Одинокая БезразЛичность Всем одиноким людям посвящается. Предисловие. Мое первое по-настоящему большое произведение. И это предисловие я пишу, когда уже поставил точку в самом конце. До этого у меня было множество неудачных опытов. Было одно «творение», которое я пытался начать писать раз пять. Но постоянно это заканчивалось одним и тем же. Сначала я попросту вырывал рукописные листы из тетрадей и выбрасывал их куда подальше. Потом стал удалять текст с компьютера и чистить корзину. В конце концов идея того произведения так и осталась лишь в моей голове. Но я не теряю надежды в будущем перенести ее на бумагу. Что касается «Одинокой безразличности», то первоначальная задумка и конечный результат отличаются практически на 80%. Общий смысл и идея остались неизменными, но мелкие детали, на которых и держится любое хорошее произведение, кардинальным образом изменились. Связано это и с тем, что саму книгу я писал довольно долго – почти три года. И теперешний я уже совсем не тот, кто начинал писать это произведение весной 2009 года. Что касается любой критики и комментариев к написанному, скажу сразу – книга не оригинальна. Я черпал вдохновение из сотен источников, порой даже не догадываясь об этом. Лишь дописав вторую часть вдруг заметил, что у книги много общего с бессмертным произведением Сэлинджера «Над пропастью во ржи». Позже стал замечать детали «Улисса» Джойса. Я уверен, что и сами читатели найдут не менее десятка аналогий. Но ни один современный автор не может писать свои творения не опираясь на предыдущий опыт. К тому же происходит это в основном на бессознательном уровне. Больше ничего говорить не буду. Текст все расскажет за меня. Часть 1. Одиночество Глава 1. Выходной Утро… Или день. В окно светит яркое солнце, освещая убогий интерьер небольшой комнатушки: две кровати, большой деревянный стол да наспех прикрученная к проводам лампочка. Наполовину ободранные, пожелтевшие от старости обои были тут поклеены наверное еще с момента постройки дома. Когда-то на них были изображены плюшевые мишки, со временем превратившиеся в облинявших монстров. Кое-где на стене красовались написанные пьяной рукой строки: «Здесь был Я», «Люба – тупая проститутка», «3 марта 98 г.», «Проверено Федей – вшей нет». Обои в углу напротив двери были облеваны кем-то уже много лет назад, но с тех пор сохранили неприятный желто-зеленый оттенок. Потолок украшали серые потеки от постоянно сочившейся и капающей воды. Рядом со мной на полу от нее уже образовалась небольшая лужица, которая постепенно приближалась к моему матрасу. Сам пол, когда-то покрытый лаком, а теперь весь обшарпанный, источал жуткий холод, который пробивался даже через матрас, леденя мое окостенелое тело. В полуметре от меня, на точно таком же матрасе, лежала полуобнаженная девушка. Ее веснушчатое лицо и курносый нос не вызывали в моей памяти никаких ассоциаций. Как, впрочем, и два подозрительно смуглых парня, которые спали на кроватях. Вчерашняя ночь полностью стерлась из моей памяти. Я не знаю где нахожусь, что это за люди, и чем мы занимались до того, как легли спать. Впрочем, не в первый раз. Могло быть и хуже, когда просыпаешься в одной постели с голой страшной старухой, или тебя будят ударом дубинки по голове в отделении милиции – последнее со мной бывало. Я попытался встать. Свинцово тяжелая голова и непослушное тело были моим наказанием за вчерашнее. Каждое движение отдавалось болью во всем теле. С трудом поднявшись, опасливо посмотрел на моих случайных знакомых. Девушка что-то промычала во сне, парни и дальше продолжали лежать, никак не реагируя на мое бегство. Возможно потом, несколько недель спустя, я столкнусь с ними на улице, они пожмут мою руку, расскажут, как хорошо мы в прошлый раз оторвались, предложат повторить и уйдут, уверенные что я их помню. Так уже случалось пару раз. И никогда я не знал, кто жмет мне руку в очередной раз. На столе остались свидетельства вчерашнего застолья: недоеденный огурец, обгрызенный ломоть хлеба и пять пустых бутылок водки. Рядом валялись помятые одноразовые стаканчики. Белая обшарпанная дверь без ручки к моему удивлению открылась без скрипа. Я еще раз оглянулся и посмотрел на своих собутыльников: веснушчатая девушка, которую через несколько лет все будут называть не девушкой, а женщиной; молодой смуглый парень у которого только-только начал пробиваться юношеский пушок над верхней губой, возможно даже не был совершеннолетним; третий – кавказец в самом расцвете сил. Его лицо украшала кучерявая черная борода, а под правым глазом был едва заметный шрам, полученный то ли в одном из кавказских конфликтов, то ли в пьяной драке на соседней улице. Девушка перевернулась на спину и сбросила с себя одеяло, позволяя мне получше рассмотреть свое обнаженное тело. Возможно вчера я занимался с ней сексом и подцепил какую-нибудь заразу, или она от меня забеременела, или я с ней вообще не спал, а ей просто было жарко. По крайней мере сегодня ее худощавое тело не вызывало во мне ни малейшего желания. Один из парней пошевелился и я поспешил закрыть дверь. В прихожей было темно и душно, воняло чем-то гнилым, что сразу же вызвало рвотные позывы. Я поспешно открыл стеклянную дверь, которая была напротив комнаты и ввалился в кухню. В нос сразу ударил запах никотина. Дым от скуренных сигарет заполнял все помещение. Где-то в углу тихо шумел насквозь проржавевший, но все еще работающий холодильник. Внизу на улице кто-то пытался завести свой драндулет, то и дело срываясь на мат. Попытки вспомнить вчерашние приключения лишь отдавались головной болью. Находится долго на кухне было просто невозможно – от дыма начинали слезиться глаза. Да и из квартиры этой стоит убираться поскорее, пока не проснулись хозяева. Ванна встретила меня разбитым зеркалом и засорившимся унитазом, из которого несло застоявшимся говном. На мои попытки вымыть руки кран презрительно пару раз плюнул ржавой водой и умолк. О том, чтобы принять душ не могло быть и речи: ванна закорела от грязи и источала аромат который на равных соперничал с засорившимся унитазом. Пришлось снова возвращаться в прихожую. Тошнотворный запах гнили около двери был еще сильнее. Пришлось заткнуть нос. Тут стояло около двух десятков пар обуви: зимней, летней, на шпильке, с ковбойскими шпорами. На ощупь среди всего этого разнообразия пытаюсь найти свои подранные кроссовки. Как ориентир использую оторванную подошву на одном из них. Пару раз спотыкаюсь и чуть не рухаюсь, но вовремя удерживаюсь. На вешалке висит только моя куртка. То ли мои вчерашние приятели закаленные спортсмены, то ли кладут свою верхнюю одежду в более надежное место. Обувшись и одевшись пытаюсь выйти. Дверь – единственное что во всем этом бардаке было новым. Хорошая, металлическая. Похожая стоит на моей работе. Правда тут из нее уже успели выдрать глазок и выломать замок. Подъезд обдал меня неожиданной свежестью, чему способствовали выбитые на всех пролетах окна. Запах гнили остался в квартире и можно было спокойно дышать. Темно-синие стены были сплошь исписаны заборными словами. От «Динамо – чемпион», до такого привычного слова из трех букв. На одном из пролетов осталась отметины от смытой крови. Пьяная драка, или может быть это не кровь, а вино. А может тут кого-то лишили девственности. Множество вариантов, на которые я никогда не получу утвердительного ответа. Возможно на этом пятне закончилась чья-то жизнь, о чем оно никогда не скажет, оставшись немым свидетелем произошедшего. В самом низу пол у почтовых ящиков весь усеян рекламными листовками, которые жителям дома лень было донести до мусорки. Ремонт телевизоров, помощь адвоката, фитнес-клуб… Хотелось бы мне знать, кто в таком доме сможет позволить себе ходить в фитнес-клуб. Тут царило такое уныние и пустота, что просто хотелось зайти в квартиру, запереть дверь и нажраться, чтобы забыться и не слышать рева детей, криков жены, причитаний тещи. А может просто для того, чтобы не слышать тишину пустой квартиры, прерываемую лишь гудением холодильника, да ночными пьянками под окном. На улице солнце, приветствуя наступление весны, пыталось растопить обледеневший грязный снег. Было сыро и холодно. Небольшая детская площадка напротив подъезда была полностью затоплена огромной лужей от растаявшего снега, в которой плескалась детвора. По местным строениям пытаюсь определить свое местонахождение. Через забор за песочницей разместился разваливающийся детский садик, сбоку стояли древние кирпичные гаражи, на воротах одного из них была нарисована черная свастика. Так и незаведенный драндулет гордо взирал на меня своими лупоглазыми фарами. Попадая в такие дворики понимаешь, что время может останавливаться. С советских времен тут ничего не изменилось, и вряд ли скоро изменится. Старые покосившиеся деревья, неухоженные облезлые здания, железная совдеповская горка. Все это было еще в моем детстве, в моем дворике, ужасно напоминающем этот. Когда-нибудь будущее заглянет сюда, удивится нетронутости этого уголка и все разрушит, возведя на месте трехэтажного барака новую элитную многоэтажку. Где-то за домом прогудел троллейбус. Огибать лужи было просто невозможно, и мои порванные кроссовки быстро наполнились ледяной водой, а ноги онемели и перестали слушаться. По дороге я умудрился вляпаться в грязь, и пока дошел до остановки моя обувь стала похожа на мокрые грязные тряпки. Этот район города был мне абсолютно незнаком. Может это был и не мой город. Каждый раз просыпаясь на новом месте я надеюсь именно на это. Надеюсь, что пройдет немало времени, прежде чем разберусь где я и доберусь до дома. Однако подошедший троллейбус разочаровал мои надежды. Я находился в двадцати минутах езды от своей остановки. Местность тут же показалась мне смутно знакомой. Так всегда и происходит. Мы отвыкли путешествовать, запертые в своих микромирах. Среди моих знакомых было много тех, кто за всю свою жизнь ни разу не выезжал за город. Те кто жил в центре вообще могли не выезжать из своего района несколько лет подряд – ведь все под рукой. Людям просто плевать на красивую природу, дальние страны и другие города. Для всего этого у них существует телевизор. Мы привыкли жить в своей замкнутой скорлупке, отгородившись от всего внешнего мира. Нам нравится проживать никчемную жизнь в четырех стенах избегая всяких потрясений. Мы стали заложниками своей микросреды. В троллейбусе было холодно и мерзко. От твердых пластмассовых сидений уже через пять минут начинала болеть спина. Женщина-кондуктор с брезгливым лицом взяла протянутые деньги и оторвала мне билетик. Ее пожилое бледное лицо казалось совсем мертвым, если бы не все еще горящие мутным огоньком глаза. Когда-то она была красивой, но видно не смогла удачно выйти замуж, и понадеявшись на свои природные данные забросила учебу. Время – самый справедливый и жестокий судья, и судит нас за те возможности, которые мы упустили. Я уже осужден и наказан, и мне хуже, чем этой уставшей от жизни кондукторше. Сегодня пятница. Март. У меня поганый выходной. Судя по высоко стоящему солнцу сейчас полдень. До ночи еще далеко. Значит снова напьюсь. Или приду домой, завалюсь на кровать и забывшись буду просто смотреть в потолок, пока на улице не стемнеет, и можно будет лечь спать. Ненавижу выходные. Пустые дни нашей жизни если вы одиноки. Перед выходными я пью. Пью с незнакомыми людьми. Пью не потому что алкоголик, а просто чтобы убить утро выходного дня, проснувшись в неизвестном месте. Я никогда не жду пробуждения хозяев. Мне плевать на их похмельные разговоры. Плевать на ту неловкость, которая возникает, когда они видят незнакомого человека в своей квартире. Разговаривать с незнакомцами куда хуже, чем просто сидеть в пустой квартире. Мне некуда пойти в выходной. У меня нет друзей, которые захотят провести со мной свободное время. Поездки к родным превратились для меня в настоящее испытание, которое я со стойкостью выдерживаю каждое воскресение. Коллеги по работе так и остались коллегами. Школьные и студенческие друзья быстро забыли меня, и все встречи выпускников проходили без меня. Впрочем, даже если бы пригласили, я вряд ли пошел бы. Ненавижу смотреть в свое прошлое, ненавижу видеть свои упущенные возможности. Троллейбус остановился на моей остановке. Подвела переменная весенняя погода: только что выглядывавшее солнце уже спряталось за тяжелые серые тучи и на землю крапал мелкий дождь. Возле газетного киоска столпились группкой алкоголики с дрожащими руками и играли с прохожими в игру: «Помоги недооцененному ученому спастись от похмелья» или «Спаси гибнущего поэта». Некоторые на каждый день придумывали новую легенду, но большинство предпочитало вживаться только в одну роль, день за днем утверждая, что когда-то в прошлом они были кем-то и делали что-то, но из-за обстоятельств стали никем и ничем, хотя на самом деле всегда были полным нулем. Один длинный очкарик нашел культурную отмазку от осаждающих его алкоголиков: «Я сейчас на работу. А ты не пробовал?». Наверное работает учителем, или где-то в архивах, с интеллигенцией общается. Куда мне до него. Подошедшего бухаря, от которого перегаром разило за километр, я отшиваю обычным: «Иди на хрен!». Короткие пальцы ну никак не вязались с утверждением, что в прошлом он был скрипачом, и я еще раз от всей души сказал: «Ты что, не слышал? Иди на хрен!». «Музыкант» поспешил ретироваться, не рискнув проверять мою решительность. Вообще я завидую им. Они сделали для своей жизни то, что я безуспешно пытаюсь сделать для своей. Каждое утро они просыпаются с больной головой и начинают сбивать деньги с прохожих для борьбы с похмельем. В обед, когда нужная сумма добыта начинается лечение головной боли, мерно перетекающее в новую пьянку. На следующее утро снова головная боль, снова борьба с похмельем. Какой-то вечный круговорот алкоголиков в природе получается. Но они смогли полностью занять свой день, не беспокоясь о том, что будет в следующие пару часов. Не удивлюсь, если они такие же одинокие, как и я. Вот только моя гордость и эгоизм не позволяют опуститься до их уровня. А жаль… Дождь усилился. К счастью дом совсем рядом. Противный писк кодовой двери и я уже внутри темного, теплого и такого уютного родного подъезда. Открылся лифт и из него вышла баба Света, моя соседка снизу, с рук торгующая семечками где-то неподалеку. – Здорово, сосед! С ночной смены, что ли, возвращаешься? – Ага, с нее, проклятой… – Что ж у тебя за работа такая? Целыми днями дома не бываешь, времени завести семью нет, а живешь вроде небогато. – Да как все… Последнюю фразу старухи я уже не слышал из-за закрытых дверей лифта. Ненавижу эти соседские бессмысленные перекидывания фразами. А еще ненавижу соседок-сплетниц. Какое ей дело до меня, откуда знает как живу и когда работаю. Эта старческая скука, которая в будущем ждет, вероятно, и меня, заставляет всех этих баб Свет, Маш, Глаш лезть в чужие жизни, заполняя ими свое пустое существование. И это выводит больше всего. Дверь родной квартиры впустила меня в привычный полумрак прихожей. Телефон не показывал пропущенных вызовов, значит на работе все в порядке, а родственники все живы. Я разделся, прошел на кухню и помыл накопившуюся в последние дни грязную посуду, пытаясь привести в порядок свои мысли, а потом поставил на плиту кастрюлю с водой, чтобы сварить пельмени – единственное что было в пустом холодильнике. Часы на стене показывали пол-третьего дня, градусник за окном плюс два градуса. Батареи были едва теплыми, значит мои кроссовки не успеют высохнуть до завтра, придется одевать туфли. Закипела вода, забросил пельмени. Завтра на работу, значит нельзя напиваться. Придется провести вечер за опостылевшим телевизором, или за компьютером, или слушая музыку. Я – раб своей техники, как и большинство из нас. Отбери у современного человека телевизор и его вечера тут же станут скучными и пустыми. Даже если у него веселая дружная семья, чего никогда не бывает, без телевизора или компьютера родные будут тупо сидеть и вести скучные разговоры. Их хватит максимум на час, потом все пойдут спать. Из-за этого отключение света в городе воспринимается как событие экстраординарное. Но вовсе не потому, что неудобно ходить в туалет или искать пижаму – к счастью практически у всех есть запас свечек на черный день. Просто без света люди лишаются доступа к своему наркотику – телевизору. Приготовленные пельмени источали довольно аппетитный запах, только тесто было тягучим как резина. Мясо, впрочем, вкусное. В единственной комнате моей квартиры царил жуткий беспорядок. Незастеленная постель, разбросанные повсюду книги и журналы, большинство из которых мне давно уже не нужно. Но выбрасывать жалко. Компьютерный стол весь завален каким-то барахлом: старые диски, тетради, списанные ручки, носовые платки и прочая мелочь. Какая-то ерунда лежала даже на телевизоре. На стене висели давно остановившиеся часы, да календарь за прошлый год. Из мебели, кроме кровати и компьютерного стола, тут стоял еще книжный шкаф с моей небольшой коллекцией книг, и кресло, заваленное одеждой. Телевизор стоял на обычном стуле. Я, не снимая верхней одежды, прилег на холодную постель и накрылся с головой. Согрелся. Стало тепло и уютно. Попыток вспомнить вчерашний вечер больше не делал, чтобы избежать головной боли. Глаза стали сами собой смыкаться от накатившей неизвестно откуда усталости и вскоре я провалился в забытье. Глава 2. Работа Утро. Суббота. Где-то в кресле под одеждой назойливо орет мобильный, давно превратившийся в мой будильник. Холодно. От верхней одежды в которой я спал, онемело все тело. Открываю глаза. На потолке надпись: «Если хочешь дойти до цели, к ней надо хотя бы идти». В лучшие времена я сам вывел ее большим черным маркером. Сейчас она мало вдохновляла на активные действия. Остановившиеся часы показывали семь часов утра, что было недалеко от правды. Телефон замолчал, готовясь через пять минут снова пойти на приступ моего спящего разума. Глаза начали сами собой смыкаться и я заснул… Снова телефон. Надо вставать, иначе затяну до того, что опоздаю на работу. Подъем. Кухня. Кофе. Ритуал, который стал для меня неизменным последние года три. Две ложки кофе без сахара, заливаю кипятком, пока остывает переодеваю джинсы и вчерашний свитер. В один карман кладу телефон со здохнувшей батареей, в другой МР3-плеер. Проверяю кошелек, паспорт, блокнот. Просматриваю документы. Выпиваю кофе. Одеваюсь, беру ключи, выключаю свет, выхожу, закрываю дверь, всовываю наушники в уши. Неизменность каждодневных действий приводит к их автоматизму. Каждое утро все мы вынуждены делать одно и то же, день ото дня. Порой мозг даже не просыпается. Мы спящие умываемся, едим, пьем и выходим из дома, спим в транспорте, спим на однообразной монотонной работе, возвращаемся, спим за просмотром вечерних теленовостей, и ложимся спать в кровать. Мы просыпаем всю свою жизнь после тридцати. Включаю МР3-плеер, случайный выбор композиции. С появлением все более совершенной техники, люди изобретают для себя новые наркотики. Пожалуй нас уже можно называть технонаркоманами. К счастью, мой единственный наркотик – музыка в ушах. Классика, рок, рэп, попса… Я не выбираю для себя определенное направление в музыке, я выбираю саму музыку которую слушать. К тому же музыка ограничивает меня от внешнего мира, и мне уже не приходится думать о каком-нибудь приставучем бомже или старухе, отдавившей мне ноги – мне на них будет плевать, если в ушах нужная песня. На улице было холодно, падал мелкий снег. У остановки тусовались вчерашние алкоголики ища новую добычу. В ожидании транспорта стояли дремлющие после ночных гулянок студенты, забитые рабочие с заводов и прочие люди трудовой и умственной деятельности, не способные накопить денег на собственное авто. Я мог, вот только возня с получением прав, покупкой автомобиля, его ремонтом меня не сильно привлекала. В холодный день люди на остановке чем-то напоминают пингвинов: сгорбленные, молчаливые, переступающие с ноги на ногу, чтобы не замерзнуть. Каждый погружен в свои мысли и всем плевать друг на друга. Главное, чтобы побыстрее пришел автобус. У МР3-шки села батарея и спокойный музыкальный мир тут же наполнился повседневными звуками. Около меня весело заржала группка молодых людей. Наверное студенты, снимают квартиру где-то неподалеку. Никаких разговоров об учебе – обсуждали девушек, преподов, новый фильм, футбол, но не учебу. Сзади стояли два мужика, и, в отличии от студентов, говорили шепотом. Говорили, что в этом месяце вся бригада останется без премии из-за одного пьяницы, которого давно пора уволить, что вчера мастер задержал на работе, что снова устраивают эти бесполезные собрания. Я провел параллель между компашкой студентов и этими двумя мужиками – полная противоположность друг другу. Возможно и эти рабочие некогда были веселыми учащимися вузов, пока настоящая жизнь больно не ударила по лицу. Наверно такая же судьба ждала и этих молодых парней, которые лет через двадцать станут затюканными мужиками. Суббота. Транспорт ходит просто ужасно. Большинство зрелых людей уже укатило на маршрутках, студенты продолжали мерзнуть экономя деньги. Подъехал автобус, заполненный как бочка кильками. Первыми на его приступ кинулись бабки, расталкивая всех на своем пути и стараясь пробиться в середину салона. За ними полезли женщины со своими клунками, потом залезли мужики. Студенты впихивались последними. В салоне было невообразимо тесно. Старухи уже успели поднять вой о никудышной современной молодежи, которая не уступает место старшему поколению. Впрочем «молодежь» явно уже была обстреляна в таких вопросах и успешно притворялась спящей, читающей, или слушающей музыку. Не добившись эффекта, бабки начали переходить на личности. Первым под раздачу попал очкастый парень, который видимо не успел притвориться спящим. – Молодой человек, ну как вам не стыдно. Я пожилая женщина, а вы как будто меня не замечаете. – У меня вообще-то плохое зрение. – Вы что, инвалид, что совсем ничего не видите? – Вас я вижу плохо! – Вот чего только не выдумают, лишь бы место не уступать! Кондуктору, молодому парню-неформалу, было абсолютно плевать на всю эту человеческую братию. Он не спрашивал билетики, а просто сидел на своем месте с наушниками. Но самым интересным было то, что это его безразличие симпатизировало всем окружающим. Деньги на проезд передавали даже с передних сидений, куда кондуктор-неформал не смог бы добраться чисто физически – заплатили даже нищие студенты и ворчащие о дорогих ценах пенсионеры. На моей памяти ни одной кричащей женщине-кондукторше не удавалось утром заработать больше. Впрочем парня деньги мало волновали. Он их никогда не пересчитывал, пару раз неправильно давал сдачу, иногда забывал передавать билетик. Но на любые возмущенные возгласы тут же отправлял в нужную сторону билет, или возвращал забытые деньги. Чем дальше автобус ехал, тем медленнее двигался, а в салоне становилось все теснее. Я уже давно ни за что не держался – упасть в такой давке было просто невозможно. Спустя еще пару остановок наконец-то стало свободнее. Можно было размять оттоптанные ноги, подвигать затекшими руками. Восемь-тридцать. Если не случится чудо, то на работу я опоздаю: до нее еще минимум минут сорок езды. Около какого-то вуза повыскакивали все студенты, освободив половину сидячих мест. Я сел и погрузился в беспокойную дрему. На протяжении прошлой ночи я несколько раз вскакивал от глупых кошмаров, которые сейчас даже не мог вспомнить. – Мужчина, конечная! Выходите.