. His strange dress, and the gravity, with which he delivered his remonstrance’s, would have forced a smile from a criminal upon the rack. — “I need not ask,” he continued, “whence you now come: the golden bark, - the Princess who accompanies you, and your sword still crimsoned with the blood of a terrible adversary, sufficiently assure me, that both in tvar and love you are one of the most valiant combatants in the universe, and I congratulate you on your success. But your present adventure, it is not enough to be a hero; you must also be a buffoon. To be able to make blood flow, is a great point; but it is a much greater, to be able to make faces! Let me therefore advise you to take the wheel from the hands of your companion, and favor us with a specimen of your spinning.” — I was in doubt how to take this sarcastic counsel; when my companion (as he called her) came running towards him with open arms. — “Ah!” she exclaimed, “my ever adored Facardin! Does then fortune at length relent, and restore you to the unabated impatience of my first curiosity?” — — “Chrystallina the Curious,” replied he, repulsing her caresses; “different objects suit different seasons: at present your affairs are not the point in question. What climate throughout the world is ignorant of the conditions of a charm, which this renowned warrior has broken, and what curiosity would not now at length be satisfied?” - The kind-hearted Chrystallina seemed to be somewhat mortified by this reception. However, she was not cast down. On the contrary, with equal rapture she ran to embrace the second Knight, though with no better success. He did not even honor her with a look, but repulsing her even more harshly than the other, he turned round and addrest himself to me. He was more lovely than day, and his dress was as follows. His brows were encircled with a leather band in the shape of a diadem, from which rose an innumerable quantity of streaming feathers. He wore a cuirass of polished steel, and round his waist was fastened a leather apron tolerably dirty. In one hand he held an awl, in the other a cobbler’s last, and at the end of a rope all daubed with pitch hung a shoeing horn. Just as he opened his lips to address me, the third approached to make his bow. I easily under- stood, that Chrystallina had no knowledge of this last Knight, for her curiosity furnished her with nothing to say to him: still his dress and appearance would have excited the curiosity of any other person. His stature was by no means lofty, not to say that it was extremely low. He wore a casque which imitated to perfection the head of a cock, the comb forming the crest. On each arm was a kind of buckler covered with feathers, and when these two bucklers met upon his back, you would have sworn, that they were the wings of a cock. His cuirass, also covered with similar plumes, represented the bird's stomach: a thick tuft of long feathers bending backwards, seemed to rise from his chine; each leg was armed with a gilt spur, fastened just above his ankle; and in order that nothing might be wanting to the resemblance which he wished to produce, he clapped his wing-looking bucklers three times, and imitated the crow of a cock so perfectly, that any hen in the universe would have been completely taken in. As I could not imagine the meaning of all this, I stopped the questions, which they were going to ask, by entreating them to tell me, in what part of the world we were; why so many persons thought proper to wear such different disguises; and what whim had induced these three in particular to assume their several characters. — "It is not very probable," answered the tall Facardin, "that you should be really ignorant in this respect, since to judge by your own dress, the same design must certainly have conducted, you hither. Still as we are the last arrived except yourself, it is our duty to inquire, whether you are willing to engage in this adventure, supposing that you either are or are not ignorant of its nature. If you consent, you shall be admitted into our company; otherwise, you shall be furnished with every thing necessary to enable your prosecuting your journey elsewhere." — I replied, that I desired no better, than to signalize myself in any adventure whatever; and I gave them my promise to make one among them. — “In that case,” said the Knight, who was decorated with the shoeing horn, "it belongs to me, as being the last comer, to receive you, conduct you, and instruct you, as to what is going on in this quarter. I shall begin by making known to you the first of those adventures, which guided myself hither; but with your permission I will defer my narrative, till you shall have rested and refreshed yourself a little in one of the pavilions, which you may perceive beneath yonder trees. Few people are ignorant of the enchantment of the Chrystal Rock: you have finished the adventure of the brazen hoofs by delivering the gentle-woman who stands near you. Come then; and refresh yourself after your fatigues; and while the lady spins beside you, I will tell her an anecdote or two respecting the Genius her husband, which will astonish her not a little.” — Having made this compliment, the three Knights called for their horses, and ordered one munificently caparisoned to be brought for me: the cock was on horseback; the first; and as soon as he was mounted, he began to clap his wings, and to crow with all his might and main. When I saw such a figure on horseback, I thought, that I should have expired with laughing: for his steed, frightened put of his wits by these unexpected proceedings, kicked, and jumped, and frisked, and made such a clattering, that the nymph Chrystallina (who, according to the custom of the place, had been placed on a pillion behind me) laughed herself into, so violent a fit of the vapors, that we had the greatest difficulty in bringing her to herself. — “Fair Lady,” said the cock, as soon as she was recovered, “I am extremely flattered by your approbation: but still when we come to the point, I am terribly afraid of failing. As for you, valiant stranger,” he continued, addressing himself to me, “I would advise you as a friend to take the wheel from this lady, and spin away as usual.” — — “As usual?” I exclaimed; “may I be called a traitor and a scoundrel, if ever I spun a thread in the whole course of my life!” — — “Nay, it does not signify!” replied he, who was to be my master of the ceremonies, and who wore the leather apron; “only it is as well to practice before-hand.” - This said, he gave orders, that the rest of my equipage should be brought after me (meaning the other spinning-wheel), and that the golden bark should be conducted to the mouth of the river, on whose banks the pavilions were pitched. As soon as we were in motion, the strangers and myself began to examine each other again from head to foot. I had already opened my mouth to inquire, why they chose to wear their masquerade dresses so long after the carnival, but the Knight of the Awl guest what I was going to ask. - “I perceive,” said he, “that you are come hither from no premeditated design, though in this extraordinary apparel. That is not the case with us: and since you appear to feel such astonishment at the sight of our arms and. dresses, you probably are ignorant of the nature of the adventure, which you have just engaged yourself to attempt. I will therefore instruct you in every particular, and lay before you all the dangers which it presents, and the recompense which it promises. History of MOUSSELLINA THE SERIOUS, Princess of Astracan. THE King of Astracan (it was thus, that the Knight of the Awl commenced his narrative), one of the most powerful sovereigns of Asia, not only on account of his extensive dominions and the gold and silver mines contained in them, but of the valuable chintz manufactures which have rendered his name celebrated throughout the universe; the King of Astracan, I say, in spite of all his splendor and prosperity, still considered himself the most unfortunate of mankind, for he had no children, to whom he might bequeath his sceptre. The Queen, his wife, was young, handsome, and well made; indeed, her whole appearance was so promising, and her flow of health so uninterrupted, that you would have taken your oath, that the King's affliction was occasioned by no fault of hers. Accordingly, he never exprest the least displeasure against her personally on this account; and as he loved her passionately, he was not even offended at her laughinwall day long at his extreme impatience, and the infinite pains which he took to procured successor. So many vows were made and so many sacrifices were offered, to obtain a blessing thus ardently desired, that the Priests were perfectly worn out with fatigue: and as the King believed the whole fault in this business to be his own, there was no end to his baths, and his medicines, and his drinking mineral waters; for in short he fairly went through all the ceremonies, which are prescribed to women in order to produce fertility. At all this the Queen laughed ready to kill herself, as well as at the vows, the offerings, and the sacrifices, which were lavished with so little effect: yet no one took it amiss, that she should be the only person, who appeared to be amused by what was considered by the nation as a public calamity. The people knew well, that the poor Princess did not act thus singularly out of ill-nature, and that her only defect was that of being the most incessant giggler of the present age: every thing made her laugh, and nothing entertained her. The King, her husband, had been engaged in several wars with the neigh- boring Sovereigns on this very account: for whenever they sent to announce some melancholy event (as for example, the death of an only son) she answered the Ambassadors with their long black trains by such bursts of laughter, that they immediately left the hall of audience in high displeasure, and sent off dispatches to their master, filled with indignant complaints at the gross violation, which the respect due to Representatives of Sovereign Majesty had experienced in their persons. This malady of the Queen's daily strengthening and advancing towards perfection, by the advice of his council the King resolved, that she should make a pilgrimage to the famous Oracle of the Cock, and that she should only be accompanied by a small number of attendants, as is usual on these occasions. The temple of this Oracle is at the gates of Fourchimena, capital of the kingdom of Bactria. She arrived there without accident, concealing her name and rank, in order to avoid the ceremony and expense of a public reception. The King, who had followed her incognito, thought fit to explain the object of his voyage to the Priestess of the temple himself: and while he was earnestly consulting the holy Matron respecting his wife's embarrassment, her Majesty was ready to split her sides with laughing. The Priestess was extremely scandalized at this indecorous behavior; however, after a few skips in the air, and some frightful contortions, she delivered the following oracle as inspired by the sacred Cock, her master. “That, which is wished by the He-Pilgrim, Shall happen here long to the She-Pilgrim! And both shall laugh, When the cow has a calf: But the season, which suits the best with laughing, He who males the infant laugh, Shall laugh the loudest laugh by half in!” The beginning of this answer was sufficiently explicit; but the second part was rather embarrassing, and afforded the spectators ample room for exercising their powers of argument and conjecture. The event, however, proved, that the Oracle was as good as its word, and indeed better; for at the end of nine months the Queen produced a son and daughter, of which it was difficult to decide which was the most beautiful; though it was certain, that they were both more beautiful, than any child ever was at its first appearance in the world. Unfortunately, the birth of their children cost the poor Queen her life, for in the very act of being brought to bed she died of laughter. Nothing could have consoled the King for her loss, except the children whom she left behind her, and the pleasure which he found in being able to sit quietly in his palace, without being stunned every moment by immoderate bursts of laughter. But he was not long permitted to enjoy such a happy state of tranquility. At the end of six months the chamber, which contained his dearest treasures, was discovered in the night to be on fire. On the first alarm he hastened to the place; but though every one followed his example, and though numbers threw themselves into the flames in hopes of saying the children, the conflagration was so rapid and so dreadful, that it was only possible to rescue the little girl. The greatest part of the officers of the royal household, who remained in the midst of the fire and smoke till the very last moment, returned at length half roasted, but without being able to save the unfortunate Prince. This calamity threw the whole kingdom into the deepest affliction. As to the King, he absolutely refused to admit of any comfort; but Time, who is the universal consoler, insensibly diminished the father's grief, while he gradually increased the daughter's beauty. She was the living image of her mother, except that she was taller, better proportioned, had a fairer skin, a finer complexion, and eyes more brilliant a thousand limes. In short if we are to credit those who have seen her, she is at this moment a thousand times more beautiful, than all the other Princesses in the world put together; but alas!" he continued, heaving a profound sigh, "it is evident, that they, who speak thus rapturously of Moussellina, cannot have seen all the Princesses -in the world!" — After making this reflexion, the Knight of the Awl Remained for some moments absorbed in a deep reverie; from whence he no sooner recovered, than he resumed his discourse in the following manner. — "The King, more dazzled with her charms than even his court and his whole people, was never weary of admiring himself in his performance; and believing her to merit all the crowns in the universe, he was determined not to deprive her of his own by contracting a second marriage. But as it was his fate never to enjoy perfect happiness in his family-affairs, this admirable Princess, whose every glance showered darts of flame around her, and whose whole person and slightest movement displayed graces the most lively and animated, had never yet been known to open her mouth either for the purposes of laughter or conversation; and it was only when she yawned (which she was much in the habit of doing) that she exhibited gums of a brighter Vermillion and teeth of a purer ivory, than ever were till then beheld by the eyes of mortals. The good King, (who while his daughter was a child, was continually thanking his stars that she was free from her mother's defect,) as soon as she was grown up, would have given half his kingdom to have seen her laugh through the whole four and twenty hours; so heartily was he wearied of a gravity, which appeared to him even mose insupportable than her mother’s incessant laughter. No means were left untried, which might possibly induce her to break this silence which distrest every body, and to overcome her solemnity, with which she was out of all patience herself: for it was quite evident from her manners, that every thing entertained her, though nothing could make her laugh: but all means were tried in vain. Philosophers, chemists, masters of languages, and instructors of parquets, all exerted their talents to make her speak, and all threw away their time; nor was her gravity less obstinate than her silence. In vain did they collect together all the buffoons and jesters of the kingdom, good, bad, and indifferent: the King even sent for the best company of comedians to be found in all China, where farces are acted in greater perfection than in any other country of the universe; but they might as well have remained at home. They were not able to twist the Princess’s mouth into so much as a single smile. As it often happens, that misfortunes: which appear to be past remedy, are frequently followed by others still more difficult to support, so it proved in the present instance: an event at length occurred, which made the King, the court, and indeed the whole kingdom look as grave, as herself. She was fond of all kinds of amusement but particularly of the chase: a magnificent castle, embosomed in a wide and agreeable forest, and situated at scarcely a day's journey from the metropolis, was the abode, which she had selected for the purpose of enjoying this exercise in perfection. She managed her horse like an Amazon; and in her hunting equipage not only looked as lovely as Diana herself, but was without comparison more dexterous and active. One day, when the ardor of sport had carried her further than was her usual custom, and when the exertion of killing and pursuing the forest's inhabitants had nearly exhausted her strength, she found herself on the banks of the river, which traverses the forest: it is the same, by which your bark is to rejoin us at the shore, whither we are now proceeding. The waters of this river are full as clear, as those in which Alexander the Great was so near losing his life, but are by no means reckoned so dangerous. As their qualities were well known, no objection was made to the wish, which the Princess made to refresh herself by bathing. Accordingly she hastened into the water, all covered with dust and perspiration without giving her attendants time to raise the magnificent pavilion of chintz embroidered with gold and silver, which was usually erected on these occasions. Her male attendants of course withdrew to a considerable distance, before the Princess began to undress. There only remained with her two of her principal ladies and four maids of honor, who by the King's order never left her, because they were the greatest talkers to be found in all Astracan. They followed their mistress into the river, and having placed themselves near her, the neighboring woods and rocks soon rung with, such a clack, as never was heard before, nor will be again. For my own part I am persuaded, that instead of being induced to talk by listening to these damsels (which was her father's design in placing them about her person), the poor Princess, over powered by their flux of words, had made a vow; never to open her lips from the fear of resembling them. Whether this was the case, or not, it is certain, that the King was soon under the necessity of forming a new household for his daughter: for while she was refreshing the loveliest limbs in the universe in the most transparent and delicious of all possible rivers, these chattering women began to praise her beauty, all at the same time. One exclaimed, that the god of the stream must needs be the foolishest fish that ever swam, to see so perfect a beauty in his bed without giving any sign of his being in existence. Another declared, “that poor Jupiter must certainly be grown lamentably old, since he did not think it worth his while to metamorphose himself for the sake of a mortal more charming than all the goddesses put together; he who had formerly transformed himself into bulls and swans in honor of creatures, who would have looked like so many scullions by the side of a beauty, who discovered through the thin gauze (which formed her only covering) ten thousand charms of the most dazzling lustre!” — It is still a question in dispute, whether the god of the river was out of patience at their chattering, or the Deities of Olympus were offended at their impertinence; but whichever was the case, it so happened, that all on a sudden the waters raised themselves to an astonishing height. Terrified at the prospect of being drowned, the females hastened to regain the bank; when they beheld close behind them a monster, whose enormous bulk occupied the whole space between the opposite shores. In vain did they endeavor to climb the nearest bank, though the waters nearly placed them upon a level with the land: they were carried away by the impetuosity of the current, and soon swallowed up like so many frogs by the immense throat of the crocodile, who followed dose behind them. The Princess, who had seen but too distinctly the tragical adventure of her ladies and her maids of honor, had now 1ess inclination to laugh than ever; especially, as the monster, as soon as he had got his teeth picked by a particular fish, who follows him every where for that express purpose, made towards her at full speed. Her first intention was to gain the nearest bank by favour of the waves, which had already made their way over it; this point once carried, she might easily seize her bow and arrows, which lay at no great distance, and defend herself against the crocodile's attacks. Un- luckily, all her male attendants, who upon her preparing to bathe had withdrawn out of respect, were now assembled on the banks of the river, whither the cries of the unfortunate maids of honour had attracted them; and the Princess's modesty made her judge, that it would be by no means becoming to expose herself to their view, covered with nothing more than a few yards of wet muslin. In this extremity, she could think of nothing better, than to endeavour to escape from the crocodile by swimming, and accordingly she lost no time in throwing off her shift, which would have embarrassed her actions. She now exerted herself to the utmost; but as the monster was but a few yards distant from her, her hopes of escaping were very faint, when her shift floating upon the water attracted his attention. Instantly he seized it; and as if he had been perfectly satisfied with this precious spoil, he ceased to pursue the fair Princess, and sank under the waters as expeditiously, as he had made his appearance. The river, which had overflowed the banks, while he occupied the bed of it, immediately reverted to its place; this made the spectators conclude, that the monster would not return, or at least not till another time: the Princess, who was now stark naked, suffered nothing more than her head to be seen above the watery for in consequence of what had just happened, her whole suite consisted entirely of men, whom the cries of the poor ladies on being swallowed up by the crocodile had drawn thither. She made signs to them, that they must prepare one of her magnificent tents at some little distance from the river; and her orders being obeyed, she again made signs, that they should withdraw, and leave her at liberty to quit the bath. She soon reached the pavillion; and having drest herself (though without a shift), she took her bow and arrows, rejoined her attendants, and mounting her horse, repaired to the magnificent, palace, which she had quitted that morning. In the mean while couriers were dispatched to the court, who informed her father of this melancholy adventure. The king hastened to rejoin her without losing a moment; be was followed by the whole court; and by day-break the next morning he found himself in the presence of a daughter, whom he loved as dearly as his own existence; and for whom the danger, from which she had just escaped, seemed to have redoubled his affection. He wept through joy while clasping her to his bosom; then he fainted away through terror, on hearing the description of the crocodile. That very day he insisted upon the Princess's accompanying him to the capital, lest the monster should take it into his head to pay them a second visit, and do as much damage on land, as he had already done in the water. The rejoicings, which took place in honor of the Princess's escape, were not universal. Those persons, who were connected either by the bonds of relationship or affection with the beauties, whom the monster had swallowed, were perfectly inconsolable for their loss: the lovers in particular besieged the king with requests, that they might be permitted to examine the borders and environs of the river, even to its very source, in hopes that an opportunity might be found of avenging the death of their divinities by that of the accursed crocodile. At length he gave his Consent, having first resolved to send a body of his best engineers to close up the mouth of the river and prevent by strong embankments the monster's approaches 5 at the same time he commanded them to leave the access to the sea open, lest instead of driving him out of his dominions he should enclose the crocodile within them. The adventurous lovers, who formed an escort for the engineers, marched in two bodies on the opposite sides of the river, and cursed their stars at having already proceeded above half-way without finding any vestiges of that, of which they were in search. At length those who patrolled along the right bank, arrived at a morass, which obliged them to go considerably out of the direct line of march. At the very moment when they were preparing to change their direction, they saw their companions on the opposite shore precipitate themselves into the river. Casting their eyes on the waters, they plainly discovered a piece of muslin floating there; not doubting that this was the Princess's shift, and that in consequence their allies had discovered the monster's retreat, without loss of time they followed their example: when the perfidious crocodile, who lay concealed among the reeds, with which the marsh was bordered, rushed upon them, and treated every one of them, as he had already treated their relations and their mistresses. The engineers and their workmen, whose business was not distinguishing themselves by actions of valour or temerity, returned home just as they came: if it had not been for them, no one would ever have known the fate of these unfortunate adventurers. While the public was employed in lamenting their loss, as they had already lamented that of their deceased mistresses, intelligence arrived, that this confounded crocodile no longer kept any bounds in the mischief, which he committed: he had already laid waste both sides of the river, swallowing up without mercy the cattle and their herdsmen, who (not having yet heard of this strange incident) continued to water their flocks and herds there as usual. In a short time after, it was perceived, that there was an alarming diminution, in the city of all kinds of provisions, as well as of all those articles which are necessary to maintain the luxury and magnificence of a metropolis, and which were usually brought thither by the river from all parts of the globe. On inquiry, it appeared, that the monster lurking (as I said before) among the reeds and rushes, with a single spring from the marsh into the river, sent all the vessels full of merchandize to the bottom, where the poor wretches on board of them immediately became his prey. It is not ascertained, whether he had been told, that women are naturally more tender than men; but it is certain, that he had quite another kind of greediness for the fair sex than for ours. The King of Astracan was so completely overcome by such a rapid succession of misfortunes, that he scarcely knew where to turn himself: however, he did not, as yet know the whole extent of his ill-luck. The lovely Princess, when she quitted the capital, had no less than three hundred and seventy four dozen of shifts under the care of her deceased first lady of the wardrobe. At her return, not one of them was to be found, nor could she by any possible pains ever get any more made to suit her. After ransacking all the shops both in town and country, and trying every kind of muslin, cloth and linen, she was at length obliged to make up her mind to wearing no shift at all, though nothing in the world appeared to her more uncomfortable: however, there was no resource, for all the new shifts which she tried on, seemed to be bewitched: those, which she wore during the day, took away her appetite, and those, which she wore during the night, would not suffer her to get a wink of sleep. The King, more affected by this new distress of his daughter's, than by all his other afflictions put together, thought that in this extremity nothing better could be done, than to send the great officers of the crown with magnificent presents to the Oracle of the Cock. The priestess of the temple received the officers extremely well, and their presents still better: but she informed them, that some time had elapsed, since the Cock set out to pay a visit to the great Caramoussal, and that it was only in the vicinity of Mount Atlas, that they could be satisfied respecting those matters, which they had come to investigate in the Yiddish Fourchimena. Though the King their master was^ extremely vexed at this delay, he kept up his courage; and only allowing them the time absolutely necessary for making preparations for this second journey, he dispatched the same ambassadors with three hundred elephants laden with presents of the finest chintz and linens to be found in his dominions. To give the embassy a still greater interest in the eyes of the Enchanter Caramoussal, he caused it to be accompanied by his own band of musicians; though (as those say, who have heard them) these same musicians are more likely to turn the heads of those who are not accustomed to them, than to afford them any entertainment. –“ "I was on the point," said the Prince of Trebizonde, "of telling him, that I could speak from my own knowledge on this subject; but my companion did not give me time, continuing his discourse as follows:” — — “The Satrap Astracan,” said the Knight of the Awl, “set forward with their bales of chintz, their three hundred elephants, and the same number of monkies. They skirted along the boundaries of the Taurican Chersonesus, traversed the two Armenias, and at length arrived, at a forest, where they were very near being deprived of a great part of the presents committed to their care, I already informed you, that the three hundred elephants carried immense bales of the most beautiful chintz, that the universe could furnish: on the top of each, of these packets was placed a monkey; though what the King their master imagined, the wise Caramoussal could possibly do with three hundred monkies, is more than I can tell you. However, whatever were his motives, he had commanded his satraps above all things to be careful not to lose a single monkey by the way. The forest, which it was necessary to traverse in order to reach the place of their destination, was so full of, hares, and other beasts of chace to were obliged to have recourse to their music for the purpose of obtaining a passage. No sooner did the band strike up, than the animals scampered away on all sides, and vanished in a moment, to all appearance more alarmed, than if all the hounds and huntsmen in the universe had been hard at their heels. However, this first success was shortly after very near producing the greatest of all possible disasters, by procuring for them an entrance into the forest; for no sooner were they in the midst of it (the trees being all either apple, walnut, or almonds) than the monkies, who from the backs of their elephants required only a single spring to reach the very topmast branches, as if by general consent, skipped away in a moment. One of them alone remained behind; a baboon, the most noble in his manners, and the most elegant in his shape of all baboons, past, present, and to come! Unfortunately, he was so melancholy in his disposition, that during the journey Satraps could not occasionally refrain from tears at contemplating the sadness, in which he appeared to be plunged. Far from skipping about, and imitating the tricks and gambols of his companions, he past the greatest part of his time in reading: if he was interrupted by any accident, immediately he was observed to recline his head upon one of his paws, sink into a profound reverie, and then suddenly cross his arms upon his breast, raise his eyes to heaven, heave the deepest sighs, and shed such showers of tears, that the spectators found it impossible not to keep him company. He had quietly resumed his book, as he reposed upon his elephant, while his companions scampered about the forest, making such a noise and uproar, that all within hearing were ready to go distracted. The caravan was obliged to halt during three whole days, for the purpose of re-assembling them: nor could they be persuaded