– Меня дергал за плечо кондуктор. Никакого возмущения или раздражения, просто констатация факта, что мне пора выходить. Я проникся к нему еще большим уважением. В его наушниках играла незнакомая песня: «…Эта жизнь не значит ничего, Для меня одного…» Громкость была непередаваемая, у меня бы уже давно уши опухли. Но парень видно был привыкший. Я встал и медленно поплелся к двери. Кондуктор потерял ко мне интерес и о чем-то разговаривал с водителем. Это надо было видеть: водитель был таким же неформалом, как и кондуктор. Я присмотрелся внимательнее – что-то в них меня смущало. Пробрал смех. Я вывалился из автобуса смеясь во все горло – они были близнецами. Близнецы-неформалы возят в автобусе людей, на которых им наплевать. Не удивлюсь, если время от времени они даже меняются ролями для разнообразия: один садится за баранку, другой продает билетики, потом наоборот. Девять-двадцать. До работы еще минут десять ходьбы. Наконец чуточку пригрело солнце. Рядом быстро шли такие же опаздывающие, как и я. Впрочем мне спешить было незачем. Однообразная работа не слишком прельщала. Около входа в офис было неожиданно пустынно. Тяжелая металлическая дверь напомнила мне вчерашнюю квартиру с незнакомцами. Внутри было также пусто, как и снаружи. На нитке висела тетрадка прихода персонала. Последний пришел в восемь-пятьдесят. Ну что ж, пишем восемь пятьдесят пять и расписываемся. В длинном пустом коридоре вяли неполитые цветы: последнюю уборщицу за пьянку уволили на прошлой неделе, а новую все никак не могли нанять. За десятком закрытых дверей работали незнакомые мне люди. Слышались стук клавиатуры, веселые разговоры, надрывный кашель. Всюду царило напряжение, которое ощущаешь лишь на работе. Я остановился возле своего кабинета «Статистика и отчетность». За ним слышались приглушенные голоса сослуживцев: бас тучного Бориса, хриповатый тенор очкарика Сергея, веселый смех Светы, шепот Надежды Дмитриевны. – О, какие люди пришли! Тебе повезло, что шеф сегодня задерживается, – прохрипел Сергей, увидев как я захожу. – Да ему не привыкать, – весело подмигнула мне Света. – К этому не привыкнешь, – промямлил серьезный Борис. – Садись работать, – без эмоций поприветствовала меня Надежда Дмитриевна. Она у нас главная. На столе уже успела собраться небольшая стопка бумаг, информацию с которых мне придется переносить на компьютер в течение ближайших четырех часов, потом обед, потом еще четыре часа этой нудной работы. Прочитать отчет, ввести, сохранить, закрыть; прочитать отчет, ввести, сохранить, закрыть; прочитать отчет, ввести, сохранить, закрыть. Чисто машинальное, многократное повторение одних и тех же действий. Главное не останавливаться, иначе почувствуешь, как же это утомляет. – Здравствуйте, мальчики и девочки, – зашла Катя. Она работает где-то в бухгалтерии. – Вот, принесла вам еще материальчиков. Она красивая. Точно определить ее возраст просто невозможно, да этим никто себя и не утруждает. У нее красивые черные волосы до плеч, небольшая грудь и шикарные ноги. Нежно-розовая помада притягивала к себе и заставляла просто хотеть поцеловать ее губы. Катя всегда одевала не броские наряды с минимумом украшений: маленькие сережки, небольшой кулончик на шее, да кольцо с зеленым камешком. Правда была у нее еще одна особенность: в любую погоду она одевала только юбки и платья. Самый правильный ход – ее ноги сразу привлекали лиц мужского пола. И еще от нее всегда пахло сиренью. – Ну, все. Вроде раздала. Надежда Дмитриевна, распишитесь и я побежала. Как только Катя закрыла дверь, Сергей причмокнул: – Эх, кабы такие ножки, да… – Не пошли! – обрезала его Света. Я посмотрел на часы. Одиннадцать-двадцать. До обеда еще два часа. Кучка документов рядом со мной значительно уменьшилась. Наш кабинет был одним из самых просторных, впрочем и людей тут работало больше всего. Настоящая глупость – в самом бесполезном отделе работает больше всего людей. И это притом, что статистика лишь один из видов лжи. Впрочем существовать она, как и ложь, будет всегда. Каким бы сильным не был кризис, должны остаться те, кто подсчитает убытки. Хотя я давно бы нас уже уволил. Снова зашла Катя подписать какие-то бумаги. Она все-таки чертовски сексуальна. Вот только у ее красоты свои недостатки. Всю свою жизнь она вкладывает средства в эту красоту, избегая всего и всех, кто ее может испортить. Она до сих пор не замужем. Видимо некрасивых мужчин Катя отвергала, как отвергла когда-то Бориса. А красивые были слишком самодовольны, чтобы она смогла их выдержать. У нее нет детей, нет любимого мужчины, и, насколько я знаю, совсем нет друзей. Зато есть хорошая квартира, хорошая машина и бесценная красота, которая с каждым годом стоит все дешевле. Ее ежедневные улыбки никогда не могли меня обмануть. Я вижу ее насквозь, потому что сам такой же. Такой же одинокий. Хотя, наверное, лет через пять она все таки выйдет замуж, разочаровавшись в поиске идеала, которого никогда не было. Прочитать отчет, ввести, сохранить, закрыть; прочитать, ввести, сохранить, закрыть. Снова и снова одно и то же. Борис закурил. Он сидел у окна и был единственным, кому после долгих споров и уговоров Надежда Дмитриевна разрешила курить в кабинете. В прошлом году ему стукнуло тридцать. Мы привыкли видеть его вечно задумчивым и что-то жующим. Даже сейчас, во время курения, он умудрялся жевать какой-то бутерброд. Его туша буквально развалилась на небольшом офисном стуле, уже втором в этом году. Прошлый сломался еще в начале февраля. За это мы между собой называем его Стулоломом. У Бориса были состоятельные родители: отец содержал собственное дело, мать работала в министерстве финансов. А вот ему фатально не везло. Вначале исключили с экономического факультета за участие в каком-то митинге, потом исключили с филологического факультета за пьянку на лекции. Был два раза женат, два раза развелся из-за измен жен. Причем они умудрились оставить Бориса без ничего: отсудили подаренную родителями двухкомнатную квартиру, новенькую ауди, даже счет в банке. В итоге горе-муженек вернулся жить к папе с мамой. К счастью детей от этих браков не было. С работой у него также все не ладилось. Сначала отец пробовал приобщить его к семейному бизнесу, но сынок оказался абсолютно к этому не пригодным. Затем мать пробовала устроить его в свое ведомство, но и тут он был уволен, не проработав и месяца. Дальше в его послужном списке были работа учителем, продавцом, грузчиком, консультантом, сторожем. Но результат всегда был одинаков – увольнение. Антирекорд он поставил работая учителем русского языка в средней школе – его уволили спустя три дня. К нам он попал через связи отца и похоже наконец очутился на своем месте. К нему не предъявляли никаких выговоров и взысканий, не было никогда ссор с начальством. Да и наш коллектив его практически не замечал: Сергей все время подкатывал к Свете, мне не было до него никакого дела, а для Надежды Дмитриевны самое важное заключалось в том, чтобы коллектив работал, с чем Борис замечательно справлялся. Вечно серьезный он лишь изредка вставлял в наши разговоры несколько фраз, правда всегда к месту. Его глаза закрыты прозрачно-серыми очками с бордовой оправой, из-за чего мне сложно словить его взгляд. Впрочем, я могу это даже не делать, итак понятно что там увижу – одиночество. Особенно после того, как полгода назад Бориса отвергла Катя, а потом еще выставила на прилюдное посмешище. Хотя несколько недель спустя она извинилась, но это уже не спасало. Наш Стулолом стал еще более тихим, серьезным и замкнутым. Прочитать отчет, ввести, сохранить, закрыть; прочитать, ввести, сохранить, закрыть. Во время такой работы можно думать о чем угодно. Чем собственно каждый из нас и занимался. Я с Сергеем информацию вводили, Света с Борисом ее перепроверяли и чуточку подправляли в угоду начальству. Ну а Надежда Дмитриевна просто сидела и следила, чтобы мы работали, а также подписывала какие-то документы и ходила на собрания. Еще одна ее обязанность – каждый день звонить наверх и говорить о наших показателях. Обычно это проходило во время обеда, чтобы не отвлекать нас от работы. Я посмотрел на часы. Тринадцать-десять. До обеда остается двадцать минут. Закопошились Сергей со Светой – они обычно ходят в студенческую столовую неподалеку, я время от времени к ним присоединяюсь: дешевая и сытная пища – что еще нужно для счастья. Но сегодня есть не хотелось, значит обойдусь чашкой кофе из автомата в коридоре. Борис во время обеда ходил в ближайший гастроном, закупался, и ел уже во время работы. Тринадцать-двадцать. Была у Надежды Дмитриевны одна особенность: она никого и никогда не отпускала раньше положенного срока, хотя к опоздавшим относилась вполне лояльно, за все время так и не сдав меня начальству. – Обед. Можете быть свободны! – слова начальницы были сигналом. Сергей и Света вскочили, оделись и поспешили в столовую. Борис долго возился, перепроверял кошелек и пошел в магазин лишь через десять минут. Надежда Дмитриевна настойчиво дозванивалась до всегда занятого начальства. Ну а я сразу за Борисом вышел в коридор к кофейному автомату, у которого уже успела скопиться немаленькая очередь. Глава 3. Вечер Четырнадцать-сорок. Снова работа. Прочитать отчет, ввести, сохранить, закрыть; прочитать, ввести, сохранить, закрыть. Света и Сергей вернулись с обеда веселые и о чем-то спорящие, Борис уже что-то жевал, а Надежда Дмитриевна успела отзвониться начальству и сейчас просматривала какие-то бумаги. На компе Светы играла тихая спокойная музыка, что-то из классики. Ей одной разрешили принести на работу колонки. Вообще в нашем кабинете у каждого были свои привилегии: Борис мог курить и есть на рабочем месте, Света слушать музыку и пить кофе, Сергей громко разговаривать и рассказывать пошлые шуточки, я опаздывать, а Надежда Дмитриевна держать нас на работе сколько захочет. На улице уже грело по-настоящему весеннее солнце, в помещении стало душно и Борис немного приоткрыл форточку. Работа после обеда превращалась в неторопливое истязание клавиатуры и глупые бессмысленные разговоры. – И все-таки я не понимаю, как такая красивая девушка как ты, может ни с кем не встречаться? – Сергей явно намекал Свете на свою кандидатуру. – Хм, а что в этом такого? Вот наш вечный опаздун тоже ни с кем не встречается, хотя мужчина вполне привлекательный. – Девушка перевела стрелки на меня. – И вправду. Разве ты не чувствуешь себя одиноким, когда приходишь вечером в пустую квартиру? – Сергей заинтересовался. – Я не одинокий, я одиночка, – коронная фраза, которая всегда спасала меня от щекотливых ситуаций наподобие этой. – Да одно и то же! – Нет, не одно. Я – одинокий, а он – одиночка, – вставил свою фразу Борис. – Не одно… Одинокие люди хотят избавиться от этого гнетущего чувства, а одиночки им наслаждаются, – в разговор вступила Надежда Дмитриевна, что случалось очень редко, если какая-то тема сильно ее затрагивала. Сергей перестал интересоваться нами и снова спорил со Светой. Я внимательно посмотрел на нашу начальницу. Высокая, с удивительно хорошей фигурой для своего возраста (недавно отмечали юбилей – пятьдесят), и не потерявшим свою привлекательность лицом. Всегда собранные в косу белые волосы и отрешенный взгляд. Наряды не отличались своим разнообразием – всегда неброские и очень строгие. Она была для меня самой большой загадкой в нашем коллективе. Почти всегда молчала и ничего не рассказывала о себе. Точно было известно, что она замужем и у нее двое сыновей. Но мы никогда не видели их фотографий, не слышали как они звонят и поздравляют ее с днем рождения. За все время моей работы она обмолвилась о сыновьях, лишь когда один из них женился. Надежда Дмитриевна никогда не сдавала нас вышестоящему начальству, очень редко вступала в наши разговоры. Если были сделаны ошибки в работе, никаких криков, возмущений или презрительных взглядов. Всего одна фраза: «До вечера переделай». И мы переделывали, тоже не возмущаясь. Сидели за компами до поздней ночи, пока не исправим своей оплошности. Она была для меня лучшей начальницей, которую только можно представить. Никогда не показывала своего превосходства над нами, общалась как с равными. Надежда Дмитриевна будто говорила: «Я такая же как и вы, просто чуть опытнее». И опять этот одинокий взгляд, такой же как у Бориса, такой же как у Кати, такой же как у меня… Совсем не вязались с нашей компанией Сергей со Светой. Но это лишь на первый взгляд. Они просто еще слишком молоды, обоим не более 25 лет. Света, молодая и красивая, с шикарными рыжими волосами и милыми ямочками на щеках. Она воспитывалась одной матерью, не смогла получить должного образования и сейчас училась на заочном отделении какого-то технического колледжа. Всегда веселая, всегда с распущенными волосами и лишь одним украшением – тоненьким колечком с черным камешком на среднем пальце правой руки. Сергей, который целыми днями если не работал, то обязательно приударял за Светой, был симпатичным высоким брюнетом. Тонкие музыкальные пальцы и слабые ненакачанные руки говорили об интеллигентном воспитании, хотя сам он о семье своей практически никогда нам не рассказывал. Эти двое вечно ходили вместе и держались друг друга. Борис, когда их не было, иногда ворчал, что скоро нас ждет свадьба. Он не прав – видимо до сих пор слишком радужно смотрит на мир. За внешней уверенностью и оптимизмом Сергея скрывалась внутренняя нерешительность. Готов поспорить, что он так и не пригласит никогда Свету на свидание. Мешала этому и сама девушка, часто отвечая на серьезные вопросы легкомыслеными шутками. А на такой почве ничего хорошего не вырастет. За все время своей дружбы они даже толком не узнали друг друга. Прочитать отчет, ввести, сохранить, закрыть; прочитать, ввести, сохранить, закрыть. – Приветик! Узнал? – Лена зажала мои глаза ладонями. Она, как и Катя, работала в бухгалтерии, только должность была поменьше. – Сходим вечером куда-нибудь? – сегодня Лена выглядела какой-то помятой: растрепанные волосы, мешки под глазами от постоянного недосыпания, на лице наспех нанесенная косметика. – Завтра воскресенье – к родителям. Должен прилично выглядеть, извини, – пару месяцев назад я принял ее предложение. Обычная пьянка, которая закончилась случайным сексом. С того дня она пыталась это повторить, а я больше никогда не пил с знакомыми людьми. – Ладно. А как на следующей неделе? – ее настойчивость меня доставала. – Доживем – увидим. – Лене ни с чем пришлось уйти. Никто из наших не обратил на это событие особого внимания – привыкли. Прочитать отчет, ввести, сохранить, закрыть; прочитать, ввести, сохранить, закрыть. После обеда время начинает течь непонятными темпами. То быстро скакнет на 2-3 часа, то одна минута длится как десять. Я уже закончил свою часть работы и сейчас коротал время в интернете. Социальные сети, которые росли сейчас как грибы после дождя, меня совсем убивали. Они лишь усиливали чувство одиночества, многократно приумножая его, когда смотришь на десятки своих друзей on-line, которым даже нечего написать. Впрочем, им не лучше. Они такие же как ты. Если сегодня тебе присылают несколько сообщений, то завтра не придет ни одного. Остается радоваться лишь многочисленному неиссякаемому спаму. – Это последнее, – Катя положила на мой стол тонкую папочку, – Надежда Дмитриевна, можете отпустить их сегодня пораньше. – Хорошо. Как только закончат. Прочитать отчет, ввести, сохранить, закрыть; прочитать, ввести, сохранить, закрыть. Семнадцать-тридцать. До конца рабочего дня еще полчаса. Я уже успел все закончить, Надежда Дмитриевна увидела и сказала, что я могу идти. Борис курил и задумчиво смотрел в окно на заходящее солнце, Света пила кофе и тоже о чем-то мечтала, Сергей печатал оставшиеся документы. – Подожди меня. Я сегодня на машине, довезу тебя до дома. – Странно. Раньше он никогда не предлагал мне свои услуги. Клацание клавиатуры перебивалось какой-то попсовой песней на компе Светы. Снова пели про любовь, расставание, измену. Если бы в нашей жизни было столько чувств, как в этих песнях, мы бы давно свихнулись. Нас просто спасает серая обыденность. Спасает и убивает одновременно. – Все. Ввожу месячные показатели и уходим, – Сергей явно хотел со мной поговорить. И тема его разговора была мне вполне понятна – Света. Надежда Дмитриевна читала какой-то женский роман в мягком переплете. Еще одна история об абсолютной любви, предательстве и прочем. Опять же насыщенность событий на десятке страниц была такой огромной, что хватило бы на несколько не самых скучных жизней. – Ну, теперь можно идти. Всем пока. До свидания Надежда Дмитриевна. – Сергей неловко поцеловал Свету, пожал руку Борису. Надежда Дмитриевна закрыла книжку и посмотрела на часы. На обложке было написано: Фридрих Ницше «Так говорил Заратустра». Еще одна загадка загадочной женщины. Я ошибся насчет женского романа. Причем очень сильно ошибся. Может и в остальном я думал о ней неправильно. – До свидания. В понедельник увидимся. Очередной день закончился. Из колонок Светы играла песня из какого-то голливудского блокбастера: «Центр города в огне, Ты придумал сам себе, С девяти и до шести Ты такой же как и все, Лишний в офисной игре. Ты никто, забудь имя, Ежедневный стиль пиджак, Но внутри кричит оно, Сердце сжатое в кулак…» Помню главный герой в этом фильме сказал отличную фразу, как раз в тему: «Знаете, чем хорош конец дня? Тем, что завтра все начнется сначала». На улице было непривычно тепло после холодного утра. Заходящее солнце кроваво окрасило всю западную часть неба. Где-то высоко летела стая птиц, возвращающихся домой после зимних морозов. Жигули Сергея стояло прямо тут, на стоянке: темно-синяя «семерка» с помятым бампером. В салоне было прохладно, воняло каким-то освежителем воздуха. Около ручника валялась иконка Святого Михаила, а на зеркале заднего вида висел серебряный крестик. – Не думал, что ты верующий. – Верующий. Но не настолько, чтобы тащить сюда всю эту религиозную хрень, – Сергей улыбнулся, – это машина моей мамы. – Я понял, что не твоя. На нашу зарплату сложно купить даже велосипед. Повисла неловкая пауза, заглушаемая звуком разогревающегося двигателя. Сергей нервно затянул ремень безопасности и снял машину с ручника. На первом же светофоре попали в большую пробку. Суббота – все выезжают за город, чтобы провести воскресенье на природе в тесном семейном кругу. Какие же мы все-таки одинаковые – живем как по расписанию, повторяя поступки своих соседей. Но при этом утверждаем, что каждый индивидуальность с разными увлечениями. На самом же деле, после тридцати мы превращаемся в клоны друг друга. Молчание затянулось. Парень никак не решался задать волнующий его вопрос. Не удивлюсь, если в конце концов он просто высадит меня у подъезда и укатит, так не промолвив и слова. Боюсь, мне самому придется сделать первый шаг. – Я на Ленина кстати живу. – Ах, да! Я совсем забыл спросить тебя об этом. У меня брат где-то в том районе живет. А я даже не знаю где эта улица находится. Наугад сказал первую пришедшую на ум. Практически в каждом постсоветском городе по-прежнему есть названия в честь Ленина, Маяковского и прочих культурных и политических деятелей времен Союза, чей талант и поступки были значительно преувеличены. – Ты наверно хотел о чем-то поговорить? – его нерешительность начала выводить меня из себя. – Да… Я хотел, – он запнулся, – о Свете. – Я понял. И что ты хотел узнать? – Понимаешь, она мне нравится. Но я не могу признаться ей в этом, не будучи уверенным во взаимности. Вот я и хотел у тебя узнать. Может она когда-нибудь обмолвлялась про меня? Вот значит как. Теперь все их отношения находятся в моих руках. Его судьба практически зависит от меня. Не люблю быть вершителем судеб, но не из-за ответственности, а от безвыходности. Чтобы мы не предприняли, жизнь все вывернет по-своему. Впрочем, попытаться иногда стоит. – Ты ей не нравишься как мужчина, – я соврал. – Как? Она тебе такое говорила? – Да. Я спросил, почему вы не встречаетесь. Света сказала, что ты умный, симпатичный, веселый, но не нравишься ей, – на самом деле Света никогда бы не стала со мной так откровенничать. И если бы Сергей лучше ее знал, сразу бы догадался, что я лгу. – Бля… А я думал, что на этот раз все получится… – Жизнь всегда решает за нас. Высади меня около метро, а то в городе пробки – пока доедем… Под землей быстрее. Я врал вовсе не со зла или зависти. Просто так действительно будет лучше для всех. Если бы он услышал, что я ничего не знаю, или что он ей нравится, Сергей и дальше продолжал бы за ней ухаживать, говорить комплименты. Но отношения никуда бы не продвинулись. Ему нужна другая женщина, которая все возьмет в свои руки. Также как и Свете нужен более решительный мужчина. Иначе они так и будут заигрывать между собой пока не состарятся, надеясь что другой сделает первый шаг. От вранья получил пользу и я. Иначе в нем бы вообще не было смысла. Сергей будет стараться избегать меня. Люди не любят тех, кто знает о них чуточку больше, чем все остальные. Именно поэтому настоящая откровенность убивает дружбу. Ложь спасает этот мир. И от самых лучших друзей надо иметь хотя бы маленький секрет, который знаешь только ты. В метро усталые люди возвращались домой. Молодые девушки, женщины, мужчины, парни, старики… Целый вагон разномастных выжатых работой людей. Почти никто не разговаривает, не читает. Все находятся в заразном состоянии дремы. Многие стоят с наушниками, хотя по виду можно понять, что они уже давно не воспринимают музыку. Она просто помогает им заглушить тишину внутри себя и ни о чем не думать. – Следующая станция «Площадь Независимости». Моя. От нее всего пять минут ходьбы до дома. Перед дверями стоял тучный мужчина с дипломатом. Судя по напыщенному виду – какой-то чиновник. От него воняло рыбой и мясом. Просто ужасное сочетание. Чтобы не блевануть пришлось дышать ртом. Чиновник нагло пялился на девушку в мини-юбке, стоящую перед ним, то и дело причмокивая своими толстыми сальными губами. Мне стало гадко, а блевать захотелось еще сильнее. Тогда я просто нагнулся к этому мужику и сделал глубокий вдох носом. На меня уставились его удивленные выпученные глаза. Мне удалось испортить ему весь зад плаща своей рвотой. А он от негодования и возмущения даже не мог ничего сказать, просто задыхался в своем молчаливом гневе. Мне же лучше. На станции я быстро выскочил, не давая толстому чиновнику опомниться. К своему дому я дошел лишь в начале девятого. Фальшивые писатели, музыканты, художники и прочие уже не сбивали деньги, а распивали бутылку чернил на лавочке у моего подъезда. Откуда здесь появилась эта самая лавочка осталось для меня загадкой. У своей двери я столкнулся с соседом справа – генерал-майором в отставке. – О, сосед, давно не виделись! Как поживаешь? – его громкий бас сразу говорил о военной службе. – Здравствуйте, Антип Никонорыч. Неплохо. – Все работаешь? Ты бы лучше семью завел. А то в старости о тебе и позаботиться будет некому, – как же все они одинаково мыслят. Думают о семье, детях. Будто бы это сильно изменит мою жизнь. Захотелось ответить что-то гадкое и язвительное. – Ну, а вот у вас же есть две дочки. А навещают они вас раз в полгода наверное. Мне такая забота ни к чему. – Так это… – старичок запнулся, а потом неожиданно изрек, – ты прав. Воспользовавшись его замешательством я поспешно зашел в свою квартиру. Вообще генерал самый нормальный из моих соседей. Он был крепким коренастым мужичком. В его виде была какая-то энергетика, да и сам он был типичным образом русского деревенского мужика, настоящего. И это даже не говоря про его имя. Антип Никонорыч никогда не ругал молодежь, всегда прислушивался к чужому мнению и вечно был, как говорится, на коне. Родной дом встретил меня тишиной. Тишиной, которая спасала меня от шумной улицы, от толпы, но которая также заставляла меня скучать по этой самой толпе, загибаясь в своем одиночестве. На телефоне мигал один пропущенный вызов. Звонил муж моей сестры. Вероятно хотел узнать – стоит ли за мной завтра заехать. Мне даже перезванивать не надо – все равно заедет. В комнате был такой же беспорядок как и вчера. Я засмеялся собственной глупости. Кому же тут наводить порядок… Мне уже ничего не хотелось. Просто завалиться на кровать и заснуть, чтобы избавиться от этого гнетущего чувства. Лучшее лекарство от одиночества – сон. Даже не от одиночества – это лучшее лекарство от всего. Когда засыпаешь, тебе уже плевать на все. Где-то читал, что человек может прожить без сна двенадцать суток. Думаю он умрет не от физического, а от нервного истощения. Люди просто не смогли бы выдержать массу валящихся на них проблем без передышки, не свихнувшись при этом. Сегодня опять завалился на кровать в одежде. На потолке еще видна знаменитая фраза Бальзака, несмотря на полусумрак в комнате. Надо будет стереть ее на днях, все равно ведь никакого толку. В голову лезли пустые мысли ни о чем, загружая мою голову, которая становилась тяжелее. Наконец мозг не выдержал и позволил мне окунуться в сладкий беззаботный сон. Глава 4. Семья Воскресенье. Утро. Меня разбудил назойливый звонок в дверь. В нее звонили ровно раз в неделю, каждое воскресение. За дверью стоял муж моей сестры – Филипп: – О, ты уже одет, а я думал, что спишь как всегда. – Ага, одет. Подожди меня в машине, я сейчас спущусь. Ему даже в голову не пришло, что я даже не раздевался. В зеркале на меня смотрела небритая заспанная рожа уже давно ставшего чужим для меня человека. Надо быстро умыться и ехать. Не стоит других заставлять ждать. Когда я уже одевал ботинки, на улице послышались нетерпеливые гудки. Плевать я на них хотел. Подождет. Еще никогда он не уезжал без меня, и сегодняшнее утро вряд ли станет исключением. Мой подъезд спал. Такая тишина и спокойствие тут царили лишь в воскресное утро. В другие дни все хлопали дверями, выгуливали собак, готовили еду. Хотя и сейчас на первом этаже мне в нос ударил неприятный запах тушеной капусты. На улице было холодно. Но по светящему солнцу становилось ясно– день будет теплый. Тем хуже. Значит жареных шашлыков и работы на улице не избежать. Плюс постоянное дребезжание, чтобы я не сидел в четырех стенах, а вышел на улицу ко всем. У Филиппа был новенький Опель. Купил всего месяц назад в кредит. Его ярко-красный металлик издалека кидался в глаза. – Ты долго. Давай быстрее, мы уже опаздываем. Надо еще за Инной заехать. Интересно, как можно опоздать на семейный завтрак? Блины остынут, или может родители все съедят? Филл, так я его обычно называю, слишком серьезно относился ко времени. Пунктуальность – его главное достоинство и недостаток. Даже на собственную свадьбу он явился за два часа до начала церемонии бракосочетания. – Какой-то ты помятый. Все в порядке? Если это из-за работы, то предложение все еще в силе – можешь работать на меня. – Не из-за работы. Дома вымотался. Просто вчера наконец решил навести порядок в свой коробке. – А, давно пора. Помню тот бардак который у тебя царил в прошлый раз. Конечно я не наводил порядок и даже не собирался этим заниматься. Просто это единственный способ отговориться от его постоянных предложений работы. Хуже чем работать на родных – не работать вообще. В машине пахло розами. Наверное новый освежитель – в прошлый раз пахло ромашками. На мягких кожаных сидениях было слишком удобно сидеть и невозможно спать. Особенно в жаркую погоду, когда от кожи начинало потеть тело. Филл пристегнул ремень, снял автомобиль с ручника и аккуратно начал выезжать со двора. Он бизнесмен, или как у нас говорят – предприниматель. Довольно успешный, чтобы содержать собственных подчиненных и порой забывать о работе. В принципе, муж моей сестры не был для меня родным человеком. Он отличался от всей родни, что вначале и позволило нам сблизиться: ему трудно было среди незнакомых людей, которые теперь звали его зятем, а мне было ново его поведение. Вот только дружба эта долго не продолжалась. Он освоился среди моих родных, а я привык к его мироустройству. С тех пор наше общение сводилось к перебрасыванию фразами в воскресение, по дороге в деревню. Филл был привлекательным высоким брюнетом со смуглой кожей. Моя сестра познакомилась с ним на четвертом курсе университета. Он был очень популярен среди девушек из-за внешности и богатых родителей. Но Инна тоже не буратино, смогла его охомутать. Город пустой. В воскресение все предпочитают отсыпаться за всю рабочую неделю, набираясь сил для следующей. Даже таких привычных бухариков не было видно. На остановке стоял лишь одинокий пустой троллейбус. Моя сестра живет на противоположном конце города в частном доме – подарке родителей Филиппа на свадьбу. Помню сам радовался этому подарку чуть ли не больше молодоженов. Наконец-то я мог пожить один в собственной квартире. – Так как у тебя на работе дела обстоят? – Филл не хотел успокаиваться.– Зарплата же маленькая… Может все же решишься перейти ко мне? Работа непыльная: будешь сидеть за компом, да направлять посетителей по назначению. – Я и на своей работе не слишком устаю. А деньги не самое важное. Особенно для меня. – Они для тебя не важны, потому что ты холост. А вот когда появятся жена, дети… – Не появятся. – Не зарекайся. Любовь приходит неожиданно. Этот разговор нравился мне все меньше и меньше. Я уже считал остановки до дома сестры, чтобы Филл переключил свое внимание на нее и их общие семейные проблемы. – Подумай – кто о тебе будет заботиться в старости? Опять двадцать пять. Лишь каждый десятый ребенок вспоминает в тридцать лет, что у него есть родители. Все мы эгоисты и не хотим тратить жизнь на больных стариков. Даже детей заводим лишь из-за эгоизма: чтобы хоть кто-то вспоминал о нас в старости. Только это не работает. Жизнь основанная на эгоизме не может быть счастливой. – Я не думаю, что доживу до старости. Есть несколько способов избежать одиночества в преклонном возрасте. Можно жениться, нарожать кучу детей и помирать в окружении наследников, которые только и ждут момента, когда можно начинать делить нажитое тобою добро. Еще можно накопить денег и самому себе устраивать маленькие и большие радости. А лучше – никогда не стареть, стараясь и в девяносто лет поддерживать бодрый дух. Тогда к вам потянутся люди. Останется всего лишь скрывать от людей, что ужасно болят ноги, раскалывается голова, да и вообще вас все достали. И наконец последний вариант – не дожить до этой самой «счастливой старости», потратив все здоровье в молодости и умерев лет эдак в пятьдесят. – Опять эти глупые разговоры о смерти… Ведь только на пенсии и начинается настоящая жизнь. Можно больше времени посвятить себе, семье. Заняться тем, что тебе нравится. Помню, смотрел я какой-то фильм о мужике, всю жизнь отдавшем работе. На пенсии он не только не мог найти себе развлечение, но и постоянно ссорился с женой-домохозяйкой, которая устроила дома настоящий зверинец из бездомных животных. Кончилось тем, что мужчина все-таки нашел хобби для себя – стал делать чучела из всех домашних питомцев своей женушки. – Когда у тебя все болит, не слишком хочется развлекаться. Еще пара фраз и я бы послал Филла на хрен. К счастью мы уже подъезжали к остановке, на которой в восхитительном красном пальто стояла моя сестра – Инна. Как всегда замечательно ухоженная, с новой прической. Она мне всегда нравилась внешне, но я не выносил ее ужасного характера. Те четыре года, что нам пришлось жить вместе в одной квартире, когда родители решили уехать жить в деревню, превратились для меня в настоящую муку. – Привет, братик! – Инна даже не посмотрела на меня. – Мы сильно опаздываем? Новые духи. Резкий приторный запах мгновенно бил в нос. Инна пристегнулась и расстегнула пальто. Кофта и юбка – плохой знак. У нее была лишь одна юбка, которую она надевала лишь в церковь. Платок на шее усилил мои опасения, а лицо без косметики не оставило ни малейшего сомнения. – Что, сестричка, решила челом в пол побить? – сегодня у меня было на одно испытание больше. – Ты тоже в церковь пойдешь. Не отнекивайся. – Пойду. Это хоть как-то убьет время в вашем обществе. Инна промолчала. Она знала, что меня бесят эти семейные посиделки. Филл тоже знал. Только перед родителями приходилось корчить довольную рожу. – Ты бы хоть побрился. Не стыдно в таком виде родителям показываться? Началось. Всегда одно и то же. Сплошное повторение. Стандартные вопросы – стандартные ответы. Будто бы ее жужжание над ушами может что-нибудь изменить. – Они меня всяким видели. И щетина – не самое страшное. – Ты вообще, следишь за собой? В парикмахерской наверное год не был, одежда мятая, у самого синяки под глазами… – На себя посмотри. Вся расфуфыренная, как курица. Самомнение – до небес. А сама и десяти копеек не стоишь. Я врал. И она знала это – потому и не злилась. – Как мне надоели эти разговоры… – По-моему, это ты меня ими достаешь! А если тебе надоело – хватит меня доставать. Филл молчал. Обычно, если он вмешивался в подобные разговоры, его быстро отшивали, намекая на то, что это не его семья, и вообще, не лезь туда, в чем не разбираешься. И он не лез, предпочитая молчать. Одинокий гаишник на выезде из города даже поленился тормозить нас, наблюдая как нерасторопно едет опель. Пустынные загородные дороги навевали смертельную тоску. Инна замолчала и всем своим видом показывала – ее лучше не трогать. Филл, пытаясь заполнить тишину, включил радио. «…и мы приветствуем всех ранних пташек в это раннее воскресное утро. С вами опять я – Сергей Говин…» Помню, был у меня знакомый ди-джей. Он рассказывал, с каким кислым лицом приходится говорить такие бодрые фразы ранним утром. Порой доходит до абсурда и часть сотрудников радио вынуждена веселить тех, кому сейчас в эфир, чтобы придать их голосу хоть немного бодрости. – Выключи, пожалуйста, – скорее приказ, чем просьба. Инна всегда была диктатором и любила командовать окружающими людьми. За стеклом замелькали деревенские домики, перемежавшиеся с шикарными коттеджами. На пустыре пасся красивый белогривый конь. Из-под его тонкой кожи выпирали ребра, а вокруг лица кружились надоедливые мухи. Чуть дальше, за забором на лугу, паслись коровы. Обычно это и называют сельской идиллией. Вот только забывают упомянуть о работе на грядках, холодных зимах, корме для животных, отсутствии продуктов в местном магазинчике. – Опаздываем уже на полчаса, – Инна бросила фразу ни к кому конкретно не обращаясь. – Филь, едь осторожнее, а то на такой дороге все зубы от тряски можно выбить. Показались знакомые места. Речка, с вечно холодной водой, колхозное картофельное поле, соседский яблоневый сад, покосившаяся водонапорная башня. Когда-то здесь жило много людей, но сейчас деревенька пустовала, молодежи почти не было, а дети появлялись лишь летом, во время школьных каникул. – Все, приехали. – Филл заглушил мотор. Перед нами раскинулась огромная лужа, которую проще было обойти чем проехать через нее. Тем более, что дом родителей был уже на следующей улице. Мы втроем начали пробираться дальше по крохотной сухой полоске. Вот показалась знакомая крыша с красной черепицей и развалившимся дымоходом. Когда-то деревенский дом был превращен в уютный коттедж. К нему провели газ, обложили кирпичом, поставили стеклопакеты, перенесли туалет с улицы в дом. – О, ну наконец-то приехали! А то мы уж думали – куда вы подевались? – Отец встречал нас у калитки. В последнее время у него были проблемы со здоровьем, он мало ел, истощал. Морщинистое обветренное лицо выражало лишь усталость. Не помогала даже силой выдавленная беззубая улыбка. – Пробки в городе, – Инна никогда не выдавала меня. Впрочем я по этому поводу мало беспокоился. – Ну, заходите давайте! Мать уже на стол накрыла, – отец раскрыл перед нами калитку. – Сегодня какой-то священный праздник, работать нельзя. Так что можете даже не переодеваться. Вот значит в чем дело. Выходит церковь мы посещаем не просто так. Настроение с каждой минутой портилось все больше. Мало того, что пойдем в «дом божий», так там сегодня еще и толкучка будет. В доме было сыро и прохладно, а с кухни доносился приятный запах недавно испеченных блинов. Воскресение – единственный день на неделе, когда я нормально ел. – Приехали! – в прихожую вышла мать. Сгорбленная, со своей неторопливо-шаркающей походкой. Она обняла меня. От нее исходил неприятный старческий кислый запах. Я поспешил отстраниться. – Давайте быстрее к столу, а то блины остынут. На снежно-белой скатерти нас уже поджидал плотный завтрак: яичница со шкварками, пышущие жаром блины со сметаной и мятный чай. Давно так много не ел и вряд ли сейчас это понравится моему больному желудку. Думаю яичницей сегодня можно и пренебречь. – Лена, ну ты только посмотри на своего сына. Отодвинул яичницу и еще морщится. Привык уже к своей «быстрой» еде, так на домашние харчи уже и не смотрит. – Отец, я просто не голоден. – Пап, не трогай его. Когда-то давно, когда я и сестра были еще совсем детьми, произошел случай, после которого она меня стала постоянно защищать перед родителями. Причем в любой ситуации, даже тогда, когда сама уверена, что я не прав. Мы тогда вместе ездили на экскурсию в Варшаву. Инна была недовольна, что нас отправили туда вместе, считала меня обузой, который только и делает, что шляется по пятам. И в один из дней она решила сбежать от меня, оставив одного в гостинице. Но и я был уже не настолько глуп. Увидел, как она убегает – и сам буквально вздохнул свободно и решил сам отправиться погулять по польской столице. Дальше случилось то, что случается со всеми детьми в незнакомых городах – я заблудился. До поздней ночи ходил по небольшим улочкам, стараясь вспомнить, куда же нужно повернуть. Заночевал в каком-то парке, а на утро меня нашли полицейские и забрали в участок. В общем, скандал тогда был сильный. Но я ни слова не сказал об Инне. Только и рассказал как сам ушел из гостиницы. Но ее не предал. Мы никогда об этом не говорили, даже не перекидывались многозначительными взглядами. Это стало нашей тайной, тем, что нас объединяло. С тех пор Инна всегда прикрывала меня перед родителями. – Инна, не надо его защищать, – маму тоже возмущало мое поведение, – сынок, ну посмотри в кого ты превратился: недельная щетина (я и вправду брился лишь в прошлое воскресение), мятая одежда (ну, учитывая что последние дни я в ней сплю, то не такая уж она и мятая), на голове неизвестно что творится (ага, меньше чем ездить к родным, я наверное только к парикмахеру люблю ходить)… Возьмись уже наконец за голову! Я демонстративно обхватил голову руками. – И хватит ерничать! – Мам, не трогай его. Он взрослый человек и сам в состоянии разобраться со своей жизнью. – Инна забыла упомянуть, что еще час назад она сама занималась моим нравоучением. – Что-то не похоже… Наконец-то передышка. Есть горячие румяные блины в установившейся тишине было одним наслаждением. Моя мать – диктатор (это Инна унаследовала от нее). Да и не только моя. «Хозяин семьи – муж» – старая как мир сказка. Хозяйка семьи – жена. Она решает, что будет на обед, какая рубашка лучше смотрится на сыне, куда поехать отдыхать, на что потратить заработанные мужем деньги. Матери – большие диктаторы над маленькими детьми. Все свои решения в жизни я принимал под внимательным надзором своей мамы. Фактически я живу сейчас той жизнью, в которую она сама меня поместила. А ей это еще и не нравится. Отец тоже ее раб. Он – простое физическое доказательство ее превосходства надо мной. Проблемы начинаются, когда дети вдруг решают пойти своим путем, а не тем, что избрали для них родители. Часть старшего поколения смиряется и их дети становятся вполне нормальными счастливыми взрослыми. Но если согласие не достигнуто – родители начинают уродовать психику своих детей, рассказывая, как же низко они опустились, до чего же упали, какими уродами стали. Будут говорить это до тех пор, пока их дети и вправду не превратятся в уродов, считающих, что им не место в этом мире, среди всех. Именно тогда в ход идут наркотики, алкоголь, секс и дурные компании. Лишь родители виноваты в бедах своих детей. Матери – потому что заставляют жить их той жизнью, которая нравится им, а не детям. Отцы – потому что не могут противостоять матерям. – Давайте доедайте скорее, пойдем в церковь. Глава 5. Церковь Спешка. Эта вечная спешка. Быстро приехать, быстро поесть, быстро сходить в церковь. «…Мы так торопимся, Что 60 уже не скорость, И значит чья-то смерть, Теперь всего лишь новость…» Гонка. Мы в вечной погоне за чем-то неизвестным. В вечной схватке друг с другом. И одиночные смерти горе для отдельных людей, а тысячи погибших – всего лишь статистика. Мятный чай оказался уж слишком мятным. После него во рту остался неприятный привкус свежести. Вся семейка уже копошилась в прихожей, делая последние приготовления перед церковью. Было просто смешно смотреть с какими серьезными и сосредоточенными лицами они надевали платки и крестики, искали на лицах последние следы косметики, проверяли сумки. Будто бы не в церковь, а на страшный суд собираются. Самым разумным в этой компании был мой отец – убежденный атеист, который научился использовать церковные каноны в свою пользу. Рождество для него – лишний выходной в год, пасха – накрытый стол. Я бы назвал это рациональным атеизмом. – Сынок, где твой крестик? – мама всегда наивно задавала этот вопрос. Я потерял его лет пять назад, а тратить деньги на новое украшение, которое я вряд ли буду носить, не особо хотелось. – Дома забыл. Не знал, что мы сегодня в церковь пойдем. – Крестик всегда надо носить, а не только в церковь. Ага, конечно. Только я не люблю украшения в принципе: браслеты, кольца, серьги, цепочки… Все это мне кажется лишним и глупым. Особенно для мужчин, которые порой наряжаются пуще женщин. – Все собрались? Выходим. Церковь находилась на другом конце поселка. Довольно далеко, но родители всегда категорически отказывались ехать на машине – только пешком, чтобы выглядеть как все и казаться равными. Будто бы от этого кому-то станет легче. Знакомые знают, что у нас есть автомобиль, а незнакомым просто начхать, каким образом мы добираемся до церкви. Да и праведности стоптанные ноги нам вряд ли добавят. Весеннее солнце уже палило вовсю. Правда холодный северный ветер не давал толком почувствовать тепло. Почти из каждого двора лаяли обезумевшие на привязи собаки, навечно приговоренные к своему заточению. Из домиков уже повылазили наружу люди и приступили к земельным работам, несмотря на праздник. Женщины сидели на грядках, а мужчины пилили доски, ставили парники, рубили дрова и разжигали шашлычницы. Идиллия. Впереди показались золотые купола православной церкви. Еще через несколько шагов справа выглянула колокольня католического храма. После перестройки люди своими силами отстроили церковь, в которой долгое время был кинотеатр. На пожертвования установили новые купола, иконы вообще практически из дома тащили. Потом запросили из области священника. Но католиков в поселке оказалось больше, чем православных, и они стали искать место, где можно построить свой храм. По стечению обстоятельств, единственная площадка, где разрешили строительство, располагалась в сорока метрах от православной церкви. Католики, впрочем, ничуть не смутились и начали возводить храм. С тех пор эти два здания мирно соседствовали. Отец молча шел рядом со мной, опустив взгляд в землю и погрузившись в свои мысли. Из его рта дымила такая знакомая с детства «Астра» без фильтра. Он выглядел намного старше своих лет, чему способствовала трудная жизнь на границе веков. В армии его отправили служить на балтийский флот, где он остался сверхсрочником, но был комиссован в двадцать пять из-за осколочного ранения, полученного во время учений. С тех пор полностью ослеп на правый глаз. В то время во всех газетах писали как успешно прошли учения балтийского флота, и ни слова о раненых. Отец рассказывал, что во время того взрыва одному парню оторвало обе руки, а еще один остался без двух пальцев. Мгновения забытой истории. На гражданке он поступил на инженера, его выгнали со второго курса. Тогда пошел учиться на сапожника. После учебы открыл свою сапожную мастерскую, где случайно и познакомился с моей матерью. Она была единственной дочкой военного врача, из-за чего ее отец быстро нашел общие темы с моим, который семь лет своей жизни отдал армии. – Вон Семеныч со своей женой. Смотри-ка, тоже в свою церковь идет. Семеныч – наш сосед справа – сорокалетний полный мужик. Он – единственный друг отца, с которым они часто ездили на охоту и рыбалку. Род его занятий для меня оставался загадкой. Почти все свое время проводил дома и при этом зарабатывал немалые деньги. У нас дома его все называли предпринимателем, но какой продукцией он торговал никто не знал. – Здорова, Семеныч! И ты сегодня к богу намылился. – А то, надо же хоть раз в год грехи замаливать. – Давай-давай, у тебя их немало! – У тебя поболе моего будет… Бессмысленное перебрасывание фразами, просто чтобы показать, что ты еще не забыл кто есть кто. Сказать «Здравствуйте» старушкам на скамейке, поговорить о погоде с соседкой в лифте, перекинуться парой слов с соседом напротив – ежедневная вежливость ничего не говорит о том, что же мы на самом деле думаем об этих людях, которые днями долбят наш потолок, включают музыку на полную громкость в два часа ночи, или бегают как табун лошадей. А если мы вдруг срываемся и высказываем все, что думаем, то вместо радушного соседа получаем злейшего врага. Перед входом в церковь выстроился ряд бабушек-попрошаек. В основном тут стояли те, кому не хватало пенсии. Не хватало либо из-за пристрастия к «зеленому змию», либо из-за детей, сидящих на шее. Первая бабка была во всем черном, а на лице ее отображалась надменно-злая гримаса. В протянутой руке уже было зажато несколько мелких банкнот, остальное выглядывало из карманов кофты. Мама как-то судорожно сунула ей в руку 50 рублей, покопалась недолго в кошельке и добавила еще столько же. – Спаси вас бог! – промямлила старуха с таким выражением лица, будто мы только что морально ее унизили. Впрочем, это было не так уж далеко от истины. Вторая бабка была не в пример радушнее. Спокойно-доброе, хоть и изможденное выражение лица, блузка с вылинявшими цветочками и беззубая улыбка. Этой мать впихнула только две десятки. – Спасибо большое. Благослови вас бог! – старушка схватила деньги и тут же спрятала их во внутренний карман. Последним в ряду попрошаек стоял какой-то мужик с пропитой мордой. Перегаром от него разило за пять метров, а протянутая дрожащая рука не мылась наверное уже месяц. Мать ожидаемо «не заметила» последнего просящего, а вот отец к моему удивлению незаметно для женской половины нашего семейства втиснул в раскоряченные пальцы фиолетовую пятитысячную банкноту. Мужик что-то промямлил себе под нос и тут же отошел от церкви вынимая и подсчитывая скопившуюся в карманах мелочь, одновременно направляясь к гастроному через дорогу. Пока семейка крестилась перед входом в церковь, я шепотом спросил: – Отец, зачем ты дал ему деньги? Пропьет же. – Потому что из них троих он был самым честным и открыто показывал с какой целью тут стоит, – так же шепотом ответил мне папа. – Сынок, перекрестись перед церковью, – мать смотрела на меня наивными глазами. Последний раз я крестился года четыре назад. И сейчас абсолютно не помнил как это делать. В прошлые разы семейного паломничества в церковь мне кое-как удавалось избежать этого ритуала. Ну что ж, стоит положиться на инстинкты. Сложив вместе три пальца, я изобразил над свои телом некое подобие креста. Судя по удовлетворенному взору матери вроде как не сильно напортачил. Люди полностью оккупировали небольшую церквушку. Воняло ладаном и дымом от горящих свечек. А еще было ужасно душно. У меня потемнело в глазах. Где-то в глубине послышался напевный голос святого отца. Батюшка Михаил жил недалеко от нас и был алкоголиком, в иные разы на месяц уходя в запой. Но на службу всегда являлся трезвым и ни одного церковного праздника не пропускал. Наверное из-за этого его тут и держали до сих пор. В целом он был славным мужиком – всего на пять лет старше меня. Я с ним быстро нашел общий язык. Мишаня, как я его называл, был полным атеистом – в бога не верил, икон дома не держал, да и крестика нательного не носил. Каких только басен он мне про религию не рассказывал. Так, ему казалось полным абсурдом, что христиане носят на своей груди виселицу господню вместе с трупом самого господа своего. Рассказывал, что чуть было не засмеялся однажды, видя как упорно какая-то бабка молится Деве Марии. Но больше всего его раздражала сама Дева Мария. «Она не была девой! Даже если было непорочное зачатие, ребенок во время родов лишил ее девственности. Это я тебе как биолог заявляю!» – часто орал он во время попоек. У него и вправду было два высших образования. В центре церквушки лежала какая-то икона. Все люди подходили, крестились и целовали ее. Незаметно для себя сам оказался в этой очереди. До меня образ облабызало по меньшей мере полсотни человек только за сегодня. Какая-то бабка решила задержаться подольше, трижды перекрестившись и поцеловав икону, беззвучно произнося губами какие-то молитвы. Очередь вновь задвигалась быстрее. Я уже третий. Мужик оказавшийся у иконы лишь слегка наклонился и изобразил воздушный поцелуй. Интересно… Девушка стоящая передо мной вообще просто перекрестилась и отошла. Что-то изменилось в поведении людей… Понятно. Передо мной под стеклом лежала икона какого-то мученика. Причем стекло уже так запотело, что я даже не мог разобрать его лица. А посреди стекла красовался отпечаток влажных губ. Кто-то видимо забыл негласные правила – целовать иконы и кресты только сухими губами. И тут же наружу полезла вся истинная вера людей. Мы якобы готовы жизнь отдать за своего творца, и в то же время брезгуем поцеловать замызганное стекло. Бред. Я не стал креститься, а просто наклонился и поцеловал икону в этот самый отпечаток губ. Мне все равно – я атеист, просто важно было показать пример для остальной очереди. Пускай и дальше лобызают своих мучеников, если им так легче. Я стал медленно пробираться к выходу – от духоты уже темнело в глазах. Нужен глоток свежего, свободного воздуха. Около выхода стоял ларек с церковной атрибутикой: свечки, иконы, крестики, молитвенники, календари, колечки, святая вода, библии, медальоны… Чего только не придумала религиозная братия, лишь бы выудить деньги из доверчивых верующих. Не хватало только средневековых индульгенций. А вот цены на весь этот товар были совсем «не божескими». Улыбнулся своему же сарказму. – Сынок, купи свечку, поставишь за друзей, за близких, за родных, – из ларька на меня уставилась пожилая монашка с наивным лицом. – Ну, дайте две штучки. – А тебе каких? Маленьких, средних или больших? – А что, эффект разный? – Конечно! Чем дольше горит свечка, тем дольше господь слышит твои молитвы. – А без свечек господь меня не слышит? – Он всегда нас слышит, – монашка смутилась и покраснела. – Ну, тогда давайте одну самую большую. Место куда все ставили свечки было рядом. И как только я уже хотел поджечь свою, какая-то бабка сзади заметила: – Внучек, тут за упокой ставятся. За здравие около центральной иконы ставить нужно. Вот так. Значит тут четкое распределение. Видимо, чтобы бог не запутался. Снова пришлось продираться вглубь церкви. Места для новых свечек уже не было, но какая-то женщина на моих глазах выняла из отверстия недогоревшую и до половины свечку, а на ее место поставила свою. У бога сейчас наверное выскочило окошко: «Связь с верующим Х разорвана по вине верующего Y. Записать грех Y?». И варианты ответов. Едва женщина отошла, я тут же вынул ее свечку и поставил свою. Вот только за кого ставить? За родных – смешно, не верю я в это. За страну – еще смешнее. О, придумал! Надо поставить свечку за бога! Если он есть, то вряд ли ему нравится то, что происходит. «Я не знаю что такое Бог, но я точно знаю, чем он не является». Хорошая мысль. И я знаю, что все эти золотые купола, распятия, пения, свечки, молитвы и иконы – не Бог. К счастью. Снова стал пробираться к выходу. Остановился у самой двери и стал дожидаться своих. Самым глупым в церкви на мой взгляд является небесная бюрократия. Когда смотришь как люди молятся Деве Марии, апостолу Петру, Христосу и прочим святым, диву даешься – не проще ли помолиться сразу богу, напрямую. Он же все равно всемогущий. Долгое время искал объяснение этому парадоксу. В конце концов пришел к единственному выводу: церковь специально выдумала всех этих святых, чтобы хоть кого-то можно было рисовать на иконах. Ведь бог везде, как ветер, он в каждом из нас. Его нельзя изобразить. А без материального изображения вера людей слабеет. Из-за этого когда-то и золотой телец был создан. Людям намного проще молиться тому, что они видят и могут потрогать. Самое же бестолковое – чаще всего молятся именно иконе, а не тому, кто на ней изображен. Постепенно в церкви начало пустеть. Мать стояла у какой-то иконы и молча шевелила губами. Сестра что-то покупала в ларьке. Отец уже давно сбежал и курил у входа. Филла тоже нигде не было видно. Отец Михаил разговаривал с какой-то бабкой, видно та исповедовалась. Он мне спьяну столько этих исповедей понарассказывал. Самое сложное для него было не заржать прямо во время откровений верующего. Исповедовались в чем угодно: в том, что на этой неделе трижды сексом занимались; что вдруг захотелось с окна спрыгнуть; что бабке 90-летней вдруг мужички молодые стали сниться. Вообще цирк сплошной. Миша часто шутил, что когда уйдет со службы, обязательно напишет сатирический роман о грехах человеческих. – Держи, братик, купила тебе, – сестра всунула мне в руку серебряный крестик. – Ага, спасибо, – положил его в левый порванный карман, надеясь что по дороге он выпадет. – Ну, все, детки, пошли домой, – на лице матери сияла широкая улыбка. Получила свой наркотик. Отец с Филлом стояли на улице и о чем-то оживленно спорили, но заметив нас тут же смолкли. Разговор скорее всего был не для женских ушей. Мы двинулись к дому – был разгар дня. В сотне метров я оглянулся и посмотрел на пафосное здание церкви. Не знаю почему, но в голову полезли строчки из какой-то песни: «Расскажите, для чего