to quit the trees, till they were perfectly glutted with all kinds of fruit. After all, the whole number did not return, for three died of an indigestion produced by eating too many almonds, and in a few days afterwards the gripes carried off three more, who had. stuffed themselves with green apples. In this emergency, all that the ambassadors could do, was to flay them, and stuff their skins with straw, in order that the number might be complete, which the king had charged them to present to the celebrated Caramoussal. As soon as they reached the fort of the mountain, a courier was dispatched to give notice of their arrival, and to inquire, whether the Enchanter wished them and their whole equipage to set forward for his dwelling; or whether he preferred their making the caravan encamp in the neighborhood, till he should issue his commands respecting the manner, in which he chose to receive the presents, with which they were entrusted. At the end of three days the courier returned, and informed them, that Caramoussal was not to be found at the place, which he usually inhabited: he was in retirement at the very summit of Mount Atlas, a situation perfectly inaccessible to all of them, except the monkies: he concluded by saying, that he thought it necessary to make thus much known to them as soon as possible, in order that they might determine on their proceedings. Upon hearing this, the ambassadors resolved to leave the presents under the care of their attendants at the foot of the mountain, and to endeavor to reach, as well as they could, the place whither the Enchanter was supposed to have withdrawn. They travelled during a whole fortnight, always going higher and higher by the most difficult road that ever was known, without finding anything but rocks and precipices. At length, after having bestowed many a hearty curse upon the crocodile, who was the occasion of giving them all this trouble, as well as upon his Majesty's preference which had caused him to select them for this honorable employment: at length, I say, they perceived the road to become less difficult and dangerous, though they still continued to ascend. Here and there they found little vallies watered by delightful streams, whose banks were embellished by a profusion of wild flowers. Arriving still higher, they observed birds of a kind perfectly unknown to them, and even small pavilions were scattered about in various places. At the distance of six hundred furlongs more, they found, that there was no means of mounting higher; and here it was, when they could see nothing above them but the clouds, that they encountered the fer-famed Caramoussal. He came from a pavilion considerably larger than those, which they had observed by the way: on one side it was shaded by an innumerable quantity of orange trees, and surrounded on the other by various machines sustaining quadrants, telescopes, and all kinds of instruments, which are used in contemplating the movement of the stars. He was followed from the pavilion by a man, whose arm was supported by a scarf. As the ambassadors were evidently in doubt which of the two was the person of whom they were in search, the Enchanter advanced towards them, and inquired very politely, what the great King of Astracan desired of Caramoussal? On hearing this, they prostrated themselves before him, as if he had been some divinity; for his appearance inspired them with quite another kind of reverence from that, which the report of him had prepared them to conceive. They expected to see the hideous form of a sorcerer, or at best some old man with a long beard, and bent double by extreme decrepitude. Consequently, they were greatly surprised to see a tall personage, who, though some, what upon the decline of life, had still a most noble air and majestic figure, which was displayed to considerable advantage by the magnificence of his habit. He immediately caused them to rise: after which they disclosed their business, explained the nature of those misfortunes, respecting which they came to consult him, and finished by enumerating the presents, which they were commissioned to lay at his feet. After listening to them attentively, he conducted them (before he gave any answer) to apart of the mountain, whence the ocean was visible, and whence indeed the whole earth would have been visible, if human eyesight could have stretched itself so far. They were quite terrified at the prodigious height, at which they perceived themselves: the islands, which rose above the sea, appeared like little black spots, and the largest vessels like so many floating atoms. It was now, that the Enchanter addressed to them the following discourse: — — "I am far from being, what I am believed to be by the greatest part of those, who only know me by a reputation, which I certainly by no means deserve to have obtained. It is true, that long reflections, continual peculation, and perhaps the proximity of the celestial bodies, have enabled me to acquire great insight into whatever is most infallible in astrology. I will even allow, that there is less certainty in the answers returned by most oracles, than in my conjectures and predictions. Respecting that of the Cock, from whom they have referred you to me, or rather whom you have been advised to seek in my abode, his divinity is henceforward out of the question: other cares and other occupations engage his attention. — “Observe,” continued he, “the distance between the place which we now occupy, and the billows, which break against the mountain's base. If the King your master could collect three certain spinning-wheels which are dispersed about the world, he might then possibly obtain a chord long enough to reach the surface of the ocean from the summit of Mount Atlas, on which we now stand. This accomplished, he would enjoy the completion of all his wishes: the monster would disappear for ever; the princess would laugh and talk; and these spinning-wheels would spin for her a shift even finer than that which she has lost, and which she might wear without danger to either her appetite by day, or her repose by night. But as it is impossible, that the king of As- tracan should ever possess these enchanted spinning-wheels all at the same time, listen to the advice, which I shall now give him, in order that he may preserve his territories from total desolation, and may give the most lovely Princess in the world the only thing, which she wants to render her the happiest and most accomplished. Let him publish every where, that who-ever can vanquish the crocodile, or make his daughter laugh, shall be rewarded either with the hand of the adorable Moussellina, together with the kingdom of Astracan, or with the whole strength and power of the King her father to enable him to complete any other conquest, which he may have in contemplation. Should the adventurers fail in malting the Princess laugh, they may still be permitted to encounter the monster; for whether they begin by the monster, or by the Princess, is a matter of absolute indifference. All persons, of whatever rank or appearance, must be allowed access to the lady; and once in two years she must not fail to make a journey of a couple of months, for the purpose of exhibiting her divine beauties in the different provinces contiguous to the dominions of the King her father. Now then farewell, illustrious Satraps,” continued be; “restore to the Sovereign, who sent you, the magnificent present, with which he has thought proper to honor me: Caramoussal desires no other reward for the services which he performs, than the pleasure of having rendered them.” — — "But suppose," inquired his companion, who carried his arm in a scarf, “suppose, the bow and arrows should be among their presents, or in the possession of their attendants?” — The ambassadors, who had paid no attention to him, till he made this speech, now cast their eyes upon him, and were struck all on a heap at beholding a mouth so prodigiously large, that in point of enormity that of the royal Fortimbrass could not possibly exceed it. Caramoussal, without attending to their astonishment, prevented the protestations, which they were going to make, "that they did not possess a single bow and arrow in the whole equipage," by addressing himself as follows to the stranger with the wide mouth and his arm in a scarf. — "It is not so near this place," said he, “that you can hope to find the arms, which you mention.” — He then took leave of the ambassadors, who rejoined the caravan in much less time and with much less trouble, than it had cost them to obtain a sight of the great Caramoussal. As they had been absent for a considerable time, they ran over the list of their elephants, their monkeys, and their bales of chintz. The numbers was found to be complete, with the exception of the melancholy monkey, who within the last week had disappeared; though in what manner, those, who had been left to take care of the baggage, were unable to say; neither was it possible to obtain any tidings of him, in spite of all the researches which they made in the neighborhood. The Satraps were much grieved at his loss, and still more at not having been at least able to find his carcase, in order that they might have stuffed it, as they had done those of his six companions. However, there was no remedy, and they set forward upon their journey homeward. On the sixth day, after going considerably but of their way, in order to avoid the wood so fatal to their monkeys, an adventure took place, which at first embarrassed them extremely, though it terminated very much to their satisfaction. They perceived at a distance several camels escorted by a body of men well-armed. As the chiefs of the party seemed to be persons of consequence, and as they concluded, that camels so carefully guarded must needs be loaded with something singular or precious, as soon as they were near enough to be heard, they ordered the music to strike up in honour of the strangers. No sooner did this infernal concert begin, than its effect was visible on every man and beast among those, for whom this compliment was intended. Above all, the camels flounced, kicked, and capered, as if they were crazy, and threw the whole caravan into confusion. In their extreme agitation they threw off their loads; and these in falling burst open the cases of certain lions and tigers, whose appearance was by no means agreeable to the serenaders; for they came right towards them, and some of the musicians paid with their lives for wanting agility in making their escape. The elephants, however, behaved extremely well on this occasion, and the monkeys extremely ill; for while the first kept off the wild beasts with their trunks, the second rent the air with screams of terror, and dirtied all the bales of chintz, on which they were sitting. It was at this moment, that the pride of all the monkeys in the world appeared from behind the corner of a rock, which had hitherto concealed him, and astonished all the Satraps by his unhoped-for arrival. He was armed with a bow and arrows. He selected one for each wild beast, and with an unerring aim pierced their hearts, one after another. As soon as he saw them all stretched upon the earth, he quietly drew out his arrows, saluted the Satraps, and then vanished among the rocks, which bordered the plain, as suddenly as he had made his appearance. In what manner the ambassadors, and the escort of the lions and tigers separated, I am not informed. But it is certain, that the former, on their arrival at the court of Astracan, having delivered to their master the answer and advice of the great Caramoussal, the King, under the sanction of his council and with the consent of his daughter, caused to be published everywhere the conditions, on which all adventurers were permitted to enter the lists and aspire to the possession of the most beautiful Princess under heaven, and one of the most powerful kingdoms upon earth. Since this publication, Fame has carried the report of the Princess's beauty further than even the danger and singularity of the two adventures, by which her favour is to be obtained. She has not failed to visit all the neighboring provinces by turns during a journey, which she makes yearly for two or three months. All who have seen her, either during her travels, or at her father's court, have found her beauty greatly to exceed its reputation; and the greatest part of them, seduced by the splendour of her charms and by expectations so brilliant, have endeavoured but in vain to fulfill the required conditions. Such, noble stranger,“ added the Knight of the Awl; ”such is the occasion of our being assembled here, and such is the adventure, which your word binds you to attempt.” At the conclusion of this narrative we found ourselves on the banks of the river, where my eyes were astonished by the most singular and magnificent sight, that I ever beheld.” — But the remainder of the Prince of Trebizonde's adventures may as well be deferred, till you read the second part of these memoirs. END OF PART THE FIRST ЧЕТЫРЕ ФАКАРДИНА. (АРАБСКАЯ СКАЗКА). ЧАСТЬ I. - " О! Замечательный, замечательный, и снова больше всего замечательный замечательный, и все же снова замечательный, и после этого из всего кричания. "- Поскольку Вы любите если. В Суде Schahriar, (что Монарх, метод которого сохранять его честь, сокращая его жену препятствует, отдал ему так справедливо знаменитый во всем мире,) был образован наследник маленького княжества Трапезунд. В раннем возрасте он отбыл в поиске приключений; и использовавший два года в этом преследовании, он неожиданно возвратился к капиталу{столице} Индии. Слыша о его прибытии{достижении}, Султан был настроен знать историю о его путешествиях. В последствии, однажды вечером Принцу приказывали сопроводить Монарха, которого он нашел уже в его спальне; ярмарка и мудрый Scherazade отдыхали его стороной, и ее сестра Динарзэйд заняла как обычно аккуратную небольшую раскладушку в углу. Этот последний не был человеком наименее беспокоящийся, чтобы слышать историю Принца; она чувствовала, что он был молод и красив, и даже был достаточно любезен, чтобы позволить ему знать, что она думала его так. К ее большому удивлению{неожиданности} он не заметил из ее намеков, и, стремясь знать причину{разум} о его отсталости, она ждала его рассказа с нетерпением. При запросе Султана он начал это в следующих словах. История ПРИНЦА ТРАПЕЗУНДА. - Это не к ушам вашего большинства августа и возвышенного Величества, что фиктивные рассказы должны быть связаны. Для моей собственной части, оценивая меня непосредственно на наиболее скрупулезную правдивость, я буду следовать за примером вашей красивой Султанши, и сообщать Вам относительно приключений, не менее верных, чем они казались бы невероятными от любых других губ чем мой. ' Я только упомяну мое рождение, насколько касается странного суеверия моей матери, что счастье или неудачи моей жизни зависели бы от моего названия{имени}. Соответственно, не находя один к ее вкусу среди принятых моими предками, она собиралась консультироваться с оракулом Бактрии, когда ее любимый попугай, к кому она имела большое отношение, взял это в его голову, чтобы повторить "Факардин", несколько раз. Это было достаточно, чтобы установить ее нерешительность, и она решила чтить меня этим прославленным названием. Я перехожу к тому периоду моей жизни, которая является замечательной для приключений, собирающихся, имеют счастье того, чтобы быть связанным с вашим величеством. Я оставил ваш суд за несколько дней до революции, которая имела место из-за вашей первой Султанши. Когда новости достигли меня, я имел все еще поездку двух дней, чтобы исполнить, прежде, чем я мог достигнуть моих собственных доминионов; и Я должен брать на себя смелость, чтобы сказать, что я тогда не одобрял ваш суд отъезда{оставления} не меньше, чем я не одобрил ваше поведение начиная с вашего возвращения. По моему мнению Вы не должны были жениться снова вообще, чем защитить преданность вашей жены, не давая ее время, чтобы быть неверным; то есть, казнив ее утром после ее бракосочетания. Я не остался в Трапезунд больше, чем был необходим ограничить моих вассалов в пределах пределов их повиновения; поскольку они были на пункте{точке} повторно ревения против вашего указа, которым это предполагалось, что все другие Суверены регулируют их поведение. Я уверил мои предметы, что я не имел наименьшее количество проекта, чтобы ввести моду в Трапезунд. Тогда купивший список турниров в течение существующего года, как также описание самых опасных приключений, которые будут выполнены{встречены} со всюду по вселенной, я отправлялся с проектом предоставления моего сингулярного{исключительного} названия{имени}, столь же знаменитого, как это кажется необыкновенным. Без тщеславия я могу рисковать говорить, что я совсем не терпел неудачу в попытке. Мои приготовления весьма отличались от сделанных авантюристами вообще: вместо сквайра, чтобы нести мою броню и связывать мои деяния, я взял со мной секретаря, чтобы записать их; и никогда не имел бедного секретаря так, чтобы сделать! Благосостояние одобрило меня, везде, куда я пошел. Никакая красота не могла сопротивляться изяществу{любезностям} моего человека, и никакого героя доблесть моей руки. Однако, я скоро становился утомленным тем, чтобы быть всегда возлюбленный без когда-либо любви; и если к счастью я не нашел каждый день, что некоторый монстр убил или очарование, чтобы уничтожить, я знаю не, что я, должно быть, сделал для развлечения. Мой секретарь, который был естественно человеком{мужчиной} смысла{чувства}, и кто был очень улучшен, живя в моем обществе, пытался успокаивать меня, демонстрируя, что были неудачи в жизни, еще больше чем те, на которых я жаловался. - “Предоставление небес, ” сказал он, “, что счастливый Факардин никогда не может знать их, и что благосостояние, может вести его шаги, далекие от плодородных равнин и опасных климатов Astracan! ”- Это был полдень, и мы оказались посреди толстого и приятного леса. Я собирался выбирать немного теневого дерева, ниже ветвей которого я мог поместить меня, чтобы слышать в моей непринужденности счет моего секретаря этого того же самого Astracan, когда мы чувствовали двух незнакомцев, продвигающихся к нам, установленный на верблюдах. Первый привлек мое внимание, также его внешностью{появлением} как действием, которое он выполнил, как только он подошел к нам. Его фигура{число} была самой благородной и изящна, который я когда-либо созерцал; и его особенности были настолько красивы, что хотя приучено, чтобы видеть меня каждый день, мой секретарь не мог воздержаться выражать его удивление{неожиданность} и восхищение. Мы имели полный рабочий день, чтобы исследовать его; для, останавливая верблюда напротив нас, которых он не наблюдал, он взял его шлем от рук его дежурного; но вместо того, чтобы надевать это, поскольку я ожидал, он вздыхал несколько раз, и установил его глаза нежно на птицу, искрящуюся с золотом и алмазами, которые я взял для орла, и чьи расширенные{продленные} крылья затемнили шлем. После рассмотрения этого изображения{образа} в течение некоторого времени, он поцеловал это с уважением; затем возвращая casqued его Сквайру, он переходил, все еще погруженный в ту же самую глубокую мечтательность, которая предотвратила его наблюдение нас. Это было тогда, который я отразил на слова моего секретаря; я не мог, но иметь{признавать}, что человек{мужчина} действительно влюбленный должен быть чрезвычайно расстроен при обнаружении в его пути такой конкурент как этот незнакомец. Я не мог сопротивляться моему любопытству, чтобы знать его название{имя}; и мой секретарь, имеющий stopt Сквайр, чтобы задать вопрос, возвращенный в тревоге, чтобы сообщить мне, что его называли Факардин! - “Только Небеса! ” кричал я в удивлении; “Факардин? ”- В этом восклицании, красивый рыцарь, думающий, что я назвал{вызвал} его, направил голову его верблюда, и спрашивал мой бизнес. - “Я только спросил бы, сказал я, “, ли это возможно, что ваше название{имя} должно быть Факардин? ”- - “Это слишком слишком верно, ” он ответил; “был бы к Небесам, которыми это не было, так как я приписываю секретному несчастью, приложенному к этому злодейскому названию{имени} самую большую часть моих неудач. ”- - “Я могу спросить, ” потребовал я, “, что те неудачи? ”- “Вы должны знать, ” ответил он очень вежливо: “я был бы самым постоянным человеком{мужчиной} на землю, если я не был то, поскольку неудачный влюбленный, что касается некоторого времени' мимо моего сердца был восприимчив. Тем не менее я не могу жаловаться, что мои любовницы, обманули меня ни для одного, когда-либо симулировал любить меня. Это верно, наиболее восхитительно из смертных, единственная женщина когда-либо созерцала меня без отвращения, казалось, на мгновение возвращал мою страсть; но увы! Она только доказала ее отношение, помещая меня к испытанию{суду}, воспоминание которого делает мою кровь управляемым холодом. Но возвращаться к тому, что я говорил, это невозможно, что, хотя я хочу все другие рекомендации, мое усердие, внимание, и обходительность неудачна всюду, если это смешное имя не приносило мне неудачу! ”- - "Как", сказал, что я, ” могу в человеке{мужчине} подобно Вам, предложили, его сердце напрасно и, может человек такого большого количества смысла{чувства}, как Вы, кажется, обладаете, воображаете, что ваше название{имя} является ли причина вашего отклонения? ”- - “Это - простая правда, ” продолжал он; “чтобы убеждать Вас в этом, я должен только связать мои приключения; но несомненно Вы должны иметь более тяжелую занятость; чем, слушая историю моих разочарований. ”- Я уверил его, что именно тогда я не имел ничего лучше, чтобы сделать; и давать, его немного небольшой надежды, которую его благосостояние изменило{заменило} бы, я обратилась к нему следующим образом: - “Будьте уверен, ” сказал я, “ благородный незнакомец, что название{имя} является только удачливым или неудачным, согласно благосостояниям человека, который имеет это. Я знаю не от того, какая страна Вы прибываете; но судить чудесами, которые Вы связываете из их суровости и жестокости, справедливые они, кто обитает, это не может быть никакой другой чем дикие коты. Меня называют Факардин так же как непосредственно; но показывать Вы, как немного название{имя} имеет значение, знаете, хотя я встретился со ста красотами в моих путешествиях, (некоторые из которых имели первое различие,) ни один из них когда-либо не стоит мне больше чем единственный{отдельный} вздох. Мой секретарь должен дать Вам, список их, с их адресом: навестите их, и когда мы встречаемся снова, Вы скажете очень различную историю. ”- - “Увы! ” ответил неизвестный, “, хотя Вы нашли их ягнятами, ко мне они докажут тигриц! в каждой женщине, к которой я обращаюсь, никогда иметь я был не в состоянии возбудить отвращение, Медсестра исключенного Горы Атлас, которая, должно быть, возбудила отвращение непосредственно в сердцах наименее изящный и самый восприимчивый. Слушайте меня в течение нескольких минут, и Вы будете убеждены в правде этого утверждения. ”- Мы теперь оставили наших верблюдов, и в то время как наши дежурные собрали даты и гранаты для нашего отдыха, мы выбрали в самой толстой части леса удобное место, чтобы отдохнуть: незнакомец тогда обратился ко мне следующим образом. История ФАКАРДИН Горы Атлас. Я никогда не клялся обнаруживать меня, пока мое сердце должно остаться таким образом смехотворно восприимчивым из первых впечатлений, и моего человека, таким образом универсально презираемого, даже теми самыми девицами, которые всем другим являются очень далекими от того, чтобы быть жестоким. Вы должны извинить поэтому укрывательство моего рождения; и при этом я не упомяну королевство, которое я оставил с проектом сигнализации некоторым замечательным действием. Удовлетворите это, чтобы сказать, что мой первый объект{цель} был вероятно тот же самый, который принесся и так много других авантюристов в область{поле}: я подразумеваю, завоевание Moussellina Серьезный, Наследница Astracan. Но хотя (поскольку Вы уже должны знать или опытом, или в соответствии с сообщением) она наиболее совершенная из смертных, я предпринял это приключение, меньше от любопытства, чтобы созерцать, или желать обладать ею, чем от амбиции исполнить задачу, столь трудную, я могу сказать действительно, настолько невозможный. Слава была тогда единственной страстью моего сердца: на предмете любви я чувствовал наиболее, абсолютное безразличие. Пока еще я встретился без больше чем двух приключений, которые могут заслужить ваше внимание: первый случился в Острове Львов, и вызвал к второму, который: имел место на Атлас Крепления: обстоятельства были следующие. При поездке двух дней от, что известная гора, на чья встреча на высшем уровне, если поэты говорят правду, Небеса и Зодиак, откидывается, обширный лес расширяет{продлевает} себя на самый край моря. Этот лес заполнен животными каждого вида, таковые из добычи один исключили; и мы встретили{выполнили} их в таких множествах, что не было часто ни в коем случае легко вызвать проход через них. Жители маленького города, который расположен на его границах, впоследствии сообщали нам, что все львы пустынь окружения имели обыкновение прежде оставлять их ради охоты в этом лесу, и что наличие съедает оленей, козлов, и зайцев, они продолжили съедать мужчин, женщин, и детей. В этом бедствии люди имели обращение за помощью чародею Карамоуссалу, который проживает на встрече на высшем уровне горы; чьими периодами целая нация льва была выслана к маленькому острову, который я легко видел от той части берега, где море купало ногу Горы Атлас. К несчастью, из-за этой эмиграции, олени и зайцы умножились так необыкновенно, что бедствие было почти столь же большое как в течение господства львов; огромные стада, которые я наблюдал{соблюдал} в моем пути через лес, распространяя их разрушительные действия ко всем четвертям{кварталам}, и пожирая целое, производят из страны. К средству эта жалоба, состязание{спичка} охоты была сделана каждый год в соседний остров, не с намерением нарушить или повреждать львов, но взятия дюжины, и превращения их свободный в лесу. Я был также информирован, что это состязание{спичка} охоты должно было иметь место через два дня, и что, если я выбрал, это, 1 могло бы присутствовать в этом. Любым другим чем странствующий рыцарь, об охоте льва, возможно, не думали сторона{партия} удовольствия; но я принял предложение с большой радостью. Свидание охотников было на берегу напротив Острова Львов: остров, казалось, был терпимо обширным, диких, аспект, и очень лесистым. Приготовления к этому преследованию удивили меня не немного. Я ожидал находить множество huntsmen, вооруженного стрелками, стрелками, и дублирую, помимо собак всех видов и размеров. Вместо этого, я только видел двадцать мужчин, сопровождаемых тем же самым числом{номером} девочек, молодых и ни в коем случае уродливый: каждая девочка проводила{держала} петуха на ее запястье, и - лодки{теплоходы}, в которых мы загрузили, были хорошо снабжены сильными сетями. Поскольку мы приблизились к острову, мы могли слышать рев и завывания, столь громкие и ужасные, что мой Сквайр, хотя естественно выдерживают достаточно, не был очевидно ни в коем случае в его непринужденности: все же не одна из наших нимф была сколь-либо смущена. Берег был скоро полностью закрыт{охвачен} отрядами этих вежливых львов, которые ждали нетерпеливо, чтобы принять нас. Я не видел возможность высадки, перед врагом, столь огромным: но три из наших судов, касающихся берега перед остальным, три оленя были немедленно{как только} выпущены, кого преследование львов, вход острова оставляли ясным для нас. Как только мы приземлились, мы продвинулись в глубину леса; и здесь, в то время как мужчины распространяются, их сети, женщины закрыли{охватили} петухов маленькими капюшонами, подобными тем, которые помещены в соколов. Едва было распространение сетей, когда львы возвратились к нам в полной скорости: было приблизительно две дюжины из них, и всех, насколько я мог судить, были львы с хорошими животами. Но поскольку мы только хотели три или четыре одновременно, одна из девочек незакрытый ее петух, и тянули его дважды{вдвое} или трижды хвостом. Пятно{Место}, в котором мы стояли, было настолько темно, что птица, предполагаемая в тот день ломалась, и начала кричать со всей его энергией. Львы в этом были столь испуганы, что они сбежали от нас со всей экспедицией, один исключенный, кто упал в нашу сеть. Он был немедленно загружен с одним из huntsmen, и девочки, петух которой только что кричал. Хотя лев был достаточно запутан в сети, чтобы предотвратить его выполнение любого вреда, это думал право поместить ребенка в ту же самую лодку{теплоход}, предотвращать его размышление{взгляды} утомительный рейс. Этот способ охоты, которая казалась ко мне не более новой чем интересный, до каждого спортсмена, загрузил его льва, его леди, и ее птицу. Я в будучи последним, человек, кто ht тыл, управляющий наиболее большим; и я отослал моего Сквайра в последнем, который оставил остров, тот, который принес мне, оставаясь для моего обладания незнакомцем, девочка лучшего ge, и петуха с наиболее пронзительным была назначена на меня из страха муравьев. Девица начала инструктировать встречу лучших средств об отступлении; разгневанный, чтобы видеть петухов выдерживают весь nour экспедиции, я просил ее p ее тихий, пока я не измерил мой th против одного изо львов, наблюдения, я, случай несколько напал на меня сразу, она всегда имеет время достаточно, чтобы прибыть помощь, и прервать бой так ал. Я видел ее внешностью, что она не сделала половину подобно предложению; но в мо, которому она подготовилась отвечать, редактор львов на нападение, крыло мой меч, я продвинулся, чтобы встретить{выполнить} их: в их голове был самый огромный монстр, которого я когда-либо созерцал; его грива ощетинилась, и его глаза блестели с гневом. Случайно, также этот лев был глухой как любой пост; который я скоро обнаружил, для моего компаньона, (испуганный в его огромном размере,) сделал ее ворону петуха без задержки момента{мгновения}, и ее крик был так ужасно противоречащий и настолько пронзительный, что это прошло и через мою голову полностью. Все львы, за исключением того, что, который я только что упоминал, были немедленно захвачены с внезапной паникой, и кувыркались{упали} друг по другу в их спешке, чтобы убежать. Девочка и петух орали и кричали, пока они не были хриплы, и шум, который они сделали, был еще более неприятен, чем компания льва. Без тщеславия начало нашего обязательства хорошо заслужило наблюдение более спокойных и прославленных зрителей{очевидцев}. Я скоро тянул{рисовал} кровь от моего антагониста в нескольких местах: но взамен он дал мне царапину, какое начало в правом ухе спускалось подобно шарфу, к оконечности{крайности} моей левой пятки. Я имел только небольшой навык, ни один действительно не имел моего противника; но тогда он был снабжен{доставлен} хвостом, который раздражил меня даже больше чем его когти. Как становилось поздно, я взял мой меч в обеих руках, означая закончить соревнование сразу, прежде, чем ночь прибыла: лев, кто, согласно всему появлению, имел то же самое намерение, повысился немедленно на его задние ноги{опоры}, в то же самое время открывающиеся для моего приспособления{размещения} рот, столь огромный, чтобы превысить всю меру, все правило{правление}, вся вероятность! В ее ужасе{терроре} в этом виде, девочка позволяет промаху{бланку} петуха от ее руки; лев оставил меня, чтобы бежать за петухом, и я оставил девочку, чтобы бежать за львом. Я скоро настиг его, но не время достаточно, чтобы экономить{спасать} неудачного петуха, кого он уже захватил, и кого он глотал перед моими глазами, поскольку Вы сделаете сахарный-вертикальный. Это оскорбление добавило новое{свежее} топливо к моему гневу. Так был, я транспортировал с гневом, что, не наблюдая отношение, в которое лев поместил себя, я исключил его правую лапу, с которой он пытался заставлять меня понять, что он желал сдаваться. Основание{Земля} было затоплена кровью, которая лилась от раны. Я все еще держал на мою охрану, не сомневаясь, что насилие его нападений будет удвоено жаждой мести; но месть была последней вещью в его мыслях: напротив, поддерживая себя против, дерево, он набирал меня жалобный взгляд, и вздыхал - “Ах! Факардин! ”- Это обращение{привлекательность} затрагивало меня, и я собирался приближаться, чтобы помочь ему, когда крики моего компаньона вызвали меня к ее помогать. Она проявляла всю ее силу, чтобы сохранить лодку, которая нарушила{сломала} ее шнур в течение сражения; и поскольку она знала, что это было нашим единственным ресурсом, она предпринимала каждое возможное усилие предотвратить его возможность избежать. Находя, как только я присоединился к ней, что вместо того, чтобы загружать я подготовился закреплять лодку снова к берегу, она была готова идти отвлечена. Я сказал ей, что я скорее умру чем энергия в такой несчастной ситуации неудачный лев, кто обратился ко мне в манере настолько затрагивающий; то, что я входил в поиск его, чтобы я мог бы транспортировать его со мной к континенту; и это это было моим устойчивым решением, чтобы дать ему всю помощь в моей власти. Она воскликнула сильно против предложения, которое появилось к ней высота расточительности, и молило меня на ее коленях, не выставлять{подвергать} ее так же как непосредственно ради старого мертвого льва к ярости всех живущих львов в островах. Она говорила напрасно: я возвратился к месту, где я оставил его; но именно без успеха я искал его и там и в смежных частях леса. В последствии, я был обязан восстановить лодку, сердечно стыдящуюся не возвращения льва, подобно другим охотникам. Но бедствие моего компаньона не должно быть описано. Она сказала мне, что потеря ее петуха опозорила ее и ее целое семейство навсегда, и что она никогда не могла выживать, так сигнализируйте позор. Я все еще прилагал усилия облегчать отчаяние ведьмы, которое я думал не немного смешной, когда мы достигли ноги Горы Атлас. Это было почти темно. Я потерял много крови, и страдал очень от жажды Наличие, несмотря на его запрос оставаться имело внимание, чтобы послать назад моему Сквайру, я ожидал, что он взамен будет иметь внимание, чтобы ждать меня на банке реки или иначе в ноге горы; но никто не появился. Мой компаньон, становящийся более отчаянным с каждым моментом{мгновением}, решенным, чтобы делать попытку получения встречи на высшем уровне Горы Атлас, и просить помощь Карамоуссала; или в случае, если фокусник отказался от его помощи, ускорить себя от такого места, как мог бы казаться ей наиболее удобным. Чтобы предотвращать выполнение последнего проекта, я следовал за нею, пока это было возможно; но потеря ее в мраке, который предотвратил мое наблюдение вьющихся дорожек через, которые она передала, после большого блуждания по расселинам, я была обязана поместить меня в той части, которая казалась мне большинством уровня, и решила после прохождения{принятия} ночи в той ситуации. Едва имел меня взятый{предпринятый} мое место, когда я слышал отдаленный и приятный шум ручья, который тек среди этих уединенных камней. Так мучение было моей жаждой, это не учитывающий усталость, или опасные пропасти, которыми я был окружен, я согнул мои шаги к пятну{месту}, откуда звук перешел. Я был уверен, что я приблизился к этому j, все еще я должен был найти трудным достигнуть, если, посредством исследования, я не обнаружил только выше меня слабый луч света. Я взял это для моего гида{руководящего принципа}. Поскольку я приблизился, постепенно свет становился более сильным, и я предполагал, что я мог отличить шум прялок. Я не ошибался. Пламенем двух больших факелов, помещенных в каждую сторону двери несчастной хижины, я чувствовал две скудных и иссушенных руки{оружия}, с подходящими руками, который, проходя через два отверстия в двери, управлял колесом, и прял с большим изяществом{любезностью}, чем их обещанная внешность{появление}. Восхитившись в течение нескольких моментов{мгновений} этот осторожный и таинственный способ работы, Я подтолкнул{выдвинул} против двери без удара. Это открылось без трудности, и я созерцал прядильщика{спиннингиста}, остальная часть, человек которой был конечно достоен экземпляра, который я уже видел. Ее лицо походило на старый пергамент, приклеиваемый на голову смерти; она была гола к талии, и никогда не была трупом, более сухим или пропала впустую чем ее несчастное тело{орган}. Я отклонял мои глаза, и потребовал кое-что, чтобы подавить мою жажду. - “В этом местожительстве, ” она ответила, “ Вы не должны хотеть ничто, если, Вы будете, но иметь терпение, и можете сопротивляться вашим склонностям и завоевывать{побеждать} вашу неприязнь. ”- Таким образом говоря, она охватила меня, прежде, чем я знал о ее намерении. Затем помещая меня ею, она чувствовала, что моя одежда была кровавая{проклятая}. Она дрожала, встревоженной в моей ситуации, опасности, о которой я был самостоятельно неосведомлен. - “Ваша смерть была бы неизбежна, ” сказала она, “ имел помощь, которую я собираюсь давать Вам, задержал другой час. ”- Таким образом высказывание, она начала раздевать меня, и исследование моей раны от вершины до личинки - Том, она нажала меня в ее одиозных руках{оружии} наиболее нежно, время от времени целуя место, откуда она вытерла кровь. Невыносимое отвращение, с которым ее привязанности вдохновили меня, не избегало ее; но несмотря на эти марки отвращения, она продолжала помазать мою рану с сущностью, чей аромат ароматный целая лачуга. - “Бессмысленная молодежь{юнец}! ” сказала она; “знал Вас сокровище, которое Вы отклоняете, и которое, я вижу, Вы потеряете, насколько пылкий была бы ваша благодарность, как различный ваши эмоции! ”- Я был так возвращен{восстановлен} и освежен этим первым украшением, что я нуждался не в секунде, чтобы иметь совершенное здоровье. Я теперь только желал подавить мою жажду, и освободить меня от моей неприятной хозяйки. Я поэтому просил ее удовлетворить первый и наиболее срочный из моих потребностей, начиная с помощи, которую она только что дала мне, будет бесполезна, если она перенесла меня, чтобы умереть от засухи. - “Я должен поместить Вас тогда в то испытание{суд}, ” сказала она, “, который я предвижу, Вы будете неспособны выдержать. Следуйте за мной. ”- Столь ветхий была она, что она подняла себя с предельной трудностью; и ее человек дал мне так много отвращения, что я не мог принести меня, чтобы предоставить ее любую поддержку. Она была весьма согнута двойной, и несмотря на опору, на которой она наклонялась, я думал, она никогда не могла тянуть себя из первой квартиры, самый грязный и несчастный, который я когда-либо созерцал. Следующий был скорее лучше, и треть, намного большая, и терпимо снабдил{доставил}; но последний была самая великолепная комната{место} возможно во вселенной. Это, казалось, было скорее легендарным жильем некоторой феи, чем квартира смертного. Ничто не должно было быть замечено, но стаканы{стекла}, замечательные картины, и мебель самый дорогостоящий. На одной стороне стоял изящный туалет, показывая разнообразие драгоценностей; на другом, кровать, закрытая{охваченная} китайским золотым и восточным жемчугом в вышивке, казалось, только ждала прибытие{достижение} Богословия, к использованию которого они были готовы: недалеко от туалета я чувствовал раздевающийся, пригодный для ношения Императрицы восемнадцати лет. Требуется нас значительное время, чтобы достигнуть этой палаты; поскольку помимо этого старая леди двигалась очень преднамеренно, она никогда не переносила меня, чтобы войти в любую квартиру, прежде, чем она передала ее руки через два отверстия в двери, и пряла в течение нескольких моментов{мгновений}, поскольку я нашел ее выполнение по моему прибытию{достижению}. Моя жажда была очень раздражена этой задержкой; тем не менее его насилие было приостановлено в течение нескольких моментов, в то время как я пристально глядел на объектах{целях}, содержавшихся в последней палате. Но мой компаньон скоро прерывал эту экспертизу. - “Прибудьте! ” сказала она, беря мою руку; “позвольте нам к фонтану. Что Вы, быть - держите, здесь может только служить, чтобы возбудить огонь в вашей груди, и что Вы хотите - вода, чтобы охладить те, которые горят там уже. Следуйте за мной, и Вы должны быть удовлетворены. ”- Это было ненужно для нее сказать это дважды{вдвое}; я следовал за нею нетерпеливо. Фонтан был в пределах нескольких ярдов великолепной палаты, и от отсюда имел звук, перешел, который сначала побудил меня искать воду. Как только я созерцал это, я помчусь открыто-изреченным к наибольшему листу, который упал от скалы выше; но старуха провоцирования задержала меня рукой. - “Слышите меня в последний раз! ” она кричала; “при сопротивлении вашей склонности подавлять вашу жажду, Вы можете решить передавать целый час в моих руках{оружии} без дегустации эта вода, я повторно проведу Вас к палате, через которую я вел Вас, и Вы должны быть в свободе передать остаток от ночи со мной на той превосходной кушетке, которую Вы только что созерцали. ”- Желая сопровождать это предложение с чутким взглядом, она направила на меня глаза двух небольших свиней, которые скорее напоминали собаку, только мертвую из чесотки, чем человеческое существо! Что касается меня, в совершенном безразличии к красоте, которую я тогда чувствовал, и в насилии жажды, столь неумеренной, я должен был предпочесть три стакана{стекла} холодной воды к этим трем изяществу{любезностям}. Я поэтому избавился от нее держаться скорее грубо, бежал к фонтану, и начал пить как нетерпеливо, как будто я боялся наблюдения потока терпеть неудачу, прежде, чем моя жажда была удовлетворена. Леди, которой я не думал надлежащим жертвовать этим удовольствием, отставным, в то время как я пил, и вероятно не в лучшем юморе. Это, однако, было ко мне вопросом абсолютного безразличия. Я теперь нашелся совершенно легким и удовлетворил; сон натолкнулся на меня, и я принял его авансы{прогресса} без колебания. Это был широкий день, когда я пробудился, и очень был, я удивил, чтобы оказаться в пятне{месте}, наиболее ужасный, что я когда-либо видел! Я пристально глядел вокруг меня, стремясь напрасно постигать, как я вошел в такую пустыню, или как я должен выйти из этого. Поток, из которого я имел, пил ночь прежде, лился от встречи на высшем уровне скалы, по-видимому отделил от остальной части горы, и я оказался размещенного на эту встречу на высшем уровне. Я мог чувствовать крыши хижины и очарованного дворца, который возбудил во мне такое восхищение: но я был отделен от них, пропастью, столь огромной, что я дрожал, всякий раз, когда мой глаз смел измерять его глубину; и на каждой стороне я был окружен камнями колочения, который, вместо того, чтобы предложить мне проход, казался наклоняющимся вперед для специальной цели кувыркаться{упасть} непосредственно на меня. Полностью убежденный, что я не транспортировался в это место через воздух, я упорствовал в моем рискованном поиске после некоторого выхода, и подробно я преуспел в моем запросе. Это был вход пещеры, одинаково затеняют и глубоко, который казался скорее отступлением некоторого дикого животного, чем проход к сценам{местам} менее огромный. Однако, я решил исследовать это, и рисунок моего меча, я спускался в эту мрачную пещеру; безнадежный из обнаружения любой другой проблемы{выпуска}, чем это, которым я вступил. Но после многих трудностей, я чувствовал, что основание{земля} повысилось, и чувствовало слабое мерцание света, который вел меня к пятну{месту}, куда день проник в эту подземную пропасть. Этот второй выход полностью отличался первый: это был просторный грот, украшенный снарядами{раковинами} и мраморными статуями: поклон полированной стали висел на одной стороне; на другом был дрожь, украшенная золотом и драгоценностями, и заполнилась стрелками; и в середине грота большая клетка реактивного самолета, инкрустированного слоновой костью была приостановлена f .n крыша. Я так стремился выходить очищающийся, в котором я оказался, которого, не оставаясь, чтобы размышлять, что над я видел, я спешил из пещеры, и был около шага кое на что искрением, которые кладут несколько темпов от двери. Это была обувь, застежка которой была сформирована из четырех алмазов, самый совершенный и блестящий, который я когда-либо созерцал: но сама обувь была настолько маленькая, и так изящно формировала, что я даровал не, думал на огромную ценность застежки. Читая, что Поллас, когда она идет, заставляет землю дрожать и толчок лесов, и что бессмертный Юнона берет только один большой шаг от горы Иды до Острова Самоса, я был терпимо уверен, что я не нашел обувь богини; но я решил бы обнаруживать смертного, если это было возможно, чья нога могла быть достойна носить так изящно сформированную комнатную туфлю. Я выносил это со мной, хотя я не ожидал сохранить его владение долго; поскольку я гость это, чтобы быть собственностью леди, охота которой на снаряжение видела в гроте, или иначе что это принадлежало другой невидимой нимфе, для кого туалет, был готов в лачуге старухи. Я все еще колебался, должен ли я возвратиться туда, чтобы искать ее, или должен ждать в гроте, пока кто - то не должен прибыть туда, чтобы искать обувь, когда я был вынужден оставить и проекты, слыша крики, и жалобы проистекают из скалы выше. Я поднимался это в поспешности; для голоса, которым кажутся, чтобы быть женщиной, и начиная с моего обнаружения этой комнатной туфли, мое сердце было чудесно смягчено в пользу пола{секса}, для которого, пока тогда я не чувствовал самое совершенное безразличие. Я скоро обнаружил, что присутствующий на похоронах не был никаким другим чем моя нимфа петуха! Как только она видела меня, она упала в моих ногах, упрашивающих меня погрузить мой меч в ее грудь. Я ни в коем случае не был расположен предоставить ее эту пользу{покровительство}, поскольку она уже внушила мне чуткую склонность. Я поднял ее с уважением, и уверявший ее, что я буду рисковать моей жизнью в попытке высвободить ее из ее трудностей, я собирался помещать меня ею, чтобы слышать в моей непринужденности причину ее несчастья; когда она посмотрела на меня удивления{неожиданности}, оглядев меня с головы до пят, как будто она никогда не видела меня прежде, и удалила немедленно к некоторому расстоянию. - “Будьте достаточно хороши, ” сказала она, “ сидеть немного дальше прочь, для Вас кажется мне настолько неприятной, что я не могу перенести Вас, чтобы прибыть так около меня. ”- Я повиновался со всем смирением, и дерзким существом, отклоняя ее голову, что она не могла бы видеть меня, в то время как она говорила, добавьте, остаются мной следующим образом: - “Прежде, чем я раскрываю причину моего отчаяния, которое возможно кажется к Вам смешным, Вы должны знать, что петухи, который Вы видели, только поручены тем девицам, которые любят меня, отличаются или для разряда или качества. Три великих сделки охоты проведены{поддержаны} каждый год, подобный тому неудачному, в котором Вы присутствовали вчера, и те молодые женщины, которые через четыре года приносят домой двенадцать дуг львов, объединенных любителям{возлюбленным}, которые следят на них в течение тех четырех лет. Между тем они видят их поклонников во все часы; но 'это столько, сколько их жизни стоят, предоставлять наименьшее количество пользы{покровительства}, пока эти двенадцать львов не взяты{не предприняты}. Если петух делает его спасение, ' это признак{подпись}, что была некоторая небольшая неуместность в поведении его любовницы; однако, если птица найдена снова, преступление - не капитал{столица}; но в конце трех дней, если он все еще отсутствует, это - убедительное доказательство преступного общения, и отошедший от достоинства немедленно захоронен живым. Это - это, которое причиняет мое отчаяние: мой петух никогда не может быть найден снова, так как{с тех пор как} я видел это моими собственными глазами, пожранными тем скотом льва. Негодяй, что я! Оскорбления столь широкий оскорбили бы большинство людей; но чем хуже, что она рассматривала меня, тем больше, сделал я восхищаюсь ею, и я все еще пытался выражать мою страсть роста, когда ее возлюбленный сделал его внешность{появление}. Я немедленно признал его за одного из наших охотников, и при этом мой компаньон не был медленен в показе его воспоминания его - Она немедленно{как только} летела к нему с открытыми руками{оружием}, и выражала себя счастливый, прежде, чем она была лишена навсегда света дня, еще раз созерцать лучи его ярких глаз. Теперь этот любитель{возлюбленный} ее был кривым Jegged, с приплюснутым носом, и цвета медью; и яркие глаза, которые она бредила о (подобно китайской свинье), никогда не знали то, что это должно было быть весьма открыто. Охватив ее нежно, он сказал ей, что предполагая ее бедствие, он обеспечил лодку{теплоход}, которая тогда ждала в ноге горы, и что он мог легко выдержать ее, если я, кто уменьшил ее до этой оконечности{крайности}, буду в течение одного часа защищать их от монстра Матроны. - “И кто - монстр Медсестры? ” сказал я.- - "Вы будете знать, но слишком скоро, " он ответил, ", поскольку он ищет комнатную туфлю его леди, которую я вижу в вашей руке. "- Это сказало, он сжимал его любовницу в его руках{оружии}, и спешил с нею к морю со всей экспедицией. Сначала едва я чувствовал себя немного ревнивым, но был ими вне поля зрения, как я думал не больше из них. Приключения следовали за друг другом так быстро на этой горе, что едва могло я убеждать меня, что я не был в мечте; но больше были все же позади, поскольку это случился … - "’Это Вы, кто мечтает, **, прерывали Dinarzade нетерпеливо; “Вы желательны, чтобы связать ваши собственные приключения, которые в существующем положении дел Вы должны были сказать настолько кратко насколько возможно; и вместо этого Вы утомляете нас другим человеком, сопровождаемым с деталями, столь неинтересными, что это является сомнением, наиболее ли они утомительны или пустяковы. "- - "И что это имеет значение, " кричал Султан, ", чьи приключения, которые он связывает, так, чтобы они развлекли меня, и последний ночь? Что имеет меня лучше, чтобы сделать, чем слышать их? Продолжите, Факардин, " он добавил, " и учитывать не замечания этих пустомель, которые никогда не удовлетворяются, но когда они говорят непосредственно. " Dinarzade нервничал с нетерпением. Справедливая Султанша, которая теперь передала тысячу ночей в кровати, ни с чем лучше, чтобы развлечь ее, чем рассказы только, приспосабливает, чтобы установить один сон, поднял ее глаза искренне к небесам, и Факардин Трапезунд перешел таким образом: - "Если я помню право, я был прерван в той части истории незнакомца, где он сообщал мне, что он представлял себе, что себя мечтал, при вращении разнообразия событий, к который, столь короткое место времени вызвало. “Я теперь приложил усилия, ” он продолжал, " восстановить грот; но вместо того, чтобы брать дорожку, которой я поднимался скала, я следовал один, " который, после утомительной поездки, провел меня к местожительству Медсестры. Дверь была открыта; прялка была все еще там, но никакие руки не использовались в превращении этого. Находя больше столь непреодолимое отвращение для женщины, первое появление которой имело так много чувствующее отвращение я, я решило входить, и рассматривать чудеса красивой квартиры. Я проводил{держал} комнатную туфлю в моей руке; я прекратил не на мгновение восхищаться этим, и я часто нажимаю это к моим губам как нежно, как будто это был портрет хозяйки наиболее неистово возлюбленный. Также, как я подготовился входить в хижину, я был остановлен огромным гигантом, вооружился огромным, дублируют, и закрытый{охваченный} грубыми волосами с головы до пят. Его манера обращения меня удивила меня значительно, поскольку его жесты были намного менее нежны, и его внешность намного более дикий чем лев, кого я имел честь убийства дня прежде. Первая вещь, которую он сделал при наблюдении меня, должна была взять его булаву в обеих руках, и скрежетать его зубами подобно дикому борову: второй должен был благодарить Небеса чтобы бросить вора в его путь, который украл комнатную туфлю его леди; и он тогда продолжил уверять меня, что он должен был уже разбить немного умственных способностей, которые боги дали мне, если Матрона его любовница не приказала, чтобы он резервировал меня для мучений наиболее мучительный. От звука голоса, который произнес это, я предполагал, что некоторый бык был доволен делать меня этой гражданской речью; после, который гигант, продолжающий его беседу, приказывал, чтобы я сдал комнатную туфлю, и следовал за ним без задержки. - “Я должен найти это меньшей неприятностью, ” сказал он, “ взять это от Вас силой, чем спросить у Вас это; но моя любовница приказала, чтобы я заставил Вас восстановить это через опасение относительно моего мастерства, и поэтому вниз на ваши колени в этот момент{это мгновение}. ”- - "Те, команды вашей любовницы? " сказал я; “тогда молитесь, представьте мои лучшие отношения ей, и скажите ей от меня, что ни Вы, ни весь ваш товарищ монстры, соединенный не должны заставить меня сдать обувь, красота которой имеет заколдованный меня, и которую я не получал постыдными средствами. "- Поскольку я сказал это, я видел, который дикий дромадер уже поднял его дублировать, чтобы сокрушить меня, и я немедленно{как только} тянул{рисовал} мой меч. Его сила была потрясающая; но поскольку он не был очень опытен, я легко избегал его ударов, наиболее нежный, которого был достаточен, чтобы дрожать камни в частях, и опрокидывать{отменять} деревья окружения. Однако, поскольку я умудрялся тянуть{рисовать} кровь от него каждый раз, когда он тосковал без меня, я должен был вероятно закончить невредимый бой, имел это не моя судьба, которую нужно царапать на этой земле чудес. Это кажется, что гигант имел гвоздь{ноготь} на большом пальце ноги{носке} его правильной ноги, которой Ery manthian боров, возможно, гордился. Это, которое я не обнаруживал в течение некоторого времени, но подробно я имело серьезное основание, чтобы чувствовать это; поскольку, поскольку я наклонился, чтобы избежать удара из его дублировать, который он симулировал стремиться ко мне, он не нашел возможность предоставления меня режущейся{сокращающейся} ни в коем случае низшей к этому, которое я получил от льва день прежде. Это рассердило меня так высоко, что с разъяренным ударом я сократил ногу{опору}, к тому, нога которой была приложена оружие, которое одобрило меня со столь представительной раной. Его падение походило на это башни, и земля дрожала, поскольку он коснулся этого. Я бросил меня на него, намереваясь ударить его уродливую голову от его плеч; но голос, который проистекал из хижины, заставил меня держать мою руку. - "Отважный рыцарь, " кричал голос, " убивают не мой монстр. "- Я повиновался, и уход от него, вступил в лачугу, предположение дарить Матроне комнатную туфлю, которую сила могла горячий обязывать меня сдавать, и объяснять, что я не получил это компрометирующими средствами. Я теперь предположил, что это должно принадлежать некоторой дочери или племяннице ее, к кому во всей вероятности палата и одежда были готовы, который я видел ночь прежде. Но напрасно сделал я пересекаю различные квартиры; никто не появился; и часть предметов одежды, которые я видел около туалета, была убрана. Надеясь получить от него некоторые сведения{интеллект} его любовницы, я возвратился к месту, где я оставил гигант; но он также ушел, и унес его ногу с ним. Хотя я потерял значительное количество кровавых{проклятых}, я не оказывался большим количеством weakli и только сознавал голод, чтобы согласиться не менее сильный, чем был thest, который мучал меня вечерняя{ночная} пчела. Я решил искать кое-что, чтобы ослабиться первый, где я имел так в последнее время suсkled в успокоении второго; но эль-дверь, закрытая при моем подходе, norld все мои усилия удовлетворяет, чтобы открыть это. К был теперь мой единственный ресурс - я искал, или некоторое время без успеха, ни pers должно я когда-либо находить это, имел меня не проводимый туда приятным все жарить мясо - С аппетитом подобно e, который я, возможно, не встретил{не выполнил} с гидом{руководящим принципом}, приемлемы: Я следовал за этим от радости; только сделал я достигаю грота, я был более чем когда-либо убежден, это должно конечно мечтать. низко красивый была форма, которая на входе представила себя мой замечательный! Нимфа в платье охоты была перелугом на великолепном sopha, и смотрела отношение шляпы, как будто королева любви гребла предметы одежды Дианы, чтобы следовать к chace за некоторым новым Адонисом. Часть ее груди была раскрыта; и та часть была в моей ценности мнения все сокровища, которые пещеры земли, лавины моря, или женщин во вселенной могут возможно уметь скрыть. Ее юбка была подобрана на одной стороне, и закреплена выше ее колена алмазной застежкой, подобной этому который украшенный красивая комнатная туфля; и нога{опора}, которая этим означает, была показана, была так изящно превращена{направлена}, чтобы делать меня некоторым, что это не могла возможно быть собственность смертного. Как только она видела меня, она пристально глядела на мне в течение нескольких моментов{мгновений} с вниманием. - “Хотя отвращение, с которым ваше смешное уродство вдохновляет меня, " сказал она, " и уважение который, я не может отрицать к вашей доблести, теперь сражается в пределах моей груди, я все еще желаю предлагать Вам средства обеспечения вашего собственного счастья, и в той же самой извести помощи моему. Вы имеете, нашел мою комнатную туфлю, ” она продолжала, " и ваше предположение в касании это искуплено в некоторой степени{градусе} отвагой, с которой Вы утверждали ваше требование{заявление} этого, Сдали Вас это гиганту, будет конец навсегда ваших надежд и мой, поскольку в человеке{мужчине}, который обладал бы мной, храбрость - обязательная квалификация. Но прежде, чем я перехожу, позвольте мне доказывать Вам, что эта обувь является действительно моей; вот - моя нога; подход, и надетый это. ” Я повиновался со смешанной нежностью и уважением{отношением}, и при стоянии на коленях прежде, чем ее, мои транспорты{транспортировки} были настолько сильны, что я едва знал то, о чем я был. Обувь была надета со всей вообразимой непринужденностью; после, который она предлагала меня, снимают это снова и затем спрашивал, что провело меня к гроту. Я теперь впервые вспомнил мои потребности, и я сказал ей, что я умирал от голода, со взглядом как любящий и увядание, как будто я сказал ей, что я умирал от любви. - “Какой{Что}! ” она воскликнула; “когда-либо эти и чувственные желания брутто{грубые}? Вчера вечером Вы посетили Матрону, потому что Вы были сухи, и этим утром ваша единственная причина{разум} для того, чтобы посещать меня состоит в том, потому что Вы хотите есть! Но независимо от того; я скоро обнаружу, заслуживаете ли Вы неудачу, которую Вы тянули{рисовали} на вас непосредственно, пья, и будете ли Вы делать себя достойным той великолепной судьбы, которая будет ваша, как только Вы должны съесть достаточно. Поскольку я нетерпелив, чтобы знать, заслуживаете ли Вы действительно преимущества, которые звезды, кажется, обещают Вам, берут этот поклон без задержки, и позволяют мне видеть, можете ли Вы согнуть это. ”- Я повиновался, убедил, что я должен найти эту задачу столь же легкой, как то, чтобы надевать ее комнатную туфлю: но вовсе не без значительных усилий, я подробно преуспел. Едва дело было выполнено, как вереница{нить} поклона произвела звук, столь мелодичный, что этому можно было бы только равняться{приравнивать}, которым, который проистекал из клетки Реактивного самолета; чья дверь, открывающаяся в тот момент, большая птица вылетела с такой стремительностью, чтобы предотвратить мое различение ее разновидностей. Удивленный при приключении, которого я только что достигал, nympth рассмотрел меня с вниманием, но почти мгновенно отклонял ее голову снова, как будто ее глаза были потрясены некоторым отвратительным объектом{целью}. - “Возьмите стрелку от вон там дрожи, ” сказала она; “смотрите вверх, и стремьтесь к тому, что Вы видите в воздухе. ”- Я оставил грот, и думал, что я мог отличить муху далеко выше меня. Поскольку ничто иное не должно было быть замечено, я освобождал от обязательств мою стрелку в этом, которое было скоро вне поля зрения: но только когда я предположил, это, чтобы находиться в средней области{регионе} воздуха (столь долго было это, прежде чем это спускалось), я видел, что это падало в моих ногах, загруженных наибольшим петухом, которого я когда-либо созерцал. Нимфа бежала к птице, поцеловал это трижды нежно, и вытянул стрелку; на котором петух прыгал в воздух, как будто ничто не случилось, и исчезло через несколько моментов{мгновений}. Это деяние, казалось, внушало справедливой охотнице больше уважения{отношения} ко мне, хотя недостаточно, чтобы уменьшить ее отвращение. - "Да", сказал она; " Вы должны конечно быть человеком, предназначенным, чтобы освободить меня; все же, если я должен мое избавление Вам, как я могу вынести, чтобы передать мою жизнь с человеком{мужчиной}, чье появление, разве менее отвратительное и не смешон, чем его действия, великолепные и возвышенный? Принц, быть осторожным в моей комнатной туфле; ищите через каждую область{регион} земли, ни представьтесь снова передо мной, пока Вы не нашли ногу, которая может соответствовать моей обуви, женщина, которая может любить Вас, или петуха, который может лететь столь же высоко как тот, который Вы только что видели. Даря мне с одним из этих трех чудес, Вы будете только должны получить пользу{покровительства} Матроны, давать право Вам на мой: но без этого последнего условия{состояния}, и один или других из первых трех, я всегда буду неудачен, и Вы никогда не будете счастливы. Однако, прежде, чем Вы отправляетесь в поиске этих приключений, я должен поместить Вас в предварительное испытание{суд}. Вы помните, я предполагаю, что несмотря на все просьбы к обратному, Вы настаивали вчера вечером на питье: чтобы наказывать Вас за это упрямство, я теперь сообщаю Вам, что однако большой может быть ваше отвращение, Вы, как ожидается, будете есть независимо от того, что может быть установлен прежде, чем Вы, не будучи не желательный вообще. ”- Я спросил не лучше: я думал, что ничто не могло обслужиться за столом{таблицей} человека, столь изящного, который мог возможно мешать{отклонять} аппетиту столь жадный как мой: но когда я исследовал то, что было помещено передо мной, это было удивление, что я удержался от ослабевания. Вы никогда не могли предполагать, отважный рыцарь, что составило это дьявольское рагу; я поэтому обязан объяснить, что блюдо содержало ногу гиганта, не забывая ногу, и большой гвоздь{ноготь}, который украсил это! Вид сделал мою щетину волос с ужас; я стал больным, и оставлял грот, стремясь убежать из столь отвратительного объекта{цели}, когда, не говоря нимфу поднимал глубокий вздох, и дал мне взгляд не меньше выражения жалости, чем негодование. Тот взгляд был достаточен, чтобы определить мое поведение: я закрыл мои глаза, оторвал кусочек, от ноги{опоры}, и глотал это. Повинуясь к настоящему времени, я снова подготовился удаляться{увольняться}, уверяя мою хозяйку, что я не должен чувствовать никакого желания есть в течение по крайней мере следующих четырех дней. Она казалась многим смягченным моим согласием, установил ее глаза на меня более устойчиво чем прежде, и так восхищал меня изменением{заменой}, которое я чувствовал в их выражении, что я спустился немного больше. На этом она приблизилась, поместил ее руку близко в мое плечо, и сказал мне, что, хотя она не будет спрашивать это меня, это было необходимо для меня выбрать целую ногу{опору} к костям. - "Я чувствую эффект обаяния, " сказала она; “мое сердце говорит мне, что первый период находится на пункте{точке} того, чтобы быть распущенным. Упорно продолжите заниматься, и Вы не должны идти далеко, чтобы найти женщину, которая любит Вас; но если Вы оставляете это место, или если ваша пища прервана, прежде, чем Вы можете освободить блюдо, Вы станете, если возможно, более неприятными ко мне, чем Вы - в настоящее время. ”- Эти слова коснулись моего сердца, и не произвели никакого небольшого эффекта на мою голову: они оживили мою храбрость, но увы! они не увеличивали мой аппетит. Однако, хотя нога{опора} была достаточна, чтобы кормить десять голодных людей, так как{с тех пор как} такой было условие{состояние} моего испытания{суда}, я решил использовать каждое усилие выполнять это; и я решил или глотать целое, или к взрыву{разорванному} смело перед глазами моего Богословия! Именно в самой середине этой великодушной попытки, мой проклятый Сквайр, который вероятно искал меня в течение некоторого времени, сделал переэхо камней с названием{именем} Факардин. Внезапно нимфа изменила{заменила} цвет; она казалась нерешительной в течение нескольких моментов{мгновений}, и затем находя, что я был объектом{целью} преследования, она спешила в подземный проход, оставляя меня более проклятый, более удивленный и более сокрушенный, чем я имею власть{мощь} выразить. Я чувствовал, что ее взгляды становились более умеренными; рана, данная меня гигантом закрылась, в то время как я был нанят в еде его ноги; и присутствие самого прекрасного существа во вселенной, которое откидывалось нежно на мое плечо, позволило мне поддержать ужас моего испытания{суда}. Едва но сделал она оставляет меня, как забывая ее судебные запреты я оставил мою ужасную