вы себе богов создали, Может просто вы не знали, как себя понять, И невежество и страх вы богами оправдали…» Все шли молча, погруженные в свои мысли. Но кое-что не давало мне покоя с самого утра. – Мама, почему утром ты одной бабке дала денег больше, чем второй? Мать посмотрела на меня удивленными глазами. – Как почему?! Та же колдуньей была, еще уречет нас! – Колдунья? Ну-ну… – Не будь таким скептиком, жизнь тебя просто еще не коснулась, а вот когда коснется… Глупый разговор. Когда же она меня коснется – итак уже половина прошла. Таковы во всем наши люди: ходят в церковь и страдают от языческих суеверий. Глава 6. Авария Воскресение. Почти вечер. После церкви вся семейка пребывает в непонятно приподнятом настроении, а мое наоборот испортилось. Это просто ужасно – быть на разных волнах со своей компанией. Неуютность постоянно нарастает, пока наконец не достигает пика и ты просто взрываешься. Или сдуваешься – тут у всех по-разному. Отец с Филлом разжигали шашлычницу, мать возилась в парнике, а сестра что-то готовила на кухне. Я был как всегда не при делах. Но это только радовало. Поразительно, что отношения между папой и Филлом куда ближе, чем между мной и отцом. Возиться в огороде я с детства не любил, а готовить просто не умел. Даже шашлыки. Я поднялся в свою комнату, в которой были собраны все мои вещи. Маленькое уютное помещение обитое растрескавшейся вагонкой покрытой лаком. На полу лежал старый вылинявший ковер с желто-зеленым узором на красном фоне. На стене над столом висела огромная карта Европы еще советских времен, с ГДР, ФРГ, Чехословакией, единой Югославией и большой розовой страной на востоке – СССР. Рядом стоял рассохшийся фанерный шкаф с никогда не закрывавшейся дверью. Внутри него лежала моя детская одежда: шорты, футболки, школьные костюмы, ремни, один галстук, полторы пары носков и несколько рубашек. Не знаю почему, но мать до сих пор не выбросила ни одной вещи из всего, что я тут оставил. Комната была чистой, видно постоянно убиралась, хоть в ней никто и не жил. Над кроватью висели книжные полки. Переплеты стоявших на них книгах были практически родными: «Мартин Иден» Джека Лондона, «Островитяния» Остина Теппена Райта, несколько томов из фантастической саги «Мир пауков» Коллина Уилсона, книги из серии «Я познаю мир», подборка журналов «Наука и жизнь» за неизвестный год, сборник исторических произведений «Память о легендах», несколько детских юмористических журналов «Каламбур», детская Библия и еще много других книг, газет, журналов. Некоторые из них я перечитывал по три раза, некоторые так и не смог осилить полностью, к некоторым не прикасался вообще. Помню, что «Островитянию» пытался прочитать раза три, но все время забрасывал после 3-4 первых глав. А потом вдруг взял и прочитал все три книги меньше чем за двое суток. Я просто утонул в мире, который воздвиг автор и потом еще месяц ходил под впечатлением от написанного. А вот «Мартина Идена» я прочитал с первой попытки, но наверное лишь месяца за два. Да и впечатления остались никакие – не наш век, другие люди, другое мировоззрение, другие проблемы. Интересные главы произведения соседствовали со смертельно скучными. На верхней полке стояла коллекция пивных банок, собранных моим отцом еще в советское время. Были там и такие экзотические экземпляры, как бутылка Heiniken, достать которое в СССР было практически невозможно. Насколько я знал, папа продолжал пополнять свою коллекцию и по сей день. Большая ее часть стояла в его гараже и занимала полстены. Правда в современных бутылках не было ничего особенного: «Оболонь», «Славутич», «Сябар», «Балтика» и прочие экземпляры, которые можно было приобрести в любом хорошем магазине. На второй полке стояли вещи куда более ценные для меня. У каждого человека в жизни есть такие предметы, в которых вроде как и нет ничего ценного, но именно для одного человека они практически бесценны. Это может быть все, что угодно – фотографии, дневники, медальоны, письма, памятные сувениры, открытки и прочее. Были такие вещи и у меня. Часть из них лежит в городе, а часть гниет тут, на книжной полке. Я встал на стул и снял коробку, вместе со всем, что на ней лежало. На самом верху была ужасно потрепанная книга без обложки и с вырванными первыми страницами. Но я до сих пор помнил ее название – «Шел по городу волшебник». Моя самая любимая детская книга, написанная автором неожиданно серьезно. История советского школьника (именно советского) Толика, который неожиданно получил в свои руки огромную силу – волшебный коробок спичек, исполняющий любое желание, когда ломаешь спичку из него. И пускай книга была написана для детей, я даже сейчас готов снова перечитать ее. Под ней была коробка с детским казино, вместе с которым я провел немало одиноких вечеров, устраивая турниры с участием вымышленных игроков. В самом низу была белая коробка из-под обуви. Именно в ней находилось самое ценное. – Решил порядок навести? Похвально, – на пороге стояла Инна. – Что тебе надо? – ее появление отвлекло меня от ностальгических воспоминаний о детстве. – Нам надо поговорить, – эта фраза всегда заставляет настроиться на серьезный разговор. Но я к ней слишком привык. – О чем же? – О том, как ты живешь, – Инна села на стул около стола, напротив меня. – Что-то мне не хочется… – А придется. Я вспомнил, что в шуфлятках стола лежали старые школьные конспекты и дневники, которые я так и не решился сжечь на выпускном вместе со всеми. – Братик, тебе пора устраивать свою жизнь. А еще там лежали старые ручки и фломастеры. Интересно, они высохли за столько лет, или еще пишут? – Мама ведь правду говорит – живешь один в своей конуре как дикий зверь какой-то. А вот в нижнем ящике стола лежали конспекты студенческих лет, а еще мои детские альбомы с рисунками, и, если не изменяет память, коробка со старым пластилином для уроков ИЗО. – Ты даже не слушаешь. Посмотри на меня. Я перевел взгляд на Инну. Все таки она очень красива и сексуальна, даже без косметики. – Ин, я уже все это слышал много раз. Хочешь чтобы я тебя слушал, скажи что-нибудь оригинальное. – Братик… Я люблю тебя, и хочу чтобы ты был счастлив. Неожиданно. Мне редко признаются в любви. – Сестричка… Ты насмотрелась слишком много телевизора. То, что там звучит красиво, в жизни звучит пафосно и напыщенно. – Да какая разница, как это звучит? Встреться с девушкой, влюбись, женись. Нельзя же вечно быть одному. – Можно, – разговор становился скучным. Ну сколько они еще будут учить меня жить? Как же это надоело. Будто не понятно, что раз я один, значит мне так лучше. – Я в последнее время с тобой разговаривать просто не могу. Пожалуйста, подумай над моими словами. Пустой разговор. Ничего толкового не сказала, а мне над чем-то думать еще надо. – Мы всегда тебя поддержим, – Инна поднялась и вышла. Эти семейные разговоры всегда выводили меня из равновесия. Я вспомнил о стоящей на коленях коробке. В ней мне купили босоножки в пятом классе. Потом много лет она пылилась пустая в кладовке, пока на первом курсе университета я не оприходовал ее и стал туда скидывать все самое ценное. Ее размер идеально подходил для этих целей – не слишком большая, благодаря чему ей нашлось место на моей полке; но и не слишком маленькая, позволяющая ложить в себя не только мелкие безделицы, но и полуобщие и общие тетради. Достаю из коробки первый экспонат – кусочек египетской пирамиды, который мне удалось отломать во время поездки с семьей в эту страну лет двенадцать назад. Второй экспонат – моя последняя пачка сигарет, так и недокуренная. Если быть абсолютно честным, то она же была и первой. Экспонат третий – фотография моей первой любви. О ней вспоминать сейчас абсолютно не хотелось. Экспонат четвертый, опять из Египта – жук скарабей из серебра на веревке, который якобы приносит счастье. Экспонат пятый – мое первое любовное письмо. Неотправленное… Я постепенно, одну за одной, вынимал вещи. Некоторые просто отлаживал в сторону, над некоторыми задумывался. Когда вынул все мелкие безделушки, перешел к своим записям в тетрадях – чего тут только не было: какие-то выдуманные истории, сборники интересных фактов, личные дневники, что-то наподобие записных книжек, свои идеи по разным поводам. Сейчас читать это все было хоть и забавно, но ужасно скучно. Я вырос и уже не живу детскими мечтами. А хотелось бы… Снова почувствовать вдохновение, стремление к чему-то, хоть и знаешь уже, что стремиться некуда. На дне коробки лежала общая тетрадь в матово-зеленом переплете. Раньше я называл ее Т.О., или тетрадь откровений. В отличии от обычного дневника, где были записаны события из моей жизни, в Т.О. я записывал свои мысли, переживания. И в отличии от дневников тетрадь откровений интересно было перечитывать. Я открыл случайную страницу ближе к середине. «Один, я всегда один. Люди встречаются, дружат, влюбляются. А я всегда один». Листаю дальше. «Случайный взгляд, случайное прикосновение. Ну кто разберет этих девушек. Почему в нашей жизни все так сложно. Неужели сложно подойти и сказать все, что тебе надо от человека. Пишу это, а сам думаю, что и у меня такие же проблемы. Я еще ни разу в жизни не признавался в любви, и у меня такое чувство, что никогда не признаюсь». Ужасный стиль. Множество повторов, да и все мысли какие-то сумбурные, неподготовленные. На следующей странице: «Ревность – ужасное чувство. Сегодня я понял, что мне просто совесть не позволит ухаживать за девушкой, у которой есть парень. Я не могу позволить, чтобы ко мне кто-то ревновал. Я не могу позволить, чтобы другие испытывали ко мне такие же чувства, как я испытываю сейчас». Так было раньше. Сейчас мне плевать, есть у девушки парень или нет. Если мне хочется– ухаживаю. Только давно уже не хотелось. Читаю на предпоследней странице: «Разочарование. От жизни, от любви, от женщин. Любовь – чувство, которое мне казалось самым светлым и чистым, вдруг оказывается чем-то слизким и противным. После секса лежишь рядом с девушкой, которую казалось бы любил, но чувствуешь – любви нет и никогда не было. Тебе просто хотелось удовлетворить свои плотские желания. И все. А сейчас тебя отвращает запах этого пота, жаркое тело рядом, и эти уже ничем не примечательные глаза напротив». Это последняя запись. Еще одна страница была полностью чистой. Мою тетрадь откровений прочитала та, которой предназначалась последняя запись. Прочитала и сразу бросила, хотя у нас все было хорошо и отношения постепенно приближались к свадьбе. С тех пор я никогда больше не вел дневники, тетради откровений или что-то в этом же роде. Чтение Т.О. навевало совсем уж тоскливое настроение. «Один, я всегда один. Люди встречаются, дружат, влюбляются. А я всегда один». И сейчас было то же самое. Как-то вся жизнь у меня была не ахти какая. Все записи были об одиночестве, непонимании, тоске. Вроде и счастливые моменты были, но не настолько яркие и запоминающиеся, как горестные. Читать больше не хотелось. Я быстро все сбросил в коробку и поставил на свое место. За все годы что она тут стояла, ее так никто и не открыл. Наверное она и после моей смерти будет тут также стоять, пока кому-то не придет в голову освободить дом от хлама. И тогда все, что было для меня бесценно отправится гнить на ближайшую свалку. Потому что другим людям абсолютно плевать на твои волнения и переживания. Ты нужен им лишь в виде мраморной статуи, у которой нет чувств, эмоций и которая не очень любит соображать. Ты нужен другим людям лишь в том виде, в котором они сами хотят тебя видеть. Им абсолютно плевать на тебя настоящего. Я спустился. На кухне уже стояли готовые шашлыки на шампурах. Приятно пахло. Вся семейка была на улице. Пользуясь моментом съел один шашлык и отпил глоток из открытой бутылки вина, стоящей тут же. Вкусно. Как только вышел на улицу, все сразу замолчали. Ясно, говорили обо мне. Но это уже не важно. Мне плевать на их мнение – людей, которые меня никогда не понимали и никогда не смогут понять. – Мне позвонили. Срочно надо ехать в город. Проблемы на работе, – хотелось убраться отсюда как можно дальше. Причина сама собой появилась на языке. – Как? Сегодня же выходной. Опять не можешь побыть вместе с семьей. – Извини, мама. Это правда очень срочно. Филл, дай пожалуйста машину, а то я опаздываю, – последний раз сидел за рулем года два назад. Но сейчас было уже не важно. Филипп не стал упорствовать и протянул ключи. Дальше все по стандартной программе: пожать руки мужчинам, поцеловать в щечку женщин, перекинуться со всеми парой слов. К вечеру на небе успели собраться тучи и моросил мелкий дождь. Оно и к лучшему – как раз под мое поганое настроение. Автомобиль неожиданно легко слушался управления. Я очень быстро оказался на трассе, но руки сами повернули в обратное от города направление. Домой возвращаться не хотелось. Да уже и не надо было. Я принял самое важное решение в жизни, и как думается – последнее. Когда именно эта мысль пришла в мою голову не помню – то ли когда перечитывал дневники, то ли когда разговаривал с сестрой, а может сейчас, пару минут назад. Все будет выглядеть как обычная авария. Неопытный водитель не справился с управлением на мокрой дороге, машину занесло и он на полной скорости врезался в дорожный столб. И родителям никогда никто не скажет, что их сын самоубийца. Можно было конечно выехать и на встречную полосу, лоб в лоб столкнуться с грузовиком. Но вредить другим не хотелось. Пусть живут. Проблем им в этой жизни и без меня хватит. Да и другой водитель может ведь увернуться. 90 – максимальная разрешенная скорость на этой дороге. Обогнал машину ДПС. Для меня этого слишком мало. Нужно больше. 100 – выживаемость при аварии на такой скорости менее десяти процентов. Но для меня этого мало. Нужно больше. Нужно быть уверенным. 110 – еще мало. Руки уже чувствуют заносы на трассе. Но этого мало. Еще немного для полной уверенности. 120 – этого хватит. Дождь заливает лобовое стекло, а щетки не успе6вают его чистить. Руль ведет в сторону, а едущие впереди машины можно различить лишь по горящим фарам. Осталось найти хороший столб. Впереди мост, дорога сужается – самое подходящее место. Главное – не промахнуться. Из-за начавшегося ливня обзор был ужасный. Но мост я увидел. Но врезаться надо не в первый столб – бордюр слишком высокий, не заеду. И не в последний – чтобы не успеть передумать. Вот, в центре моста как раз то, что нужно. Скорость 140 и я несусь навстречу смерти. Каждый самоубийца переживает кое-что куда более тяжкое, чем сама смерть – это так называемый момент возврата. Момент, когда уже закрываются глаза от выпитого снотворного, когда сделан шаг с девятого этажа, когда понимаешь, что палец уже нажал на курок. Момент, когда он понимает, что дороги назад нет. И последние секунды жизни он будет сожалеть о совершенном поступке. Именно эти несколько секунд станут самыми страшными. Не помню кто это сказал. Но это правда. Я сожалел. На скорости более 150 километров в час я мчался на встречу бетонному столбу. И тут по радио заиграла песня, от которой меня пробрало на смех, настолько она подходила к моей ситуации и все сожаление тут же пропало. «Возможность остановить время, Нажать на стоп, И с разгона въехать в столб, Поджечь это небо, Взойти далеко, Поставить рамки в назначенный срок…» Но мне не повезло. За мгновение до столкновения машину занесло и я понял, что промахнулся. Впрочем, металлическая ограда моста была ничуть не хуже столба. Глава 7. Смерть Воскресенье. Вечер. Трасса. Автомобиль опель астра на огромной скорости врезался под острым углом в металлическое заграждение моста, проехав на расстоянии двадцати сантиметров от столба освещения. Вся правая сторона машины мгновенно превратилась в искореженный металл, в салоне сработали подушки безопасности, не давая водителю вылететь через лобовое стекло. Правая подушка не успев раскрыться мгновенно разорвалась и сдулась. Ограда на мосту прогнулась, но выдержала мощный удар. Автомобиль же по инерции продолжил скользить параллельно заграждению, высекая металлические огненные искры. Правая передняя покрышка лопнула от давления и издавала неприятный хлюпающий звук, соединяясь вместе со звуком скрипящего металла, разбивающегося стекла и все еще работающего мотора. Машина продолжала катиться, пока не развернулась на скользком тротуаре и не врезалась в последний столб на мосту левой стороной, окончательно остановившись. Мотор заглох. Из раскореженного бака капал бензин. В воздухе повис запах горячего металла. Со стороны водителя натекла небольшая лужица крови. Первым у места аварии остановился маршрутный микроавтобус. Несмотря на жалобы пассажиров его водитель вышел и вызвал милицию со скорой. Освободить же пострадавшего даже не попытался, боясь нанести вред поломанному телу и не желая марать руки. Через двадцать минут к месту аварии прибыл наряд ГАИ. Стал проводить измерение траектории автомобиля, длину тормозного пути. После этого пришли к выводу, что водитель многократно превысил допустимую скорость и на мокром асфальте не справился с управлением. Начали оформлять протокол. Через сорок минут приехала скорая помощь, но извлечь водителя из искореженного автомобиля не смогли. Еще полчаса ушло на ожидание спасателей со специальным оборудованием, чтобы вырезать пострадавшего из его тюрьмы. Окровавленное месиво, в которое превратился человек подавало лишь слабые признаки жизни, однако первый осмотр не нашел критических ранений. Новоявленный пациент просто потерял большое количество крови. Пришлось на месте делать переливание. По документам в куртке удалось установить личность водителя. Его домашний телефон никто не поднимал. Через дополнительные источники пришлось искать родственников. В доме его сестры тоже никто не ответил, как и у родителей. Сложилось впечатление, что у человека все родные умерли. Скорая с пациентом начала медленно пробираться в город. Воскресенье – домой возвращались горожане, решившие провести выходные на даче или в деревне у родителей. Длинная улитка автомобилей продвигалась еле-еле, и свободных полос даже для скорой с включенной сиреной просто не было. Покалеченный человек лишь спустя четыре часа после аварии оказался в больнице. По дороге ему успели сделать еще два переливания крови, для поддержания жизни. Он немедленно был направлен в операционную, где менее чем за сутки было проведено три операции. Казалось, что состояние нормализовалось, но на следующую ночь у пациента неожиданно остановилось сердце, и двадцать секунд он клинически был мертв. Спустя трое суток пострадавшего удалось окончательно стабилизировать. Было проведено семь пластических операций, полностью восстановлены функциональные способности рук и ног, к счастью позвоночник во время аварии не пострадал. Однако пациент не приходил в себя. Через неделю впервые приехала его сестра, а на следующий день и родители. Ежедневно мужчину осматривал врач, но не находил изменений в его состоянии. Своему коллеге по поводу этого пациента он говорил: – У каждого врача в практике бывает чудо-больной, который по всем показателям давно должен быть трупом. Этот парень как раз из их числа. В той аварии невозможно было выжить, а он когда очнется, даже инвалидом не будет. Парочка шрамов на лице и теле – все, что ему грозит. Вопрос лишь в том, когда он очнется, ведь теоретически парень двадцать секунд провел на том свете, возможно есть необратимые повреждения мозга и всю оставшуюся жизнь он будет находиться в состоянии овоща… Но я в него верю. Если он выжил после всего, что было, то его смерть во сне будет самым нелогичным и глупым исходом. Пациент очнулся через полгода. Часть 2. Безразличие Глава 1. Рождение Много лет назад. Осень. Бабье лето. – Привет. Как тебя зовут? – Антошка, а тебя? – А меня Егорка! Давай дружить! – Давай! Дети. Взрослым никогда не понять этого – как можно знакомиться так просто. Как можно так легко предлагать свою дружбу, не боясь быть преданным. Как можно так спокойно завести разговор с совершенно незнакомым человеком. Дети – самые открытые, чистые и светлые существа на нашей планете. Наверно стоит запретить им взрослеть, развиваться. Нельзя позволить им войти во взрослый мир, в эту борьбу и вечное бесполезное соперничество друг с другом. – Смотри какой у меня есть трансформер. – Ух ты! А мне мама не купила… – Хочешь, я тебе дам поиграться до завтра? – Хочу. – На! Только завтра принеси обязательно. Никакого недоверия. Мальчик точно знает, что его игрушку завтра принесут. Он не потребовал дать что-то взамен, а если бы и потребовал, то ему и в голову не пришло бы, что его трансформер в пять раз дороже маленькой машинки. Ему не нужна расписка или залог, он все еще верит человеческому честному слову. – А у тебя есть братик? – Нет, у меня только сестра… – И у меня… А я так хочу братика! – И я хочу! Антошка и Егор играли в детской песочнице. Строили большие песочные башни с туннелями, рвы с водой вокруг них, устанавливали мосты и большие стены. Они вместе строили одно, не понимая полностью во что же это в конце концов превратится. Им вовсе не хотелось сооружать две башни, чтобы потом играть в войнушку – они были еще слишком маленькими для этого, они были слишком детьми. Им хотелось творить. – Смотри, какая большая! – Ага. А давай ее украсим! – А как? – Стеклышками. – Давай! И мальчики стали собирать по всему двору разбитые стекла. Прозрачные от кефира и водки; зеленые от пива; коричневые от минералки. Башня все больше преображалась, становясь все краше от блестящих на солнце стекол разбитых бутылок. – Красиво… А давай в наш забор камни повтыкаем, чтобы крепче был. – Давай. А еще дорогу кирпичом выложим. И вновь закипела работа. Егор искал маленькие кругленькие камешки и втыкал их в сырой песок забора, а Антон таскал с ближайшей стройки осколки кирпича и ложил их в тех местах, где должны были проходить дороги. Через час работа была практически завершена. – Надо на вершину большую пику поставить. – Ага, чтобы издалека нашу башню все видели. Начались поиски подходящего сучка. Были обысканы все уголки как пять пальцев знакомого дворика. Но ничего нормального не нашлось, пока один из мальчиков не увидел возле песочницы длинный металлический прут. Его и воткнули в макушку башни. А чтобы он был более заметным, на него насадили белую бумажку, найденную где-то в траве. Потом Антон сбегал и принес из дома ведерко с водой, которой заполнили ров. Так было закончено их маленькое произведение искусства. Никто из их мам не додумался сфотографировать его. Они не понимали, что эта башня – самое великое и лучшее что смогут создать мальчики в своей жизни. Она была построена совместным творчеством, совместными усилиями, совместными идеями. С завтрашнего дня все будет по-другому. – Антон! Домой! – Егор! Иди обедать! Мальчики разбежались по домам, даже забыв сказать друг другу «пока». А ночью пошел дождь, размывая построенные мосты и заборы, вымывая из башни разноцветные стекла. Каждая капля подтачивала возведенную крепость. Ров с водой заполнялся, пока не стал размывать основу башни. Когда ливень уже заканчивался упала пика с «флагом», как будто показывая поражение творения мальчишек перед стихией. Под утро к песочнице пришли три алкаша. Двое уселись на скамейке, а один, которому не хватило места, примостился на песчаном холмике. Его тощий зад окончательно погреб под собой то, на создание чего мальчики потратили целый день. Его ноги полностью засыпали бывший ров и растоптали кирпичные дороги с каменным забором. В девять часов к песочнице пришли первые мамаши с детьми и начали жаловаться, что кто-то накидал в песок стекла. И стали его выгребать, чтобы детки не поцарапались. К одиннадцати часам во двор вышли Антон с Егором. В руках одного был игрушечный трансформер, у другого лопатка с ведерком. – Ну вот, всегда мои башни куда-то исчезают. – И мои тоже… – А давай играть в прятки. – А это как? Я не умею. – Я научу. Пройдет неделя, и один из мальчишек никогда уже не вспомнит эту башню, а второй вспомнит ее только когда без сознания будет лежать в больнице после неудачной попытки самоубийства. Хотя, может никогда и не было никакой башни, может быть никогда не было игрушки-трансформера, может быть никогда не было и этих двух мальчишек – Антона и Егора, а был только один. Мало ли что приснится человеку на грани жизни и смерти. Но это все неважно. Самое главное, что для него все это было реальным. – Ты так прячешься, что я тебя никогда найти не могу! – Значит сдаешься? – Сдаюсь… Давай лучше в догонялки поиграем. – Ну, хорошо. Только я не умею. – А теперь я тебя буду учить! Есть два типа детских игр. Первые – строительство крепостей, катание снеговиков, игра в магазин, дочки-матери. Такие виды развлечений самые безобидные. Второй тип – прятки, догонялки, резинки, казаки-разбойники и прочие, строятся на соперничестве между играющими. Как только дети от одного типа игр переходят к другому, это верный знак того, что ребенок взрослеет. – Так нечестно! Я и в догонялки проигрываю! – Потому что я сильнее тебя! – Неправда! Именно такие игры дают детям стимул для развития. Ведь с этого момента один из мальчишек постарается приложить все усилия, чтобы доказать – он и вправду сильнее; а второй все силы отдаст на то, чтобы доказать обратное. Именно с этого момента кончается детская дружба, основанная лишь на симпатии, и начинается взрослая, основанная на соперничестве и взаимовыгоде. И каким бы хорошим ни был друг, он всегда будет стараться доказать что в чем-то лучше вас. – Может, построим еще одну крепость, как вчера? – Хорошо. Только ров чур рою я. За свое детство эти мальчики возведут еще немало сооружений, но уже никогда не построят такого, как самое первое их творение, когда что-то создавалось совместно. Отныне каждый будет пытаться урвать для себя самую интересную и легкую работу. – А я вот хочу когда вырасту стать футболистом! – Правда? И я тогда тоже! Самое большое влияние на детей