трапезу, и летел к проходу, которым она отбыла: момент{мгновение}, что я приблизился к этому, сильный и мчащийся ветер, не только противопоставленный мой вход, но и поднял меня с насилием от основания{земли}, и унес меня из грота. Как только я был на внешней стороне, дверь (который имел два отверстия в этом подобный тем в двери, которая защищала дом Матроны закрытый его собственного согласия{соглашения}; через эти отверстия две руки{оружия}, более белые чем снег, и более красивый чем Китэреа, немедленно передали себя; прялка черного дерева, инкрустированная золотом заняла место спонтанно перед ними, и прядение, возобновленное с большим количеством усердия чем даже я был теперь убежден, что Божество, кого я только что видел, было дочерью Матроны, и что прядение было любимым занятием в этом очарованном семействе. Я приблизился, с намерением бросить меня на моих коленях перед нимфой, которой я видел только руки{оружие}, и колдовства ее в жалости открыть дверь; когда мой Сквайр, подробно обнаружив меня, начал выкрикивать мое название{имя} громче чем когда-либо. Немедленно красивые руки исчезли; дверь грота открылась с насилием; и гигант, расстраивающий его голову, внезапно появился мое лицо с такой силой, что он катил и моего Сквайра и непосредственно вниз к месту, где я сначала отличил луч света, который вел меня к дому Матроны. Когда я оправлялся от моего падения, мой Сквайр сообщал мне, что это должно было пора уйти, и он колдовал меня, чтобы спускаться со всей экспедицией, в то время как это было все еще в. моя власть{мощь} убегать. - “Что могло поместить это в вашу голову, ” сказал он, “ подняться на эту проклятую гору, которая переполнена полной волшебников и очарований, в то время как все жители соседних деревень были в поиске Вас? Я ждал до полуночи речной стороной; и затем предположение, что, в то время как я искал Вас там, Вы, должно быть, приземлилось где-нибудь еще, в надеждах относительно обнаружения Вас я спешил к следующей деревне; но здесь мне говорили редкие новости относительно Вас: это сообщал, что Вы или совратили или изнасиловали девочку, которую оставляли с Вами на острове; тот ее петух был потерян; то, что Вы выгрузили с нею, и что оба скрыли Вас во впадинах горы, чтобы избежать наказания вашего проступка. В последствии все жители собрались этим утром на рассвете; совет был проведен; отрядам приказывали до марта; и одна часть того, что они предпринимали окружить гору, и запретить каждую авеню{средство}, другой поднимавший это, и разогнала{рассеяла} себя через все различные дорожки, ', которым это было возможно для Вас пройти. Теперь тогда, мой дорогой владелец{мастер}, я бросил Вас для потерянного. Они защитили бы меня, напуганный, чтобы я не информировал Вас об их проектах; и они уверили меня очень серьезно, что я должен иметь честь разделить ваше наказание. Я s, почти отвлеченный, чтобы думать, что, человек{мужчина}, нет всегда не был настолько благоразумен и так безразличное уважение этот вид непрочности, поскольку Вы были, должен подробно выбросить жизнь таким образом по-дурацки ради вульгарной киски и ее петуха навозной кучи. В середине эти печальные отражения, громкий крик, соглашение от той стороны горы, которая была самая близкая море, увеличивало мой локон; поскольку это немедленно сообщался в Вас, был захвачен в самом акте sping с вашей новой хозяйкой. Как едят, была моя радость, когда я созерцал мысы. Компаньон этой неудачной девочки - один из охотников, которыми это кажется, имел en, долго прилагаемый к ней. Их гибель была явна без задержки: и хотя они продолжали утверждать, что их невиновность, была вынуждена рыть яму, в которую помещают его любовницу до шеи, после того, как лежал в основе охвата ее, и взятия самый нежный, прощайте яма тогда велась снова; но в тот самый момент, когда ничто из девицы не было видимо кроме ее головы, и который также собирался исчезать, петух, как слышали, кричал в воздухе выше нее. Весь поднятый их глаза; шум слышали снова, но тем не менее ничто можно было бы не отличить. Подробно один из основных людей тянул{рисовал} телескоп от его кармана, и объявлял, что это был комар mimicking кричание петуха: с другой стороны любитель{возлюбленный} утверждал, что это был идентичный петух, которого его любовница потеряла, и поклялась большим Caramoussal, что он признал его его манерой кричания. В то время как они все еще обсуждали этот вопрос, реального живого петуха, который поднял себя выше, чем когда-либо петух сделал прежде, спускался, и взгромождался на голову девицы. Универсальные одобрения дали ему не наименьшее количество тревоги; он держал его место с большой отвагой, в то время как целая компания согласилась в размышлении{взглядах}, что этот одаренный человек был произведен большим Caramoussal, и был убедительным доказательством невиновности девочки: едва но сделал они приближаются, чтобы восстановить ее к свободе, как петух протянул его шею, хлопал, его крылья кричали трижды, и затем бросающий в воздух со стремительностью сокола, через мгновение были вне поля зрения. Это убедило зрителей{очевидцев}, которых het проводят с ее возлюбленным, не был совершенно правилен; но поскольку петух в хлопании его крылья, произвел ее левый глаз, он, как предполагалось, подразумевал это как наказание за предоставить пустяковую пользу{покровительства}, и она была объявлена полностью оправданной любого серьезного правонарушения. В последствии, она была немедленно освобождена и от ямы и ее предчувствий; она проводилась домой ее родителям в триумфе; и в то время как они были заняты в украшении ее глаза, я спешил сюда колдовать Вы, чтобы оставить страну, где горы полны волшебников, острова львов, и деревень мужчин, женщин, и петухов, кто для чего - нибудь, что я могу видеть, - не капля лучше чем волшебники или львы. "- Правда этого счета была подтверждена моими приключениями на горе. Я решил поэтому следовать за советом моего Сквайра, и мы оставили этот склад одаренных людей и непостижимых событий, не встречая{не выполняя} любое дальнейшее препятствие. Чем больше, что я вращался на то, что прошло, тем меньше, был, я убедил, что это действительно случалось. Лев, кто назвал{вызвал} меня моим названием{именем}; старуха, которая любила меня так нежно; молодой, кто ненавидел меня так неисправимо; нимфа грота, которая приказывала меня делать, что не могло быть сделано; вода, которую я пил с таким рвением, и мясом, которое я ем с таким отвращением; все, казалось, были одинаково заблуждением: но драгоценная комнатная туфля была все еще в моем владении, и это было достаточно, чтобы установить действительность всего остального. Я заставил этот шлем быть сделанным в самом близком городе; и этот петух, обогащенный с алмазами, хлопая его крылья, и в процессе кричания, скрывает замечательную обувь, которую я теперь предложу вашему восхищению. ”- Здесь открывая гребень его шлема, учтивый незнакомец тянул{рисовал} дальше обувь, которую он похвалил так высоко;, это было скрыто в пределах золотого петуха, которого я сначала принял за орла. Я признаюсь, самый прославленный Султан, вид этого заполнил меня Удивлением{Неожиданностью}. Эта комнатная туфля была по правде говоря шедевром, нет меньше в уважении{отношении}, чтобы формировать, чем размер и элегантность. Я не мог смотреть на это без эмоции, хотя я был убежден, что это было сделано исключительно, чтобы показать мастерство художника, и, возможно, не было разработано{предназначено} для использования никакого человека. Напрасно сделал более странный протест, что его собственные руки поместили это в ногу справедливой охотницы: я упорствовал в моем скептицизме. Исследовав это в течение некоторого времени, и с разрешением владельца prest это с уважением к моим губам, я подробно восстановил это к его прежнему укрывательству: после, какой Факардин Горы Атлас возобновил его повествование. - “Незначащие приключения, ” сказал он, «, с которым я встретился после этого, являются не достойными ваше внимание; и при этом я не буду беспокоить Вас с утомительным списком отказов, оскорбляю и презрения, которое упало к моей партии, везде, где мои клятвы предлагались. Я думал, каждая женщина, заслуживающая моей привязанности, и каждой женщины думала моя привязанность незаслуживающий ее принятие. Они, кто больше не был в расцвете жизни.preferred их служащие, и они, кто был, предпочли мой. Однако, если все отказались от меня их польза{покровительства}, ни один не отказался примерять обувь; но здесь, увы! Я не был менее неудачен: не можно было войти в единственный{отдельный} палец ноги{носок}. Никакая надежда теперь не оставалась для меня, но находить петуха, который мог поднять себя столь же высоко как это справедливой охотницы j то есть петух, который мог лететь подобно орлу. К моему горю, я нахожу, что это - не меньше редкость, чем женщина, которая может любить меня, или ногу, которая может соответствовать красивой комнатной туфле. Я уже пересек Азию и Африку, и собирался загружать для Европы, когда послы Fortimbrass с большим ртом, король Дании, достигли порта Сидона. Они сказали нам, что они были в преследовании рта, распределяемого подобно их владельцу{мастеру}, и выражали их опасения, что их поиск будет неудачен. Чтобы оправдывать эти предчувствия, они тянули{рисовали} от золотой шкатулки точную меру королевского рта, и наиболее огромного, которым это было по правде говоря! Я имел{признал}, что, хотя я путешествовал далеким и широким, я никогда не встречался со ртом вообще, чтобы быть по сравнению с этим; и я просил быть информированным, когда он нашел это, что в мире их владелец{мастер} хотел сделать со ртом, столь чудовищным. Мне отвечали, что это желание было возбуждено самым странным и неудачным приключением, которое они не имели тогда время, чтобы объяснить; на этом главный посол, который казался человеком никакого маленького последствия, вздыхал несколько раз, и подробно разрыдался. Глаза его компаньонов немедленно вышли за пределы; и и мой Сквайр и непосредственно был слишком воспитан, чтобы не следовать за их примером, хотя, что эти почтенные люди кричали{плакали} о, мы не могли задумать. - "Прощайте! моя возлюбленная страна! " воскликнул подробно главный посол; “мы предлагаем Вас вечный прощайте, запрещенный повторно посетить ваши счастливые климаты, пока две вещи не найдены, ни один из которых земля может снабдить{поставить}. ”- Предположение, что большой рот должен быть одной из тех вещей, я просило его сообщать мне, что было другим. Он ответил, что его владелец{мастер} имел дочь, которую он любил до безумия; она была чрезвычайно красива, и назвала{вызвала} Sapinella Ютландии. Эта девица, неспособность получить шлепанцы, чтобы соответствовать ей, сошла с ума в последствии, и убедила ее отца повесить всех сапожников в королевстве. Информированный относительно трудности к пожалуйста ей, и боязни судьбы их товарищей, иностранные сапожники отказались работать для нее; и подробно вещи были принесены к такому проходу, что уступая к его привязанности к ней, король издал всюду по его доминионам, что, кто бы ни мог обувь красивый Sapinella, должен жениться на ней для его неприятности. Это было однако определено в сделке, что типа неудавшегося в попытке, должно вешаться с так небольшой церемонией, как показался их предшественникам. - “И таким образом, ” продолжал посол, “ таким образом - мы, несчастные Рабы деспотического владельца{мастера}, и капризной хозяйки, осудили или чтобы найти небольшую комнатную туфлю и большой рот, или никогда не перепосещать плодородные равнины Дании; Дания, та возлюбленная страна, которая родила нас. Такой - любопытные комиссии{полномочия}, которые мы предписываемся, чтобы выполнить; и Вы можете легко задумать, который мы имеем только слишком большая причина{разум} в размышлении{взглядах}, которое мы предложили цену прощайте навсегда нашей родной земле! ”- При создании этих отражений предложение hearted посол кричало подобно младенцу: те, которых его рассказ предложил мне, имели очень различную натуру, и после размышления в течение некоторого времени на условия{состояния}, предусмотренные в короле указа Дании, я спросил, что будет последствием представления Sapinella со слишком маленькой обувью. - "Для", сказал я, “, хотя я предполагаю ее в размере, чтобы быть не больший чем кукла, все же комнатная туфля может быть сделана настолько маленькой, что даже кукла не может получить ее ногу в это. ”- Высоко оскорбленный этим наблюдением, главный посол даровал меня взгляд самого глубокого презрения. - “Молодой человек! ” сказал он, “, когда Вы видели немного больше мира, Вы будете учиться рассматривать справедливый с большим уважением{отношением}, известность которого может только быть неизвестна вам непосредственно, и типа напоминают Вас. Если шанс когда-либо ведет Вас к ногам нашей Принцессы, Вы будете видеть, какими ногами они являются, и обязаны признать, это (Moussellina Серьезным исключенным,) она нуждается в плоде{урожае} ни к кому что касается фигуры{числа}. ‘Это не поэтому так малость ее ноги (что будучи совершенно распределяемым к ее высоте командования), который делает приспособление ею с ботинками вопрос трудности, как ее форма, элегантность, и форма, нет менее сингулярный{исключительный} чем красивый. ”- - “Но, мой о господи посол, " сказал я, “ предполагают человек, кто, производит комнатную туфлю, совершенно приспособленную к форме, элегантности, и сингулярной{исключительной} форме этой красивой ноги, ни в коем случае не должен быть склонен жениться на вашей Инфанте? Что было бы последствием его отказа? ”- - “Должен любой быть найденным, " ответил Датчанин, “ (но это кажется ко мне невозможным, что там должен) настолько холодный, настолько глупый, настолько слабый в суждении, и столь несовершенный во вкусе, чтобы отказаться от Sapinella законного владения Ютландии: она тогда обязана присягой (ее честь и вся принадлежность этому отсутствование - вопроса) предоставить ему безотносительно пользы{покровительства}, которую он может думать надлежащим требовать. ”- Мои причины для того, чтобы задавать этот вопрос, я сомневаюсь относительно не, отважный незнакомец, уже известен Вам: этот ответ определил мое поведение, поскольку, пока тогда мои сомнения не держали меня в приостановке. Хотя очаровательная охотница все еще правила в моей груди, не падать, влюбленный с каждой женщиной, которая вошла в мой путь, была ко мне совершенно невозможна; однако момент{мгновение}, которым они были вне поля зрения, я забыл все другие, и только помнил красивый неизвестный. Принцесса предложила ее руку ему, кто мог выполнить задачу, которая она отчаивалась о когда-либо наблюдении выполненного; с другой стороны некоторая смерть была его наказанием, кто терпел неудачу в попытке. Я долго искал ногу достойный самая красивая обувь в Мире; Sapinella долго искал обувь достойный самая красивая нога во вселенной, которая (поскольку она думала), принадлежал ей. собственный человек. Если с одной стороны, я боялся, чтобы чувствительность моего сердца не заставила меня забыть каждую вещь, но ее красоту, в то время как я пристально глядел на Принцессе, которая плылась на плоскодонке ко мне в цветах настолько очаровательный; на другом, отвращение, с которым я всегда вдохновлял целый пол{секс}, казалось, обещало мне гарантию против моей собственной слабости. Я пересек две четверти{квартала} мира, не находя женщину, которая примет мое сердце; и при этом я не нашел никаких петухов кроме навозной кучи, кто знал не, больше как лететь, чем я сделал самостоятельно. Я решил поэтому загружать на борт одно из судов посла, пробовать мою комнатную туфлю на ноге датской Принцессы и если я преуспеваю в моей попытке, затем вести ее к гроту в триумфе, где проживается нимфа со стальным поклоном. Послы, которые действительно были могущественным хорошим видом людей, противостояли этому проекту большим количеством серьезности. Они представляли ко мне все трудности такого предприятия, и они уверили меня, что я должен найти очень неудобным, чтобы вешаться в цветке моего возраста, судьба, которой я не мог избежать, должен я обращаться с ногой Сапинеллы без успеха. Я был упрямый; и поскольку я не разгласил{не обнародовал} к нему тайну красивой комнатной туфли, главного посла, который очень увлекался очишением, фактически разрыдался, при наблюдении меня подняться судно. Ветер был настолько благоприятен, что спустя семь месяцев после моей посадки, я достиг скандинавского побережья, столь одобренного по своей природе. Пересекая те огромные области, я подробно достиг суда Fortimbrass с широким ртом. Здесь это, было, что я ожидал встречать{выполнять} с приключениями намного более достойный ваше внимание, чем те, которых Вы только что слышали; судите тогда насколько большой было мое разочарование, когда после вопрошания о Принцессе, я был информирован … … " В этой части его истории, красивый незнакомец был прерван неожиданным расцветом тарелок, tymbals, дудочек, труб, flageolets, волынок, рожков коровы, и барабанов, которые внезапно наполнялись через лес. Мы смотрели нетерпеливо вокруг нас, и наши глаза в течение некоторого времени отдыхали напрасно на месте, откуда шум перешел. Чем ближе, к которому этот сингулярный{исключительный} концерт приблизился, тем больше, было наше увеличенное удивление{неожиданность}, поскольку мы все еще были неспособны обнаружить причину. Внезапно мой секретарь и Сквайр Незнакомца, который поднялся на два высоких дерева, и кто этим означает, наслаждались более обширным взглядом, воссоединился с нами в ужасе{терроре}, и объявил, что отряд Арабов, которых холмы до тогда препятствовали нам замечать, был "замечен спешащим к нам, никакое сомнение, намеревающееся окружить нашу небольшую сторону{партию}. При получении этих сведений{интеллекта} мы взяли наших верблюдов от наших дежурных, и устанавливавший их, продвинутый смело к грабителям, которых мы могли теперь чувствовать: но мы скоро обнаружили, что вновь прибывшие не были ни грабителями, ни Арабами; и что относительно окружения нас, ничто не могло быть более далеко от их склонности. Тем не менее их внешность{появление} удивила нас не немного. Насколько наши глаза могли достигнуть, мы обнаружили когда-либо-удлиняющую цепь верблюдов, лошадей, мулов, и слонов, тяжело загруженных с мусором, palanquins и багажом каждого, описания. Они сопровождались многочисленным телом{органом} солдат и рабов, весь общность жизни в ситце, цвета которого были настолько живые и блестящие, что целое появилось к нам двигающийся партер{амфитеатр}, эмалированные с лучшими цветами весны и лета. Мы остановились, чтобы наблюдать{соблюдать} продвижение{прогресс} этого сингулярного{исключительного} конвоя, в чьей середине palanquin, искрящийся с золотом, и украшенный проектами самого изящного конца, был не в состоянии не привлечь главную часть нашего наблюдения. Этот palanquin был закрыт на всех сторонах. Четыре раба гигантской высоты переносили это на их плечах, в то время как из четырех сатрапов на верхом каждый поддержавший зонтик по этому, защищать это от высокой температуры солнца. Сатрапы, рабы, и palanquin, были все закрыты{охвачены} ситцем; но тот ситец столь прекрасную структуру, так превосходно красил{окрашен}, и великолепно вышивал, что мой секретарь (чем кого никто не понимает эти вопросы лучше), часто уверял меня с тех пор, что это не могло стоить меньше, чем два таланта эль{крыло дома}. Вокруг palanquin музыканты были размещены, чей концерт был первоначальными{оригинальными} средствами привлечения{участия} нашего внимания. К несчастью, как только они приблизились к нам, концерт начался снова, и мы скоро обнаружили, что, чтобы оставаться в его окрестности, было абсолютно необходимо хорошо использоваться к этому. Эта неожиданная музыка заставила нас начать все до одного; но это казалось настолько ужасным к нашим верблюдам, что после того, как все экстравагантные действия, которые внезапный ужас{террор} заставляет те животных исполнить, они справедливо, убежали с нами. Каждое усилие сдерживать их только удваивало их нетерпение уйти и порывистость, с которой они увели нас. Животное моего секретаря и мой собственный, кто прикрепил дозу вместе, поворачивая короткий раунд, как будто в соответствии с соглашением, мчался подобно безумным вещам через тыл, который, прибыло, слоняясь после остального, и растаптывало на все, кто, случилось, находился в их пути. Общий беспорядок{замешательство}, из которого это причиняло, и крики типа найденного непосредственно атакованного в этой импровизированной манере, увеличиваемой все еще больше ярости этих адских животных, кто не замедлил не их скорость, пока, они достиг банков большой реки. Здесь на мгновение они остановились, переводят дыхание; но воспоминание их испуга, скоро возвращающего; они погрузились в воду, не давая нам наименьшее количество намека их проекта. Все, что мы могли сделать в этом, момент{мгновение} удивления{неожиданности}, должно было держаться быстро ушами, и пытаться достигать противоположного банка реки, которая была и глубока и быстра. Мы были теперь более чем пятнадцатью стадионами, отдаленными от леса, где мы причинили такой большой беспорядок{замешательство}. С удовольствием был бы я возвращать туда, будучи одинаково беспокоящимся, чтобы знать тем, чем становились из красивого Факардин, и слышать заключение его приключений. Но мой секретарь, представляющий ко мне опасность и трудность отдыха река, около подхода ночи, и нового{свежего} волнения, которое наш caniels был бы случай, должен saine адский, грохот возобновляет по нашему прибытию{достижению}, я бросил пункт{точку}, и перенес его, чтобы провести меня к дому, который мы замечали на некотором расстоянии. Я мимо ночи во всей агонии нетерпения: едва сделал утро, как я снова выдвинул, беспокоясь к тому, что могло быть предназначено этой племенной процессией, в которой ситец furni сделал столь заметную фигуру{число}, и все еще настроенной возражение{воссоединение} Факардин и oe, от кого я надеялся слышать caophe о его приключениях. К несчастью dful буря, которая не прекратила du ночь, раздувая скалистую вершину горы-, причинила такой выходящийся за пределы из, что это будет бесполезно к в ot, чтобы передать это или ждать, пока воды не добавляют, уменьшаются. Люди, с кого я редактор, уверили меня, что все равнины на стороне будут наводнены для по крайней мере th: таким образом тогда был, я отделился от любезного незнакомца, которого я никогда не был способен получить вид, несмотря на беспокойство и усилия воссоединиться с ним. ” Был Dinarzade, поднимал глубокий вздох, как будто уменьшил от небольшого количества большого притеснения. - "Тысяча благодарностей, " она кричала, rais ее руки к небесам, " тысяча поцелуев в сатрапов в ситце, позолоченном palanquin, рабы, которые, имели это, гм brellas который, заштриховала это, и прежде всего к flageolets, дудочкам, тарелкам, и волынкам, который, пугая вашего верблюда, отделил Вас от Факардин Второй! и о! Навсегда благословляемый, быть рекой, своевременное переполнение которой препятствовало Вам присоединяться к нему снова! Если бы это не было для того удачливого несчастного случая, я сомневаюсь относительно не, Вы утомили бы нас так невыносимо концом его приключений, как Вы уже сделали с началом. Для пользы Небес, моего дорогого Принца, говорят мне сразу, сколько лет будет требоваться Вы, чтобы связать вашу историю, и сколько объемов{изданий} может быть сделано из журнала вашего секретаря; с тех пор, хотя Вы теперь злоупотребили терпением нашего хорошего Султана в течение очень значительного времени, поскольку Вы использовали это полностью в пересчете неудач другого человека, в то время как собственный, я не слышал один слог, я признаюсь Вам, которых я начинаю к отчаянию от когда-либо слушания вашей истории закончиться. ”- К счастью Schahriar (чья традиция это должна была иметь, подошвы его ног, которые щекочет его Большой Гофмейстер) именно тогда упали в нежную дремоту, и поэтому замечания его невестки в течение этого времени избежали его. Если бы это не было для этого несчастного случая, есть причина{разум} полагать, что она не имела бы прочь с простым выговором. Факардин действительно, кто давать его его должный был чрезвычайно добр, спешил предотвращать пребывание Султана знающий о прерывании, и спас Dinarzade от его неудовольствия reaming его беседа. - “Как в течение последней части моего повествования, ” сказал он, " внимание вашего большинства августа и победного Величества, казалось, не было снято некоторыми размышлениями никакое сомнение в очень серьезной, общественной, и политической важности; чтобы соединять нарушенные{сломанные} нити моей истории, я только повторю глав, что избежало Вас, в то время как захоронено в ваших собственных глубоких отражениях. ”- - "Не дайте себе неприятность, ” ответил Султан, " я не потерял слог; и убеждать Вас в этом. Я помню, что, в то время как я размышлял на средствах сохранения спокойствия моих предметов, и процветания моих доминионов, Вы рассказывали, как palanquins, слоны, ситец - занавески, и зонтики, взялся за их пятки, и мчался в море, as* скоро как ваши Сквайры, и их верблюды начали играть на их дудочки и мешок-pipes. * '- - "Точно так! " воскликнул Binarsade; “Принц Трапезунд должен только продолжить его историю; и если когда-либо ваше Величество должно взять это в вашу голову, чтобы повторить целое в стиле экземпляра, который мы только что слышали, я участвую{наймусь} для того, что это было самым любопытным рассказом, это когда-либо связывалось в смертном слушании! ”- - “Тишина! ” сказал Султан; “я желаю уделить все мое внимание Принцу. Трапезунд, перейти. ”- - “Мне значительно досаждали, ” продолжал Факардин, “ в моем резком разделении от красивого незнакомца, не только, потому что я плохо уже впитывал искреннее приложение к нему, но потому что я хотел просить его изменить{заменить} его название{имя}; чтобы деяния, которыми я намеревался делать моим прославленным, не были приписаны без разбора один или другие из единственных двух существующих Факардинs. Однако, но короткое время протекало, где я обнаружил, что эта предосторожность не имеет никакой пользы. Некоторые люди имеют умы, столь бездействующие, чтобы передать целые часы, не открывая их губы, и это более подробно случается, когда они являются одними. Для моей части, никогда не будучи сокрушенным с той вялостью воображения, которое ведет людей, чтобы лечить лекарствами на различных объектах{целях}, которые представляются путешественникам, не обсуждая их устно, всякий раз, когда, я не имел никого еще, чтобы разговаривать с, я проводил{держал} беседу мной непосредственно. Иногда я повторил сцену{место} или два от некоторой новой игры{пьесы}; иногда я напевал любимый воздух, и в другие времена я свистел это. Короче говоря, я использовал каждый источник развлечения, которое таланты и превосходное образование могли снабдить, вместо того, чтобы тратить впустую мое время в строении воздушные замки, подобно глупым мечтателям, на которых я сейчас ссылался. Это верно! мой секретарь не прибывал согласно этому описанию; но тогда он имел другую прихоть, которая не была каплей, более заметной{более разумной} или интересной. Каждые двенадцать ярдов, которые он приостановил, и вытягивание портфеля, переполняли полный его замечаний, он занимался с предельной серьезностью в рисовании мелом вниз все реки, замки, ветряные мельницы, горы, и голубятники, которые он видел от дороги. Однажды в особенности он помещал меня из, беспокоят терпение. - “Интересно, Jessamin, ” сказал я; “интересно, который с такой длинной бородой, вешающей вниз к вашему поясу, Вы не стыдитесь того, чтобы быть столь ребяческим, чтобы продолжать вечно царапать и небрежно писать, когда Вы могли бы использовать себя настолько лучше в сохранении около меня, слушание моей беседы, и ответа на мои вопросы. Вырвите ’Вас, поднимите ту связку хлама, и взгляда в вашем списке рискованных приключений, для того, который, случается, самый близкий под рукой; для фактически я являюсь сердечно утомленным от брожения, поскольку я сделал в течение этих прошлых трех недель, не зная, где я являюсь, или куда движение. ”- Поскольку я сказал это, мы приблизились к мосту, который он был именно тогда в самом акте рисунка; ни было это без бесконечного нежелания, что он соглашался откладывать в сторону его занятость. Однако, мои повторяемые заказы{распоряжения}, он подготовился повиноваться мне; когда внезапно наши верблюды начали скулить, и нюхать, казалось, был захвачен с некоторой сильной паникой. Спустя момент{мгновение} после того, как мы слышали настройку инструментов, и немедленно приблизительно полдюжина человек появилась в другом конце моста. Едва они были всем платьем в своего рода униформе ситца, и сделали они замечают нас, как они начали получать их инструменты чтобы и мелодию, посредством выполнения чести к нашему подходу. Воспринимая этих музыкантов, чтобы иметь тот же самый вид с теми, которых мы оставили в лесу, мы просили отпуска признаками{подписями} уменьшить{отклонить} серенаду, с которой они готовили к комплименту нас. Они легко обнаруженный сильной агитацией{волнением} наших верблюдов, что мы сделали этот запрос на их счете. К несчастью бедствие этих животных появилось музыкантам, настолько интересным, что, поскольку они колебались поперек моста (поскольку они были полностью пьяны), они думали надлежащими усилить это на дополнительную симфонию. Едва первые примечания были слышимые, как верблюд моего секретаря, вспоминая средства, которыми он только что убежал, мчался в реку без колебания; и в то время как в надеждах относительно получения противоположного банка его владелец{мастер} держался быстро шеей, любопытные мемуары наших путешествий, которые он не имел времени, чтобы поднять, пущенный в ход вниз поток к нашему большому замешательству. Относительно моего верблюда, основной музыкант захватил его за уздечку, и другие препятствовали ему воссоединяться с его компаньоном. Когда бедное найденное животное, что все направления, чтобы убежать были запрещены, он понизилось на его колени, дрожащие подобно Aspin; он закрывал его глаза, сеть, являющаяся способным закрыть его уши, и посланный дальше такие печальные крики и стоны, что я нашел невозможным воздержаться от смеха; особенно, когда я слышал другого верблюда, которого затрагивает ситуация его друга, ответ ее в том же самом патетическом напряжении{породе} от противоположной стороны реки. Я прыгал на мои ноги; и основной музыкант, который все еще проводил{держал} уздечку моего верблюда, убедив его компаньонов отойти (поскольку он не боялся, чтобы, они должен случай немного новой тревоги), он провел меня поперек моста, часто извиняющегося за дерзость этих алкоголиков. Он сообщал мне, что они принадлежали полосе{оркестру}, с другими членами который, он предположил, я не вошел в контакт; с тех пор, чтобы судить от очереди моего верблюда мнения, он думал, этому слышали его их, животное, должно быть, умерло от испуга, они являющийся очень многочисленным, и положительно заказываемый играть на всех их инструментах, как только незнакомец появился в поле зрения. Он добавил, который он имел уравновешенный позади заказа{порядка} tn, собирают{забирают} этих мошенников вместе, которые отделили себя от конвоя, чтобы пить в различных пивных на дороге, и что он должен спешить воссоединяться с поездом Принцессы. - “Что Принцесса? ” сказал я. - "Moussellina Серьезный, " ответил мое новое знакомство; “кто возвращается к доминионам ее отца в надеждах относительно смеха. ”- - “Смеха! ” Я воскликнул; “что Вы можете подразумевать? ”- - “Я подразумеваю”, ответил ему, “ это, о котором она путешествовала в течение этих трех месяцев для единственной цели смеяться, и именно для единственной цели смеяться, она теперь, возвращается к ее родной земле. Но что простак - я, ” он продолжал, “ счесть необходимым объяснять Вам, что Вы должны знать настолько лучше чем я непосредственно. ” Таким образом говоря, он спешил воссоединяться с его компаньонами, с такой скоростью как он мог класть ноги{опоры} к основанию{земле}. Было напрасно, что я звонил после него, прося его возвратиться, и удовлетворять мое любопытство: он направил не его голову ко мне, и ничто не могло убедить моего секретаря позволять мне устанавливать моего верблюда и следовать за ним; для Jessamin, которому возражают, который он имел скорее, умирают, чем находиться снова во власти{мощи} той немилосердной музыки. Мы спешили поэтому убегать из этого; он оплакивающий о потере его журнала, и меня, что объяснения, уважая Принцессу Astracan. Я, возможно, передал время до полуночи, в этих отражениях, выбрали меня это, для моего секретаря, сохраненного на значительном расстоянии позади, вероятно пытаясь записать, главы приключений, которые содержались в его журнале: но тишина, которая его мечтательность заставила меня наблюдать{соблюдать} становление невыносимым, я остановилась, и ждала, пока он не придумал меня. - "Jessamin", сказал я, как только он присоединился ко мне, “ смотрите среди ваших бумаг{газет} для списка мест, из которых очарования и опасности, вероятно, снабдят{поставят} меня небольшим количеством занятости; я желаю, поскольку я сказал Вам прежде идти немедленно к тем, которые являются самыми близкими под рукой. "- - “Ищите это непосредственно, ” ответил он зло; “ все мои списки, журналы, и бумаги{газеты} каждого описания следуют за курсом реки, в то время как я следую за вашей Высотой на этом дьяволе верблюда, который заставляет меня каждый момент{каждое мгновение} бросить меня для потерянного; нет, он - даже большое препятствие моему спасению, так часто делает он помещал меня под потребностью проклятия и непосредственно и нашего большого Пророка для того, чтобы ввести его в мир. Если Вы любите это, моего Бога, Вы - совершенно в свободе следовать за этими бумагами{газетами}, которые фактически являются комментариями наших прославленных действий: для моей собственной части, я совсем не столь большой дурак относительно управляемого риск потопления в попытке выловить их. Но для пользы Небес, где - использование бега после приключений в вашем существующем экипаже? Разве это не ясно, это однако большой может быть вашей храбростью, там нуждается только скрипка, чтобы заставить Вы бежать с одного конца мира к другому? Я действительно сообщал{советовал} бы Вам ограничивать эту сильную жажду славы, которая мучает Вас, пока Вы не имеете лучший шанс на удовлетворение этого. Мы - теперь в пределах трех поездок дней Персидского залива. В городе, который обогащен торговлей того моря, Вы можете найти самых красивых лошадей во вселенной: там, если ваша Высота возьмет мой совет, Вы избавитесь от этих неудачных верблюдов, и установите себя согласно установленной моде неправедных рыцарями, вместо того, чтобы суетиться мир подобно армянским торговцам, или паломникам на их пути к Мекке. ”- Я взял его совет. В третий день после того, как это прошло, мы обнаружили банки Красного моря, путешествуя, не встречаясь с любым новым{свежим} несчастным случаем; то есть без того, чтобы присоединяться к любой музыке по тому, как. Солнце только урегулировало; и я созерцал с бесконечным удовольствием разнообразие блестящих оттенков, с какими его лучами с оттенком поверхность этих вод, я, возможно, поклялся, что фиолетовый ковер был распространен по ним; для цвета моря, и что из света, в котором это искрилось, были смешаны вместе в манере сразу самый роскошный и красивый. Мой секретарь, который теперь держал близко ко мне, спросил, знал ли я, как эти воды получили название Красного моря: я ответил, который я предположил, этому дали их из-за их цвета. - “Весьма обратное, ” сказал он; “они - не более красный чем Вы-; и так как будет за час до того, как мы достигаем Floris - pahan, капитал{столица} Аравии Petroea, я могу также использовать время в объяснении этого вопроса. ”- Он не имел время, чтобы начать его историю, прежде, чем кое-что сверкание, которое появилось на воде на значительном расстоянии, привлекло мое внимание. Солнце было уже погружено ниже волн, и его последних лучей, освещающих этот объект{цель}, мы вообразили сначала, который золотой пригорок пускал в ход к нам. Поскольку это приблизилось, мы могли чувствовать бесконечность заголовков, трепещущих в ветре, и подробно установили, что кора{лай} подтягивалась к нам, который был закрыт{охвачен}, с золотом от оконечности{крайности} мачты к самой поверхности океана. Это проводилось двумя карликами, чрезвычайно черными, и чрезвычайно было искажено. Как только это коснулось берега, там вышел своего рода нимфа, более украшенный чем небеса, и более отвратительный чем ад. В то время как я занимался в conjecturing, как было возможно быть сразу настолько молодым и настолько уродливым, она бросилась в моих ногах, и охватила мои колени, прежде, чем я мог возможно предотвратить ее. - “Неукротимый рыцарь! ” сказала она, “ следуйте меня, и сохраните самую драгоценную жизнь, это когда-либо все же давали смертному! Но сначала клянитесь мне, это однако опасный может быть совершением, это однако неприятный может быть его условиями{состояниями}, Вы не будете смущаться делать попытку избавления от красоты, более совершенный, чем до настоящего времени вселенная могла когда-либо хвастаться. ”- Здесь, поскольку она начала плакать, я поднял, держат пари от основания{земли}, стремясь экономить меня кривые лица, которые она тогда думала это надлежащий делать: нет, я уже открыл мой рот, чтобы дать требуемую присягу, когда мой секретарь хлопал его рука прежде, чем это. - “Пребывание один момент{мгновение}, мой Бог, ” сказал он; “прежде, чем Вы нанимаете себя, позвольте мне задавать этой молодой леди несколько вопросов. ” Тогда снимание его шляпы, и колебания его длинной бороды, “ Или мое название{имя} - - не ли Jessamin, ” он продолжал, “ или Вы прибывает от Кристал Исланд - я являюсь правым, полюбовным? ”- - “Заткнись, ребенок, ” ответил она; “мой бизнес - не с Вами, а с вашим владельцем{мастером}. Да, любезная молодежь{юнец}! ” она добавила, “ это к Вам, которых меня посылают. Образец красоты только что вступил в ванну, и если Вы столь снисходите, чтобы видеть ее вышедший это, никогда не должен она входить в это снова! В вызове поэтому вашей страницы Jessamin, клянитесь следовать за мной! Клянитесь мне это, и взамен может роса утренней трески ваша сладкая дремота; могут шлейфы вечера дышат мягко на ваших щеках; и могут акценты ваш хорошо-возлюбленный быть столь же благоприятным вашим пожеланиям, как ворона петуха благодарна, ухо его, чья кушетка в течение "вечернего{ночного} сна hath отрицаемый{отклоненный}, чтобы посетить! ”- Эти просьбы{просители} были настолько чрезвычайно добры и приемлемы, что я не мог думать об отклонении запроса нимфы. Я взял присягу, которую она предложила, и поклялась, это случается, что могло бы, я не быть только видеть леди, которую она упоминала, шаг из ванны, но впоследствии сделает мой предельный, чтобы произвести ее избавление. Едва мой секретарь слышал, что я делал эту клятву, как он судил это целесообразный, чтобы рвать его волосы, щипните его бороду полностью, и чрезвычайные стоны и жалобы самый прискорбный. - “Несчастный Принц! ” кричал он; "что злая звезда провела Вас сюда, чтобы нанять в предприятии, случай которого должен или доказать ваше крушение, или влечь за собой на Вас постоянный позор. Ни один, но сатир, или потомство некоторой испанской мухи, не смел бы даже думать о приключении, которого Вы поклялись делать попытку, но которое я возьму мою присягу, Вы никогда не будете достигать! Однако, я имею все еще одно средство в моей власти{мощи} освободить Вас от клятвы, которую Вы только что сделали так опрометчиво! ”- Таким образом высказывание, он тянул{рисовал} его кинжал, и помчался на супругу посла, никакое сомнение, намеревающееся убить ее. Я не имел никакой трудности в предотвращении этого акта страсти, или в обнаружении слов выразить, насколько я не одобрял этот немужественный транспорт{транспортировку}. Однако пока был я от возбуждения его раскаяния, которое видя меня на пункте{точке} погрузки без него, (такой было законом этого приключения,) и обнаружения, что я положительно запретил его сопровождение меня, он уступил импульсу страсти не менее сильный чем бесполезный. - “Может море, ” он воскликнул, “ проглотите позолоченную кору{лай}, обезьяна оборки, кто только собирается входить в это, и неудачный Факардин, кто теперь готовится следовать за нею. ”- При слушании моего названия{имени}, мой conductress исследовал меня со взглядом удивления{неожиданности}, и спросил меня, если по правде говоря мое название{имя} было Факардин. - “Почему это не должно быть так? ” сказал я. Однако не удовлетворенный этим ответом, она обратилась моему секретарю, который все еще плакал краем воды. - “Почтенный Jessamin! ” сказала она, “ скажите меня правда; ваш владелец{мастера} действительно называют Факардин? ”- Надежда, что это было бы полезно мне, он назвала{вызвала} Небеса, чтобы явиться свидетелем, который такой был моим реальным названием{именем}. - “Тогда позвольте мне далеко без потери времени, ” сказала она, “, так как я обладаю неукротимым Факардин; но если этот незнакомец - действительно он, чем становятся из другой половины из него? ”- Не понимающий{понимание} этот вопрос, я не пытался отвечать на это. Позолоченная кора{лай} пробивалась с невероятной стремительностью, и скоро теряние из виду того берега, на котором безутешный Jessamin все еще выражал его жалобы, четверть{квартал} часа посадила нас на другой. Это было огромной скалой, которая повысилась посреди моря. Это, казалось, было, прозрачным, и как только мы выгружали, я чувствовал, что это было полностью составлено из Кристал. Женщина, более продвинутый в годах, более роскошных в платье, и более ужасный в особенности чем мой conductress, вошла во всю поспешность, чтобы принять нас. - “Возьмите храбрость! ” кричала нимфа коры{лая}, как только вновь прибывший был в пределах слушания; "я приношу то, что наша очаровательная хозяйка искала так долго напрасно. Это - большой Факардин!!! ”- - “Большой дьявол! ” ответил другой; “почему, Вы должны быть безумны, Harpiana, принимать эту креветку за неукротимый Факардин! Но независимо от того. Мы будем скоро видеть, из какого материала эта смелая молодежь{юнец} составлена; и поскольку он кажется вероятным терпеть неудачу в самых предварительных выборах, мы будем по крайней мере иметь комфорт наблюдения его, снимал кожу, в то время как они жгут неудачный Chrystallina! Он взял присягу? ”- - “Он имеет, " ответило первое чучело, “ и так с готовностью, что я почти сожалею о его, судьбе. ”- - “Разоружите его тогда, ” воссоединился другой, “, в то время как я объявляю его прибытие{достижение} в нашу очаровательную Хозяйку. ”- - "Мягко", сказанный я; “терпение момента{мгновения}, если хотите. Мисс Монстер; позвольте мне сообщать Вам, что, если Вы объявляете слово, " разоружите, * во второй раз, я хлестну обе ваших уродливых главы от от ваших плеч. "- Таким образом говоря, я показал мой меч: они казались не немного проклятыми при переходе, столь неожиданном. - "Проведите меня, " я продолжал, " немедленно этой леди, которую я поклялся защищать, чтобы без потери времени я мог освободить ее от опасности, который, кажется, столь нажимает. Действительно, было бы чрезвычайно своевремено отдать мои руки{оружие}, когда я прибываю сюда для единственной цели бороться! "- - “Цветок галантности! ” сказала она, кто прибыл, чтобы принять нас, “сделайте как мы заново поиски, так как сопротивление будет тщетно. Бросьте ваши руки{оружие}, и я клянусь Вам пророком Али, первоначальный{оригинальный} изобретатель зеленых тюрбанов, что, если Вы встречаете единственного{отдельного} врага с руками{оружием}, ваши будет восстановлен к Вам. ”- Я перенес меня, чтобы преобладаться на; и сохранение только мой меч, который ничто не могло побудить меня оставлять, я следовало, везде, где эти девицы хотели вести меня. В моем пути я наблюдал множество людей, особенность того, появление которой удивило меня не немного: они были мужчинами в женских платьях, кто, будучи каждый обеспеченные шпинделем и distaff, пряли с большим заявлением{применением}, как мы мимо вперед. Я спрашивал значение этого оскорбительного маскарада. Мне отвечали, который я был неудачен в том, чтобы не быть разрешенным увеличить их номер 3 что все эти люди плохо авантюристы подобно мне непосредственно, кто взявший ту же самую присягу, предпочел передавать их жизни в этой ситуации деградирования к привлечению{участию} в предприятии в риске того, чтобы быть снятым кожу, если они были не в состоянии достигнуть этого; но что никакой выбор не оставляли для него, кто должен представить себя в прошлый день года (что место времени, распределяемого для испытания{суда}) кроме делать попытку избавления от леди, или снимать кожу без дальнейшей задержки. - “Я могу спросить, ” сказал я, “ характер{природа} этого рискованного деяния? ”- - “Наша прекрасная Хозяйка сообщит Вам, ” ответил один из моих гидов{руководящих принципов}, ", как только Вы представлены ей. ”- Было бы трудно идти, и действительно держать ноги на острове кристал, если дороги не были strown с алмазной пылью. Это была уже ночь; и при этом я не должен был быть способен отличить несколько объектов{целей}, которые представили себя, не имел скалу, выгнутый с большим трудом в различных местах, где оранжевые деревья были введены{представлены}, от чьих отраслей{отделений} большие люстры кристал и обильность горящих ламп зависели; это сделало целое мягким как яркий, как будто это был день. Мы были расположены непосредственно под жаркой зоной, едва четыре степени{градуса}, удаленные от небесного экватора. Солнце в течение дня бросило его лучи, полные на эту огромную массу кристалла; воздух был значительно нагрет, и не дыхание ветра был активен после сумерек. Следовательно, я был почти задушен с высокой температурой ко времени, что я достиг другого конца скалы. На крае этого я чувствовал квадратный павильон, в котором оба моих гида{руководящих принципа} сообщали{советовали} мне брать некоторый отдых. Я нашел там все виды отдыха, и спешил наслаждаться этим купания по требованию моих дежурных, которые помогали мне раздеваться, но кто терпел неудачу в убеждении меня передать{совершить} мою саблю их заботе{осторожности}, как я scrupled, чтобы не сделать, мои предметы одежды. Напрасно сделал они проявляют их легкие в уверении меня, что никто в этом мире когда-либо не купал меч в руке. Весь их протест оказался бесплодным; я не только введенный ванна, но и вышел из этого в этом воинственном положении. Великолепное платье борьбы было немедленно брошено поверх моих плеч; и в то время как я ем из того, что было установлено передо мной и успокоило мою жажду с прохладными и восхитительными винами, моя одежда была выиграна моим conductresses. День сломался. После требования моей одежды без успеха, я был желателен, чтобы бить струей{летать} вперед, и также был упрошен еще раз отложить в сторону мой неуклюжий отвратительный ятаган, который будет полностью бесполезен в бизнесе, к которому я готовился. - “Вырвите’ Вас, ” сказал я, “ говорите не больше о моем ятагане. Как это, я хочу только близкую кепку, distaff вместо меча, и жакета и юбки, быть drest подобно тем негодяям, которых я видел в моем пути сюда! ”- Находя меня глухой ко всем просьбам, уважая меч, которого они столь стремились лишать меня, они провели меня без большей задержки к мосту, который соединил кристаллическую скалу с самым восхитительным лугом, который я когда-либо созерцал. Здесь эти две леди оставили меня. Когда я пересек мост, двух маленьких негров, даже более искаженный чем те, кто управлял корой{лаем}, закрылся позади меня, медный барьер, и с низким поклоном потребовал мой меч. Я ответил, что этот запрос, являющийся особенно неприятный ко мне, если они упоминали это снова, я должен быть под потребностью раскола их от головы к пупу. Эта угроза помещает их в такой ужас{террор}, что далеко они переехали луг подобно двум черным детям. Я следовал за ними, не спеша я непосредственно, пока я не подошел к дворцу, который не мог хорошо избежать быть прозрачным, поскольку стены были сформированы из самого ясного и самого красивого зеркального стекла, которое мир когда-либо производил. Около этого дворца был поднят посредством золотых ориентиров и шнуров фиолетовых великолепный павильон. Я с тех пор слышал, что это принадлежало прежде неудачному Дариусу, которого я имею честь быть линейным потомком. В этой палатке, которая была открыта во фронте, я чувствовал кровать, если возможно, больше' богатый и изящный чем это, которое теперь содержит обаяния божественной Шехерезады. Эти объекты{цели} не дали бы самую отдаленную идею относительно рискованного приключения, имел их не помещенный в очень неприятную окрестность: поскольку направо от прозрачного дворца там был установлен, груда древесины очевидно намеревалась жечь некоторого преступника; и слева я наблюдал{соблюдал} своего рода алтарь, четыре угла которого были обеспечены железными кольцами ради закрепления жертвы, и с жертвенными ножами ради сокращения его горла. Хотя я никогда не мог даже формировать идею, что это должно было бояться, я признаюсь, небольшой вид беспокойства проходил через мою голову подобно пару, когда я помнил, что я слышал уважение кристаллической скалы. Однако, никакой человек, находящийся в палатке, хотя кровать просачивалась готовой к кому - то, я не приблизился к небольшому дворцу, и здесь первый свет был брошен в сингулярное{исключительное} приключение, в котором я был занят. Шанс провел меня к купающейся комнате{месту}. Чтобы вступать это было бы ненужно, так как{с тех пор как} я мог различить совершенно хорошо через стены, что проходило в пределах, четыре негритянки, более темные, более плоское-носое, и менее одетое, чем любой, чтобы быть найденным в сердце Гвинеи, окружил мрамор bason, в котором согласно всем приличиям{появлениям} их любовница ждала моего прибытия{достижения}, чтобы начать приключение. Как только они чувствовали меня, эти леди в ожидании располагались непосредственно на линии; и непосредственный{немедленный} замечательный Chrystallina ступил из воды с так немногими одеждами на, как было возможно иметь, не будучи абсолютно голо. Она оставалась посреди этих четырех уродливых старых жаб значительным временем, прежде, чем они могли найти что - нибудь, чтобы закрыть{охватить} ее. Эта часть искусства не избегала меня; но хотя я задумывал, что ее цвет лица должен быть замечен к большому преимуществу в то время как противопоставлено с ужасными фигурами{числами} вокруг нее, я имею{признаю}, я был очень поражен с великолепной белизной ее кожи; и я смотрел с презрением на опасности предприятия, в то время как я размышлял, что эта необыкновенная красота будет конечно чувствовать немного благодарности за обслуживание{службу}, которое я надеялся коротко{вскоре} отдавать ей. В то время как такой были мои отражения, леди, и ее дежурные исчезли, я знаю не как. Через несколько моментов{мгновений} после того, как одна из Негритянок прибыла, чтобы сказать, что ее любовница, небесный Chrystallina, что богословие, кого я только что был столь удачен, чтобы видеть купание, ждала меня в ее квартире, где она только ложилась спать, и надеялась, что я потороплюсь сохранять ее жизнь моей вежливостью и великодушием. Едва мог я полагать, что это сообщение, сразу настолько лестное и столь освободите, не посылал ради создания шутки меня. - “Приключение может закончиться, как это нравится, ” сказал я мне непосредственно, “, если это начинается, поскольку эта супруга посла обязывающего дает мне, надеется, что это будет. ”- Я следовал за нею с большим рвением, и на ее части она не потеряла никакого времени, я предположил, что едва она вела меня к палатке Дариуса, и вступилась в меня, как это было окружено отрядом солдат, полностью вооруженных. Нимфа Кристоллина желала, чтобы я сел на мгновение в голове ее кровати, и быть повиновавшимся, она затем звонила золотой звонок. Немедленно старик появился, чья борода была на по крайней мере три фута более длинна чем мой секретарь: в его левой руке он проводил{держал} косу, и в его праве маленькие часы, поместив который с другой стороны кровати, он уволился{удалился}. К нему следовал за двумя фигурами{числами}, все еще более экстраординарными. Первый был своего рода высокий священник, представительный от его привычки, но аспекта самый свирепый: среди его священных украшений был включен нож большого мясника, который был прикреплен в его поясе, и его борода была еще более длинна чем та, которую я только что видел. Другой был кузнец, по крайней мере так что я предположил от его наличия молотка, файла, и мешка гвоздей{ногтей}; помимо этого он проводил{держал} медный обруч, на котором был натянут разнообразие колец различных видов: этот обруч, который он закрепил к железному основному элементу, который был закреплен к этажу широкой пластиной золота. Леди, от которой этот mummery привлек мое внимание, теперь желала, чтобы я предпринял первое усилие к ее избавлению, принося ей одно из тех колец: сделанное, приключение было бы достигнуто, и я должен остаться единственным владельцем{мастером} ее человека и ее сокровищ. Эти слова заставили меня исследовать ее снова; но она была теперь слишком близко для меня, чтобы быть так заколдованным с нею, как я был на первый взгляд. Несмотря на искусство, которое она имела обыкновение скрывать распад ее красоты, она, казалось, очень уходила. Я предполагаю, она думала, которым подозрением в том, что она была окрашенной причиняемой мое удивление{неожиданность}, для того, чтобы показывать меня, что она не была, она немедленно взяла большие боли, чтобы показать ее руки{оружие} и грудь. Это убедило меня вне сомнения, что она была размазана с головы до пят, и она теперь чувствующий отвращение я так, как она очаровала меня на ее первом появлении. Однако, поскольку я обещал предпринимать это приключение, и как все, что она хотела, было одно из этих колец, я продвинулся к медному обручу, на котором они были натянуты. - “Держитесь, мой маленький друг, ” сказал длинно-бородатый архиепископ, который теперь чувствовал, что я был вооружен; “Держитесь! ” сказал он в арабском языке; “кто учил Вам казаться, меч во вручает спальню леди? Вниз на ваших коленях, молодой человек, и дает мне что бесполезное оружие без задержки. ”- Я не могу описать, великодушный Император, ярость, которую я чувствовал при слушании этой части дерзости. Однако, я стремился бы подавлять это, чтобы я не выдал себя в некоторую неуместность. - “Г. Парсон! ” сказал я, “, что Вы только что сказали, шумелся в мои уши всей толпой этого места; и я теперь уверяю Вас, что, если такая другая речь выходит, что кустарник, который закрывает{охватывает} ваше лицо, я должен исключить вашу голову, и конвертировать{преобразовать} это в жесткую щетку! ”- В окончании этого комплимента я сделал мой свист меча дважды{вдвое} или трижды о его ушах. Я скоро чувствовал, что, поскольку все эти островитяне сделали тот же самый запрос, мой ответ произвел тот же самый эффект на каждых из них; поскольку после уворачивания от нескольких раз под моим мечом, мой друг высокий священник взялся за его пятки, и кузнец не оставался длинным позади него. Едва из них отбыли, как я спешил заканчивать приключение, принося кольцо фее Кристоллине, поскольку я предположил, что я мог бы иметь один для неприятности говорить. Но хотя я обладаю большим количеством силы, чем боги награждают многих, это было напрасно, что я проявил это, и пробовал каждое кольцо отдельно; не мог я двигаться. Задетый в сопротивлении, которое я не ожидал, я удваивал мои усилия, но без лучшего успеха. Подробно метод вспоминающего Александра делить гордиев узел, я собирался обеспечивать один из файлов кузнеца, когда нимфа желала, чтобы я возобновил мое место около нее. - "Это не находится на применениях этого характера{природы}, " сказала она, когда я повиновался ей, " та моя безопасность, и также ваш собственный зависит. Это очевидно, что, поскольку Вы теперь используете это, никакая сила не может получить для того из этих колец; однако, есть способ расцепить их с таким большим количеством непринужденности, как будто медный обруч был открыт. Переведите дыхание, в то время как я объясняю это Вам, и в это время исследую с вниманием мебель этой палатки. "- Я бросил мои глаза вокруг, и чувствовал помимо часов и медного обруча, платяного шкафа кристал, и двух прялок. Восприятие леди, что я был готов слышать ее, обратилось ко мне в следующей манере: История КРИСТАЛЛИНА. Характер{Природа} даровал меня те чувства благоразумия и достоинства, которые в других являются просто эффектами образования; но с ними я также обладал степенью{градусом} любопытства, которое я никогда не мог преуспевать в подавлении. Моя мать, которая желала сохранить меня во всей чистоте первоначальной{оригинальной} невиновности, не перенесла ничто мужчина, чтобы приблизиться к нашему жилью. В короткое время мое любопытство не имело другого объекта{цели} чем вид существа, о котором я только знал название{имя}. Напрасно было то существо, описанное мне как ужасный монстр, кто пожрет меня момент{мгновение}, что я встретил{выполнил} его глаза. Мое любопытство ежедневно становилось более срочным, и в двенадцати годах, это было настолько сильно, что я решил убегать, и видеть человека{мужчину}, чего бы это ни стоило. Соответственно, однажды ночью когда семейство было захоронено во сне, я понизился от моего окна в сад, которого я затем измерял стену. Я спрыгнул с другой стороны в риске моей жизни; и вся эта неприятность сделала я беру в надеждах относительно обнаружения животного, кого я ожидал пожирать меня! Я бежал бы подобно безумной вещи поперек равнин, дрожа, чтобы я не преследовался и не вернулся; ни было это, пока моя безопасность не была уверена, что я сел под кустарником, чтобы остаться мной, и ждать в течение дня. Под этим тем же самым кустарником, молодой паломник, которого ночь удивила, имел Або взятое{предпринятое} убежище. Это, которое я не обнаруживал, до рассвета, разрешало мне отличать объекты{цели} окружения. Он пробудился в то же самое время со мной, и показал не меньше удивление{неожиданность}, тогда я сделал при обнаружении около меня. Несмотря на мое любопытство я был тогда столь неинформирован, что я взял его для девочки моего собственного возраста, которая я догадался, чтобы быть иностранцем от различия ее головного убора, и странного снижения{отрезка} ее одежды: относительно особенностей, я думал (хотя я был весьма столь же красив тогда, как я - теперь) что незнакомец: лицо было даже красиво чем мой собственное. В течение некоторого времени мы исследовали друг друга в тишине. - “Любезный незнакомец! ” сказанный он подробно, “, если Вы понимаете мой язык, соизволил, чтобы сообщить мне, где я могу найти женщину. Мой отец, который населяет пустыню, изобилующую дикими животными, и кто развел меня к преследованию от моего детства, разрешает моих привлекательных медведей, волков, тигров, и дикие боровы; но он запрещает мою попытку моей силы против этого наиболее опасный из животных, женщины, поскольку он уверяет меня, что ничто не может защитить меня против яда, который это несет об этом. Я просил его говорить мне, как это существо сделано, чтобы я мог избежать этого, но он был бы горшок обязывать меня: я тогда требовал, чтобы я мог бы иметь молодой поднятый ручной{скучный} в доме, но это также было отклонено меня. Подробно его повторные отказы, увеличивающие мою склонность видеть одного из этих драконов, приблизительно месяц назад я убежал от моего отца, и с тех пор блуждал через самый мрачный лес и ужасные пустыни в надеждах относительно обнаружения этого животного. Мой поиск пока еще был бесплоден: но поскольку ваше платье объявляет, что Вы будете иностранцем, должно там быть любыми женщинами в вашей стране, быть столь хорошо, чтобы сказать мне, как я могу заметить из один. ”- - "И - не Вы один непосредственно? " сказал я, очень удивленный.- - "Нет действительно! " ответил он; "так что Вы не должны бояться меня; и даже должен каждый, случается, передают этот путь, мой поклон, и стрелки будут достаточны, чтобы защитить нас. "- - “Но если Вы - не женщина, ” сказал я, “, что - Вы? ”- - “Человек{Мужчина} подобно вам непосредственно, ” ответил он.- Короче говоря, сэр Найт, после большого удивления{неожиданности} и многих вопросов с обеих сторон, наша тревога была рассеяна; мы нашли то, что мы искали, и без того, что я был пожранным, или того, что он был отравленным, наше любопытство было удовлетворено. Это открытие понравилось нам так, и мы думали обман наших родителей такое оскорбление к нашим соглашениям, что мы решили возвращаться к ним не больше. Мы скрыли нас в течение некоторого времени в самой глубине леса, убежденного, которым строгий запрос будет сделан после нас. Мы не знали другого опасения чем это того, чтобы быть отделенным; и я подчинялся без трудности в течение двух или трех первых дней, чтобы существовать на производящемся из преследования моего компаньона, и не иметь другого отступления в течение ночи, чем дерево или пещера. Но мое любопытство не было погашено; это возродилось в моем одиночестве, и я становился утомленным моей ситуацией. Я предполагал, что мое новое знакомство не было единственным человеком{мужчиной} в мире; это, хотя он был более красив чем день, мир, могло бы возможно снабдить{поставить} кого - то даже больше к моему вкусу; и эта идея иметь когда-то вошла в мою голову, я заботился, чтобы ослабить мое сердце этого. Соответственно я предложил моему компаньону, что мы должны оставить древесину, и видеть немного, что продолжалось в другом месте. Он желал не лучше, и мы перешли вместе, пока мы не достигли побережья. Ни один из нас когда-либо не видел что огромный элемент. Вы должны конечно знать, что это - очень поразительный объект{цель} когда созерцается впервые, и мы были нами обоими занятыми в восхищении этим, когда внезапно его поверхность была нарушена выпуклостью, которая, казалось, расширяла{продлевала} себя далее, чем наши глаза могли достигнуть. Подробно темный пар поднимался; который при первом подъеме непосредственно в воздухе, становился более толстым, поскольку это упало снова, и формирование облака приводил{привозил} сильный порыв ветра к месту, где мы стояли. Это завернуться вокруг меня подобно плащу, и затем увело меня с этим несмотря на крики моего возлюбленного, которого я был вынужден оставить. Я чувствовал, что меня переносили наряду с большой скоростью, но это дало мне не наименьшее количество беспокойства. Я естественно храбр, и был только рассержен на туман, которого, я сомневался относительно не, предотвратил меня от, видя много вещей достойный мое любопытство. Внезапно это рассеялось; море открылось, и я был проглочен, не перенося наименьшее количество неудобства. Я теперь оказался в просторном гроте, украшенном тем бесконечным разнообразием снарядов{раковин}, которые море производит, и обогащенный с огромным жемчугом, так же как каждым видом коралла, который это скрывает в пределах его груди. Прежде, чем я мог смотреть вокруг меня, и оправляться от моего удивления{неожиданности}, я видел преданный Harpiana около меня, тот же самый человек, который принес Вам в позолоченной коре{лае} от берегов Florispahan к кристаллическому острову. Она одевалась очень в манере дежурных Thetis; то есть она была едва платьем вообще. Это ни в коем случае не выделяло ее, чтобы способствовать, для тогда она была то, если возможный более уродливый, чем она - теперь. Она сообщала мне с низкой любезностью, что я был, добро пожаловать в империю, суверен которой уполномочил ее показывать мне ее чудеса, и впоследствии проводить меня, где мое прибытие{достижение} с тревогой ожидалось. Сказав это, она вела меня к длинной галерее кристалла, крыша которого поддерживалась двумя рядами колонок, закрытых{охваченных} отраслями{отделениями} коралла и перламутровый. Когда мы пересекли это, мой conductress спрашивал, поднимался ли прежде, чем я, я хотел видеть галерею кораблекрушений. Восприятие, что я не понимал ее, она сообщало мне, что мы тогда стояли под Красным морем; и что это море, являющееся каналом, через который непрерывной навигацией сокровища Индии были переданы к другим частям земного шара{глобуса}, это часто, случалось, который типа обогатил себя длинными рабочими силами, нес плод их к основанию моря, где - различные подарки, сделанные бурями к наиболее жадному из элементов, были тщательно собраны, и договорились с заказом{порядком} в специфической квартире. Я, кто никогда не мог отрицать никакую вещь к моему любопытству, нетерпеливо принял это предложение. Мы теперь вступили в комнату{место}, где кучи золота, серебра, и драгоценных камней встретили{выполнили} мои глаза на все стороны: этот салон был настолько большой, что я не мог задумать, как целая земля умудрилась снабжать{поставлять} огромное богатство, которое заполнило это. Восхитившись этим журналом в течение некоторого времени, я проводился в другой все еще больше удовлетворения к моему любопытству. Это было палатой, менее широкой, но намного дольше чем первый. На одной стороне были статуи золота, серебра, бронзы, и мрамора, с мебелью всех видов, и рук{оружия} каждой моды, или ценный по их качеству, или изящному мастерству. С другой стороны этого салона стоял ряд платяных шкафов, по, каждый из которых был портретами человека{мужчины} и женщины, с надписью внизу. Платья и украшения этих портретов были всеми различными странами. Я даровал так много времени первому, что нимфа Харпиана сообщала мне, что нетерпение ее владельца{мастера} видеть меня в другом месте, не будет допускать мое создание, столь длинное пребывание, как был бы необходим для моего остального исследования. Она добавила, которые в каждом платяном шкафе были предметами одежды тех, чьи портреты, были на внешней стороне; то, что они были всеми прославленными людьми обоих полов{секс}, которые погибли кораблекрушением; и это сходства было взято{предпринято} из самых выдающихся, некоторые бывший восстановленным к жизни, и другим, красившим{окрашенным} после их смерти. - “Например, ” сказал она, “ два и двадцать лет прошли, так как{с тех пор как} я был утоплен в компании с Султаншей Фатинией, фаворитом Великого Синьора, который нес подарки в Мекку. Что следовало? Она была возвращена к жизни из-за ее необыкновенной красоты, и я имел ту же самую удачу, чтобы я мог бы ждать на нее. Бог этого острова любил ее неистово, но вся его власть{мощь} и навык не могли долго сохранять ее от схватывания смерти; в конце шести месяцев она была выиграна оспой, единственной болезнью, когда-либо который мой владелец{мастер} не имеет никакой власти{мощи}. Это - ее портрет, ” добавила она, “ и ее одежда находятся в том же самом платяном шкафе. ”- Она открыла это, и показала их мне; ничто не могло быть более роскошно и изящно. В то время как я исследовал их, она рассматривала{считала} меня без меньшего внимания. - “Это - самая вещь! " сказала она; “ваше платье не достойно вашего человека, и Султанша будет намного более подходящей. Можно было бы думать, они были сделаны для Вас; я уже измерил Вас моим глазом, и на этих пунктах{точках} я никогда не ошибаюсь. ”- Предложение было принято. Только способ, которым я оделся, чем моя леди в ожидании, думал меня настолько прекрасный, что она нажала меня, чтобы спешить брать команду империи, которой я должен был скоро быть хозяйкой, и с которым я не мог быть не в состоянии быть очарованным. - “Вы будете там видеть гения Духов, " продолжала она, " и будет видеть его в ваших ногах. "- - “Разве я не буду видеть человека{мужчину} также? ” прерывал я.