оказывает вовсе не воспитание, родители или обстановка в которой они живут. Самое главное – это их сверстники. Дети, как в общем и все люди, любят прислушиваться к мнению тех, кто больше всего похож на них. Того же пола, роста, веса, возраста. Именно сверстники меняют жизнь детей. И именно они воспитывают их. Поэтому если хотите знать какой ваш ребенок, посмотрите на тех детей, с которыми он играет в песочнице. Антон с Егором стали лучшими друзьями, но не потому, что их дружба была такой сильной, просто в их дворе мальчиков больше не было. А играть с девочками в детстве никто не будет. Мальчики пошли в один детский сад и всегда старались держаться вместе, в стороне от других. Это укрепило их привязанность друг к другу, но в то же время оттолкнула от других ребят. Они редко участвовали в общих играх. Сначала воспитатели не обращали на их крепкую дружбу особого внимания, но потом заволновались и стали насильно разлучать. Однако мальчишки всегда находили возможность оказаться рядом: сбегали от нянечек, выменивали на конфеты места в кроватях во время тихого часа. В конце концов взрослые так забеспокоились, что рассказали обо всем родителям. И тогда Егорку просто перевели в другой детский садик. Теперь мальчики стали видеться только в песочнице по выходным, под строгими взглядами старших. Так взрослые своим непониманием разрушили настоящую дружбу. Мальчики по-прежнему общались, но с каждой неделей все дальше отдалялись друг от друга, пока в конце концов не стали строить две крепости в одной песочнице – каждый свою. Просто чтобы посмотреть, у кого лучше получится. К тому же мальчики настолько свыклись с тем, что всегда находятся в стороне от других детей, из-за чего не смогли найти в детских садиках новых друзей и всегда ходили поодиночке. Вот только одиночество смущало воспитателей куда меньше, чем необыкновенно крепкая мальчишеская дружба. А зря. Все эти моменты из прошлого как вихрь проносились сейчас в памяти самоубийцы-неудачника. Это было похоже на очень длинный, красочный и интересный сон. Порой воспроизведение будто замедлялось и останавливалось на каких-то отдельных моментах. Выскакивали отдельный фразы и слова, какие-то разговоры, но в основном это были лишь небольшие обрывки зрительных воспоминаний, которые складывались в причудливую мозаику прошлого. Дружба мальчиков прервалась ненадолго. Наверное, сама судьба хотела, чтобы они еще раз подружились. Антон и Егор пошли в одну школу. Их посадили за одну парту и все пошло как раньше. Но учителя в школе относились к их дружбе не так предвзято, как воспитатели в детском саду, и не мешали им нормально общаться. – Блин, ну почему тебе опять пятерка, а мне четверка? – Потому что я умнее тебя! Лести тоже надо учиться. И пока ты не умеешь льстить друзьям, дружба будет настоящей. Ведь можно говорить человеку в лицо все, что о нем думаешь. Но вовсе не потому, что хочешь обидеть. Просто это правда. А лесть хоть и уменьшает количество ссор между друзьями, но в то же время делает такую дружбу шаткой, ненадежной, недолговечной. В третьем классе один из мальчиков записался в футбольную секцию. Родители второго сказали, что это слишком далеко от дома, и им некогда его туда возить. С этого момента пути Антона и Егора снова расходятся. Они до сих пор продолжали учиться за одной партой и были лучшими друзьями. Вот только в школе невозможно находиться в стороне от других ребят. Пришлось приспосабливаться, появились новые приятели и новые увлечения. Примерно с девяти лет ребенок перестает быть стадным животным. Он становится личностью, он начинает думать, у него появляется свое индивидуальное эго, он имеет собственное мнение обо всех событиях, которые происходят рядом. И на целых три года человек становится ЛИЧНОСТЬЮ. Целых три года ребенок учится быть человеком. Учится жить в этом мире со своим несформировавшимся мировоззрением. Только три года он будет настоящим. А потом всю его индивидуальность задавят, раскатают катком, добавят чего-то своего и создадут что-то новое. Новую личность, которая будет для кого-то выгодна. С двенадцати лет газеты, телевизор, кино, музыка, книги творят недоличность. Чтобы остаться настоящим, нужно закрыться в квартире, выбросить телевизор, отрубить интернет и не читать газеты. Эта мысль пришла в голову вовсе не мальчику, а мужчине, который ни с того ни с сего решил свести счеты с жизнью. А любимая песня этого неудачника полностью соответствует его мыслям: «В моем углу DVD и книги, Смотреть телеканалы смешно и странно, В моей квартире обрублена антенна, И значит я главнее своего экрана. Смотри и слушай только то что хочешь, Смотри и слушай только то что надо, Хватай компьютер, TV, сети, Давно пора валить из стада…» Вот только мальчик не знал этой песни, да и не существовало ее в егодетстве. Он не знал, что с девяти до двенадцати лет был самым свободным человеком в мире, пока не подсел на ток-шоу по телевизору, новости в газетах и музыку на радио. С этого момента он стал таким же зависимым как и все остальные. «Ты предложила мне пойти другим путем, Забиться в кресло, долбиться в телевизор, Жрать макароны и читать плейбой, И так я сразу, сам стану плейбоем И буду верить сериалам, Стирать носки, листать журналы, Но только этого мне мало…» Впрочем, этой песни в его детстве тоже не было. И мальчик не знал, что вовсе не нужно пытаться быть таким же как все. Не стоит стараться быть похожим на своих сверстников, или тех людей, которых показывают по ящику. Но ведь все дети этого не знают. У мальчика же в отличии от других была проблема. В пятнадцать он неожиданно понял, что ему врут. Врут газеты, радио, интернет, телевидение, политики, чиновники, учителя… Врут, чтобы он не пытался вырваться за рамки дозволенного. И если все другие смирились с этим, он решил бороться и идти до конца. Кто-то сказал: «Господи, дай мне сил, чтобы исправить то, что я могу исправить, дай мне терпения, чтобы смириться с тем, что я не могу исправить. Но главное – дай мне мудрости, чтобы одно отличить от другого». Мальчик знал этот афоризм, но в его подростковой голове совсем не было мудрости Нельзя идти против того, что нельзя исправить. Мальчик просто выбился из стада, стал белой вороной. Его никто не хотел слушать, всем плевать было на заумные разговоры о жизни. Единственное, во что вылилась его борьба – одиночество. Так лучшие друзья Антон и Егор превратились в простых приятелей. Один решил остаться бараном в стаде, а второй стал лающей дворняжкой, которая облаивала это стадо. Вот только дворняжка не знала, что все стадо презирает собак, не знала она и того, что у стада есть пастух. Пастух, который выбирает на каком лугу пастись. Дворняжка не видит пастуха, а лает лишь на баранов и продолжает ходить вместе с ними. Потому что и она всего лишь собственность пастуха. Отношения между Антоном и Егором еще не закончились. В будущем им снова суждено пересечься. Но уже как противникам. И один из них окончательно победит другого, но не сможет этим воспользоваться. Постепенно сон-воспоминание становился все менее четким и разборчивым. События из прошлого сменялись невнятными фантазиями, пока окончательно не скатились к каким-то рассуждениям. Человек без сознания все четче мог отличить реальное от иллюзии, пока в один день не стал слышать далекие человеческие голоса. С каждым разом они становились все яснее и разборчивее. И вот он уже может различать отдельные слова, предложения. Стали появляться воспоминания о последних днях: попойка, работа, родители, церковь, авария… Нет, не авария – попытка самоубийства. Так человек окончательно осознал себя и все вспомнил. А еще он вдруг понял, что выжил. От этой мысли не было ни радости, ни огорчения. Просто какое-то безразличие ко всему происходящему. На следующий день пациент открыл глаза. Глава 2. Боль Утро. Больница. Свет… Яркий свет. Хочется заорать: «Выключите эту лампочку!» Хочется снова закрыть глаза. Яркий свет приносит куда больше неприятных ощущений в первые минуты пробуждения, чем вставленный в мочеток катетер. Свет будто выжигает сетчатку, отвыкшую за долгие месяцы от солнца. Мозг в сотни раз усиливает передаваемый сигнал. И тебе кажется, что в твои зрачки засовывают раскаленный металл. Сложно сказать, сколько длились эти мучительные мгновения, пока глаза перестали бояться дневного света и я смог полностью открыть их. Белый потолок, белые стены, белый пол, белое белье, белая штора, которая отгораживает мою койку от остальной палаты. Я явно не в раю. Интересно, сколько времени прошло после аварии? Попытался немного приподняться, но ослабшие руки не выдержали, и я всем телом рухнул на постель. Пронзила жуткая боль в районе позвоночника, будто удар током. В глазах побелело и я на несколько мгновений отключился. Когда очнулся, услышал как в пакет цедится моя моча из катетера. Член жутко ныл. Похоже мне вновь придется учиться ходить в туалет. Да и просто ходить. Я пролежал в этой постели не меньше месяца. Ног практически не чувствую, хотя пальцами могу двигать. Лицо как-то странно, неестественно стянуто. И голова жутко раскалывается. Хочется спать, и это несмотря на то, что недавно очнулся. Захотелось крикнуть, но мешает трубка во рту. Получился лишь неразборчивый хрип. Еще один приступ боли и я снова провалился в забытье. В третий раз придя в себя отодвинул ближайшую штору. Палата была небольшой, всего на три места. Другие две кровати тоже скрыты шторами. На стене у двери огромное окно, выходящее в коридор, вот только дежурной медсестры нет на месте. Но не вечно же мне незамеченным лежать в этой кровати. Сначала нужно выдернуть трубку для кормления изо рта. Если вы хоть когда-нибудь глотали зонд, то знаете насколько это паршиво – засунутый в рот шланг. Особенно без наркоза. Хочется выплюнуть его, выдернуть. Весь организм буквально протестует против инородного объекта в твоей глотке. Но если вынимать очень быстро, можно поранить желудок и гортань и тогда просто захлебнешься собственной кровью. Начинаю аккуратно вытягивать длинную трубку из пищевода. Сложное занятие – чем дольше тянешь, тем быстрее ее хочется выдернуть. С этим покончено. Следующий этап еще более неприятный – катетер. Без приступа боли явно не обойдется. Решил использовать проверенный родительский метод по отклейке пластыря – резко дернуть… Очнулся от ощущения, что по моим ногам струится что-то теплое. Моча. В отключке был не более получаса. Медсестры по-прежнему не было на месте. Самое сложное впереди. Осталось встать на ноги. Только тут заметил на теле два больших шрама – в районе желудка и сердца. Последствия моей неудачи. На ногах осталось несколько мелких отметин. Все тело слушалось нехотя. С трудом повернулся и сел на койке свесив ноги. Немного закружилась голова. Несколько мгновений приходил в себя. На тумбочке рядом с постелью лежали какие-то бумаги и «Комсомольская правда». Ага, значит я тут валяюсь как минимум три месяца, судя по дате газеты. Встал. И тут же рухнул на пол. Опять отключился. Очнулся лежа на холодной плитке. Если так будет продолжаться и дальше, то до выхода из палаты я доберусь только через неделю. Пытаться еще раз подняться на ослабшие ноги не было смысла. Придется ползти. Немного терпения и смогу добраться до двери, чтобы позвать помощь. Через метр от пальца руки отцепилась какая-то медицинская хрень. Раздался пронзительный раздражающий писк. В коридоре послышалось цоканье каблуков. В глазах потемнело и я в очередной раз отключился. Когда проснулся в палате уже включили электроосвещение. Надо мной склонилась симпатичная медсестра. На вид ей было около сорока лет, из-под медицинского колпака выбилась белая прядь волос. Лицо выглядело дружелюбным и приветливым. Серо-голубые глаза, ярко-красные губы и симпатичные ямочки на щеках сразу располагали к себе. А еще она улыбалась. – Ну, наконец-то вы очнулись, а то я уж боялась что опять полгода в себя приходить будете, – черт. Целых полгода своей жизни потерял, провалявшись в этой палате. – Проведем короткий тест, чтобы проверить память. Как вас зовут? – такие простые сведения я вспомню даже если год в коме проведу. – Год рождения? – тоже помню. – Помните, как вы у нас оказались? – а как же. Вечер, ливень, я на веселе, мокрая дорога, не справился с управлением и на полной скорости врезался в заграждение на мосту. – А если честно? – похоже медсестра совсем не глупа, хоть и блондинка. – Алкоголя в вашей крови не больше чем на бокал вина было. Значит вы были в здравом рассудке. А кто в здравом рассудке будет на такой огромной скорости мчаться в сильный дождь? Странно. На ее лице не было осуждения, удивления или других эмоций. На меня она смотрела все так же доброжелательно. – Понимаете, в этой палате лежат три пациента. Пятидесятилетний мужчина упал со стула и неудачно ударился головой, – медсестра указала на кровать рядом с окном на улицу, – не приходит в себя уже семь лет. Он здесь лежал еще до того, как я тут начала работать. Его жена в последний раз приходила месяц назад, приводила детей. Интересно, к чему она клонит? – Рядом с вами, – показала пальцем на койку недалеко от моей, – молодой паренек. Лет двадцать пять или двадцать шесть. Во время пожара на даче ему на голову упала балка. Пожарные еле успели его вытащить. Он тут новенький, всего две недели лежит. Мама приходила позавчера, а девушка вообще каждый день ходит. Все сидят на краю кровати и плачут. Говорят, спасал собаку. До него тут три месяца назад лежал еще один парень, но у него во сне остановилось сердце. Н-да. Невеселые истории. – И наконец вы – третий пациент. Попали к нам полгода назад после нелепой автокатастрофы. За эти шесть месяцев родные к вам приходили от силы раз десять. Причем мать с отцом были всего однажды, а чаще всего сестра приходила. Удивительно, правда? Для меня как раз таки ничего необычного. Вполне ожидаемо. Мать лучше лишний раз в церковь помолиться пойдет, а отец без нее сюда не поедет. – То ли у вас плохие родные, то ли вы сами плохой человек. – А вы что, со всеми пациентами такую разъяснительную беседу проводите? – странно, но она меня совсем не раздражала. – Не со всеми. Только с самыми интересными. Просто моя вторая специальность – психология. А найти хорошую работу в этой сфере сложно. Вот и пошла медсестрой. Так что вы для меня представляете чисто профессиональный интерес. А теперь ответьте – почему вы хотели покончить жизнь самоубийством? Болела голова. Придумывать какую-то трогательную историю совсем не хочется, но рассказывать правду не хочется вдвойне. Хотя у меня есть один козырь. Я просто закрыл глаза и мгновенно уснул. По-настоящему уснул, впервые за полгода. Очнулся от того, что кто-то трясет меня за плечо. – С добрым утром, соня. Вы вчера мгновенно отключились. Даже ужина не дождались. Хоть завтрак не пропустите через час. Я принесу. Медсестра была вчерашняя. – Я поменялась сменами ради вас. Уж больно человек интересный. У меня сейчас обход, но попозже я зайду. Что ей нужно? Человек из меня как пустая книга. Уже лет десять ничего интересного. Хотя, пускай роется, если хочет. Слов на пустых страницах не появится, чтобы ты не делал с книгой. Их туда надо записывать. А вот завтрак мне принесла совсем другая медсестра. Куриный бульон представлял из себя лишь воду, в которой якобы варили курицу. Вкус – на любителя, к коим я себя не относил. – Вам пока что нельзя другой пищи. Будете на бульонах сидеть. И к стоматологу неплохо бы зайти. За полгода зубы ваши совсем испортились. Полагаю, не только зубы. Я до сих пор не видел своего отражения с шестимесячной бородой и изуродованным лицом. Мне удалось нащупать как минимум два шрама. Один небольшой на правой брови, а второй начинался под левым глазом и спускался практически до шеи. Точнее из-за бороды нащупать не удалось. – Сегодня днем вас должны перевести в палату реабилитации. Будете снова разрабатывать свои конечности. Через пару месяцев как мальчик забегаете. Скорее как мальчик-инвалид. На правой ноге тоже был большой шрам от колена до живота. После такого хромают всю жизнь. Радовало лишь одно – я не сидел на морфии, значит боль не будет очень частой. – Вашей сестре уже сообщили приятную новость. Она обещала приехать в ближайшие дни. Говорит, что очень много работы скопилось – никак не может вырваться. Не особо-то и хочется. Даже не представляю, о чем мне с ней говорить. Особенно сейчас, после случившегося. Будет причитать, говорить что совсем себя не берегу. Пустые разговоры, что до, что после. – Через часика два придет доктор. Он осмотрит вас и расскажет о процедуре реабилитации. После этого вас перевезут. Пусть уж лучше он расскажет во что мне выльется мой поступок. Думаю последствий хватит до конца жизни. Медсестра ушла, оставив меня в одиночестве. Впрочем, к этому привыкать не приходилось. Когда живешь один в пустой квартире, одиночество становится образом жизни. И спустя пару недель уже перестаешь замечать отсутствие людей. А потом ты будто втягиваешься в это. И люди для тебя становятся лишь раздражителями спокойствия. На белом потолке белой палаты монотонно жужжала белая лампа. Интересно, почему все-таки белый цвет? А в психушке желтый? Неужто белый – цвет здоровья, а желтый – цвет помраченного рассудка? Хотя, плевать! Не могу долго думать о таких мелочах – ноет голова. Опять хочется спать. Опять отключился. Проснулся от того, что кто-то гладит меня по волосам. Вернулась вчерашняя медсестра. Она не заметила как я открыл глаза и продолжала задумчиво смотреть в белую стену. Было в этой женщине что-то притягательное. Но не сексуального характера. А просто что-то, мгновенно располагавшее к ней. – Все никак не угомонитесь? Она вздрогнула и быстро убрала руку. – Извините, задумалась. Вспомнила своего сына. Ему сейчас шестнадцать. В школе учится… А как ваше самочувствие? – Лучше, только устаю очень быстро. – Это пройдет. Скоро освоитесь в нашем мире. – Она улыбнулась, – скажите, а что вы видели, когда были в отключке? – Детство. Когда придет врач? – Вот-вот должен подойти. Что-то конкретное из детства, или все вместе? – Опять ваши психологические штучки… Много чего. И конкретного, и абстрактного, и непонятного… – Каких-нибудь людей? – А разве может быть без них? Много людей. Да и неважно все это. Вы замужем? – Хотите пригласить на свидание? – Да нет. Просто опасаюсь, как бы вы сами этого не сделали. Впрочем, я все равно откажусь. – Я замужем. И, только без обид, но вы неинтересны мне как мужчина, даже если побреетесь. Мне нравятся другие. Не обижайтесь, но вы – лишь экспонат для меня. – Не обижаюсь. Говорили слова и обиднее. Вру. Никогда ничего обиднее не говорили. Но я не злился, просто опять захотелось спать. В дверь вошел высокий пожилой мужчина. И хоть волосы его все были белыми, как снег, он не выглядел старым. Не мощный, но очень коренастый. В каждом шаге чувствовалась сила. Не та, с которой боксеры выходят на ринг, или тяжеловесы поднимают рекордный вес. А сила воли, духа. Белый халат еще более усиливал этот эффект. – Что, Машенька, никак не наговоришься с нашим просонцем? – Здравствуйте, Дмитрий Алексеевич. Наш больной все интересуется куда вы подевались. – Куда ж я могу деться, – он улыбнулся своей вставной челюстью, – оставь нас. Медицинская тайна не для посторонних ушей. – Хорошо, хорошо. Уже ухожу. Позовете меня когда закончите. Когда медсестра (Машенька) ушла, врач (Дмитрий Алексеевич) уселся на стул рядом со мной и стал читать какие-то бумаги. Вероятно историю болезни. – Знаете, когда-то я сказал про вас своему коллеге, что вы обязательно выкарабкаетесь. Вы счастливчик. Такие как вы всегда вылезают даже из самых глубоких неприятностей. Но сейчас мы с вами поговорим о другом. Все «Вы» он выделял особой интонацией. На какое-то мгновение повисла тишина. Врач все время что-то перечитывал в бумагах. – Сегодня я передаю вас другому доктору. Он поставит вас на ноги. Но прежде расскажу последствия вашей аварии. Сразу перешел к главному – это радует. Серьезный мужик. – Увечий у вас нет. Двигательная функция сохранена полностью, но бегать и прыгать вы больше никогда не сможете – лишь неторопливая ходьба. Возможно нарушена половая функция, но она восстановится… Вроде все не так уж плохо. Или самое интересное оставляет напоследок? – Есть еще кое-что. На вторые сутки после аварии у вас остановилось сердце… – А это разве имеет значение? Столько времени прошло… – Понимаете, теоретически вы двадцать секунд были на том свете. Эти двадцать секунд ваш мозг не получал кислорода. Во что это вылилось для вас, мы сейчас сказать не можем. Но последствия могут быть самыми разными: головные боли, потери сознания, быстрая утомляемость и остальное в том же духе. – Переживу… – А куда ж вы денетесь. После всего, что произошло, вам вообще грех жаловаться. Хорошо, что вы еще живы остались. Сегодня вечером вас перевезут в другую палату, там у вас будет другой доктор. Он поможет вам оправиться и поставит на ноги. – Спасибо. – Не благодарите. Вы просто везунчик. Скорее неудачник. Выжить в той аварии – чушь. Люди порой ломают себе шею, упав с первого этажа, а я даже в столб на машине попасть не смог. Доктор вышел, оставив меня одного. Точнее с двумя людьми – овощами, но они не в счет. Я лежал и ждал медсестру. Ждал, чтобы послать на хрен, вместе со всеми ее расспросами. Она не мой психоаналитик, чтобы все ей рассказывать. Да и психолога у меня никогда не было. Ведь нет ничего такого, что может мне сказать он, но не могу сказать я сам себе. Но медсестра больше не приходила. До обеда я успел выспаться – хроническая усталость все никак не хотела проходить. Сам обед был точно таким же, как и завтрак – простой бульон. К четырем часам пришли санитары, переложили меня на каталку и отвезли в другой конец больницы. Начинался новый этап моего выздоровления. Глава 3. Страх Я уже потерял счет времени. Сколько я здесь? Пару месяцев, полгода, год… Каждый день похож на предыдущий. Каждый день начинается и заканчивается одинаково. Встал, пошел на завтрак (научился кое-как самостоятельно передвигаться), потом на процедуры (ванны с ароматизаторами, массаж всего тела), дальше двигаешь на обед(все тот же унылый бульончик, что и в первые дни), и в тренажерный зал (обязательные физические нагрузки), ужин. А вот после ужина я наконец-то полностью предоставлен сам себе. Правда в десять часов вечера уже отрубали свет. Наверное так и нужно, чтобы у людей абсолютно не оставалось времени думать о своих болезнях. Хотя я и не думал. Со мной в палате лежало еще четыре человека: неразговорчивый старикашка, гипперактивный тинэйджер, сорокалетний хмурый мужчина и еще один тинэйджер, куда более спокойный, чем его товарищ. Своеобразная компашка. Старик будто дал обет молчания, парни-подростки друг друга полностью игнорировали, а мужик перекидывался фразами лишь с медсестрами. В общем, целая палата чудиков. За все то время, что я здесь, так почти ничего о них и не разузнал. Старика привезли совсем недавно, всего-то недели три назад. К нему никто никогда не приходил. У него была короткая седая бородка и небольшой пучок волос на голове. От зубов остались только три передних резца, тем не менее пищу ему удавалось заглатывать быстрее меня. Подросток-актив лежал тут больше моего и уже готовился к выписке. Застать его в палате можно было лишь утром перед подъемом и вечером после отбоя. Он вечно куда-то бегал и с нами почти не общался. Одна из медсестер как-то обмолвилась, что у него в соседнем корпусе девушка лежит. Видно, вместе сюда попали. Подросток-пассив лежал тут с месяц и в отличии от своего одногодка выходил из палаты лишь на процедуры. Его уши постоянно были заткнуты наушниками из которых звучала странного содержания музыка. Порой до нас долетали отдельный слова: «Кто из нас любит сильней, Давай постелем постель, И разберемся…» По стилю напоминало «Мумий Тролль». А в те моменты когда он не слушал музыку – читал книги. Все однотипные – оранжево-черной расцветки в мягком переплете. На форзаце красовались названия: «Дневник», «Брошенные машины», «Уцелевший» и другие. Последний в нашей компании – мужик, полностью оправдывал такое прозвище. Хамоватый, с большим пивным брюшком, цепляется к каждой юбке. Причем самое ласковое название девушки у него – корова. Но кому-то такое обращение даже нравилось. Это был такой постаревший гопник, который привык считать себя выше других. Ну а я старался полностью соответствовать этой компании. Такой же молчаливый, нелюдимый и странный. Я никогда ни с кем не говорил, на вопросы не отвечал и строил из себя немого. Это сработало – стал «своим». Мой лечащий врач, Сергей Андреевич Дроздов, мало интересовался личностями своих пациентов. С первого же взгляда я сам дал ему диагноз – алкоголизм в запущенной степени. Он вечно курил, причем стряхивал пепел куда угодно, но только не в пепельницу – в ней лежало его обручальное кольцо. Впрочем, я ничего не имел против такого врача. Тем более, что он обещал меня через месяц выписать. Больше всего меня выводили из себя постоянные боли: в голове, в ногах, в руках, в спине. Они постоянно чередовались. Сегодня утром был приступ мигрени, ближе к полудню заныла правая нога, а к вечеру я просто не мог лежать на спине из-за боли под правой лопаткой. Обезболивающие мне теперь практически не кололи, и со всеми болями приходилось справляться самостоятельно. Кроме постоянных болей ужасно надоела больничная еда. Особенно ее разнообразие: гречневая каша, овсяная каша, безвкусные макароны и водяное пюре. Из напитков давали чай, молоко, компот из сухофруктов и кефир. А еще мясо на второе, а в самые лучшие дни кусочек вареной курицы. На третьем месте по раздражению были мои родные. Родители за все время пришли только два раза. Причем оба раза их визиты заканчивались одинаково – слезами матери и упреками отца. Сестра навещала меня чаще, практически каждую субботу. Хотя «навещала» слишком громкое слово. Она просто