- Этот вопрос удивил ее немного; но прежде, чем она могла ответить, моему требованию{спросу} отвечало появление персонажа, кого она упомянула, этот гений Духов самостоятельно в его собственном человеке. Нетерпеливый исследовать его новое приобретение, иметься транспортируемый непосредственно (хотя, как я знаю не) к месту, где мы были, вместо того, чтобы ждать нас выше, как его требуемое достоинство. Его внешность, удивленная без тревожного меня; хотя его, чтобы делать очень отличался от паломника, которого я нашел под кустарником, я не имел наименьшее количество сомнения в том, что он был человеком{мужчиной}. Это верно, другой было много handsomer, но тогда другой не была половина настолько большого. Размышляя поэтому в моем собственном мнении, тот человек{мужчина}, которого я слышал такие ужасные вещи, был животным в его виде, столь превосходном, я закончился, что чем более был из него, тем лучше он должен быть: эта идея побудила меня, первое поздравление, являющееся, признавать, что предложения Гения, столь неосведомленный были мной тогда, что было необходимо сохранить приличия{появления}. Эта церемония, единственный использовал в нашем браке, являющемся, он дал мне его руку (или скорее его лапа, поскольку это был закрыт{охвачен} длинными волосами к самому наконечнику{чаевым} его пальцев), и помог мне в возрастании великолепная лестница. Мы останавливаемся не, пока мы не оказались на той же самой кристаллической скале, которую Вы пересекали в вашем пути сюда. Отсюда я проводился к этому острову, и наш брак был празднован в этом павильоне. Я скоро чувствовал отвращение с моей новой сделкой, поскольку Духи - вообще очень причудливый, жестокий, плохо сделанный вид людей, и прежде всего отвратительно увлекаются колдовством. Хотя мой супруг{супруга} был естественно непостоянный, ко мне он был так вечно предан и так в поддержке умело, любящей, что я был готов умереть от досады. К этому постоянству он объединил экстравагантную степень{градус} ревности, хотя из вида, весьма специфического для себя: он желал, чтобы каждый восхитился мной; но это сделало его яростно сердитым, если он подозревал во вдохновляющем, больше предлагают чувства чем восхищение. Он наблюдал меня как сокровище, которого он был решен, чтобы быть единственным обладателем; но он ни в коем случае не хотел быть единственным человеком, который мог оценить что реальная ценность сокровища. Я передал мое время очень неприятно с этим негодяем, капризы которого сдерживали{ограничили} и чья нежность, чувствующая отвращение я. Харпиана была моим единственным утешением. Она предупредила меня скрывать отвращение, которым ее владельцем{мастером} и мой (лощина как, он был), мог бы подробно обнаружить; и она сообщала{советовала} мне удвоенной обходительностью убеждать его, что я встревоженно любил его, и из-за его личных и умственных выполнений{достижений}; тем, что означает, что я должен найти легкой задачей обмануть его, всякий раз, когда я нашел надлежащую возможность. Я взял ее совет; и я скоро утвердился так совершенно в вере{секретности} Гения мой супруг{супруга}, это постепенно я стал хозяйкой его самых дорогих тайн. Среди других вещей, он сообщал мне, что было только три чародея в целой вселенной, власть{мощь} которой была равна его собственная; это все три было его неисправимыми врагами; это каждый из них обладал волшебной прялкой, которую, чтобы отдавать их его рабов, было необходимо поместить в руки трех самых красивых покроев "принцесс" в мире; и что, как только эти красоты должны были прясть достаточно долго, чтобы делать шнур способным достигнуть от вершины самой высокой горы к поверхности моря, он должен достигнуть предельной встречи на высшем уровне его пожеланий. Но пока этот желательный случай мог быть достигнут, он рисковал терять талисман, в котором состоял целая власть{мощь} его очарований. Как - когда-либо, он добавил, этот талисман был тайной, так хорошо скрытой, что там не существовало человек, который имел самое отдаленное подозрение в его характере{природе}. Едва он сказал это, как я умер, чтобы знать, в том, что этот талисман состоял; и я льстил ему так ловко, и рассчитал мою нежность так хорошо, что подробно я стал, обладал из тайны, которую, пока тогда он не скрыл с самым большим предостережением от каждого. От небольшого пальца ноги{носка} одной из его ног он внезапно показал чудовищный и потрясающий гвоздь{ноготь}, или скорее хватать, который он имел власть{мощь} сокрытия по желанию, после манеры львов. Он тогда сообщал мне, что, пока этот гвоздь{ноготь} оставался приложенным его человеку, столь долго был им неукротимый; и это даже в случае того, что это было отделенным, это было бы легко для него воссоединиться с этим, и таким образом сохранить его неуменьшенную власть{мощь}, если прежде, чем он не мог произвести это, кто - то должен подавить целое, отделил член на рассматриваемый гвоздь{ноготь}. Он сказал мне кроме того, (поскольку он был расположен сказать мне все, так совершенно был им очарованный моей нежностью,), что он умудрился проникать так искусно в общество обладателей этих важных прялок, это, два из них были уже наградой его применений; но что они были мало полезны, если он не мог получить владение третью, которая из всех трех была пунктом{точкой}, наиболее трудным на компас. После получения этой марки веры{секретности} я показал такую неограниченную благодарность, что мой муж знал не какой средства выразить мне его восхищение и удовлетворение достаточно. - Восприятие, что небо было пасмурное, и что ветры начинали свистеть, он транспортировало меня на встречу на высшем уровне кристаллической скалы, чтобы я мог бы наслаждаться развлечением некоторого судна - авария{развалина} или другой, которого (он сомневался относительно не}, будут плоды приближающегося шторма. Он сказал мне, что это было от вершины этой скалы, что он обнаружил меня впервые, и заставил его настроение выдерживать меня от берегов океана. Он тогда помещал в мою руку телескоп, не пока мой палец, и все же так чудесно включенный, что я мог разобрать большинство крошечных объектов{целей} как отчетливо, как будто они были близко к моим ногам. Едва я поместил инструмент в мой глаз, как я созерцал; судно в открытом море, целая команда которого, казалось, находилась уже в чрезвычайном ужасе{терроре} в; шторм, который угрожал им, единственный{отдельный} рыцарь, исключил. Лицо этого незнакомца было к полному столь же красив, как это, моего маленького паломника, и его размера было почти столь же выгодно как это моего большого болвана, Гения. Внезапно, шторм стал настолько сильным, что судно было проглочено волнами, ярость которых сговорилась с бушующим из ветров. Не человек{мужчина} целой команды убежал, за исключением того, что незнакомец, который уже установил мое наблюдение, и кто все еще обсуждал его жизнь против нападений враждебных лавин с усилиями, почти невероятными. Степень{Градус} интереса{процента} и сострадания, с которым этот вид вдохновил меня, была таким, что я был почти вне моих чувств{смыслов}. Гений думал, что мои транспорты{транспортировки} причинялись чрезмерным восхищением, которое я получил от этой разновидности развлечения и был лучше доволен мной. Он сказал мне, что, что я видел, не было ничто, и что он снабдит{поставит} меня большим превосходящим видом развлечения: с этой гарантией, он поместил меня в маленький автомобиль на колеса, беря его место около меня. Вовсе не, не испытывая некоторые нелегкие сенсации, я чувствовал, что эта машина{механизм} поместила себя в движение, и ускорила нас от места, которое я представлял себе, чтобы быть наиболее высоким на землю, в пропасть, чья глубина я дрожал, чтобы иметь размеры. Однако, я не имел время для многих отражений: Немедленно я оказался в кристаллической галерее; мы вступили в это в то же самое место, которым я проник в это по моему первому прибытию{достижению}. От этой галереи мы могли видеть отчетливо каждую вещь, которая прошла, насколько поверхность моря; то есть когда море спокойно, для тогда этого было очень взволновано, чтобы разрешить мое различение любой вещи. Некоторое время после, мы были информированы, что буря произвела только маленькую кору{лай}, десять или двенадцать моряков, некоторые военно-морские склады{магазины}, и лошадь ценности. Гений мой супруг{супруга}, бросавший его глаза на этих бедных негодяев, дал это как его мнение, которое такие жаль валеты не стоили неприятность возвратить к жизни; он тогда просил моего прощения за то, что дал мне развлечение так немного достойный мое внимание; и компенсировать меня за мою неприятность в прибытии пока для этого, он перенес меня, чтобы исследовать тот журнал на досуге, на котором при моем первом посещении мне только разрешили время гробнице проходящий взгляд. - Это было занятостью, точно подходящей для моего естественного любопытства; и после исследования портретов и различных привычек к тем, чей портит, были депонированы в кристаллических платяных шкафах, я нашел бесконечное развлечение в просматривании историй их владельцев. Заколдованный с вниманием, с которым я исследовал, эти различные reliques, Гений с удовольствием умножат его сокровища и его любопытство, исключительно ради оборудования меня с развлечением; для сказать правду, хотя он был immoderately ревнив, он ни в коем случае не был нелюбезен. Напротив, Вы, возможно, не нашли Гения в целом мире, более легком жить с, кроме того, когда чуткая страсть была заинтересована{обеспокоена}. Он оставил меня в журнале, преданный Harpiana, уполномочиваемый{уполномачиваемый} объяснить мне такие пункты{точки}, как иначе будет неразборчив. Я был удовлетворен в соответствии с этим разрешением продлить мою экспертизу платяных шкафов и их содержания, поскольку это был редко, это, быть будет доверять мне помещенный его вида; и когда он действительно оставлял меня в течение нескольких минут ко мне непосредственно, только ради подготовки ко мне некоторое развлечение или другой, иногда удивленным, но никогда не был способен к пожалуйста мне. Я не могу сказать Вам, как пылко я желал, чтобы море принесло к нам мертвый или живой, что неудачный незнакомец, кто один пережил в течение нескольких минут кораблекрушение, в котором его компаньоны погибли. Я имел самое большое желание взять более близкое представление{вид} человека{мужчины}, который даже на таком расстоянии казался настолько очаровательным; поскольку я уже сказал Вам, тому, что избыток я управляюсь любопытством! Однако, это было напрасно, что я поднял мои глаза каждый момент{каждое мгновение} к поверхности вод. Спокойствие, которое теперь приглаживало их, все еще не предлагало ничто интересное моему виду; и посыльные моего мужа, которые исследовали каждую часть пропастей окружения, возвращенных, не обнаруживая больше, чем несчастный, остаются от судна потерпевшего кораблекрушение. Развлечение, готовое ко мне Гением, задержало нас в кристаллической галерее весь той ночью. На следующий день, мы развлекли нас ловом рыбы для дельфинов на побережье кристаллического острова. Ничто не может более отклонять чем этот способ лова рыбы. Полоса{Оркестр} превосходных музыкантов, (возможно лучшее, которое будет найдено во вселенной, также что касается голоса как инструменты) была на борт судном, который Вы. Сэр Найт, был передан сюда. Как только это достигло открытого моря, музыка, начинаемая в совершенной гармонии. Дельфины, кто из целого подозрительного{рыбного} племени имеет большинство любопытства, прибыли flocking от всех четвертей{кварталов} вокруг блестящей коры{лая}, чтобы они могли бы иметь более близкое представление{вид} этого; и поскольку они имеют все еще более решительный вкус к музыке чем даже для показов, они следовали за концертом, в глубоком, тишиной, не воспринимая (столь внимательный были они к сладким звукам), что кора{лай} равнодушно провела их в длинную цепь сетей, которые выровняли целую степень берега. Однако, это приключение не производило никаких очень плохих последствий к ним: это только стоило несколько из самых красивых их свобода. Гений заказывал им - чтобы быть депонированным в некоторых превосходных бассейнах, где он развлек себя суперпредположением образования этих прославленных рыб. Когда кора{лай}, возвращенная в течение третьего раза с его захватом, один из рыбаков прибыла, чтобы сообщить нам, что в этом последнем hawl он действительно верил, что они поймали короля дельфинов; столь тяжело были их сети, и столь блестящий были разнообразные масштабы, которые они видели искрение через воду. - Но каково был моим удивлением{неожиданностью}, когда вместо этой великолепной рыбы, которую мы ожидали, я видел окутанный сетями тот же самый незнакомец, самообладание которого в течение бури, и чьи храбрые применения впоследствии, я засвидетельствовал с таким восхищением: броня, в которой он выстраивался, была эмалированная с золотом, и голубая, и украшенная бесконечным числом{номером} драгоценных камней всех видов и цветов. Гений мой муж, который не знал ничто о великодушии, немедленно, приказывал, чтобы рыбаки грабили его его блестящих рук{оружия}, и затем бросали его назад снова в море. - я оглянулся для моего преданного Harpiana, чтобы просить ее взглядами, что она найдет некоторые средства уклонения от выполнения этой команды: но она не должна была быть замечена, и я собирался вмешиваться непосредственно, когда мы были информированы, которым незнакомец все еще обладал, некоторые остаются от дудочки. На это, Гений, который желал изучить его историю, чтобы это могло бы быть гравировано на платяной шкаф в который его, портит, должны были быть депонированы, заказаны его дежурных, чтобы помочь в восстановлении его. - Чтобы спасти его жизнь должен был сохранить мой, так тепло сделал сострадание интересует меня его защитой. succor, которому давали его, оказался настолько эффективным, что он скоро открыл его глаза, возвращал его настроение, и был на его ноги через меньше чем час. Вид Гения, казалось, удивлял, но не встревоживал его. Он легко постигал, который каждую вещь, который он видел в этих очарованных областях{регионах}, принадлежал этой экстраординарной фигуре{числу}. Он бросал его глаза на меня, но немедленно{как только} отклонял их снова, зная, что мы оба были во власти{мощи} один, кто был рядом достаточно, чтобы наблюдать{соблюдать} все его действия: какой эффект этот единственный{отдельный} взгляд произвел на незнакомца, я не могу симулировать сказать; но относительно меня непосредственно, это сделало мой бизнес целесообразно! Он теперь возвратил мою благодарность мужа за помощь, которую он только что получил, в манере, который, не имея любое деградирование вещи или рабский, был полон благодарности и инсинуации. Это весьма смягчило Гения. Для моей части, этот комплимент казался ко мне настолько изобретательным, что я почти упал в обморок далеко через восхищение. Незнакомец теперь перешел (не давая нам время, чтобы расспросить его), чтобы сообщить нам, что его желание достигать столь известного совершения, побудило его загружать в порту Florispahan, ради посещения Суда Mousselina Серьезный; менее действительно от любой склонности, возбужденной ее предполагаемой красотой, чем из-за славы, которая будет приобретена в приключении, столь рискованном: это в четвертый день его рейса, который ужасная буря разрушила его судно и всех его дежурных, без того, что он был способным постигать тем, какие средства он был принесен рядом достаточно к этим гостеприимным берегам, получать помощь; и наконец, начиная с которого он должен чувствовать, но немного сожаления при наличии подростка потерпевшего кораблекрушение, этот пустяковый несчастный случай был бы средствами его достижения доминионов самого великолепного и лучшего суверена во вселенной, если это не было, что он видел женщину в его компании, всех существ на землю' тот, для которого он имел самую большую антипатию. Эта речь, помогла приятными манерами незнакомца, не могла быть не в состоянии быть хорошо полученной моим Гением, поскольку скот не был менее жаден из лести, чем предмет к alousy; и с того момента{мгновения} он взял восхищение ich в беседе незнакомца, lat он не мог существовать без него. На le другая рука, незнакомец затрагивала, чтобы избежать le во всех случаях; нет, когда Гений, который редко оставлял меня), желал, чтобы он скрепил нашу сторону{партию}, он всегда направлял его спину ко мне, и в течение шляпы всего времени он не оставался с нами, никогда обращенным{адресованным} мне единственный{отдельный} слог его беседы. Это поведение сделало меня весьма отчаянным; или больше что такая отмеченная невежливость доказала, что он терпеть не мог меня; более настроенный был я угождения его. Сосуд Гения, готовый умирать со смехом, когда он закон ограничение, которое его гость, казалось, переносил в моем присутствии. Он иногда оценивал birn строго для его отвращения к полу{сексу}, который делает целое счастье человечества, и повторный, пока он не был хрипл, гарантия, что, если бы рыцарь будет, но однажды смотреть меня полный в лице, он был убежден, что его отвращение было бы преодолено. Самая идея была достаточна, чтобы заставить незнакомца убежать от места, где я был, как будто кое-что самое ужасное было предложено к нему» Наконец, так много назойливости использовалось с ним, это соглашаться, чтобы смотреть на меня однажды, на условии{состоянии}, что его нельзя спрашивать в второй раз. И при этом я не позабыл делать очень много возражений; также, чтобы отметить незнакомцу, сколько его поведение вызвало недовольство у меня, чтобы наложить на моего мужа появлением чрезвычайного деликатеса{деликатности}: так, чтобы Гений был обязан держать мою голову насильственно между обеими его руками, предотвращать мой уход от взглядов его фаворита. О! Если я избежал их, сколько я должен был потерять! В то время как мой дурак Гения трудился и с его телом{органом} и с душой, чтобы дать его другу, ярмарка смотрит на обаяния его жены, глаза очаровательного незнакомца делали их обязанность{пошлину}: они уверили меня, что он умирал для любви ко мне, и что все эти марки антипатии были приняты. Эта первая сцена{место}, ее изобретатель exultingly спрошенный, что эффект вид меня произвел на его гостя? - “Эффект, столь неприятный, ” ответил он, “ что, если это должно было случиться часто, я должен крайне потерять мои чувства{смыслы}! Я даже сомневаюсь относительно, была ли бы в насилии моего бреда, богиня, ваша жена, самостоятельно безопасна против моих транспортов{транспортировок}! ”- Я думал, что я понял значение этих угроз, и с того момента{мгновения} я чувствовал самую большую склонность видеть меня, объект{цель} одного из этих ужасных соответствует; и все это через чистое любопытство! Гений, однако, был чрезвычайно удивлен найти, что чувствительность сердца незнакомца, вместо того, чтобы уступить на этом испытании{суде}, был только преобразован{конвертирован} в безумие. Он сказал ему, что он был решен, чтобы нести пункт{точку}; то, что он доказал бы ему, что женщина подобно мне не была человеком, чтобы презираться; и что, так как обаяние моего лица было не в состоянии произвести ожидаемый эффект, таковые из моего целого человека, с головы до пят должно быть призвано к их помощи. Действительно ли это было возможно, сэр Найт, для ревнивого мужа, чтобы нести его расточительность далее? Наш очаровательный гость, казалось, изменялся, я краслю при этой декларации, и требуемом разрешении отбыть из того момента, так как{с тех пор как} он предпочел оставлять остров, вместо того, чтобы соглашаться давать доказательства его обходительности, столь чрезвычайно неприятной. Лучше, чтобы обмануть его, глупый Гений дал ему обещание, которым в будущем он должен быть уже не говоря о, и что никакое дальнейшее упоминание не должно быть сделано из меня и моих обаяний, так как{с тех пор как} он был настолько поражен ужасом при предложении, которое он не сделает никакому другому человеку{мужчине} во вселенной. - Но все эти гарантии (как, который я сказал прежде), были только сделаны ради обмана его друга более искусно; и это было планом, который он принял. Он заставил кабинет кристалла быть сделанным, точно подобным этому, которое Вы видите вон там. Он поместил это в журнал кораблекрушений среди других, после покрытия этого с занавесом зеленого taffety, вышитого с золотом. Сделанное, он раскрыл его план мне, который должен был закрыть меня совершенно голый в кабинете; но из страха несчастных случаев он заботился, что никто, но непосредственно должен быть способен освободить меня. Я был готов умереть с желанием сообщить этот прекрасный проект незнакомцу; но я никогда не мог изобретать это, так вечно был мной дразнившийся присутствием моего постоянного Гения. Но поскольку незнакомец имел больше остроумия и проникновения чем все незнакомцы в соединенном мире, я имею без сомнения, но он предположил кое-что этого предумышленного удивления{неожиданности}, и Вы будете скоро видеть последствия. Каждая y вещь, подготовленная к этой новой сцене{месту}, Гению, чтобы вызывать это умирает более естественно, мысль, надлежащая спросить его прославленного гостя, ли согласно использованию других странствующих рыцарей, он не обеспечил себя броней до его урегулирования{установки} в его экспедиции. Другой отвеченный, что он хорошо не забыл быть полностью снаряженным в день его кораблекрушения; но он был неосведомлен, кто с тех пор случился с его руками{оружием}, его меч, только исключенный, который те, кто четыре его, любезно уехал в его владении. - “Хорошо тогда! ” сказал Гений; “завтра я покажу Вам единственное место остров, который Вы еще не установили начиная с вашего прибытия{достижения} здесь. Возможно, эта игра{пьеса} может предоставить Вам некоторые новости относительно вашей брони во всяком случае, Вы будете видеть кое-что или другой хорошо получение ваше внимание. Я буду лист Вы один там, чтобы моя обувь присутствия не обязывает Вас спешить по экспертизе много редкости, которая должна быть пересмотренным досугом; и я клал бы пари, что y никогда не видел ничто более любопытное, чем, кто содержится в стеклянных случаях{делах}, которые все же найдут украшенным портретами, надписанный с названиями{именами} тех, которых они представляют. ”- - “И я клал бы пари, ” ответил незнакомцу, “ это нет среди тех названий{имен} названия{имени}, половина столь любопытного как является собственной. ”- - “И молитесь тогда, ” “спрашивал Гения, “, что делает это ваше название{имя} к любопытному? ”- - “Его новинка, ” он ответил; “меня называют Факардин, и я не верю, есть другой человек того названия{имени}, которое будет найдено на вселенной. "- - “О! относительно этого, я имею весьма ваше мнение, ” сказал Гений, “, но мой хороший друг Факардин (так как Факардин, является вашим названием{именем},) в каждом другом уважении{отношении}, я уверен, что Вы будете весьма мои. ”- На следующий день, мой ревнивый супруг{супруга} захватил{запирал} oe с его собственными руками в кристаллическом кабинете. Я был в государстве{состоянии} который я прежде, чем упомянуто; и Гений был не в состоянии не разглагольствовать на удивление, которое вид меня даст незнакомцу, и развлечению, которое я должен получить в наблюдении его испуга. Я был весьма в отчаянии, чтобы найти, что кабинет не был прозрачен ни к какой цели, с тех пор не было никакой возможности отпирания этого, или изнутри, или извне. Занавес был оттянут прежде, чем это; и теперь Гений без времени провел его гостя в ment, где я был приложен, и acco к его обещанию немедленно оставил его к сам. Несмотря на мою досаду при обнаружении сам закрытый без любых средств спасения мое сердце трепетало с' нетерпением, p общительный{свойский} от отражения, что, в то время как занимают исследование других витрин, некоторый Факардин мог бы пройти мой, не мог бы думать об удалении оловянной амальгамы, которой я был скрыт. Покупайте беспокойство, был скоро удален: он непосредственно к этому; и без времени, которое мой скот ожидал его, награждает обзор остального, он далеко занавес, и появился так много медианы с манерой, в которой я был pr редактором перед ним, что после немногих неда усилия освобождать меня в более миролюбивом ma в двух ударах его меча он нарушил{сломал} хрупкую тюрьму в тысячу частей. Поскольку он не намеревался отдать мышей без награды, и как мое сердце, заполненное приличным смыслом{чувством} благодарности, любопытство ограничилось к тем чудесам, se знание был вызван на него так много настойчивости; мой также был совершенно удовлетворен, что я думал, целое это всех паломников и всех Гениев ее солнце, должен конечно содержаться быть только Факардином, который вселенная могла дуче. Мы скоро устроили характеры{знаки}, которые это было необходимо для нас играть, в er, чтобы составлять{объяснять} разрушение сети, и мы уладили наши слушания для будущего: хотя эта последняя предосторожность была te бесполезна, поскольку Вы будете скоро видеть. Очаровательный незнакомец теперь взял его блестящие руки{оружие} от места, в котором я сказал, что они были депонированы: выстраиваемый их, он, казалось, был Марсом Бога, кто, оставляя Королеву Красоты, несшийся путь с ним все очарование ее сына. Уже упомянутый, которым он был почти как как Гений; но эта высокая высота ни в коем случае не неудобство, когда сопровождается такой замечательной пропорцией членов. Он теперь оставил салон кораблекрушений, его меч в его руке. Гений был чрезвычайно удивлен при наблюдении его в полной броне; но он был намного больше так, когда после жалобы горько уловки, которая игралась его, он продолжил говорить ему, что, как только он удалил зеленый занавес, и замеченный позади этого статуя женщины без одежды, он был так потрясен, что в первых движениях его негодования он нарушил{сломал} нишу в частях, и боялся, что он сделал статую некоторая рана тяжелым ударом, который он дал этому с его мечом. Однако, он ни в коем случае не был доволен, что его гость не дал себе достаточное время, чтобы исследовать целый каталог моих совершенствований, прежде, чем он нарушил{сломал} кристаллический кабинет; поскольку правящая нелепость моего мужа была беспокойством заставить целый мир знать ценность сокровища, которого он был самостоятельно единственным обладателем. Я мог читать в его самообладании{лице} определение{намерение} примирить нас снова некоторой новой хитростью: но благосостояние заказывало вещи по-другому. С того дня, очаровательный Факардин не должен был быть найден, ни один на острове, который мы населяли, ни на кристаллической скале, хотя в течение целого месяца оба были обысканы его с самым большим усердием. Досада, которая его потеря причиняла меня, была настолько сильна, что я должен был едва быть известен тем же самым человеком. Качество его, отсутствие которого я сожалело, имело себя достаточный, чтобы произвести этот эффект на меня; тем не менее я предполагаю, что любопытство имело все еще большее влияние; и я стремился напрасно утешать меня для того, что потерял возможность установления, будет ли этот незнакомец как согласен{приятен} во втором интервью, поскольку я нашел его в первом. Поскольку обходительность моего Гения была весьма неистощима, скука, к которой он видел меня добыча, сокрушил его чрезвычайно. Он взял это в его голову, что изменение{замена} воздуха будет хорошо для меня, и что, чтобы развлекать меня и восстанавливать меня к моему прежнему государству{состоянию} здоровья, ничто не способствовало бы так как путешествие. Я был восхищен планом; но я не был одинаково хорошо доволен предосторожностями, которые сопровождали его выполнение. Он заставил кристаллический кабинет быть сделанным подобным этому, в котором я был уже приложен; это то же самое, который Вы видите вон там. Он закрыл меня (но в течение этого времени с моей одеждой на), взял меня на его плечи, и начал его путешествия, пересекая основание океана. Иногда мы приземлились, чтобы отдохнуть непосредственно, и взять завтрак в самых восхитительных пятнах{местах}, которые берега предоставляли. В этих случаях он никогда не был не в состоянии позволить мне из моей витрины, и отдыха его голова на мои колени, он вообще снижался{погружался} в такой глубокий сон, что я имел самую большую трудность будить его, когда пришло время возобновлять нашу поездку. Я льстил мне при изложении, которое в течение моего благосостояния путешествий могло бы позволить мне получить некоторые сведения{интеллект} превосходного Факардина; но на этой голове я не получил никакого вида удовлетворения: и поскольку я был вне всего терпения будучи никакого другого использования в мире, чем обслужить этого скота Гения для поддерживающегося, я звонил к моему succor, что любопытство, с который Характер{Природа} так в изобилии обеспечил меня. Это предложило мне сомнение, “, ли я мог бы возможно умудриться обманывать ревнивого мужа, который всегда нес меня на его спину, хорошо упакованную, когда он был активен, и кто, когда он спал, всегда спал на мои колени? ” Я ответил на мое любопытство, “ это, я немедленно удовлетворю это, была ли вещь реальна, или нет. ” С этим представлением{видом} я пробовал, мог ли бы я уметь тянуть{рисовать} мои колени из-под его уродливой головы. Находя, что я произвел это без наименьшего количества трудности, и что я мог идти куда, я понравился, в течение целых часов вместе без его когда-либо активный от места, где я оставил его, я захватил самую первую возможность попытки, не мог ли бы я привести в исполнение остаток от моего проекта. Я преуспел; и это казалось ко мне настолько забавным, также от особенности вещи что касается вознаграждения моей мести, что мое любопытство (который был всегда плодороден в новых идеях), убедил меня упорно продолжать заниматься этими невинными судами над моим навыком в изобретении, пока я не достиг сотой неверности. Я гость, что я должен найти бесконечное развлечение в различных оправданиях и трусливых ужасах{террорах} тех, которым присутствие Гения, конечно внушило бы чрезвычайную тревогу. Я всегда нес со мной вон там обруч, который Вы видите загруженный кольцами; они принадлежали людям, которые помогали мне в обманывании в соответствии с бдительностью Гения, и из кого не было один, кто не был сердечно испуган, Но прежде всего, эти два последний были наиболее трусливыми трусливыми валетами, с которыми я когда-либо встречался в ходе моего существования. - “Трапезунд, мой хороший друг, ” кричал Султан, прерывая его, “ что это Вы было сказано последним? ”- “Могущественный Бог, ” ответил Принц, “ я сказал, что добродетельная Кристоллина, сообщал мне, что несший ее приключение, насколько ninty-восьмой, она получила два последних кольца, которые закончили сотню, от двух бедных трусливых дьяволов, кто почти, истек через испуг. ”- - “Она лгала! ” сказал Султан; “но продолжайте вашу историю: мы обсудим тот пункт{точку} другое время, ”- В повиновении к командам его Суверена Принц Трапезунд продолжил заявлять, что Нимфа Скалы продолжала ее рассказ следующим образом: - “Обруч, теперь снабжаемый{доставляемый} полным числом{номером} колец, которые я решил накапливать, я становился утомленным от игры уловок к животному, столь ревнивому и настолько глупый, и я решил находить некоторое новое развлечение для моего любопытства. Но Благосостояние, кто одобрил меня столь долго, возвратило ее на меня, когда я был меньше всего готов. Мы возвратили домой четыре месяца и несколько минут, и я не сожалел оказываться в тюрьме менее узким чем это, в котором я был ограничен{заключен} в течение моих путешествий. Скала кристалла, павильон, в котором мы являемся в настоящее время, и дворец кораблекрушений, была всеми местами, разнообразие которых представило меня в каждом повороте с самыми необычными обаяниями: но прежде всего остальное, салон, который содержал кристаллические кабинеты, было больше всего приятно ко мне, из-за его отзыва воспоминания замечательного Факардина. Однажды я закрыл меня в этом с Harpiana, чтобы мы могли бы говорить, который сожалел о герое без прерывания. Harpiana никогда не видел его; но находящийся полностью в моих интересах{процентах}, она чрезвычайно стремилась получать вид его, заколдованный с чудесами, которые я связал, и уважение его человека, и очень благородная манера, в которой он провел себя ко мне. Мы были весьма в недоумении, как получить любые сведения{интеллект} - его: поскольку, хотя она имела бесконечность смысла{чувства}, и мое любопытство снабдило{доставило} меня тысячей expedients, тем не менее мы никогда не могли производить нашу цель, окруженную, поскольку мы были на всех сторонах океаном. - “Если мы имели только меч, ” сказала она, “ я войду в преследование его непосредственно. "- - “И почему меч настолько необходим? ” Я спрашивал. - "Поскольку", ответил Harpiana, “ золотая кора{лай} - единственное судно, которое будет найдено здесь; и это всегда остается неподвижным, кроме того, когда сам гений касается этого с его палочкой или когда любой человек входит в это, меч в руке. Теперь, поскольку мы не имеем ни того, ни другой это бесполезно для нас, чтобы думать о золотой коре{лае}. ”- Я знаю не, что я намеревался сделать с кольцами, из которых я сделал такое прекрасное собрание: но это случилось, что я всегда нес их обо мне, когда-либо не думая об исследовании их. Однажды, я взял это в мою голову, чтобы удовлетворить это неудачное любопытство, и в то время как я был таким образом нанят, Гений удивил меня. Я был чрезвычайно смущен. Мое затруднение казалось подозрительным моему мужу. Он изумлялся числу{номеру} колец, и спросил меня, как я доставал их. Поскольку я наблюдал{соблюдал} странное и внезапное изменение его самообладания{лица}, я полностью знал, что этот вопрос диктовал истинный дух ревности; и как нет никакого животного в целом мире, столь уродливом и столь ужасное, как ревнивый муж, который задает вопросы, я бросился в его ногах без задержки, и требовал его прощение от преступления, которое я не передал{не совершил}, чтобы скрыть от него ошибку, в которой я был действительно виновен. Соответственно, я confest, что я украл их от кабинетов, в том, который портит из людей потерпевший кораблекрушение, был депонирован. Это признание увеличивало его подозрения; поскольку он самостоятельно отложил все те кольца в сторону в другом месте, и он был уверен, что не было более чем пятнадцати из них или двадцать самое большее; в то время как на обруче, который он портил меня, число{номер} составляло полную сотню. Он исследовал их один за другим, не находя, из чего он был в поиске. Однако, я был столь испуган после обнаружения моей первой лжи, что я едва знал то, что я сказал впоследствии; и он подробно гость так ловко все обстоятельства моих нарушений, что он объявил мое предложение на пятно{место}. Он осудил меня быть сожженным живым в конце года, если в ходе этого я не мог найти некоторого авантюриста, который удалит от медного обруча единственной{отдельной} ночью все кольца, которые я приобрел в течение всех моих путешествий. Никакое человеческое усилие не могло получить их прочь кроме один за другим; и только в той же самой манере, которой они были получены, они могли быть сделаны, чтобы двигаться от мест, в которых прежде, чем испытание{суд} было сделано, Гений заботился, чтобы закрепить их. Такой был декрет монстра! Его служащих обвиняли видеть, что это выполняло. Он исчез непосредственно, будучи занятым некоторым совершением, чей характер{природа}, который я забыл. С тех пор, я искал человека, кто, отдавая мне столь небольшое обслуживание{службу}, экономил{спасал} бы мою жизнь; но все те, которых золотая кора{лай} провела сюда, бесчестно отказались пробовать приключение. Я всегда надеялся, что среди тех, succors которых Harpiana просил без перерыва, она могла бы подробно встретиться с неукротимым Факардином. Он, я убежден, достиг бы этого приключения; но напрасно льстите мне непосредственно с этими тщетными надеждами; Благосостояние отказывается от него к моим просьбам{просителям}, и до настоящего времени только провело к этому павильону несчастных негодяев, которые предпочли занятие и платье, в котором Вы видели их, для остатка от их женоподобного существования, вместо того, чтобы даже слышать о рассматриваемом предприятии, после того, как они видели, что я вышел из ванны. Несомненно, Вы уже информированы относительно других условий{состояний}, и относительно каждой вещи, которая касается их. Прессы времени; Вы информированы относительно целого дела, теперь только необходимо знать ваше определение{намерение}, чтобы часы могли быть установлены: в течение двенадцати часов только позволяются Вас, чтобы закончить приключение. Все же конечно, чтобы судить вашей внешностью{появлением}, столь отважному Рыцарю двенадцать часов будут больше чем достаточный, и я вечно признаю меня обязанным Вам для моей жизни. ”- Такой был рассказ скромной Кристоллины; такой было предложение, с которым она закончила это, и мой ответ был словом для слова, следующим образом:- - “Справедливая леди, я обещаю делать все в моей власти{мощи} поставить, или по крайней мере помогать Вам. Мой объект{цель} состоит в том, чтобы бороться с вашими врагами, не заниматься любовью с вами непосредственно. Без тщеславия, я могу сказать, что я должен найти это столь же легким закончить это приключение в иначе, как силой рук{оружия}: но поскольку слава приглашает меня использовать мою саблю, и как ваша красота, весь замечательный, как это, не соблазняет меня показывать мое мастерство в любой другой манере, я немедленно порежусь, проход через вашего мясника, вашего изготовителя часов, вашего кузнеца, ваша женщина Пришвартовывается, ваш удобный Harpiana, ее отвратительные компаньоны, и целая толпа ваших прядущих ragga-сдоб. Теперь тогда, решите, будете ли Вы сопровождать меня, или нет. Если Вы хотели разделять мои благосостояния, я спасу Вас от опасностей, с которыми Вы являетесь под угрозой, в опасности моей жизни. С другой стороны, если Вы предпочитаете оставаться здесь, чтобы Вы могли предать меня, я даю Вам мое слово чести, что в случае того, что я был атакованным, первая голова, который я отключал{отрезал}, прибуду от ваших плеч. ”- Леди между листами казалась почти пугаемой{испуганной} из ее чувств{смыслов} в этой угрозе. Она прыгала из кровати, охватил мои колени, и уверил меня, что она не желала ничего лучше, чем следовать за мной через мир. Однако она просила меня, чтобы слушать ее совет, который облегчит мое предприятие. Она тогда возвратилась к ее кровати, и сказала мне, что она собиралась звонить звонок в три различных раза: это в первом покалывает, человек, чей бизнес, это должно было установить часы, не будет не в состоянии делать его внешность{появление}, чтобы исполнить его офис; это во-вторых, слесарь, прибыло бы, чтобы видеть, сколько колец было уже снято от медного обруча; и это в трети, sacrificer с длинной бородой прибыло бы, управляя, чтобы освободить меня, в случае, если я достиг приключения, или (предположение меня быть посчитанным неспособным закончить это), чтобы поставить мне его служащим, пока он не имел досуг, чтобы снять кожу с меня непосредственно: это эти три персонажа были самыми выдающимися, самыми жестокими, и наиболее опасными из всех те, которых Гения ее муж оставил, чтобы охранять ее и выполнять его заказы{распоряжения}; и это соблазнявший их в павильон один за другим в манере, которую она только что объяснила, я должно быть способно сделать с ними, вообще мог бы казаться мне лучшим, чтобы быть сделанным.- - “Но тем не менее, ” продолжал она, “, хотя Вы достаточно убеждены, что, сильные средства не могут позволить Вам открыть очарованный обруч, Вы можете иметь немного сомнений, были ли бы нежные методы или не быть более эффективными. Поэтому, если Вы любите это, Вы можете удовлетворить ваше любопытство в этом отношении, прежде, чем Вы имеете обращение за помощью к другой оконечности{крайности}. ”- - “Мое любопытство? ” сказал я; “Кольцо, кольцо, моя Леди Кристоллина; мое расположение{размещение} совсем не столь любопытно как ваш. ”- - “Я никогда не слышал лучшую вещь в моей жизни! ” кричал Султан; “это - точно, что я должен был сказать меня в вашей ситуации; для чем больше, что женщины являются любопытными, тем больше, это ведет себя нас Мужчины, чтобы показать, что мы являемся освобожденными от такой слабости! - Но молятся, продолжаются; ваш рассказ, быть столь интересным, что я мог передать всю мою жизнь в слушании Вас. Хорошо тогда! Вы стояли местом у кровати нимфы Кристал, в вашей длинной ночной рубашке и шлепанцах, и с вашим мечом в вашей руке, когда Вы сказали ей звонить звонок: Вы видите, что я не забываю ничто; теперь позвольте нам слышать, что случилось впоследствии. ”- - “Быть снаряженным, ” возобновил Принц Трапезунд, ” точно, как ваша наиболее проницательная Высота только что описала, я заняло место около двери павильона; но я выбрал такое положение{позицию}, что господа, которых мы ожидали, не могли возможно видеть меня, пока они не должны были передать порог. Любопытная ярмарка один теперь покалывала ее звонок; изготовитель часов не был не в состоянии делать его внешность{появление}, и я не был не в состоянии обрубить его голову. Я обслуживал слесаря в той же самой манере; и я имел значение нимфе признаками{подписями}, которые она должна теперь вызвать великий-sacrificer. В ответ она подняла ее правую руку, и говорящий с ее пальцами, она объяснила мне-, "что эти два чиновника{офицера}, бизнес которых я только что сделал для них, были назначены войти в павильон очень о том же самом времени, чтобы выполнить их несколько функций; то есть тот, чтобы установить часы, и другой, чтобы считать кольца, поскольку они оторвались очарованный обруч. Они имели также привилегию сохранения в павильоне в течение целого приключения; но она дала мне, чтобы понять, что будет смешно звонить звонку третий раз так скоро, так как{с тех пор как} sacrificer не мог возможно полагать, что предприятие было уже достигнуто, и все еще меньше, что, если попытка была оставлена в отчаянии, что он должен быть вызван, прежде была любая потребность. Она поэтому представляла ко мне, “ это, будет наиболее благоразумно ждать три или четыре часа, которые позволили бы нам достаточное время, чтобы делать открытие в обратной части павильона, через который, мы могло бы убежать в течение мрака ночи с меньшей трудностью, чем дверью, которая всегда окружалась множеством охран в полной броне. ” Дававший этот совет, она позволяет падению рука, которой она была discoursing. Как мой правый использовался в проведении{удерживании} моей сабли, я был обязан делать мой ответ с покинутыми; но действительно я могу говорить так легко с тем как с другим. Я ответил, “ это Факардин Трапезунд не использовалось, чтобы делать его спасение, ломая{нарушая}, из закулисного, через опасение относительно опасности; то, что я не имел бы никакого отношения к ее вышеупомянутому открытию; и что, если она немедленно не звонила звонок для ее Кеча Джека Римского папы, я был настроен отправиться в поиске его; и пошлите ему, чтобы присоединиться к его двум компаньонам цинги. ” Я только прекратил говорить; (то есть, чтобы переместить мои пальцы,) чем ее возобновил беседу - Она сказала, что, если такой было мое определение{намерение}, она по крайней мере колдовала меня, чтобы принять одну из прялок мой левый посредством защиты; для этого спутники Гения (кто непогрешимо выступил бы против моего прохода), имели такое глубокое почитание на эти машины{механизмы}, что они жертвуют их жизнями, а не будут управлять риском ломки{нарушения}, что они знали, чтобы быть к драгоценному для их necromantic Владельца{Мастера}.- Этот совет не был столь неприятен, ко мне, как ее прежние совещания. Соответственно я положил, держатся из прялки, которая была самая близкая; и добродетельный Кристаллина, скачущий из кровати и захватывающий другой, просил меня, чтобы выдвинуть, не ждущий прибытия{достижения} врага; с тех пор этим означает, что мы должны выдержать лучший шанс на захватывание их врасплох, и когда они были меньше всего готовы к попытке, столь отчаянной. Я не противоречил ей. Мы оставили павильон Дариуса: и удивление охран, которые окружили это, было настолько большое, что я сокращал пять или шесть, прежде, чем они имели время, чтобы вспомнить себя. Остальное нашло прибежище непосредственно к полету{рейсу}, воя наиболее ужасно, и я преследовал их со скорее слишком большим количеством страсти; для великого sacrificer (кого я, случился, оставлял быть - задним, в то время как я, пошел вперед, чтобы искать его), оставил алтарь, который он подготовил ко мне, и прибыл бегущий за мной с дюжиной из его дежурных, каждый обеспеченный большой цепью ради закрепления меня шея и пятки. Кристоллина предупредила меня относительно моей опасности громким восклицанием, которое заставило меня разворачиваться. Никто не смел приближаться к ней, потому что она заботилась, чтобы закрыть{охватить} себя ужасной прялкой; и помимо этой защиты, она пряла со всей ее энергией и главный, когда она нашла, что ее опасность становится очень срочной. Это было действием, которое наиболее смелый из наших врагов не осмеливалось созерцать без prostrating непосредственно на землю; и в течение одного из этих оскорблений; я воспользовался возможностью отрезания головы проклятого высокого священника, без уважения{отношения} к длине его бороды, или святости его офиса. Это когда-то достигало, что следовало, было скорее бегство, чем бой. Я убил так многих, как я мог достигнуть, без пустякового далеко мое время в создании заключенных; и пересекавший кристаллическую скалу, не встречаясь с малейшим препятствием, я помогал жене Гения входить в золотую кору{лай}. Я следовал за нею в это; едва и был я на борт, как судно приплыло далеко, как будто это было безумно, не спрашивая нас, куда мы хотели нестись. Я не должен скрыть от вашей Высоты, что моя радость в том, что достигли этого приключения была настолько большая, что, пока мы не отсутствовали в море, я не вспоминал мою броню. Это казалось ко мне весьма позорным, чтобы оставить это быть - задним меня, так ускорите отступление. И быть несклонным, что Гений по его возвращению должен конвертировать{преобразовать} мои руки{оружие} в трофей моего полета{рейса}, я пыталось регулировать судно назад к месту, которое мы только что оставили. Но кора{лай} не обращала никакого внимания на меня, и несмотря на все мои применения мы скоро достигли причала, где мы нашли изобилие хорошей компании, поскольку Вы будете видеть в продвижении{прогрессе} моего повествования. Я сказал Вам, что мне чрезвычайно досаждали в том, что не были способный восстановить кристаллическую скалу, чтобы я, возможно, спас мою броню: но мое бедствие было очень отлично, когда я чувствовал, что кора{лай} приплыла правильно к берегу, который был закрыт{охвачен} множеством людей, некоторые на верхом, некоторые пешком, но большинство из них великолепно вооруженный и accoutered, я мог также отличить в расстоянии множество палаток и павильонов, поднятых в середине обширной равнины, и окружил высокими деревьями, ветви которых, сформированные по ним предлагали, прохладный, толстый, и восхитительный. Эти Рыцари, так же как народные массы, удивленные при виде нас, были все собраны на крае моря, и наняты в рассмотрении нас с их телескопами, в то время как они exprest увеличивающееся удивление в пропорции, поскольку мы приблизились к берегу. Я был так полностью не в настроении при самом обнаружении обязанного, чтобы выгрузить в середине этого собрания (мой компаньон леди ее изменение, непосредственно с оттянутым мечом и в моей длинной ночной рубашке и шлепанцах, и нашем целом фрахте, состоящем в нескольких прялках), который я был соблазнен бросить самостоятельно в море, вместо того, чтобы сажать в ситуации, столь смешной. Приземляться наконец, однако, не было никакого ухода от. Столь большой был мой беспорядок{замешательство}, что я был действительно достоен сожаления. Я вешал вниз мою голову; я не осмеливался снимать{поднимать} мои глаза от основания{земли}, и я знал не, где скрыть меня: но леди была нисколько не приведена в замешательство. Едва она приземлилась, как она начала помещать ее прялку в движение; и хотя это действие не сделало, вдохновляло такое чрезвычайное уважение{отношение}, как имел место в Кристал Исланд, однако те, кто засвидетельствовал нашу высадку, не сделал его, чтобы собраться вокруг нее. Я ожидал, что наш прием будет сопровождаться громкими взрывами, смеха и тысячи шуток и сарказм: но обнаружение ошибающийся, я взял храбрость, и при подъеме моих глаз, я был удивлен видеть, что все мужчины различия были accoutered в способе к полному столь же смешному и экстраординарному как самостоятельно, хотя в различных манерах. Три из тех, на которых я видел верхом, теперь вышли, и продвинутый, чтобы принять нас. Вид двух из них сначала тянул{рисовал} крик удивления от Кристаллина, и затем бросил ее в такие припадки смеха, что она почти ударяет ее стороны: я не мог сопротивляться после ее примера. Рыцарь, кто сначала addrest меня, сказал мне с большой вежливостью, что я не сделал ничего к любой цели, если я не упал к прядению с моими собственными руками. Этот человек был самым высоким и лучшим сделанным человеком{мужчиной}, которого я когда-либо созерцал. На его голове он носил чайник рыбы вместо шлема, и посредством меча огромная слюна свисала слева от него сторона: но остальная часть его платья была блестящая с голубым, золотым, и драгоценные камни бесчисленной{ненадежной} ценности. Его странное платье, и серьезность, с которой он поставил его протест, вызовут улыбку от преступника на стойку. - “Я не должен спросить, ” он продолжал, “ откуда Вы теперь прибываете: золотая кора{лай}, - Принцесса, которая сопровождает Вас, и ваш меч все еще crimsoned с кровью ужасного противника, достаточно уверяет меня, что и в войне и любят Вас - одна из наиболее отважных воюющих сторон во вселенной, и я поздравляю Вас относительно вашего успеха. Но ваше существующее приключение, недостаточно быть героем; Вы должны также быть клоуном. Быть способным, чтобы делать поток крови, является большим пунктом{точкой}; но это намного большее, быть способным делать лица! Позвольте мне поэтому сообщать{советовать} Вам брать колесо от рук вашего компаньона, и одобрять нас с экземпляром вашего прядения. ”- Я вызывал сомнение, как взять это саркастическое совещание; когда мой компаньон (как, который он назвал{вызвал} ею), прибыл, бегущий к нему с открытыми руками{оружием}. - “Ах! ” она воскликнула, “ мой когда-либо обожаемый Факардин! Тогда благосостояние подробно смягчается, и восстанавливает Вас к неустанному нетерпению моего первого любопытства? ”- - “Кристаллина Любопытный, ” ответил он, отражая ее нежность; “различные объекты{цели} удовлетворяют различные сезоны: в настоящее время ваши дела - не рассматриваемый пункт{точка}. Какой климат во всем мире является ли неосведомленным об условиях{состояниях} обаяния, которое этот известный воин нарушил{сломал}, и что любопытство не было бы теперь подробно удовлетворено? ”- Мягкосердечный Кристаллина, казалось, несколько уязвлялся{умерщвлялся} этим приемом. Однако, она не была расстроена. Напротив, с равным экстазом она бежала, чтобы охватить второго Рыцаря, хотя без лучшего успеха. Он даже не чтил ее взглядом, но отражением ее еще более резко чем другой, он разворачивался и addrest непосредственно ко мне. Он был более прекрасен чем день, и его платье было следующие. Его брови были окружены с кожаной полосой{оркестром} в форме диадемы, от которой повысился неисчислимое количество струящихся перьев. Он носил панцирь полированной стали, и вокруг его талии был закреплен кожаный передник, терпимо грязный. В одной руке он проводил{держал} шило, в другом, сапожник, последний, и в конце веревки весь размазанный с подачей вешал рожок ковки. Также, как он открыл его губы, чтобы обратиться ко мне, треть приблизилась, чтобы делать его поклон. Я легко под - стоял, что Кристаллина не имел никакого знания этого последнего Рыцаря, поскольку ее любопытство снабдило{доставило} ее ничем, чтобы сказать ему: тем не менее его платье и появление возбудили бы любопытство любого другого человека. Его высота ни в коем случае не была высока, не сказать, что это было чрезвычайно низко. Он носил шлем, который подражал к совершенствованию голове петуха, гребенка, формирующая гребень. На каждой руке была своего рода защита, закрытая{охваченная} перьями, и когда эти две защиты встретились на его спину, Вы будете поклясться, что они были крыльями петуха. Его панцирь, также закрытый{охваченный} подобными перьями, представлял живот птицы: толстый пучок длинных перьев, изгибающихся назад, казалось, повышался от его ущелья; каждая нога{опора} была вооружена позолоченной шпорой, закрепил только выше его лодыжки; и чтобы ничто не могло бы желать к подобию, которое он желал произвести, он хлопал его выглядящие крылом защиты три раза, и подражал вороне петуха так совершенно, что любая курица во вселенной будет полностью принята. Поскольку я не мог вообразить значение всего этим, я остановил вопросы, которые они собирались спрашивать, упрашивая их сказать мне, в какой часть мира, которым мы были; почему так много людей думали надлежащими носить такие различные маскировки; и какой прихоть побудила эти три в особенности принимать их несколько характеров{знаков}. - "Это не очень вероятно, " ответил высокий Факардин, " это, которое Вы должны быть действительно неосведомлены в этом отношении, с тех пор судить вашим собственным платьем, тот же самый проект, должно быть, конечно провело, Вы сюда. Все еще, поскольку мы последние, прибыл кроме вас непосредственно, это - наша обязанность{пошлина} спросить, желаете ли Вы участвовать{наниматься} в этом приключении, если Вы или - или не неосведомлены о его характере{природе}. Если Вы соглашаетесь, Вас будут допускать{признавать} в нашу компанию; иначе, Вы должны быть снабжены{доставлены} каждой вещью, необходимой позволить ваше преследование по суду вашей поездки в другом месте. "- Я ответил, которого я желал не лучше, чем сигнализировать меня в любом приключении вообще; и я дал им мое обещание делать один среди них. - “В том случае, ” сказал Рыцарь, который был украшен рожком ковки, ", это принадлежит мне, как являющийся последним посетителем, принимать Вас, проводить Вас, и инструктировать Вас, относительно того, что продолжается в этой четверти{квартале}. Я начну, сообщая Вам первый из тех приключений, которые вели меня сюда; но с вашим разрешением я отсрочу мой рассказ, пока Вы не должны остаться и освежить себя немного в одном из павильонов, которые Вы можете чувствовать ниже вон там деревьев. Немного людей неосведомлены об очаровании Кристал Рок: Вы закончили приключение медных копыт, поставляя нежной женщине, которая стоит около Вас. Прибудьте тогда; и освежите себя после вашего френча; и в то время как леди прядет около Вас, я скажу ей анекдот или два уважения Гений ее муж, который удивит ее не немного. ”- Сделав этот комплимент, эти три Рыцаря призвали к их лошадям, и заказывали тот щедро caparisoned, чтобы быть принесенными для меня: петух шел{горел} верхом; первый; и как только он был установлен, он начал хлопать его крылья, и кричать со всей его энергией и главный. Когда я видел такую фигуру{число} по верхом, я думал, что я должен был истечь со смехом: для его коня, пугаемого{испуганного} помещенный его остроумия этими неожиданными слушаниями, пинал, и подскочил, и frisked, и сделал такой грохот, что нимфа Кристоллина (кто, согласно традиции места, был помещен в заднее сиденье позади меня), смеялась непосредственно в, столь сильный припадок паров, что мы имели самую большую трудность в обеспечении ее к себе. - “Справедливой Леди, ” сказал петух, как только она была возвращена{восстановлена}, “, я чрезвычайно льстит ваше одобрение: но все еще когда мы прибываем к сути, я ужасно боюсь неудачи. Что касается Вас, отважного незнакомца, ” он продолжал, обращаясь ко мне, “ я сообщу{буду советовать} Вам как друг брать колесо от этой леди, и вращения далеко как обычно. ”- - “Как обычно? ” Я воскликнул; “могу я называться предателем и негодяем, если когда-либо я прял нить в целом курсе моей жизни! ”- - “Нет, это не имеет значение! ” ответил он, кто должен был быть моим владельцем{мастером} церемоний, и кто носил кожаный передник; “только также практиковать заранее. ”- Это сказало, он дал заказы{распоряжения}, та остальная часть моего экипажа должна быть принесена после меня (значение другой прялки), и что золотая кора{лай} должна провестись ко рту реки, на том, чьи банки павильоны были переданы. Как только мы были в движении, незнакомцах и непосредственно начали исследовать друг друга снова с головы до пят. Я уже открыл мой рот, чтобы спросить, почему они хотели носить их платья маскарада так после{намного позже} карнавала, но Рыцаря гостя Шила, что я собирался спрашивать. - “Я чувствую, ” сказал он, “, что Вы не прибыты сюда ни из какого предумышленного проекта, хотя в этом экстраординарном одеянии. Это не имеет место с нами: и так как Вы, кажется, чувствуете такое удивление при виде наших рук{оружия} и. платья, Вы вероятно неосведомлены о характере{природе} приключения, которое Вы только что наняли самостоятельно, чтобы делать попытку. Я буду поэтому инструктировать Вас в каждый специфический, и лежать прежде, чем Вы весь опасности, которые это представляет, и компенсация, которую это обещает. История MOUSSELLINA СЕРЬЕЗНЫЙ, Принцесса Astracan. Король Astracan (это был таким образом, что Рыцарь Шила начал его рассказ), один из самых мощных суверенов Азии, не только из-за его обширных доминионов и золотых и серебряных шахт, содержавшихся в них, но ценного производства ситца, которое отдало его название{имя}, знаменитое всюду по вселенной; Король Astracan, я говорю, несмотря на весь его блеск и процветание, все еще считал себя наиболее неудачным из человечества, поскольку он не имел никаких детей, к которым он мог бы завещать его скипетр. Королева, его жена, была молода, красива, и хорошо сделала; действительно, ее целое появление столь обещало, и ее поток здоровья, столь непрерывного, что Вы возьмете вашу присягу, что несчастье Короля не причинялось никакой ошибкой ее. Соответственно, он никогда exprest наименьшее количество неудовольствия против нее лично на этом счете; и поскольку он любил ее неистово, он не был даже оскорблен в ее laughinwall день долго в его чрезвычайном нетерпении, и бесконечных болях, которые он взялся за обеспеченного преемника. Так много клятв были сделаны, и так много жертв предлагались, получить благословение, таким образом пылко желательное, что Священники были совершенно стерты с усталостью: и поскольку Король верил целой ошибке в этом бизнесе, чтобы быть его собственным, не было никакого конца его ваннам, и его лекарствам, и его пьющим водам минерала; поскольку в коротком он справедливо прошел все церемонии, которые предписаны женщинам, чтобы произвести изобилие. Во всем это Королева смеялась готовой убить себя, так же как в клятвах, предложениях, и жертвах, которые расточались с таким маленьким эффектом: все же никто не превратно понимал это, что она должна быть единственным человеком, который, казалось, был удивлен тем, что рассматривала{считала} нация как общественное бедствие. Люди знали хорошо, что бедная Принцесса не действовала таким образом особенно из недоброжелательности, и что ее единственный дефект был этим того, чтобы быть наиболее непрерывным giggler существующего возраста: каждая вещь сделала ее смех, и ничто не развлекало ее. Король, ее муж, был занят в нескольких войнах с ржанием - скучные Суверены на этом самом счете: поскольку всякий раз, когда они послали, чтобы объявить некоторый печальный случай (что касается примера, смерть единственного сына) она ответила на Послов с их длинными черными поездами такими взрывами смеха, что они немедленно оставили зал аудитории в высоком неудовольствии, и отослали отправки их владельцу{мастеру}, заполненному возмущенными жалобами при нарушении брутто{грубом}, которое уважение{отношение} из-за Представителей Верховного Величества испытало в их людях. Эта болезнь ежедневного укрепления Королевы и продвижения к совершенствованию, советом его совета, который Король решил, что она должна делать паломничество в известного Оракула Петуха, и что, она должна только сопровождаться небольшим количеством дежурных, как обычна в этих случаях. Храм этого Оракула - в воротах Fourchimena, капитал{столица} королевства Бактрии. Она прибыла туда без несчастного случая, скрывая ее название{имя} и разряд, чтобы избежать церемонии и расхода общественного приема. Король, который следовал за нею инкогнито, счел целесообразным объяснять объект{цель} его рейса Жрице храма непосредственно: и в то время как он искренне консультировался со святой Медсестрой, уважающей затруднение его жены, ее Величество было готово расколоть ее стороны со смехом. Жрица была чрезвычайно шокирована этим некорректным поведением; однако, после нескольких пропусков в воздухе, и некоторых ужасных искривлениях, она поставила следующего оракула как вдохновлено священным Петухом, ее владельцем{мастером}. “Это, которому желает Он-паломник, Случится здесь долго с Ею-паломником! И оба должны смеяться, Когда корова имеет теленка: Но сезон, который удовлетворяет лучшее со смехом, Он, кто мужчины младенческий смех, Будет смеяться самый громкий смех наполовину в! ” Начало этого ответа было достаточно явно; но вторая часть была довольно смущающая, и предоставляла зрителям{очевидцам} вполне достаточную комнату{место} для того, чтобы осуществить их полномочия аргумента{спора} и догадки. Случай, однако, доказал, что Оракул был хозяином своего слова, и действительно лучше; поскольку в конце девяти месяцев Королева произвела сына и дочь, из которой было трудно решить, который был самым красивым; хотя это было уверено, что они были оба более красивы, чем любой ребенок когда-либо был в его первом появлении в мире. К сожалению, рождение их детей стоит бедной Королеве ее жизнь, поскольку в самом акте того, чтобы быть принесенным к кровати она умерла от смеха. Ничто, возможно, не утешило Короля за ее потерю, кроме детей, которые она оставила ее, и удовольствие, которое он нашел в том, чтобы быть способным сидеть спокойно в его дворце, не будучи ошеломленным каждый момент{каждое мгновение} неумеренными взрывами смеха. Но ему долго не разрешали наслаждаться таким счастливым государством{состоянием} спокойствия. В конце шести месяцев палата, которая содержала его самые дорогие сокровища, была обнаружена ночью находиться в огне{пожаре}. На первой тревоге он спешил к месту; но хотя каждый сопровождаемый его пример, и хотя числа{номера} бросились в огонь в надеждах относительно высказывания детей, пожарище было настолько быстро и настолько ужасно, что было только возможно спасти маленькую девочку. Самая большая часть чиновников{офицеров} королевского домашнего хозяйства, которые оставались посреди огня{пожара} и дыма до самого последнего момента{мгновения}, возвращенного подробно наполовину жареные, но, не будучи способными спасти неудачного Принца. Это бедствие бросило целое королевство в самое глубокое несчастье. относительно Короля, он абсолютно отказался допускать любой комфорт; но Время, кто - универсальный consoler, равнодушно уменьшило печаль отца, в то время как он постепенно увеличил красоту дочери. Она была живущим изображением{образом} ее матери, за исключением того, что она была более высока, лучше распределена, имел более справедливую кожу, более прекрасный цвет лица, и глаза более блестящий тысяча рамп. В коротком, если мы должны кредитовать те, кто