приходила, клала на тумбочку фрукты и сразу же уходила. Ну и бросала парочку стандартных в такой ситуации фраз: «Привет», «Как дела?», «Что говорит врач?», «Ну все, я пошла». Изредка она сообщала мне последние новости. Так, в прошлую субботу сказала, что беременна. А еще заявила, что намерена сделать аборт. Ради карьеры. Втайне от мужа. А я… Я ничего не сказал. Не посоветовал дважды подумать, не высказал свое возмущение ее поступком. Просто воспринял как факт. Наша жизнь дешево стоит. А аборты делают ее еще дешевле. Она сказала, что душа появляется у человека только на третьем месяце, и до этого срока аборт – не грех. Она пыталась оправдаться передо мной. Искала поддержки. А я промолчал. Уже вечер. После сегодняшнего ужина (безвкусные макароны без соли и соуса, кусочек мяса позавчерашней свежести и некислый кефир) ныл от голода желудок. А еще вернулась утренняя головная боль. Одна из двух лампочек в палате перегорела еще на прошлой неделе, а вторая время от времени помигивала напоминая, что и ей уже недолго осталось. Старикашка пытался в этом полумраке читать газету недельной давности, смешно корча свое морщинистое лицо, из-за чего оно напоминало мне изюм. Мужик болтал с кем-то из коллег по мобильному телефону на своем «заводском» жаргоне: «Ага, ты возьми эту фигушечку и пришпундырь ее к станку. А потом уже и запускай». Подросток-пассив лежал с музыкой в ушах и задумчиво смотрел в потолок. Только сейчас я заметил, что он носит крестик. Подросток-актив пришел совсем недавно и сейчас читал какой-то рукописный текст. Иногда он улыбался. И еще сегодня в обед он приходил складывать свои вещи. Значит завтра мы останемся только вчетвером. И еще – на нем тоже был крестик. Мужик закончил говорить по телефону и сейчас опершись на подоконник затуманенными глазами пялился на улицу. Наши окна выходили как раз на центральный проспект, по которому беспрерывно туда-сюда сновали автомобили. Затягивающее зрелище. Особенно ночью. Открылась дверь и вошла медсестра: – Через пять минут отбой. Готовьтесь ко сну. Старик уже спал, так и не выпустив из рук газету, подросток-пассив тоже лежал с закрытыми глазами, подросток-актив отложил свои записи и укутался в одеяло. А мужик так и продолжал стоять у окна, даже когда медсестра зашла во второй раз и выключила свет. За все время после аварии мне впервые снился сон. Глупый и нелогичный как всегда. Я живу в какой-то деревне, а моя сестра замужем за мужиком из моей палаты. Она говорит: «Сейчас наш сын подоит корову и принесет тебе свежего парного молочка». Заходит подросток-пассив с кувшином. Сестра смеется: «О, Даня, сыночек, ты так быстро справился!». Потом мы все вместе сидим за столом и пьем чай, о чем-то говорим, сестра постоянно смеется. Вдруг мужик встает и куда-то уходит. Я ничего не понимаю, и спрашиваю: «Инна, а куда он? Сейчас же ночь!». Она посмотрела на меня с улыбкой. «А он в поле. Косить будет». Я снова спрашиваю: «И когда он придет?». И тут все меняется. Теперь мы сидим не в деревенском доме, а в городской квартире. А вместо подростка-актива сидит другой – подросток-пассив. И сестра больше не улыбается: «А он не придет. Он больше никогда не придет…» Она сказала это таким голосом, что страх буквально пронзил меня. И я проснулся в холодном поту. Уже светало, палата заполнялась солнечным светом. Но что-то было не так – мужик не лежал на своей кровати, он до сих пор стоял у окна и таким же немигающим взглядом смотрел на проезжающие машины. Все остальные еще спали. Я поднялся и подошел к нему. Дотронулся до его руки. Холод… Как будто трогаешь железную батарею. Меня пронзил страх, точно такой же как и во сне. «А он не придет. Он больше никогда не придет…» Слова буквально всплыли у меня перед глазами. Что это? Вещий сон? Глупости. Просто совпадение. Вот только… Я впервые в жизни увидел смерть так близко, практически дотронулся до нее. Она не страшная – жуткая. Видеть бездвижного, не думающего, не слышащего, ничего не чувствующего человека так близко просто жутко. Где-то в глубине по моему телу гуляет холодок. Многие люди боятся мертвецов именно потому, что знают – в будущем они будут выглядеть точно так же. А им не хочется смотреть на это, не хочется верить. Это страх перед неизбежностью. Люди никогда не смирятся с тем, что они не всесильны. Кто-то пробует справиться с природными стихиями, кто-то с земным притяжением, кто-то с человеческими болезнями. Но все в итоге терпят поражение. Во время цунами все еще гибнут десятки тысяч людей, самолеты продолжают падать на землю, а новые болезни все сложнее поддаются лечению. А смерть – это самое большое поражение в жизни каждого человека. Или победа… Жизнь любого человека начинается с великой победы. Главной победы в его жизни. В самом начале своего существования каждый из нас совершил подвиг – именно наш сперматозоид обогнал сотню тысяч своих конкурентов, именно эта победа позволяет нам войти в жизнь, где предстоит бороться с другими сперматозоидами-победителями. А в конце каждый из нас все равно проиграет– умрет. Я вышел из палаты. Дежурная сестра не раздеваясь спокойно спала в сестринской комнате. Совсем молоденькая. Наверное только с учебы попала по распределению сюда, или всунули родители. У нее было тихое и ровное дыхание, видимо не было сновидений. Вероятно, сказывалась большая усталость. Мне не хотелось будить ее, но и возвращаться в палату с окоченевшим трупом у окна тоже не хотелось. Я присел на корточки и легонько положил руку ей на плечо. Осторожно подергал. Она лишь что-то промычала во сне и продолжала спать. От ее волос шел запах фиалок. Я потряс сильнее. Девушка приоткрыла глаза и с удивлением посмотрела на меня. – Сестра, в моей палате мужчина умер. Ее сон как рукой сняло. Она быстро вскочила, одела шлепки и хотела уже бежать, но перед дверью опомнилась и спросила: – А вы из какой палаты? – 6Б. – Идемте со мной. В палате по-прежнему все спали. – Вон он. Стоит у окна. Медсестра подошла к мужику и попыталась прощупать пульс на руке, потом на шее, а затем взглянула в его остекленевшие глаза и бросила эти попытки, выбежала из палаты. Ее возня разбудила старика, и он уже что-то брюзжал себе под нос, но потом перевернулся на бок и снова задремал. Я прилег на свою успевшую остыть кровать. Неожиданно понял, что после сегодняшнего никогда больше не смогу совершить самоубийство. Смерть слишком безобразна, чтобы стремиться приблизить встречу с ней. Медсестры не было больше часа, мне даже удалось задремать. Она пришла с одним парнем-санитаром, от которого ужасно несло перегаром, подошла к моей койке и попросила: – Помогите нам, пожалуйста. Не мог же я отказать. Все тело мужика будто окаменело. Нам почти силой пришлось отдирать его пальцы от подоконника, в который он вцепился при последнем приступе боли. Санитар так усердно старался, что даже сломал ему большой палец левой руки. – Леша, ну что ты делаешь! Мало того, что напились, так еще и больного калечишь! – Галенька, какой он тебе больной уже? Задубенел весь… Мы положили мужика на носилки. Медсестра вдруг что-то вспомнила и поспешно по часам записала время смерти. Потом мы снесли его в подвал и оставили в коридоре. Медсестра убежала улаживать формальности, санитар пошел допивать невыпитое, а я вернулся к себе в палату досыпать. К моему удивлению уже после завтрака весь этаж знал о смерти пациента. Ко мне подходили разные мужчины из других палат, некоторых я видел сегодня впервые, и спрашивали, что он был за человек, как вел себя перед смертью. Ну откуда мне знать, что он за человек, да и перед смертью вел себя нормально, как всегда. В нашей палате тоже что-то изменилось. Подросток-актив молча лежал на своей койке, его выписку перенесли на завтра; подросток-пассив не читал и не слушал музыку, а просто задумчиво смотрел в окно; старик все время бурчал себе под нос: «Это ж надо так». В воздухе витало непонятное напряжение. Старик не выдержал первый: – Это ж надо так. Вчера еще с нами сидел, с медсестрами шутил, ходил тут. А сегодня все. Нет человека. Снова повисло напряженное молчание. Все выжидали. – Вот живешь так, живешь, и не знаешь где смерть-то тебя встретит. Я вон потолок на даче чинил, да вниз со второго этажа и сиганул, но не помер же. Старику явно хотелось высказать все, что на душе лежит. – Сам-то я детдомовский, родных не было никогда. Да и с женой детей нажить не успели – померла она рано. Так и живу с тех пор совсем один, а как на пенсию вышел, так одиночество вообще съедает. Целыми днями сидишь в пустой квартире и пялишься на эти рожи в телевизоре, а потом едешь на пустую дачу… А тут вон оно как, не думал человек, не гадал, и помер. Текст был бессвязный. Видно старик просто изливал все, что думалось. Но после этих фраз он неожиданно сник и замолчал. – Думаете, одному страдать тяжелее всего? Активный тинэйджер видимо тоже решил поделиться своей историей тяжелой жизни. – Знаете, куда я каждый день убегаю из этой палаты? Думаете, к своей девушке? Ошибаетесь! Там лежит бывшая девушка моего друга. Мы в тот вечер были втроем – я, он и она. И решили мы покататься по ночному городу. А я как раз за неделю до этого права получил (хм, а мне казалось, что этот мальчик моложе). Вот и сели мы за ее машину. Я с другом впереди, она сзади. А потом этот грузовик выскочил… Парень замолчал. Было похоже, что он борется со слезами. – Друг погиб… Я пришел в себя через три недели, а она уже два месяца в коме. И вот каждый день я подхожу к ее постели и надеюсь, что она очнется. А знаете, что самое обидное? Я ведь не знаю, что мне ей сказать. Как сообщу, что из-за меня погиб ее любимый человек. И каждый день думаю только об этом… И порой мне даже хочется, чтобы она вообще никогда не просыпалась. Тогда и оправдываться ведь будет не перед кем… А когда в голову приходят такие мысли – самому жить не хочется. Теперь я понял этого парня. Всю его неугомонную натуру. Ведь внутри него бомба с часовым механизмом, и никто, включая его самого, не знает, когда же она рванет. – Мне твоя история напоминает мыльные оперы. Ну вот, голос подал подросток-пассив. – В смысле? – Там часто такое происходит. И кончается все хорошо. Она либо простила бы тебя через пару месяцев, либо вообще влюбилась бы. И стали бы вы жить долго и счастливо. – Как глупо… Влюбилась… Простила… Я сам себя за это никогда простить не смогу. – Так это же сериалы… В них добро всегда торжествует. О себе я рассказывать не буду, моя история не настолько увлекательна и интересна. Сюда попал по дурости. Просто пьяный полез по пожарной лестнице на крышу пятиэтажки, и где-то этаже на третьем споткнулся и кубарем слетел вниз. Все остальное в моей жизни не веселое и не скучное. Я обычный девятиклассник из обычной семьи. Все уставились на меня. Но что я мог им рассказать? У меня не было трогательных историй, не было обычной семьи. А сюда я попал после неудачной попытки самоубийства. Но не говорить же им об этом. – Я просто неудачник. И история моей жизни будет малоинтересна для вас. Здесь я оказался из-за пьяной драки, причем в тот вечер так набрался, что сейчас даже точно не скажу с кем и из-за чего дрался. Ложь. Я уже так привык врать, что порой сам начинал верить во всю ту лапшу, что вешал на уши своим собеседникам. А в этот раз меня еще и медсестра выручила. Она зашла в нашу притихшую палату: – Вам к лечащему врачу надо подойти. Уже идя по коридору, я подумал о том, как же сильно смерть меняет окружающих людей. Когда она подходит совсем близко к тебе, или когда видишь ее безобразие рядом, в тебе будто что-то ломается. Не навсегда конечно, но ты становишься совершенно другим человеком, открытым и честным. Жаль, что даже к смерти можно привыкнуть, если видишь ее очень часто. – Вызывали? – в кабинете врача как всегда висело плотное облако табачного дыма. – Да-да, проходите. Послезавтра будем готовить вас к выписке. Так что можете уже начинать собирать свои пожитки. – Как, к выписке? – я растерялся. – Как, как… Вы уже здоровы, вот и выписываем. – Ага… Спасибо. Я возвращался в палату слегка озадаченный этой новостью. Неожиданно для себя сделал открытие – выписываться не хочу. Не хочу возвращаться к привычной жизни, привычной работе, привычным людям. А в нашей палате все снова стало как и раньше: старик пытался читать ту же газету, что и вчера вечером, подросток-актив (хотя сегодня стало понятно, что уже не подросток, а молодой парень) куда-то убежал, а подросток-пассив решил совместить два занятия– он читал книгу и слушал музыку одновременно. А мужик… А мужика не было. И он больше не вернется. Никогда… Из наушников летели слова: «А что, если нас просто нет, Закончен наш день и выключен свет, Окурками от сигарет, Усеян наш мир, что тает как снег, Танцует мир в темноте, Навстречу судьбе сгораем в огне, Кто мы?– Не слышу ответ, Кто мы такие? Включите мне свет! Глава 4. Ненависть Весна. Больница. Палата. Мои скромные пожитки запросто уместились в одну сумку. Сестра уже позаботилась об этом и забрала все самое ценное. Вещий сон перед смертью мужика все не давал мне спокойствия. В подростковом возрасте я через силу прочитал большой труд Зигмунда Фрейда «Толкование сновидений». Очень сложный язык, временами ужасно скучное чтение. Порой я осознавал, что только что прочитал два десятка страниц, но о чем там говорилось не могу повторить. Приходилось возвращаться и перечитывать. Но одно я усвоил очень четко – все наши сны, это скрытые, подавленные желания. И составляются сны из переживаний прошедшего дня. Значит, мне хотелось, чтобы мужик умер? Бред… Думаю, надо просто перестать забивать себе голову всякой ерундой. Подросток-актив уже выписался и его койка пустовала. Интересно, он и сейчас сидит у кровати девушки своего погибшего друга, или же решил на все плюнуть и вернуться домой? Старик сейчас ходил по каким-то процедурам, а подросток пассив строчил что-то в полуобщей тетради. Наверное дневник. За окном был пасмурный весенний день, накрапывал мелкий противный дождь. – А ведь вы соврали. Я с удивлением посмотрел на парня. Он редко первым начинал разговор, да и вообще никогда не любил беседовать. – Когда мы говорили, кто и как сюда попал, вы сказали неправду, – не глядя на меня он все продолжал что-то записывать в тетрадку. – Откуда тебе знать? А может под твоей кожей зашит детектор лжи? Впрочем… Ты ведь тоже солгал? – Да. Я тоже. Не привык быть откровенным. Особенно с чужими людьми. А вообще, скажу вам по секрету, вчера все соврали. Людям просто нравится быть несчастными. – Да… Я знаю… Парень вновь перестал обращать на меня внимание и полностью сосредоточился на своих записях. Сестра должна была забрать меня лишь после обеда. Странная попалась компания. Такая разная, но все-таки в чем-то схожая. Даже у мужика наверное была своя странная история попадания в эти стены. Жаль, не успел рассказать. Впрочем, если бы не его смерть – никто бы не рассказал. В этом как будто есть небесное провидение. Двенадцать часов… К двум приедет Инна и заберет меня отсюда. Отвезет в темную, холодную, пустую квартиру. «Я тебя люблю» – надпись на билборде с другой стороны дороги. И нарисованный плюшевый мишка – реклама мягких игрушек. Как давно мне самому никто не говорил этих слов. Лет пять… Может, купить игрушку?.. Бред. Больной бред больного человека. Время текло как кисель. Чем ближе к двум, тем медленнее. На дворе все еще моросил дождь, поливая нерасторопных прохожих. Я прилег на серо-белую холодную кровать. Пахло чистым постельным бельем. Делать было нечего, решил подремать. Сон накатил быстро. Что-то снилось. Что-то расплывчатое и неопределенное, грязное. Проснулся от криков санитарки: – Чего разоспался?! Собирайся уже. Мне через час нового человека на это место ложить. Постель надо поменять. Поднялся. Ватные ноги плохо держали еще сонное тело. На улицу опускались сумерки. Часовая стрелка уже перевалила свой экватор. 17-20. Сестра не приехала. Санитарка стала возиться с кроватью, вынимая простынь, снимая пододеяльник. Грязное белье она бросала на пол, не прекращая бормотать себе под нос проклятия в мой адрес. Телефон сестры выдавал привычное: «Абонент находится вне зоны действия сети. Перезвоните пожалуйста позже». Извечный вопрос – что делать? Скоро на мое место прибудет новый пострадавший и долго находиться в палате мне никто не разрешит. Придется добираться самому. Из плюсов – закончившийся дождь и дом всего в сорока минутах ходьбы отсюда. Из минусов – все остальное. Летняя рубашка, пижамные штаны и пляжные шлепанцы на ногах. Из денег – лишь мелочь. Хватит на жетон метро в одну сторону. Лучше, чем идти по холодной вечерней улице. Не дожидаясь комментариев вошедшей медсестры, беру пакет со своими скромными пожитками и выхожу в коридор. Спускаясь на лифте успеваю надеть наушники от своего старенького МР-3 плеера. Медсестра в регистратуре косо глянула на меня, но никак не отреагировала на мой неподходящий для прогулок наряд. Улица встретила меня холодным ветром. Впервые за многие месяцы дышал по-настоящему свежим воздухом. В глазах потемнело от непривычки. В отверстиях серых туч было видно ярко-голубое небо. По тротуарам неторопливо шли одинокие прохожие. Ветер, казавшийся вначале облегчением от душных стен больницы, уже охладил все мое тело. По спине, рукам и ногам бегали ледяные мурашки. Снова начал накрапывать мелкий дождь. Появились прохожие с зонтиками: белыми, черными, красными, бордовыми, с рисунком и без. Моя легкая одежда уже через минуту вся промокла, а тело окончательно окоченело под холодными дождевыми каплями. Ныла нога. Во время одного из осмотров врач заметил, что теперь все изменения погоды ногой буду чувствовать. Не врал… Около какого-то вуза попал в толкучку выбегающих с пар студентов. Голова заполнилась веселым гамом. Их галдеж прорывался даже через играющую в ушах музыку. Девушки без зонтиков визжали, прикрывались конспектами и скорее неслись в метро, парни смеялись и подшучивали над девушками. Эта толпа подхватила и понесла меня с собой. В ушах гремело: «Уйти от тысячи людей, Я совсем один, Стою посреди дождя, Сохну без воды. Прыгать, падать и сдаваться Навсегда, А потом опять пытаться… Среди тысячи людей, Я совсем один, Стоя посреди дождя, Сохну без воды. Я подпрыгнул и упал, И сдался навсегда, Я не могу дотянуться до звезды» Не про меня. Совсем не про меня. Я мало того, что даже не пытаюсь дотянуться до какой-то иллюзорной звезды, но даже не знаю, где она вообще находится. А порой и вовсе сомневаюсь в ее наличии, в наличии какой-то высшей цели нашей жизни. Зашли в переход. Студенты с проездными быстро проскочили внутрь. Остальные вместе со мной образовали у двух касс одну гигантскую очередь, которая двигалась со скоростью черепахи. Видимо сейчас начало месяца. Судя по отсутствию снега на улице – не март. А если смотреть и на отсутствие праздничных флажков и поздравлений – не май. Начало апреля. Истратив последние деньги на жетон, прохожу через турникет. У только что пришедшего поезда началась давка. Было ясно – всех не заберут, однако стоящие в конце все равно всеми силами старались протиснуться внутрь. Машинист попытался закрыть двери. Раздосадованная толпа снаружи отпрянула. Стоящие внутри облегченно вздохнули: «Влезли!». Были еще и те, кто оказался между первыми и вторыми. Горстка людей стиснутых дверями. На моих глазах парочка влюбленных от удара дверей разняла руки. Могли ли они представить, что будут разлучены не судьбой, соперниками, болезнями и прочими горестями, а обычным машинистом поезда в метро. Впрочем, так просто поезд не уехал. Затиснутые в дверях люди разделились на две группы. Одни благоразумно предпочли выйти, другие все еще пытались пролезть в переполненные вагоны. Машинист несколько раз приоткрывал и закрывал двери. Лишь с третьей попытки все кто хотел выйти – вышли, а кто хотел зайти – зашли. Парень снаружи махал своей возлюбленной внутри и знаками показывал: «Жди меня на следующей станции». Но та лишь недоуменно качала головой. Поезд тронулся. Следующий пришел через минуту с небольшим. И так как основная масса уже разъехалась, большой давки не возникло. Я зашел и оперся спиной на закрытые двери. В голове шумело. Из-за скорости поезда абсолютно не было слышно музыки. Рядом со мной стоял парень с точно таким же МР-3 плеером, в таких же наушниках. И он вероятно тоже ничего не слышал. Наушники в ушах уже давно перестали быть средством для прослушивания аудиозаписей. Теперь это еще и знак: «Не трогать! Я занят!». Лишь в моем вагоне десяток людей отделились от внешнего мира этим способом. Способом быть наедине с самим собой, в своем собственном мире, который каждый вправе выбрать сам. Шансон, попса, рок, рэп, эмо, хип-хоп, джаз, блюз… Все, что угодно. Сейчас среди молодежи ходит поговорка: «Если знакомый при встрече с тобой вынимает один наушник – значит ты ему не безразличен; если оба – значит он считает тебя своим другом; а если выключает плеер – он тебя любит». У меня даже есть своя теория по этому поводу. Революция становится невозможной, как только количество плееров увеличивается в соотношение один плеер, на десять человек. Зачем оружие, борьба, когда можно просто надеть наушники, и самому оказаться в том мире, который хочешь увидеть. И еще. У всех людей есть глубочайшее заблуждение, что музыка может к чему-то подвигнуть, что музыка позволяет человеку становиться лучше. Ну-ну… Даже если я послушаю готическую музыку, мне понравиться и я втянусь, а потом стану одеваться во все черное, отращу длинные волосы, повешу на шею анкх и каждую ночь буду приходить на кладбище, это совсем не изменит меня внутренне, мою душу. Маньяк-педофил останется маньяком и в рясе священника, и под эмо-челкой, и на крутом байке. На моей станции практически никто не выходил. С безразлично-враждебным взглядом, который характерен только для них, меня осмотрел наряд милиции, патрулирующий улицу около выхода из метро. Снаружи шел дождь, поднялся холодный ветер. До дома добрался уже совсем без сил. Ноги ныли, болела голова. Зашел в свою пустующую квартиру. Знаете, чем отличается жилое помещение, от нежилого? Запахом. В моей квартире пахло старыми книгами, сломанной канализацией, пылью, плесенью, завянувшими на подоконнике цветами. Но в ней не пахло людьми. Вспомнилась фраза из давно прочитанного романа: «Запахи могли рассказать ему гораздо больше, чем простые человеческие слова». Хотите узнать как пахнет ваш друг – зайдите к нему в гости, где его запах находится в самой концентрированной форме. У каждого человека, каждой семьи, каждой квартиры свой, ни с чем неповторимый запах. В моей квартире сейчас пахло чем угодно, но только не мной. Хотелось хотя бы на пару часов покинуть это место, забыться. В надежде на быстрый сон завалился в постель. Часам к одиннадцати вечера проснулся от холода. Знобило. Дождь прекратился. Под моим окном кто-то благим матом кричал на собаку, за стеной ругались соседи. Спать больше не хотелось. Прошла боль в голове и ногах. Несколько мгновений лежал глядя в потолок. Под окнами кто-то бил визжащую собаку, утихомирились соседи. Решил пойти на кухню выпить чай. Свет не работал. Видно отключили за неуплату. Но в кухонное окно лился яркий белый свет прямо с фонаря над подъездом. Стол был застлан «сантиметровым» слоем пыли. На нем в пакете лежал окаменевший кусок черного хлеба. Там-сям по кухне валялись погибшие от голода тараканы. Воды в кране не было. Отключили. Я был замкнут в своем маленьком обезвоженном мирке, который испускал дух. Еще немного и я перестану быть гражданином. За долги отнимут квартиру. За увольнение в трудовой книжке не примут на работу. Буду шляться по квартирам знакомых и родных, нарываясь на предложение переночевать. А когда абсолютно всех достану, мне перестанут открывать двери и отвечать на звонки, осяду в родительском доме. Буду сидеть на их шее, пока не опостылею сам себе. И у меня останется три варианта продолжения жизни: сопьюсь, начну бомжевать, или сделаю очередную попытку самоубийства. Хотя сказать, что прошлая попытка не удалась будет не совсем справедливо. Формально моя жизнь погублена и катится под откос. Я изобрел какой-то очень медленный и жестокий способ самоубийства. Но, как говорил один мой школьный приятель, сама жизнь – это всего лишь очень долгий способ убийства своего организма. Мы губим себя неправильной пищей, никотином, алкоголем, легкими и тяжелыми наркотиками, физическими нагрузками, постоянными стрессами… Наша жизнь – всего лишь череда мелких самоубийств. В общем, конкретно меня впереди не ожидало ничего светлого. По уши в долгах, без друзей и любящих родственников. Печальные перспективы. Надо учиться жить одним днем и лишь его проблемами. Например, сейчас у меня всего одна проблема – хочу пить. И есть. А что будет завтра – плевать! Хотя даже одну свою проблему я не могу решить сейчас. Интересно, многие ли самоубийцы-неудачники жалели о своих неудавшихся попытках? Я жалею. Но второй попытки никогда не сделаю. Во-первых, если она тоже окажется неудачной, я вообще окажусь в психиатрической лечебнице в лучшем случае. А во-вторых, я боюсь. Боюсь новой боли, новых мучений. Сейчас жить одним днем мне нравиться куда больше, чем не жить вообще. В католической церквушке напротив моего дома колокол пробил двенадцать раз. Полночь. Начал напоминать о себе желудок, говоря своим урчанием – ужина не было. Разрядился плеер, садилась батарейка мобильного телефона. Написал сестре смс: «Я дома. Добрался сам. Приезжай. Или позвони!». Писать о том, что мне нечего есть и пить не стал. Выключил телефон. Спать не хотелось. Но чем еще заниматься в кромешной темноте – не представляю. Вернулся в спальню и лег в отвыкшую от человеческого тела кровать. Укутался в остывшее одеяло и погрузился в полудрему. В таком состоянии человек спит, но в то же время отчетливо осознает происходящие события. Каждый час я просыпался от церковного колокола, возвещающего начало нового часа, и к 8 