видел ее, она - в этот в тысячу раз более красивый момент{мгновение}, чем все другие Покрои "принцесс" в соединенном мире; но увы! " он продолжал, поднимая глубокий вздох, " это очевидно, что они, кто говорит таким образом восторжено о Moussellina, не могли видеть все Покрои "принцесс" - в мире! "- После создания этого отражения, Рыцарь Шила Оставался в течение нескольких моментов{мгновений}, поглощенных глубокой мечтательностью; откуда едва он оправился, как он возобновил его беседу в следующей манере. - "Король, более ослепленный с ее обаяниями чем даже его суд и его целые люди, никогда не был утомленный от восхищения в его работе{выполнении}; и то, чтобы полагать ей заслуживать все короны во вселенной, он был настроен не лишить ее собственный, заключая второй брак. Но поскольку это была его судьба, чтобы никогда не наслаждаться совершенным счастьем в его делах семейства, этой замечательной Принцессе, каждый взгляд которой забрасывал стрелки пламени вокруг нее, и чей целый человек и малейшее движение показали изящество{любезности} самый живой и оживили, как известно, открывали ее рот или для целей смеха или беседы; и только, когда она зевала (она имела привычку большое выполнение), что она показала резину более яркого Вермильона, и зубы более чистой слоновой кости, чем когда-либо до тогда созерцались глазами смертных. Хороший Король, (кто, в то время как его дочь была ребенком, непрерывно благодарил его звезды, что она была свободна от дефекта ее матери,), как только она вырасталась, даст половину его королевства, чтобы видеть ее смех через целое четыре и двадцать часов; так сердечно был, он утомил из серьезности, которая появилась к нему даже моз, невыносимый чем непрерывный смех ее матери. Никакие средства не оставляли непробуемыми{неиспытанными}, который мог бы возможно побудить ее нарушать{ломать} эту тишину, каким distrest каждое тело{орган}, и преодолеть ее торжественность, с который она была вне всего терпения непосредственно: поскольку это был весьма очевиден от ее манер, что каждая вещь развлекала ее, хотя, ничто могло делать ее смех: но все средства пробовали напрасно. Философы, химики, владельцы{мастера} языков, и преподавателей{инструкторов} паркетов, весь проявленный их таланты делать ее, чтобы говорить, и все выбрасывали их время; и при этом ее серьезность не была менее упрямая чем ее тишина. Напрасно сделал они собирают{забирают} вместе всех клоунов и шутов королевства, хорошего, плохо, и безразличный: Король даже посылал за лучшей компанией комиков, чтобы быть найденным во всем Китае, где на фарсы действуют в большем совершенствовании чем в любой другой стране вселенной; но они, возможно, также остались дома. Они не были способны крутить рот Принцессы в так как единственная{отдельная} улыбка. Как это часто случается, что неудачи: которые, кажется, прошлое средство, часто сопровождаются другими, все еще более трудными поддержать, так что это доказало в существующем случае: случай подробно произошел, который сделал Короля, суд, и действительно целый взгляд королевства как могила, как непосредственно. Она любила все виды развлечения, но особенно преследования: великолепный замок, обнимал в широком и приятном лесу, и расположенный при едва поездке дня от столицы, был местожительством, которое она выбрала ради наслаждения этим осуществлением{упражнением} в совершенствовании. Она управляла ее лошадью подобно Амазонке; и в ее экипаже охоты не только выглядел столь же прекрасным как Диана непосредственно, но и был без сравнения, более ловкего и активного. Однажды, когда страсть спорта несла ее дальнейший чем, была ее обычная традиция, и когда применение убийства и преследования жителей леса почти истощило ее силу, она оказалась на банках реки, которая пересекает лес: это то же самое, которым ваша кора{лай} должна воссоединиться с нами в берегу, куда мы теперь переходим. Воды этой реки полны столь же ясны, как те, в которых Александр Великий был так около потери его жизни, но ни в коем случае не рассчитывает настолько опасным. Поскольку их качества были известны, никакое возражение не было сделано к желанию, которое Принцесса сделала, чтобы освежить себя, купаясь. Соответственно она спешила в воду, весь закрытый{охваченный} пылью и потом, не давая ее время дежурных, чтобы поднять великолепный павильон ситца, вышитого с золотом и серебром, которое обычно устанавливалось в этих случаях. Ее мужские дежурные конечно отошли к значительному расстоянию, прежде, чем Принцесса начала раздеваться. Там только остававшийся с ее двумя из ее основных леди и четырех девиц чести, которые в соответствии с заказом{порядком} Короля никогда не оставляли ее, потому что они были самыми большими источниками сообщений, которые будут найдены во всем Astracan. Они следовали за их любовницей в реку, и помещавший их непосредственно около нее, соседнего леса и камней, скоро звонящий, такого треска, поскольку никогда не слышался прежде, ни будет снова. Для моей собственной части я убежден, что вместо того, чтобы быть вызванным, чтобы говорить, слушая этих девиц (который был, проект ее отца в размещении их о ее человеке), бедной Принцессе, по включенному их потоком слов, сделал клятву; никогда не открывать ее губы от опасения относительно сходства их. Имело ли это место, или не, это уверено, что Король был скоро под потребностью формирования нового домашнего хозяйства для его дочери: поскольку, в то время как она освежала самые прекрасные члены во вселенной в самом прозрачном и восхитительном из всех возможных рек, эти болтающие женщины начали хвалить ее красоту, все в то же самое время. Один воскликнул, что бог потока должен быть самой глупой рыбой, которая когда-либо плыла, видеть столь совершенную красоту в его кровати, не давая любой признак{подпись} того, что он был уже существующим. Другой объявленный, “ тот бедный Юпитер должен конечно быть выращен печально старым, так как{с тех пор как} он не думал это ценность его, в то время как изменить себя ради смертного более очаровательный чем все соединенные богини; он, кто прежде преобразовал себя в быков и лебедей в честь существ, которые напомнят так много scullions около красоты, кто, обнаружил через тонкую марлю (который сформировал ее единственное покрытие) десять тысяч обаяний наиболее великолепного блеска! ”- Это - все еще вопрос в споре, был ли бог реки вне терпения при их болтовне, или Божество Олимпа было оскорблено в их дерзости; но какой бы ни имел место, это столь случилось, что все неожиданно воды подняли себя к удивительной высоте. Испуганный в перспективе того, чтобы быть утопленным, женщины спешили восстанавливать банк; когда они созерцали близко позади них монстра, огромная большая часть которого заняла целое место между противоположными берегами. Напрасно сделал они пытаются подниматься на самый близкий банк, хотя воды почти поместили их в уровень с землей: они были унесены порывистостью потока, и скоро проглочены подобно так многим лягушкам огромным горлом крокодила, кто следовал за дозой позади них. Принцесса, которая видела, но слишком отчетливо трагическое приключение ее леди и ее горничных чести, имела теперь меньше склонности смеяться чем когда-либо; особенно, как монстр, как только он выбрал его зубы специфической рыбой, кто следует за ним каждый где для той специальной цели, сделанной к ней в полной скорости. Ее первое намерение состояло в том, чтобы получить самый близкий банк пользой{покровительством} волн, которые уже пробились по этому; этот пункт{точка}, однажды который несут, она могла бы легко захватить ее поклон и стрелки, которые не лежат ни на каком большом расстоянии, и защищаются против нападений крокодила. К несчастью, все ее мужские дежурные, которые после ее подготовки купаться отошли из уважения{отношения}, были теперь собраны на банках реки, куда крики неудачных фрейлин привлекли их; и скромность Принцессы сделала ее судью, которым это ни в коем случае не будет становиться, чтобы выставить{подвергнуть} себя их взгляду, закрытому{охваченному} не чем иным как несколькими ярдами влажной марли. В этой оконечности{крайности}, она не могла думать ни о чем лучше, чем прилагать усилия, чтобы избежать от крокодила, плавая, и соответственно она не потеряла никакого времени в отбрасывании ее изменения, которое смутит ее действия. Она теперь проявила себя к предельному; но поскольку монстр был слишком несколькими ярдами, отдаленными от нее, ее надежды относительно возможности избежать были очень слабых, когда ее изменение, плывущее на воду привлекло его внимание. Немедленно{как только} он захватил это; и как будто он был совершенно удовлетворен этим драгоценным, портят, он прекратил преследовать справедливую Принцессу, и снизился{погружался} под водами так быстро, как он сделал его внешность{появление}. Река, которая вышла за пределы банков, в то время как он занял кровать этого, немедленно вернулась в ее место; это заставило зрителей{очевидцев} закончиться, который монстр не возвратил бы, или по крайней мере только в другом времени: Принцесса, которая была теперь абсолютна гола, перенесла не что иное как ее голову, чтобы быть замеченной выше водянистый для из-за того, что только что случилось, ее целый набор состоял полностью из мужчин, которых крики бедных леди, будучи проглоченным крокодилом тянули{рисовали} туда. Она сделала признаки{подписи} к ним, что они должны подготовить одну из ее великолепных палаток на некотором небольшом расстоянии от реки; и ее заказы{распоряжения}, которые повинуются, она снова сделала признаки{подписи}, которые они должны забрать, и оставить ее в свободе оставить ванну. Она скоро достигла павильона; и имеющий drest непосредственно (хотя без изменения), она взяла, ее поклон и стрелки, воссоединился с ее дежурными, и установкой ее лошади, восстановленной к великолепному, дворца, который она оставила тем утром. В среднем{скупом}, в то время как курьеры были посланы суду, кто сообщал ее отцу относительно этого печального приключения. Король спешил воссоединяться с нею, не теряя момент{мгновение}; будьте сопровождался целым судом; и рассветом следующим утром он оказался в присутствии дочери, которую он любил так нежно{дорого} как его собственное существование; и для кого опасность, из которой она только что убежала, казалось, удваивала его привязанность. Он плакал через радость при сжимании ее к его груди; тогда он упал в обморок далеко через ужас{террор}, при слушании описания крокодила. В тот самый день он настоял бы на сопровождении Принцессы его к капиталу{столице}, чтобы монстр не взял это в его голову, чтобы заплатить им второе посещение, и действительно так повреждать на земле, поскольку он уже сделал в воде. Радости, которые имели место в честь спасения Принцессы, не были универсальны. Те люди, которые были связаны или в соответствии с обязательствами отношений или привязанностью с красотами, кого монстр глотал, были совершенно безутешны за их потерю: любители{возлюбленные} в особенности осадили короля с запросами, что им можно было бы разрешить исследовать границы и окрестности реки, даже к ее самому источнику, в надеждах, что возможность могла бы быть найдена из мести за смерти их богословия этом проклятого крокодила. Подробно он дал его Согласие, сначала решив посылать тело{орган} его лучших инженеров, чтобы закрыть рот реки и предотвратить сильными набережными подходы монстра 5 в то же самое время он приказал, чтобы они оставили доступ к открытому морю, чтобы вместо того, чтобы вести его из его доминионов он не приложил крокодила в пределах них. Предприимчивые любители{возлюбленные}, которые сформировали эскорт для инженеров, прошли в двух телах{органах} на противоположных сторонах реки, и проклинали их звезды в том, что уже перешли выше на полпути, не находя любые остатки этого, из которого они были в поиске. Подробно те, кто патрулировал по правильному банку, достигли болота, которое обязало их идти значительно из прямой линии марта. В самый момент{мгновение}, когда они готовились изменять{заменять} их руководство{направление}, они видели, что их компаньоны на противоположном берегу ускоряют себя в реку. Бросая их глаза на воды, они явно обнаружили часть марли, плывущей там; не сомневающийся{сомнение} относительно, что это было изменением Принцессы, и что в последствии их союзники обнаружили отступление монстра, без потери времени, они следовали за их примером: когда вероломный крокодил, кто лежит скрытый среди тростников, с тем, который болото было ограничено, помчался на них, и рассматривал каждых из них, поскольку он уже рассмотрел их отношения и их любовниц. Инженеры и их рабочие, бизнес которых не отличал себя действиями доблести или безрассудства, возвратились домой также, как они прибыли: если бы это не было для них, никто когда-либо не знал бы судьбу этих неудачных авантюристов. В то время как публика была нанята в плаче об их потере, поскольку они уже оплакивали это их хозяек покойного, сведения{интеллект} прибыли, что этот проклятый крокодил больше не держал никакие границы во вреде, который он передал{совершил}: он уже положил трату{отходы} обе стороны реки, проглотившей без милосердия рогатый скот и их herdsmen, кто (не все же слышавший об этом странном инциденте) продолжал к воде их скопления и стада там как обычно. В короткое время после, это было воспринято, что было тревожное уменьшение, в городе всех видов условий, так же как всех тех статей{изделий}, которые являются необходимыми поддержать{обслужить} роскошь и великолепие столицы, и которые были обычно принесены туда у реки от всех частей земного шара{глобуса}. На запросе, это появилось, который монстра скрывающийся (поскольку я сказал прежде) среди тростников и порывов{стремлений}, с единственной{отдельной} весной от болота в реку, послал все суда, полные merchandize к основанию, где бедные негодяи на правлении их немедленно стали его добычей. Это не установлено, сказали ли ему, что женщины естественно более чутки чем мужчины; но это уверено, что он имел весьма другой вид жадности для справедливого пола{секса} чем для нашего. Король Astracan был так полностью преодолен такой быстрой последовательностью неудач, что он едва знал, где повернуть себя: однако, он не сделал, пока еще знал целую степень его неудачи. Прекрасная Принцесса, когда она оставила капитал{столицу}, не имела никаких меньше чем трехсот семидесяти четырех дюжин из изменений на попечении ее покойного первая леди платяного шкафа. При ее возвращении, не один из них должен был быть найден, ни мог, она любыми возможными болями когда-либо больше сделана, чтобы удовлетворить ее. После того, чтобы рыться во всех магазинах и в городе и стране, и попытке каждого вида марли, ткани и полотна, она была подробно обязана решить к ношению никакого изменения вообще, хотя ничто в мире не казалось к ней более неудобным: однако, не было никакого ресурса, для всех новых изменений, которые она примеряла, казалось, был околдован: те, которых она носила в течение дня, убрали ее аппетит, и те, которых она носила в течение ночи, не будет переносить ее, чтобы стать мигающейся изо сна. Король, более затронутый этим новым бедствием его дочери, чем всеми его другими соединенными несчастьями, думал, что в этой оконечности{крайности} ничто лучше не могло быть сделано, чем послать большим чиновникам{офицерам} короны с великолепными подарками к Оракулу Петуха. Жрица храма приняла чиновников{офицеров} чрезвычайно хорошо, и их подарки все еще лучше: но она сообщала им, что некоторое время протекло, так как Петух намеревается наносить визит большому Caramoussal, и что только около Горы Атлас, они могли быть удовлетворены, уважая те вопросы, которые они прибыли, чтобы исследовать в Идише Fourchimena. Хотя Король, их владельцу{мастеру} чрезвычайно досаждали в этой задержке, он поддерживал на высоком уровне его храбрость; и только разрешение им время, абсолютно необходимое для того, чтобы делать приготовления к этой второй поездке, он послал тех же самых послов с тремястами слонами, загруженными с подарками самого прекрасного ситца и полотен, которые будут найдены в его доминионах. Чтобы давать посольству все еще больший интерес{процент} в глазах Чародея Карамоуссала, он заставил это сопровождаться его собственной полосой{оркестром} музыкантов; хотя (поскольку те говорят, кто слышал их), эти те же самые музыканты, более вероятно, повернут глав тех, кто не приучен к ним, чем предоставить им любое развлечение. - “ "Я был на пункте{точке}, " сказал Принц Трапезунд, " из сообщения его, что я мог говорить от моего собственного знания относительно этого предмета; но мой компаньон не давал мне время, продолжая его беседу следующим образом: ”- - “Сатрап Астракан, ” сказал Рыцарь Шила, “ выдвигал с их товарами ситца, их трехсот слонов, и того же самого числа{номера} обезьян. Они окаймляли по границам Taurican Chersonesus, пересекали два Armenias, и подробно прибыли, в лес, где они были очень около того, чтобы быть лишенным большой части подарков, совершенных{переданных} их заботе{осторожности}, я уже сообщал Вам, что эти триста слонов несли огромные товары самого красивого ситца, что вселенная могла снабдить{поставить}: на вершине каждого, этих пачек был помещен обезьяна; хотя, что Король, которого их владелец{мастер} вообразил, мудрый Карамоуссал, мог возможно сделать с тремястами обезьянами, - больше, чем я могу сказать Вам. Однако, безотносительно были его поводы, он командовал его сатрапами прежде всего вещи, чтобы быть осторожным, чтобы не потерять единственную{отдельную} обезьяну по пути. Лес, который было необходимо пересечь, чтобы достигнуть места их предназначения, был настолько полон, зайцы, и другие животные chace к были обязаны иметь обращение за помощью к их музыке ради получения прохода. Едва чинил забастовку{удар} полосы{оркестра}, как животные бежали далеко на всех сторонах, и исчезли через мгновение, ко всему появлению более встревоженные, чем если бы все собаки и huntsmen во вселенной были тверды{трудны} в их пятках. Однако, этот первый успех был вскоре после очень около создания наиболее большого из всех возможных бедствий, обеспечивая для них входом в лес; едва для были они посреди этого (деревья, являющиеся всеми или яблоко, грецкий орех, или миндали) как monkies, кто от задних частей их слонов требовал только, чтобы единственная{отдельная} весна достигла очень стеньга отрасли{отделения}, как будто единогласно, пропустил далеко через мгновение. Один из них один оставался позади; бабуин, наиболее благородный в его манерах, и наиболее изящный в его форме всех бабуинов, мимо, подарка{настоящего}, и прибывать! К сожалению, он был настолько печален в его расположении{размещении}, что в течение Сатрапов поездки не мог иногда воздерживаться от слез при рассмотрении печали, в которую он, казалось, был погружен. Далекий от пропущения о, и подражания уловкам и прыжкам его компаньонов, он мимо самой большой части его времени в чтении: если он был прерван любым несчастным случаем, немедленно он наблюдался откидываться его голова на одну из его лап, слив в глубокую мечтательность, и затем внезапно пересекать его руки{оружие} на его грудь, повышение его глаза к небесам, вертикальные колебания самые глубокие вздохи, и навес такие ливни{души} слез, что зрители{очевидцы} нашли невозможным не держать его компанией. Он спокойно возобновил его книгу, поскольку он отдыхал на его слона, в то время как его компаньоны бежали о лесе, делая такой шум и шум, что все в пределах слушания были готовы идти отвлечены. Караван был обязан остановиться в течение трех целых дней, ради повторной сборки их: и при этом они не могли быть убеждены оставить деревья, пока они не были совершенно насыщены со всеми видами плода. В конце концов, целое число{номер} не возвращалось, для три умер от расстройства желудка, произведенного, едящий слишком много миндалей, и через несколько дней впоследствии схватывания выигрывали еще три, кто имел. наполненный непосредственно зелеными яблоками. В этом критическом положении, все, что послы могли сделать, должно было снять кожу с них, и наполнить их кожи соломой, чтобы число{номер} могло бы быть полно, который король обвинил{приказал;зарядил} их представлять знаменитому Карамоуссалу. Как только они достигли форта горы, курьер был послан, чтобы дать уведомление{внимание} об их прибытии{достижении}, и спрашивать, желал ли Чародей им и их целому экипажу, чтобы выдвинуть для его жилья; или ли он предпочел их заставление каравана расположиться в соседстве{окрестностях}, пока он не должен выпустить его команды, уважая манеру, в которой он хотел получать подарки, с которыми они были поручены. В конце трех дней курьер возвратился, и сообщал им, что Карамоуссал не должен был быть найден в месте, которое он обычно населял: он был в отставке на самой встрече на высшем уровне Горы Атлас, ситуация, совершенно недоступная всем из них, кроме monkies: он закончился, говоря, который он считал необходимым делать таким образом очень известным им как можно скорее, чтобы они могли бы определить на их слушаниях. После слушания это, послы решило оставлять подарки на попечении их дежурных в ноге горы, и пытаться достигать, так же как они могли, место, куда Чародей, как предполагалось, отошел. Они путешествовали в течение целых двух недель, всегда идя выше и выше самой трудной дорогой, которая когда-либо была известна, не находя что - нибудь, но камни и пропасти. Подробно, даруя много сердечных проклятий крокодилу, кто был случаем предоставления им всему эта неприятность, так же как на предпочтение его Величества, которое заставило его выбирать их для этой благородной занятости: подробно, я говорю, они чувствовали дорогу, чтобы стать менее трудными и опасными, хотя они все еще продолжали подниматься. Здесь и там они нашли, что небольшой vallies увлажнился восхитительными потоками, банки которых были украшены обильностью диких цветов. Прибывая все еще выше, они наблюдали{соблюдали} птиц вида, совершенно неизвестного им, и даже маленькие павильоны были рассеяны о в различных местах. На расстоянии шестисот фарлонгов больше, они нашли, что не было никакого средства установки выше; и здесь это было, когда они не могли видеть ничто выше них кроме облаков, что они столкнулись с fer-знаменитым Карамоуссалом. Он прибыл от павильона значительно больший чем те, которых они наблюдали по тому, как: на одной стороне это было заштриховано неисчислимым количеством оранжевых деревьев, и окружено на другом различными машинами{механизмами}, выдерживающими сектора, телескопы, и все виды инструментов, которые используются в рассмотрении движения звезд. Он сопровождался от павильона человеком{мужчиной}, рука которого поддерживалась шарфом. Поскольку послы очевидно вызывали сомнение, какой из этих двух был человеком, которого они были в поиске, Чародей продвинул к ним, и спрашивал очень вежливо, что большой Король Астракана желал из Карамоуссала? При слушании этого, они сломили себя перед ним, как будто он был некоторым богословием; поскольку его внешность{появление} вдохновила их с весьма другим видом почтения от этого, которое сообщение его подготовило их, чтобы задумать. Они ожидали видеть отвратительную форму волшебника, или в лучшем случае некоторый старик с длинной бородой, и согнутый двойной чрезвычайной ветхостью. Следовательно, они были очень удивлены видеть высокого персонажа, кто, хотя некоторые, что на снижение жизни, имели все еще самую благородную воздушную и величественную фигуру{число}, которая была показана к значительному преимуществу великолепием его привычки. Он немедленно заставил их повышаться{подниматься}: после, который они раскрыли их бизнес, объяснил характер{природа} тех неудач, уважая, который они прибыли, чтобы консультироваться с ним, и законченный, перечисляя подарки, которые они были уполномочены класть в его ногах. После слушания их внимательно, он провел их (прежде, чем он дал любой ответ) обособленно горы, откуда океан был видим, и откуда действительно целая земля видима, если человеческое зрение, возможно, вытянулось бы пока. Они были весьма испуганы в потрясающей высоте, в которой они чувствовали себя: острова, которые повысились выше моря, появились подобно небольшим гиблым местам, и наибольшим судам подобно так многим плывущим атомам. Это было теперь, что Чародей обратился к ним к следующей беседе:- - "Я далек от того, чтобы быть, чем я, как полагают, является самой большой частью тех, кто только знает меня репутацией, которую я конечно ни в коем случае не заслуживаю получать. Это верно, что длинные отражения, непрерывная растрата, и возможно близость астрономических тел{органов}, позволило мне приобрести большое понимание, вообще наиболее безошибочен в астрологии. Я даже позволю, что есть меньше уверенности в ответах, возвращенных большинством оракулов, чем в моих догадках и предсказаниях. Уважение этого Петуха, от кого они отнесли Вас ко мне, или скорее кого Вам сообщили{советовали} искать в моем местожительстве, его богословие - впредь вне вопроса: другие заботы{осторожность} и другие занятия нанимают его внимание. - "Наблюдать", продолжал его, “ расстояние между местом, которое мы теперь занимаем, и лавины, которые ломаются против основы горы. Если Король, ваш владелец{мастер} мог бы собрать{забрать} три некоторых прялки, которые рассеяны о мире, он мог бы тогда возможно получить аккорд достаточно долго, чтобы достигнуть поверхности океана от встречи на высшем уровне Горы Атлас, на котором мы теперь стоим. Это достигало, он будет наслаждаться завершением всех его пожеланий: монстр исчез бы навсегда; принцесса смеялась бы и разговор; и эти прялки пряли бы для нее изменение еще более прекрасный чем это, которое она потеряла, и которое она могла бы носить без опасности или для ее аппетита днем, или для ее отдыха ночью. Но поскольку это невозможно, что король Астракана должны когда-либо обладать этими очарованными прялками все в то же самое время, слушать совет, который я теперь дам ему, чтобы он мог сохранить его территории от полного опустошения, и может дать самой прекрасной Принцессе в мире единственную вещь, которую она хочет отдать ей самый счастливый и наиболее опытный. Позвольте ему издавать каждый, где, что, кто бы ни может победить крокодила, или делать его смех дочери, будет вознагражден или рукой восхитительного Moussellina, вместе с королевством Астракана, или с целой силой и властью{мощью} Короля ее отец, чтобы позволить ему закончить любое другое завоевание, которое он может иметь в рассмотрении. Если авантюристы подводят в соложении смех Принцессы, им можно все еще разрешать столкнуться с монстром; для того, начинают ли они монстром, или Принцессой, является вопросом абсолютного безразличия. Всем людям, любого разряда или появления, нужно разрешить доступ леди; и однажды через два года она не должна быть не в состоянии совершить поездку нескольких месяцев, ради показа ее божественных красот в различных областях, смежных с доминионами Короля ее отец. Теперь тогда прощайте, прославленные Сатрапы, ” продолжался быть; “восстановите Суверену, который послал Вам, великолепному подарку{настоящему}, которым он думал надлежащим чтить меня: Карамоуссал не желает другой награды для услуг, которые он исполняет, чем удовольствие того, что отдал им. ”- - "Но предположите, " спрашивал его компаньон, который нес его руку в шарфе, “ предположите, поклон, и стрелки должны быть среди их подарков, или во владении их дежурными? ”- Послы, которые не обратили никакого внимания на него, пока он не сделал эту речь, теперь бросали их глаза на него, и были поражены все на куче при созерцании рта, так необыкновенно большого, что что касается величины, что королевского Fortimbrass не мог возможно превысить это. Карамоуссал, не проявляя внимание к их удивлению, предотвратил заявления, которые они собирались делать, " это они не обладало единственным{отдельным} поклоном и стрелкой в целом экипаже, ", обращаясь следующим образом к незнакомцу с широким ртом и его рукой в шарфе. - "Это - не так около этого места, " сказал он, “, что Вы можете надеяться найти руки{оружие}, которые Вы упоминаете. ”- Он тогда попрощался с послами, которые воссоединились с караваном в намного меньшее количество времени и с намного меньшей неприятностью, чем это стоил им, чтобы получить вид большого Карамоуссала. Поскольку они отсутствовали в течение значительного времени, они переехали список их слонов, их обезьян, и их товаров ситца. Числа{номера} были найдены, чтобы быть полным, за исключением печальной обезьяны, кто в течение прошлой недели исчез; хотя, каким образом, те, кого оставили, чтобы заботиться о багаже, были неспособны сказать; и при этом не было возможно получить любые новости его, несмотря на все исследования, которые они сделали в соседстве{окрестностях}. Сатрапы были очень огорчены за его потерю, и все еще больше в том, что не были по крайней мере способный найти его тушу, чтобы они, возможно, наполнили это, поскольку они сделали таковые из его шести компаньонов. Однако, не было никакого средства, и они выдвигают после их поездки домой. В шестой день, после движения значительно, но их пути, чтобы избегать древесины, столь фатального для их обезьян, приключение имело место, который сначала смутил их чрезвычайно, хотя это закончилось очень к их удовлетворению. Они чувствовали на расстоянии несколько верблюдов, сопровождаемых телом{органом} хорошо-руких мужчин. Поскольку руководители стороны{партии}, казалось, были людьми последствия, и поскольку они закончились, что верблюды, так тщательно охраняемые должны быть загружены кое-чем сингулярным{исключительным} или драгоценным, как только они были рядом достаточно, чтобы слышаться, они приказывали, чтобы музыка начала в честь незнакомцев. Едва этот адский концерт начался, как его эффект был видим на каждом человеке{мужчине} и животном среди тех, для кого этот комплимент был предназначен. Прежде всего, верблюды метались, пинал, и скакал, как будто они были сумасшедшие, и бросили целый караван в беспорядок{замешательство}. В их чрезвычайной агитации{волнении} они отбросили их грузы; и они в падающем взрыве открывают случаи{дела} некоторых львов и тигров, появление которых ни в коем случае не было приятно к serenaders; поскольку они прибыли прямо к ним, и некоторым из музыкантов, заплаченных с их жизнями для того, чтобы желать проворство в создании их спасения. Слоны, однако, вели себя чрезвычайно хорошо в этом случае, и обезьянах чрезвычайно плохо; поскольку, в то время как первый держался вдали от диких животных с их стволами{магистралями}, секунда арендует воздух с криками ужаса{террора}, и dirtied все товары ситца, на котором они сидели. Именно в этот момент{мгновение}, гордость всех обезьян в мире появилась из-за угла скалы, которая до настоящего времени скрыла его, и удивила всех Сатрапов его неожиданным прибытием{достижением}. Он был вооружен поклоном и стрелками. Он выбрал один для каждого дикого животного, и с безошибочной целью проник в их сердца, один за другим. Как только он видел их все, простирался на землю, он спокойно вытянул его стрелки, приветствовал Сатрапов, и затем исчез среди камней, которые ограничили равнину, так внезапно, как он сделал его внешность{появление}. Каким образом послы, и эскорт львов и тигров отделились, я не информирован. Но это уверено, что прежний, по их прибытию{достижению} в суд Астракана, поставив их владельцу{мастеру} ответ и совет большого Карамоуссала, Короля, под санкцией его совета и с согласием его дочери, вызванной быть издан всюду условия{состояния}, на который всем авантюристам разрешали войти в списки и стремиться к владению самой красивой Принцессой под небесами, и одним из самых мощных королевств на землю. Начиная с этой публикации, Известность несла сообщение красоты Принцессы далее чем даже опасность и особенность этих двух приключений, которыми ее польза{покровительство} должна быть получена. Она не была не в состоянии посетить все соседние области по очереди в течение поездки, которую она делает ежегодно в течение двух или трех месяцев. Все, кто видел ее, или в течение ее путешествий, или в суде ее отца, нашли, что ее красота очень превышает ее репутацию; и самая большая часть их, совращенный блеском ее обаяний и ожиданиями, столь блестящими, приложила усилия, но напрасно выполнять требуемые условия{состояния}. Такой, благородный незнакомец, “ добавил Рыцарь Шила; ”такой - случай того, что мы были собранными здесь, и такой - приключение, которого ваше слово обязывает Вас делать попытку. ” При заключении этого рассказа мы оказались на банках реки, где мои глаза были удивлены наиболее сингулярным{исключительным} и великолепным видом, который я когда-либо созерцал. ”- Но остаток от Принца приключений Требизонд может также быть отсрочен, пока Вы не читаете вторую часть этих мемуаров. КОНЕЦ ЧАСТИ ПЕРВОЙ