утра был в таком разбитом состоянии, будто всю ночь копал траншеи. Включил телефон. К такому времени сестра обычно уже была на работе. Телефон завибрировал. Две смс-ки. Первая– о доставке вчерашнего сообщения. Вторая: «Уважаемый абонент, на вашем счету недостаточно средств. Исходящие звонки будут отключены. Пожалуйста, пополните счет. Справки ***». И все. Никаких уведомлений о пропущенных вызовах. Никаких сообщений от сестры. Теперь-то я точно абсолютно никто. Я не могу никому позвонить, не могу никому написать, у меня нет денег, чтобы куда-то ехать. Я беспомощен, как младенец. Вот только у младенца рядом есть те, кто заботится о нем. А я один. Когда человек осознает свою беспомощность, безысходность, отверженность, то может чувствовать лишь одно – ненависть. Ненависть не к чему-то определенному, а ко всему вообще. Ко всему и ко всем. Глава 5. Алкоголь Весна. Квартира. Полдень. Ситуация оказалась не такой плачевной, как я предполагал. Утром по старой памяти нашел заначку (сбережения на черный день) и банковскую карточку с несколькими неполученными зарплатами. Звонок на работу вообще поверг всех в священный трепет (об аварии там узнали лишь спустя несколько недель), на мое место успели взять человека, но с увольнением пока не спешили. И теперь я могу смело прийти и получить расчетный с неплохим рекомендательным письмом. В общем, в моем активе оказалось около двух тысяч долларов и возможность устроиться на новую работу. Извечная привычка любого человека откладывать деньги спасла меня от тех «перспектив» которые рисовались до этого. Но даже с этими деньгами я не стал чуть менее одинок, или чуть более счастлив. Скорее наоборот. Деньги – главная причина одиночества. Независимо от того, много их или мало. В программе нового дня у меня был поход в магазин, визит в почтовое отделение и поездка на работу. А если успею, то и генеральная уборка квартиры. Если человеку представляется шанс начать новую жизнь, он ее никогда не начнет. А все что сможет сделать – лишь вернуться к старой жизни с обнуленными результатами. И я отлично понимал, что найденные сбережения всего лишь помогут мне вернуться в начало, стереть исписанные карандашом страницы. Но с этого начала можно лишь покатиться по уже накатанной мною колее. Я устроюсь на плохооплачиваемую, но стабильную работу, скоплю кое-какой капитал, еще раз разочаруюсь в жизни, и вероятно снова буду пытаться свести счеты с жизнью. К часу дня я наконец-то собрался. Позвонил мобильный: – Братик, привет! Где ты? – Дома… – А я приезжаю сегодня в больницу, а мне говорят, что тебя вчера выписали. Представляешь какая лажа. Ты вообще как добрался? – Нормально… – Тебе нужно зайти на почту. А то я написала заявление, чтобы тебе не оплачивать зря коммунальные услуги, пока ты в больнице. – Серьезно? Спасибо… – У тебя все в порядке? Голос какой-то странный. – Да нет, все хорошо. – Ну, ладно. Я на днях заеду как-нибудь. Извини, что вчера так получилось. – Ничего страшного. – Точно? – Ага. – Вот и хорошо. Я позже позвоню еще. Пока. – Пока… Люди всегда не так плохи, как мы о них думаем. И не настолько хороши. Просто все их плохие поступки часто связаны с качествами, которые никак не связаны с их злостью, грубостью или невежеством. Это рассеянность, забывчивость, энергичность, объективность, честность. Мы слишком часто обижаемся на правду, слишком часто досадуем на человеческую память. А сами забываем прописную истину – любая правда, даже самая горькая, куда ценнее, чем ложь. Впрочем, как говорила мне бывшая девушка – правда у каждого своя, лишь истина одна на всех. В мой актив добавилась еще и любящая сестра, единственная вина которой – рассеянность. На поиски более-менее нормальной одежды ушло около получаса. В итоге надел красную футболку с черной звездой на животе и надписью на спине «Revolution is now», черные изношенные джинсы и черные сбитые кроссовки. Надо же, а ведь майку мне подарили на втором курсе университета, а она и сейчас отлично на мне сидит. За прошедшие годы я ничуть не изменился. А саму майку дарили из-за огромного увлечения каким-то пропагандистским фильмом. На улице светило солнце. От яркости заслезились глаза. От жары спасал прохладный ветерок. Встал выбор – куда направиться в первую очередь. До почты нужно было довольно долго идти пешком, на работу ехать около часа. Магазин был под боком. Туда и направился. Расположение полок и стеллажей напоминало старые, догиппермаркетовские времена: в конце магазина лежали хлебобулочные изделия, слева на вес продавали все мясное, справа – все алкогольное. А между ними было все остальное: мороженое, пельмени, рыбные палочки, кетчупы, молоко, макароны, консервы, каши и т.д. Мои мясные покупки ограничились полкило сосисок и полкило докторской. Из хлебобулочного – полбуханки черного и полбуханки белого. Приставка пол- стала ключевой в моей жизни. Так уж получается, что человеку, который живет один, хватает по половине от всего целого. Плюс к купленному добавились тюбик кетчупа, банка кильки в томатном соусе, консервы тушенки, пакет макарон и пачка пельменей. В отделе спиртного застрял надолго. С одной стороны пить не хотелось абсолютно. С другой – хотелось забыться, хотя бы ненадолго. Выбор был невелик – водка «Столичная», портвейн, болгарский кагор, «Советское шампанское» и плодовоягодное вино (чернила). На отдельной полке стояло пиво, причем лишь отечественных производителей. Гулять, так гулять… Две бутылки водки и шесть литров пива. На день точно хватит. А потом можно уже начинать разбираться с проблемами. В пол-третьего я уже сидел с накрытым столом и наполненным стаканом. Еще не успев принять первую «стопку» понял всю жуть своего положения – пустая квартира, полная тишина, а я один сижу и пью водку. Стало просто страшно. Напиться захотелось еще сильнее. Но не постепенно, поглощая одну порцию алкоголя за другой, а мгновенно. Напиться, и забыть: кто я, где я и почему все именно так. В пропорции 40 на 60 смешал пиво с водкой. Получился своеобразный «ерш». Залпом выпил три стакана. Все мысли и проблемы сразу стали невесомыми. Как гласит известная поговорка – русский пьет только по трем поводам: во-первых, когда случается что-то хорошее – от радости; во-вторых, когда произошло несчастье – от горя; в-третьих, когда вообще ничего не происходит – от скуки (или безысходности). В моем же случае присутствовали все три причины. На мгновение мне даже показалось, что я был счастлив в той своей первой, доаварийной жизни. Своя квартира, неплохая работа, полностью безграничная личная жизнь. Другие бы все отдали за это. И в тот же момент я подумал, что настоящей-то жизни у меня никогда и не было. Никогда не любил, и не был любим, не сделал ровным счетом ничего для других. И тут же мысль – а с какой стати я что-то должен делать для других? Опьянение – это состояние, когда мозг освобождается от мысленных оков. Хорошо, если в этот момент около человека кто-то есть. Тогда разум заполняется повседневностью. А если никого нет – человек начинает копаться в себе. И чем глубже копает, тем противнее становится. Это – первая стадия. Вторая, когда появляется навящевая идея. Одна мысль, которая будто бы вклинивается в голову. От нее невозможно быстро отвязаться, насколько бы глупой или противной она не казалась. И последняя стадия – эйфория. Это не обязательно чувство счастья. Может быть гнев, любовь, нежность, доброта, ненависть, грусть. Все зависит лишь от того, с какими чувствами был выпит первый стакан. Я, например, неожиданно для самого себя понял, что плачу. Слезы сами текли из глаз и спускаясь вниз по щекам падали с подбородка на стол. Тоска, печаль, грусть и саможаление захватили меня. Осознание собственного одиночества и ничтожества пронзило как осколок стекла. Я завалился на кровать, уткнулся носом в подушку и стал реветь как ребенок. Это продолжалось, пока у меня не кончились слезы, и я просто корчился в стенаниях. Сам собой накатил возбужденный пьяный сон. Снилось что-то серое и липкое, кто-то кричал мое имя. Голос был мужским и чертовски знакомым, но память отказывалась назвать мне его обладателя. Проснулся уже в темноте. Голова раскалывалась, ужасно ныла печень, моля о пощаде. Кое-как вспомнил где я и что было днем. Часы показывали час ночи. Самое странное, что алкоголь или другие затуманивающие сознание вещества присутствуют в любой человеческой культуре. В том числе и в современной культуре массового сознания. В древности «напитки богов» пили лишь высшие касты людей – вожди и шаманы. Считалось, будто эти жидкости могут высвободить человеческое сознание, сделать его просвещенным. Позже алкоголь стал доступен всем. Только кто-то употреблял что-нибудь изысканное и вкусное, а кто-то – горькое и противное. Кто-то, чтобы стать веселее, а кто-то, чтобы уйти от опостылевшей повседневности. Каждому свое. На столе были остатки вчерашней трапезы: нарезанная колбаса, начатые бутылки водки и пива. Налил себе полстакана «Лидского» и тут же с жадностью опустошил. Повторил. Похмелье – одна из главных бед нашего народа. Из-за борьбы с похмельем начинается запой. Из-за него самого появляются хронические алкоголики. Впрочем, из-за моего смутного будущего алкоголизм не казался мне настолько страшным. Малые страхи всегда гибнут под напором больших. Спасая свою жизнь некогда думать о забытом дома включенном утюге. А спиртные напитки вообще позволяют забыть о любых фобиях. Именно этим я сейчас и пользовался. После нескольких порций голова снова стала свинцово-тяжелой и сама упала на подушку. На этот раз спал вообще без сновидений. Проснулся от светящего в лицо солнца. Перекусив остатками вчерашнего пира, а также допив остатки пива вышел из квартиры. Тело обдало утренним холодом, по спине пробежали мурашки. Сразу же быстрым шагом направился к почтовому отделению. До открытия было еще минут десять, но у дверей уже толпились пенсионерки, школьники, а также люди неопределенного рода занятий вроде меня. Это наверное самая старая человеческая традиция – приходить как можно раньше, в надежде быть первым. Вот только всегда оказывается так, что кто-то обязательно будет стоять у дверей раньше тебя. Такое ощущение, что прийти первым невозможно. Неугомонные старушки пытались выстроить очередь еще на улице, обговаривая кто за кем стоит. Школьнички, съежившись от холода и веса своих портфелей посматривали на эту суматоху озорными глазами. Они-то знают главное – кто раньше подбежит к окошку, тот и первый. А учитывая свое физическое преимущество у них не было сомнений в победе. А люди вроде меня хмуро поглядывали как на первых, так и на вторых. Толпа зашепталась, когда открытие стало запаздывать на пару минут. Это еще одна славная традиция – никто никогда не начинает работу раньше или вовремя. Хоть минутки три из рабочего дня да прохалтурят. Как только дверь распахнулась все тут же наперегонки устремились внутрь. Бабки неожиданно прытко пораскидывали молодежь. Опыт говорил сам за себя. Внутри тесного помещения сразу возникла сутолока из-за того, что кто-то стал не в той очередности, которая была выстроена на улице. Однако никто уступать завоеванных позиций не собирался. И вскоре шум споров затих. Установилась напряженно-ждущая атмосфера. У последнего окошка скопились старухи в ожидании пенсии, около двух остальных окон были желающие оплатить квартплату, отправить телеграммы, сделать копии документов, а также люди, решившие, что именно тут самый лучший выбор поздравительных открыток. Уладив все дела на почте можно было ехать в отдел кадров за расчетным. Толкаться в транспорте не хотелось, поэтому сел в такси, одиноко стоявшее около остановки. Назвал адрес. Водитель недобро посмотрел на меня, видимо учуяв запах алкоголя. То ли позавидовав, то ли сомневаюсь в моей платежеспособности. Но ничего не сказал, а только включил счетчик и радио. На «Народной волне» крутили какую-то передачу, типа «постебись над другом, опозорь его на всю страну». Водитель молча следил за дорогой, стараясь ехать строго по скоростным нормам. Отдел кадров располагался через дорогу от моей уже бывшей работы. Из кадровиков меня никто не знал, что избавило от лишних расспросов. Встречать знакомых не хотелось. В небольшом помещении сидело три человека: старая очкастая секретарша, большой полный руководитель отдела и молодая девушка практикантка с боязливыми глазками. Секретарша при моем виде глубоко вздохнула. Сегодня ей придется оторваться от любимой газеты с кроссвордами и немного поработать. После некоторой возни в архивах, я получил в руки свою трудовую книжку, расчетный и рекомендательное письмо. Все начиналось сначала, когда я впервые пришел в эту контору, в надежде получить хоть какой-то заработок. Я вышел из здания и без какой-либо цели пошел по одной из ответвляющихся от проспекта улиц. Забрел в небольшой скверик с парой лавочек. Присел на одну из них и почти сразу задремал. Видно организм еще не полностью отошел от больничного режима. Да и печень отвыкла от таких алкогольных нагрузок. Проснулся от холода. Стемнело. Гулял леденящий тело ветер. Деревья стали выглядеть устрашающе. Где-то вдалеке слышалась ругань и звон бутылок. Я быстро встал и вернулся к дороге, которая уже окрасилась в электрические огни. На другой стороне располагался бар «Шарганит», вывеска которого переливалась всеми цветами радуги. Его название не значило ровным счетом ничего. И выбиралась видимо из-за хорошего звучания и необычности. В былые времена я даже заходил туда с коллегами по работе. Пить алкоголь после минувшей ночи мне не хотелось. Но на улице было холодно и одиноко. Ноги сами потянули меня в бар. Внутри было тепло и уютно, пахло алкоголем. Людей было мало – видимо еще рано. Из динамиков доносилась какая-то усыпительная английская попса, хотя обычно вечерами тут давали живые концерты. Я подсел к барной стойке: – Две кружки пива. Что-то тихо у вас сегодня. – Так рано же еще… Через час-полтора приедет известная группа, а после одиннадцати начнет работу стриптиз-шоу. – Барменом работал молодой парень с черными, спадающими на лоб волосами и веселой улыбкой. С моего последнего посещения тут изменилась как минимум одна вещь – появился стриптиз. – А до скольки вы работаете? – Сегодня до 6 утра. Ну что ж, значит этой ночью я домой не попаду. Оно и к лучшему. Почти в каждом подобном заведении всегда есть место, которое спрятано где-то в самом дальнем углу. Там темно и тихо. Сидя там, можно видеть все, что творится в баре, и в то же время оставаться незамеченным. Именно за такой столик я и примостился со своим пивом. Глава 6. Вожделение Весна. Бар. Ночь. «Известной» группой оказался некий джаз-фолк-рок коллектив «Намайя». Губная гармошка, электрогитара, синтезатор, волынка, ударная установка и саксофон. Именно эти несовместимые инструменты они пытались использовать вместе. Звук, надо сказать, получался отвратный. Вообще сейчас пошла просто-таки повальная мода на смешение разных стилей, или вообще придумывание своего собственного музыкального направления. И это притом, что чего-то по-настоящему нового не появлялось уже лет двадцать. Хотя, возможно, это я просто устарел и вышел из моды. Не разбираюсь в современных стилях и направлениях и кряхчу как старикашка. Все мы когда-нибудь устареем, и наши взгляды на жизнь, музыку, кино, литературу станут неактуальными. Но люди никогда не смиряются с тем, что их время ушло и говорят о том, какая нынче глупая молодежь и что за ужасные у нее вкусы. В этих пьяных (все пиво было выпито и куплено новое) мыслях до меня иногда долетали слова песен. В основном все с языческим контекстом. Упоминались Перун, Ляля, Ярило и еще какие-то древнеславянские божества. «…И Перуну душу продал князь Святогор, И дружину на татар он повел…» «…Копья отлетали, стрелы обминали, мечи не роняли тело его…» «…А после сечи великой, Князь слово сдержал и душу отдал…» «…Перун охраняет тот холм, Где могила князя хранит немой укор…» Ребята напутали всего и сразу. Душу продают не Перуну (зачем она нужна повелителю молний), а сатане (коего в славянской мифологии не было). На момент прихода татар Русь уже несколько столетий как жила в христианстве. Просто Христос видимо не подходит под фолк-характеристики. Остальные песни напоминали самую первую. Дружины, князья, язычество, сечи, Русь… И ничего другого. После конца выступления послышались слабые хлопки. На бис явно вызывать не собирались. Впрочем, музыканты не расстроились, объявив, что в гримерке (так называлась небольшая кладовка за сценой) будет раздача автографов и продажа дисков. Тут же несколько парочек молодых девушек и парней кинулось вдогонку за кумирами. Так и выживают современные артисты. Сами музыку пишут, сами ее записывают, сами и продают. После музыкантов на сцену вышел бармен и объявил, что через полчаса начнется стрип-шоу. Всех несовершеннолетних (интересно, как они могли оказаться в баре?), а также людей, чьей морали претят красивые голые тела, попросили покинуть заведение. К моему удивлению несколько пар и вправду начало собираться. То ли сильно загулявшиеся школьнички, то ли семьи воспитанные в «добрых» христианских традициях. Или стандартная отмазка – «завтра рано вставать». Я уже изрядно опьянел, а потому быстренько поспешил занять одно из освободившихся мест у сцены. Не то чтобы я был ценителем стриптиза, просто зрение уже потеряло четкость. В зале приглушили свет, а сцену осветили розово-голубые фонарики. К микрофону вышел накачанный бодибилдер (а-ля Шварценеггер) с лицом Димы Билана. Из одежды на нем остались только черная бабочка, белый воротничок и черные облегающие шорты. В голове промелькнула мысль: «Неужели мужской стриптиз?». К счастью, я ошибся – это был всего-то ведущий. – Дамы и господа, сегодня вас ждет потрясающее экзотик-шоу. Десять красавиц с разных частей земного шара покажут вам свое умение красиво раздеваться. Парень старался как мог, но харизмы ему недоставало. Залу было плевать на ведущего – все ждали начала. – Поприветствуем же первую девушку, прекрасную латинку, прилетевшую к нам из-за океана с солнечных пляжей Бразилии – Люсию. Да уж… Латинку… Это видимо жительница неизвестной мне страны Латинии, где все говорят на латинском языке, учат наизусть разные мудрые выражения и увлекаются медициной. Девушка вышла в пестрой воздушной юбке и такой же майке. Очень симпатичная, с хорошей фигурой. Вот только абсолютно не смуглая. И единственное, что могло служить доказательством ее бразильского происхождения – это красивые длинные черные вьющиеся волосы и темные глаза. «Южноамериканка» пыталась показать стриптиз под звуки аргентинского танго. Идея замечательная, но все получилось очень скомкано и непродуманно. Для такого танца нужно много пространства, а не маленький пятачок сцены. – А сейчас неподражаемая Миранда из самой демократической точки нашей планеты – Нью-Йорка. Интересно, почему именно этот город получил такой статус из уст ведущего? Американка и вправду оказалась неподражаемой. Высокая крашеная блондинка с карими глазами и большой силиконовой грудью, облаченная в черное вечернее атласное платье, спадающее до пят. Такой слепок из лоска, гламура, изысканности и напыщенности. Дополняли картину синие тени, красные губы и приятный парфюм. Бразильянка рядом с ней казалась девочкой из провинции. Свой танец девушка исполнила под зажигательную песню Мадонны, не оставив равнодушным никого в зале. После выступления некоторые мужчины овациями даже пытались вызвать американку на бис, но тщетно. Видимо по правилам не положено. – Следующей выступает красавица-итальянка Франсиска. Девушка в строгой белой блузке и синей юбке, с каштановыми волосами и двумя хвостиками выступила очень вяло. У нее была склонная к полноте фигура, маленькая грудь, а по сцене двигалась как бревно, совсем не попадая в такт какой-то итальянской песни. Зал приуныл, не удосужившись отблагодарить танцовщицу даже вялыми аплодисментами. – Теперь на очереди самый маленький континент нашей планеты – Австралия, и красотка Саманта. Австралийка оказалась похожей на жительницу центральной Европы. Рыжая, с веснушками на носу, в джинсовом костюме. Танцевала под композицию Bon Jovi «It’s my Life». Выступление было живым, но не цепляющим. Хорошая музыка, хорошая пластика, но не более того. – На экваторе нашей программы покажет мастерство в стрип-танце китаянка Ми Линь. Гражданка самой многонаселенной страны, как и выступавшая следом за ней японка, напоминали скорее жительниц южноазиатских постсоветских республик. Загорелые, полноватые, с большой грудью… Хотя возможно во мне говорили стереотипы. Вот только насчет девушки из страны восходящего солнца я был уверен. Не японка. Судил не по внешности, а по общим выводам – ни один бар не будет оплачивать многотысячные (в долларах) гонорары ради приезда азиатской стриптизерши. А за дешево японку сюда и с плетью не загонишь. – Под счастливым седьмым номером танцует девушка из солнечной Эфиопии – Анора Янг. Африканка вышла под какую-то национальную музыку. Одетая в красное вечернее платье до колен, красные туфли на шпильке и с красной сумочкой в руках. У ней были красивые длинные волосы, большие губы, большой бюст и стройная, без единой жировой складки, фигура. В танце ее движения были плавными, но в то же время страстными. И еще она обладала главным талантом любой стриптизерши – снимала одежду так, что это воспринималось естественно в процессе танца. Под сброшенным платьем были черно-красные трусики и лифчик, прекрасно сочетающиеся с ее телом. А слева, в районе сердца, находилась татуировка скорпиона. После окончания танца в зале на мгновение воцарилась тишина, после чего все дружно зааплодировали. В том числе и я. Африканка единственная смогла меня по-настоящему возбудить. – А теперь, уважаемые гости, вас ждет небольшой сюрприз! Тройной стриптиз от девушек из трех славянских стран – России, Беларуси и Украины. Стриптизерши вышли на сцену в… национальных нарядах и пытались изобразить групповой танец под песню «Самое сладкое место на теле» (хорошо хоть не додумались под национальные мотивы раздеваться). Публика была в шоке. Определить кто из девушек какую страну представляет лишь по их платьям лично для меня, не этнографа, не представлялось возможным. Поэтому я условно стал называть русую – белорусской, рыжую – украинкой, а блондинку – русской. Само выступление было ужасным. Все-таки стриптиз – это творчество одного, максимум двух человек. Но уж никак не трех. Но даже за такие «выкрутасы» зрители одарили девушек слабыми хлопками. Работал фактор «своих». – А сейчас вас ждет самая интригующая часть этой стрип-феерии. Вы можете проголосовать за самых лучших сегодняшних конкурсанток. Напоминаю, что голосование проходит при помощи денежных единиц, которые вы отдаете в пользу той, или иной девушки. И помните – ваши деньги это гонорар для выступающей. Вначале бразилька, потом американка, а за ней и все остальные стриптизерши с большими черными шляпами в руках начали обходить столики посетителей. Подольше задерживались у заказных столиков, около иностранцев и пожилых солидных мужчин. Быстро пробегали столик вроде моего – одинокого и явно небогатого субъекта. В то же время на сцене проводилась мелкая реконструкция – появился рояль со стулом, убрали яркую подсветку, вышел молодой парень в белом костюме. Полилась тихая спокойная музыка. Девушки уже обошли весь зал и скрылись. Я щедро наградил негритянку, за что та одарила меня белоснежной улыбкой (всегда поражало это сочетание – белые зубы и черное тело). Публика в зале поредела. Осталось лишь две группки иностранцев (судя по всему арабов), лица неопределенного вида деятельности и достатка в кожаных куртках, еще парочка компаний при параде (в деловых костюмах) и десяток девушек легкого или полулегкого поведения. У меня на столе уже не осталось выпивки и я подсел к барной стойке. Вышел ведущий и объявил, что сегодня в честной борьбе победила американка. Ей удалось заработать около трехсот долларов. Бармен на автомате налил мне стакан виски. Я выпил – приятно обожгло горло. Обслуживший меня молодой парень, вероятно студент, все время чем-то занимался – протирал стойку (которая буквально блестела), вытирал стаканы (по второму или третьему кругу) и переставлял бутылки со спиртным. Было видно – заняться ему абсолютно нечем. – Эй, парень, – бармен никак не отреагировал, – молодой человек! «Молодой человек»… Русскоязычные страны единственные в мире, где употребляется это соединение слов, как обращение к кому-либо. Видимо потому, что у нас нет слов вроде «мадам», «господин», «сеньор», «мистер». Вернее все эти слова есть, но обращаться так не принято. Когда-то было слово «товарищ», но время само практически изжило его из нашего лексикона. Также, как изживается сейчас слово «гражданин». Еще лет через десять его будут употреблять только в блатном жаргоне, в сочетании «гражданин начальник». – Молодой человек! – Да? Что-нибудь выпьете? – Повторите еще раз виски. Парень налил. – Скажи, а откуда у вашего бара такие средства? За один вечер и выступление группы, и стриптиз-шоу, и пианист этот сейчас играет. Бармен усмехнулся. Хотел видимо сказать что-то вроде «Это коммерческая тайна». Но ему было скучно, а я был единственным, с кем можно поговорить. – Все гораздо проще, чем все думают. Наше заведение почти все получает бесплатно. Та же группа «Намайя» выступает тут даром. – Как? Да кто же захочет петь бесплатно? – Тот, кого никто не знает. Вся прибыль, которую они тут получили – это проданные диски. В любом случае снимать целый клуб для своего концерта им невыгодно – не окупится. Они же не раскручены. А тут у них есть все, что хочешь – сцена, публика, небольшая прибыль. – Если так пойдет, молодые группы скоро сами будут вам платить? – Вряд ли. У нас общие интересы. Они нам заполняют вечер, мы им даем бесплатную сцену и возможность раскрутиться. – А стриптиз с экзотической программой? – Тут еще проще. Все танцовщицы – студентки. Профессионалок, по крайней мере сегодня, не было. – Как же вы их вербуете? – Элементарно. Раскидываем в институтах флаеры, приблизительно с таким текстом: «Вы молодая, красивая и хорошо танцуете? Тогда у вас есть потрясающая возможность заработать!» Никто ведь открыто не пишет, что это стриптиз. Девять из десяти дозвонившихся девушек отказываются, но одна обязательно соглашается. Деньги ведь за один танец можно заработать очень неплохие. Плюс опять же выгода бару. Десять процентов прибыли девушек идет в нашу кассу. – Значит ваше заведение от студенток получает не только бесплатный стриптиз, но еще и небольшую прибыль? – В общем-то да. – Ладно. Ну а пианист? Я не то чтобы знаток клавишных инструментов, но мужчина играет превосходно. Следовательно – профессионал. Да и в раскрутке ведь пианисты не нуждаются. Бармен хитро улыбнулся. – А пианист – это хозяин нашего заведения. – Как, хозяин?.. – Просто. Лет десять назад закончил консерваторию, но что-то в творчестве не сложилось. Тогда открыл свой бизнес. – А по вечерам тут играет чтобы показать свою одаренность? – Да нет. Скорее для развлечения. И опять же – заполнить чем-то вечер. – И всегда у вас так? Всегда все бесплатно? – Бывают и исключения. Иногда приглашаются профессиональные стриптизерши, или известные поп-группы. Но редко. Недалеко от меня сел мужчина среднего возраста и бармен занялся им. Я же остался в своих размышлениях. Гениальный бизнесмен и хороший пианист, хозяин заведения, играл «Лунную сонату». В баре стало совсем тихо. Часы показывали полчетвертого. Я не знал что со мной будет сегодня часов через пять. И думать об этом не хотелось. Жить одним днем – моя новая философия. Даже не днем. Одним часом. Но это лишь сейчас. Скоро кончатся деньги, придется устраиваться на низкооплачиваемую работу. Родители с сестрой тоже так просто не оставят меня в покое. А жизнь моя уже утекла. Я НЕ личность. У личности есть планы, цели, идеи, предпочтения, желания. Личности могут плыть против течения, могут ради чего-то перекраивать свою жизнь. А я всего лишь один раз попытался выброситься на берег, и то не ради каких-то целей. Просто от бесцельности и бессмысленности своей жизни. «Ты должен быть сильным, Иначе зачем тебе быть. Что будут стоить тысячи слов, Когда важна будет крепость руки. И вот ты стоишь на берегу, И думаешь плыть или не плыть. Мама я знаю, мы все тяжело больны, Мама я знаю, мы все сошли с ума» Пианист уже ушел со сцены, и из колонок играл заданный кем-то (возможно этим самым пианистом) плейлист. – Привет! – сказал молодой приятный голос. Рядом со мной села высокая длинноногая блондинка. Джинсы и майка без глубокого декольте, а также туфли без каблуков говорили лишь одно – за свою любовь она не требует денежного вознаграждения. Около меня сидела типичная «искательница приключений». Возраст также соответствовал данной характеристике – 20-25 лет. На руке у нее висела неприметная черная сумочка, в которую по размерам мог вместиться разве что мобильный телефон. Губы были покрыты блеском, отчего светились даже в полутьме. – Привет! – сказал я полуулыбнувшись. Глава 7. Секс Весна… Ее звали Маша, и ей было 22. При рождении брюнетка, а с шестнадцати лет – блондинка. Она приехала к нам из небольшого городка пять лет назад. У молоденькой провинциалки были наполеоновские планы по завоеванию большого города. Поступив на художественный факультет она одновременно стала ученицей известного портретиста (настолько известного, что даже мне показалось знакомым его имя). Будущее казалось ясным и светлым. Но все испортила случайная страсть. Десяток свиданий, пара ночей вместе, «неожиданная» беременность, пропажа ухажера, аборт, отчисление из университета за неуспеваемость. И дальше по наклонной. Закончилось тем, что сейчас основу ее доходов составляет рисование портретов в парках развлечений (летом) и создание карикатур сразу для двух десятков газет и журналов. И та и другая работы слишком низкооплачиваемы. Приходится подрабатывать консультантом в магазинах, распространителем рекламы, официанткой и всем остальным, не требующим специального образования. А заодно стараться получить диплом. В бар она приходит раз в месяц. Просто чтобы расслабиться и завести новые знакомства. Без всякой цели, только чтобы жизнь казалась разнообразнее, чем есть на самом деле. Причем Маша заводит лишь одно знакомство в месяц, чтобы не распыляться. – И в этом месяце твой новый знакомый я? – Да. Просто в такое время вы здесь единственный оставшийся нормальный человек. Я осмотрел зал. Несколько путан не получивших сегодня работу сбились в кучку и о чем-то шептались, мужчина сидевший рядом со мной был ужасно полным, где-то в глубине зала сидела странная парочка готов. – А зачем тебе столько знакомых? Всех же даже не запомнишь. – Я и не запоминаю. Захотят позвонить – телефон есть. А если не захотят, то и запоминать мне их не надо. Маша пережила судьбу каждой второй провинциалки, старавшейся осесть в городе. – Я никогда не вернусь назад. Мой городишко вымирает. Там почти нет молодежи, даже роддом закрыли из-за ненадобности. В этом мире нет счастливых концовок. Как сказал кто-то из писателей: «Любая история, если продолжать ее достаточно долго, кончается смертью. И лжив тот рассказчик, который старается утаить это». За те пять лет, что девушка прожила в городе, она съездила домой лишь дважды – на похороны отца и на свое двадцатилетие. Ее мать спилась и работает дворником. Брат давно женился и уехал в Польшу. С тех пор весточек от него не было. – А смысл впадать в депрессию? Всегда есть кто-то, кому еще хуже, чем мне. По вашему виду например не скажешь, что вы счастливы. Счастлив ли я? Нет. Несчастен ли я? Тоже нет. Все гораздо хуже – мне плевать на свое счастье. После первого аборта Маша больше не может иметь детей. А ей и не хочется. За пять лет городской жизни она окончательно разочаровалась в любви. Зато теперь может не тратить лишнее время на свидания, походы в кино и прогулки по ночному городу. Если она встречается с мужчиной, то лишь ради одного – удовлетворить свои сексуальные потребности. – Со мной ты познакомилась тоже ради этого? – Не только. Еще чтобы высказать наболевшее. – А не боишься болезней, или нарваться на насильника? – Презервативы еще никто не отменял. А шансы нарваться на психопата у меня ничуть не больше, чем у любой девушки. К тому же какая разница от чего умирать – от СПИДа, на ноже маньяка, или страшной старухой от диабета. – Все дело в сроках. – Ерунда. Умирать – так молодой. К тому же здоровье не надо беречь, его нужно разумно тратить. А то в конце будет ужасно жалко, что умираешь здоровым. Ее слова словно били током. Будто я сам все это говорил. Маша просто озвучивала мои мысли. А слышать их из чужих уст было жутко. – Заведение закрывается через тридцать минут, – пробубнил под нос бармен. Я посмотрел на часы. «Всего» пол-пятого. Видимо персонал хотел уйти пораньше. Особенно учитывая то, что мы остались последними клиентами, а новые посетители в такое время вряд ли придут. – Пошли отсюда, – Маша устало смотрела на меня. Я оставил на стойке деньги и мы вышли на улицу. Небо уже посветлело – скоро рассвет. Воздух был свежим и чистым. Маша взяла меня за руку. – Проводишь меня домой? – А у меня есть выбор? – Теоретически да. Но если откажешься – будешь выглядеть хамом и ослом. – А за подобные услуги мне полагается чашечка кофе? – Поверь мне, без кофе ты точно не останешься. Она улыбалась. Ее развлекал наш разговор с легким флиртом. Мы шли какими-то дворами. Маша жила где-то недалеко. Скорее всего за это время уже поднялось солнце, но за бесконечными домами этого просто не было видно. – Мой дом. Она остановилась у старого обшарпанного подъезда советской девятиэтажки. – С меня кофе. А если будешь хорошим мальчиком, то с вареньем. Лифт по старой доброй традиции не работал. Свет на лестничных пролетах был через этаж. Видимо бедность живущих тут не позволяла им вкручивать свои лампочки. Стены были зарисованы «вечными»: «сергей+катя=любовь»; «Динамо – чемпион»; национальной символикой и граффити средней паршивости. Отмывать все это, а тем более закрашивать никто не будет как минимум до следующего капитального ремонта. Маша остановилась на шестом этаже. Достала из своей минисумочки ключ и открыла дверь в подъездную клетку. В нос сразу же ударили домашние запахи. Тут стояли два велосипеда, какой-то ящик и лыжи. – Как всегда беспорядок, – девушка улыбалась, – а это моя квартирка. Она отворила дверь и впустила меня в маленькую прихожую. Половину ее занимал большой зеркальный шкаф. На полу лежал паркет, а вверху – подвесные потолки. – Разувайся, раздевайся и чувствуй себя как дома, – Маша ни чуточки не смущалась присутствия в ее доме чужого мужчины, – справа – туалет с ванной, слева – комната, прямо по курсу кухня. Ты пока располагайся, осматривайся, а я готовить кофе. Единственная комната в квартире была небольшой и уютной. У стены стояла двуспальная кровать, накрытая атласным покрывалом. В углу на тумбочке стоял маленький телевизор отечественного производства. Около окна располагался большой деревянный письменный стол. На нем лежали какие-то тетрадки, книги и ноутбук. Кроме всего этого в комнате была еще секция, состоящая из книжного шкафа, полок для одежды и серванта. На стене висели часы и термометр. – Секция досталась от предыдущей хозяйки квартиры, – Маша несла поднос с кофе и… вареньем, – также как и стол. Я буквально просила не выбрасывать их. – Это твоя квартира? – А чья же еще. Ты не поверишь, но мне повезло – выиграла в лотерею джек-пот. Сюда все выигрышные деньги и пошли. Кофе был горьким и невкусным. Даже три ложки сахара не спасали. А варенье – приторно сладкое. Не спасал даже горький кофе. Но тем не менее я ел и пил. Просто неожиданно испугался – зачем она привела меня к себе домой? Я привлекателен и элегантен? Нет. Она раскрыла мне свою душу? Нет. Ей понравилась наша беседа? Вряд ли. Вопросы без конкретного ответа, если они касаются твоей жизни, всегда вызывают волнение. Нам все равно как работает телевизор, до тех пор пока не станем этот телевизор ремонтировать. – Зачем тебе все это? – Что ты имеешь в виду? – Ты привела домой абсолютно незнакомого тебе мужчину, поишь его кофе… Ты меня совсем не знаешь. Даже в наших разговорах я ничего о себе не рассказываю… – Ну и что? Если бы ко мне приехал президент, то я тоже бы пригласила его в квартиру. Хотя с ним я даже никогда не разговаривала. – Но зачем ты меня пригласила? – Не знаю. Почему всегда ищут какую-то причину. Неужели нельзя что-то сделать просто так… Просто потому, что так захотелось. – Не бывает поступков без цели. – Ошибаешься. По-твоему почему ты сейчас здесь? Я хочу затащить тебя в постель, или может у меня наклонности маньяка? На ее лице не было и тени усмешки, но глаза смеялись. И мне стало легко. Просто внутри что-то отпустило. Еще утром я хотел жить одним днем, а сейчас ставлю глупые вопросы – зачем, почему. Да какая разница. Хуже чем есть точно не будет. К тому же расслабляла машина простота. – Ладно. Забываем обо всех вопросах и просто пьем кофе? – Согласна. Даже кофе показался не таким уж горьким, а варенье не настолько приторным. – Кстати, одну мысль ты высказал правильно – я о тебе ничего не знаю. Расскажи… – Да нечего особо рассказывать. Не призывался, не вызывался, не награждался. – Ну и что? У нас большая часть страны из таких людей состоит. Расскажи о том, какой ты. – И с чего начать? – С начала… Хотя нет. Пеленки, распашонки, детский сад и школа меня мало волнует. Армия со студенческим братством тоже. Лучше расскажи мне про… свой первый раз. Мой первый раз… Это было так давно… Хотя и не то чтобы очень. Ее звали Лена. Мне было двадцать – третий курс университета. Это время когда девственность уже начинает восприниматься как нечто ненормальное и патологическое. Приходят мысли о своей гомосексуальности, или ущербности. Все-таки когда все парни из группы имеют что-то, чего нет у тебя – плохо влияет на внутреннее здоровье. У меня не было прыщей, некрасивых родинок или шрамов. Да и вообще моя внешность была довольно приятной. Только что уж сильно неуклюжий. Не страдал и от отсутствия чувства юмора, либо замкнутости. В общем – все было при мне, а секса не было. Вероятно сказывалось очень трепетное отношение к лицам противоположного пола. А первый раз… Он как и большинство первых разов у парней был не по любви. Лена – симпатичная белокурая девушка на курс младше меня. Мы несколько раз пересекались на совместных вечеринках, потом неплохо общались при встречах в университете. Ничего серьезного. Все произошло на праздновании зимней сессии. Сняли коттедж в пятнадцати минутах езды от кольцевой дороги. Дом оказался настолько огромным, что каждому досталось по отдельной комнате. А в пьяной обстановке это неминуемо грозило загубливанием старых, либо рождением новых отношений. Я пару танцев провел обнимая Ленину талию, хотя были на этом празднике в моих руках и другие талии. Но когда градус вечеринки поднялся до пьяного неистовства, именно Лену целовал я в губы. Как это произошло – вспомнить не могу. Также как и то, как мы оказались вместе в постели. Дальше уже неинтересно. После празднования сессии мой курс отмечал медиум. Лены там не было, зато были другие девушки. Я опять с кем-то целовался и обнимался. Хотя до секса дело и не дошло. После этого в меня закрался страх, что Лена может закатить скандал в стенах университета. Но пронесло. Мы продолжали нормально общаться, будто секса вообще не было. А может она просто была слишком пьяной, и потому ничего не помнит о событиях той ночи. – Интересно и познавательно. А хочешь я расскажу про себя? – Ну раз уж я рассказал о себе, то и ты расскажи. – Мой первый опыт был в шестнадцать лет. В одиннадцатом классе. Переспала с одноклассником просто потому, что существовал миф, будто в институтах девственниц нет. А я буду как белая ворона. Оказалось девственницы есть везде. Не только среди студентов, но даже и среди преподавателей. Впрочем, о сделанном никогда не жалела. Маша рассказывала это как заученный параграф по истории. Видимо не привыкать. Хотя… Один писатель говорил: «Мы спрашиваем людей о том, как они провели свои выходные лишь для того, чтобы самим иметь возможность рассказать о своих выходных». – Знаешь, ты – будто закрытая пробкой бочка, – Маша пристально смотрела на меня. – Что ты имеешь в виду? – До тебя сложно достучаться. Но если удается вывести на нужную тему, то есть открыть пробку, остановить поток жидкости будет сложно. Выскажешь все, что на душе лежит. – Согласен. Но в то же время в каждом из нас есть такие бочки, пробку из которых не выбить даже кувалдой. Маша зевнула и устало посмотрела на меня. – Давай спать? Не могу предложить тебе отдельную койку. Но можешь прилечь рядом со мной. – Только прилечь? – Ну если вдруг станет холодно – можешь прижаться ко мне, – Маша хитро улыбнулась. Она пошла на кухню мыть посуду, оставив меня в размышлениях. Безумно глупый был вечер, да и весь вчерашний день. Самое плохое – если он закончится сексом с незнакомкой. Впрочем, в моей новой сумасшедшей жизни это было бы совсем неудивительно. Раньше я прозябал от скуки, одиночества и обыденности. Теперь моя жизнь каждый день приносит новые сюрпризы. Море знакомств, море развлечений, отсутствие скучной работы. И все-таки чего-то не хватает. Как сказал какой-то современный шоумен: «Нам всем хочется лишь одного – просыпаться рядом с любимым человеком. Но все мы такие суки, что как только получаем это, нам начинает хотеться еще чего-то». Хотя рядом с любимым человеком я в общем-то и не просыпался-то никогда. С сонными глазами в комнату вошла Маша. Не обращая на меня внимания переоделась в пижаму, легла на кровать у стенки. – Если хочешь – можешь уходить. А если нет – ложись спать. Не люблю когда кто-то чужой ходит по квартире, если я сплю. Идти было некуда. Поэтому я снял верхнюю одежду и лег под одеяло. В квартире и вправду было прохладно. Прижался к Машиной спине. Она глубоко дышала и не чувствовала моих прикосновений. Обнять ее не решался. Но отключиться от этого мира также просто, как и этой провинциалке, испорченной большим городом, мне было тяжело. Хоть и слипались глаза. Не давали спать мысли, теребящие мою голову. Я не хотел заниматься сексом с Машей, хотя и был уверен, что она не откажет. Уже несколько лет это физическое действие почти не доставляет мне радости. Лишь удовлетворение. И моральное опустошение. Но сейчас тепло Машиного тела грело меня. Становилось спокойно и тихо. Тихо в голове и на душе. Порой так важно чувствовать рядом другого человека, который лежит рядом, у которого почти неслышно бьется сердце. Настроившись на это состояние спокойствия, я начал медленно засыпать. Не было больше кавардака в моей жизни, не было сотен проблем. Лишь я и теплое тело рядом. *** Проснулся от яркого солнечного света. Моя рука обнимала Машу, которая лежала в той же позе, в которой и заснула. Я тихо встал, оделся и вышел из квартиры, а потом на улицу. Долго шел не разбирая дороги, пока не попал в маленький двор-коробку из четырех домов с детской площадкой в центре. Сел на скамейку около песочницы, и впервые за утро разрешил себе думать. Глава 8. Смерть Весна. Утро. Безлюдная детская площадка с одиноким человеком на скамейке. Это худощавый мужчина, лет за тридцать. На лице видны шрамы. Он ничего не делает – просто уставился в песочницу, где дети соорудили огромную башню. До того, как этот человек сел на скамейку, он полагал, что будет обдумывать вчерашние события. Но теперь что-то изменилось. Будто песочная гора повернула его мысли в другое направление. Он думал о своем детстве, о похожей песочной крепости. Воспоминания были слабыми, и еле мелькали в его голове. Сложно вспоминать то, что никогда не старался запомнить. Но еще сложнее вспоминать то, что всегда старался забыть. Из-за этого мужчина старался думать лишь о детстве, и никак не о юности. Юности, которая также неразрывно связана с песочной башней. Юность всегда ассоциируется у людей с молодостью, жизнерадостностью и весельем. Но у одиноко-сидящего человека в пустом дворике юность вызывала совсем другие чувства. Разочарование, предательство, смерть… И сейчас, несмотря на всю боль от этой памяти, он начал проделывать несмелые шаги. Шаги в темные дебри воспоминаний. Часть 3. Личность Глава 1. Перерождение Много лет назад. Поздняя весна. Апрель был в разгаре. Еще лежали кучи снега, еще дул пронизывающий ледяной ветер, еще замерзали ночью лужи. Но днем светило солнце, бежали водяные ручьи и пели прилетевшие птицы. На лавочках стали собираться многочисленные компании – алкоголики, студенты, старики. У людей поднимается настроение и даже положение дел в экономике страны не кажется очень печальным. Весной всегда хочется верить в будущее. Это как перерождение после мертвой зимней поры. Эта пора года – символ юности, первой любви и пения птиц. Антон с Егором учились в одиннадцатом классе. Они до сих пор сидели за одной партой и хорошо общались. Но интересы уже были слишком разными. К тому же один из них был нелюдим и замкнут, а второй – душа компании. В таком возрасте парни уже по-настоящему интересуются девушками, а девушки уже встречаются с парнями намного старше себя. Класс уже давно разделился на две части – дружную компанию и отщепенцев, предпочитающих уединение. Антон с Егором оказались по разные стороны. Сегодня парни поменялись местами и Антон непривычно щурился на яркое солнце. Просто Егору нравилась сидящая через ряд Алина, и он не упускал ни одного случая, чтобы за ней приударить. Тем более что приближался выпускной вечер и нужно было найти себе пару. Пожалуй именно этот день и стал определяющим. Алина нравилась не только Егору, но и Антону. Но из-за своей внутренней скромности он не мог так же открыто ухаживать за ней. И сейчас парень сидел и корил себя за нерешительность. Ему было не до учебы, и когда учитель вызвал его, ответил совершенно невпопад, вызвав дружный смех класса. Больше всего Антона раздражала собственная слабохарактерность. Сотни раз он уже ругал себя за нерешительность и робость, иногда доходя до состояния глубокой, многомесячной депрессии. Но человеческая психика вещь куда более устойчивая, чем весь наш мир. Хотя и внутри человека иногда происходят революции. Так случилось и с Антоном. Сейчас он был зол не только на себя, но и на свой класс, школу, страну и на весь мир в котором вынужден существовать. Но больше всего гнева было направлено на соседа по парте. И это быстро вылилось в конфликт на перемене, когда Антон потребовал у Егора освободить его место. Ссора вышла не то чтобы слишком сильная, но теперь оба парня чувствовали друг в друге врага. Победителем из спора вышел его зачинщик. Антон попросил Свету, сидевшую рядом с Алиной, поменяться с ним местами. И та согласилась – видимо ей нравился Егор, хотя Антона это мало интересовало. Впрочем, развить успех не удалось. На перемене разговор с Алиной не клеился, а на уроке был диктант, после которого физкультура. Однако уже на следующий день Антон по приходу в класс сразу же сел около своей возлюбленной, и так продолжалось ежедневно. Теперь Егор видел в своем бывшем друге не только врага, но и предателя, и, что гораздо важнее, соперника. Больше они практически не разговаривали, и даже не делали попыток примирения. Шли дни, летели недели. Постепенно Антон сдружился с Алиной, появились общие темы для разговоров. Он уже не испытывал той молчаливой неловкости, как в начале. Фильмы, музыка, книги… Многие вещи нравились им обоим, многие вызывали разногласия. Но в целом они превратились в хороших друзей. Егор, однако, не хотел сдаваться так просто. Он тоже часто и много общался с Алиной, слал ей на уроках записочки, провожал домой. Ради нее парень забросил занятия спортом и музыкальные курсы. В его возрасте на первом месте были чувства. 23 мая. Этот день отлично отпечатался в памяти тогда еще юного, а сейчас зрелого мужчины. Все оценки, как четвертные, так и годовые, уже давно были выставлены в журнале. А на уроках учителя предлагали школьникам заниматься чем угодно, при условии не шуметь. – Через две недели выпускной… Жалко покидать школу. – А мне не жалко. – И что, не будешь ни по ком скучать? – Буду, конечно. Но на большинство мне будет плевать, как и им на меня. Спустя много лет Антон вспомнит этот разговор с Алиной. За долгие годы после школы о нем так и не вспомнил никто из одноклассников. Многих он встречал в транспорте, на улице. Здоровались, обменивались последними новостями. Прощались с обещанием созвониться, но так и не созванивались. Встречая его через несколько лет многие начали делать вид, что не узнают. А может и вправду не узнавали. – А ты куда собираешься поступать? – На юридический. У меня же папа адвокат, дедушка прокурором работал. Так что мы потомственные юристы. А ты куда? – До сих пор не определился. Буду смотреть по количеству мест и конкурсу. Хочу либо на исторический, либо на философский. В тот год он завалил экзамены и устроился курьером в государственную организацию. Следующим летом поступил на географический факультет, но работу по специальности не нашел. Пошел на бухгалтерские курсы и устроился на постоянную работу. – Ребята, давайте наш последний урок посвятим планам на выпускной. Сегодняшнее последнее занятие вела классная руководительница Наталья Федоровна, учительница физики. – Я знаю, что Егор с Максимом уже подготовили музыкальный номер, юмористические сценки готовит параллельный класс. Осталось решить, кто будет отвечать за стенды и заниматься украшением актового зала. Ни Антон, ни Алина не проявляли своей инициативы. Впрочем, как и все остальные. Заниматься чем-то, кроме отдыха в эти летние дни не хотелось. Так что «наказуемые» были избраны «методом тыка». – Ах, да, совсем забыла. На вечер все должны прийти в парах, так что распределитесь. Я надеюсь, что вы уже достаточно взрослые и сможете это сделать без моей помощи. В этот момент Егор злобно покосился на Антона. Он понимал, что лишь Алина может выбрать одного из них. Но от этого его ненависть к бывшему другу лишь увеличивалась. А вот Антон воспринял эту новость абсолютно равнодушно. С одной стороны ему было плевать на выпускной. С другой он почти не сомневался, что Алина выберет его. Хотя огоньки ревности иногда и проскакивали, парень всегда тушил их. Сложнее всего в этой ситуации было Алине. Оба парня ей нравились. Егор – высокий, стройный, всегда ухоженный и очень галантный. Антон – пусть и чудаковатый, но тем не менее очень веселый и симпатичный, с ним можно поговорить почти на любую тему. К тому же девушке тяжело было бы выбрать одного, обидев другого. Но в глубине души она понимала – именно ей предстоит сделать выбор. 25 мая. Последний день учебы в школе. Впереди лишь экзамены и выпускной вечер. Потом поступление в вуз-ы и студенческая жизнь. Подготовка к последним дням в школе почти завершилась. Парни купили нарядные костюмы, а девушки вечерние платья. Классная руководительница сидела с журналом и зачитывала годовые оценки, временами не удерживаясь от нравоучительных фразочек по поводу отдельных людей. Программа выпускного вечера уже составлена и разучена всеми участниками. Скоро пройдут экзамены, а за ними и торжественный выпуск с раздачей аттестатов, глупыми конкурсами и пошлыми танцами. Внутри Антона все кипело от радости и возбуждения. Вчера Алина окончательно согласилась идти на выпускной именно с ним. Это еще не победа, но уже отличный задел. Что поделать, выпускной в среде школьников воспринимается как нечто очень важное, значимое. Всем хочется, чтобы в этот день произошло что-нибудь особенное. Для кого-то это первый секс, для других, таких как Антон – первый поцелуй. А уже студенты смотрят на свой выпускной по-другому – очередная пьянка, не более. Никаких «новых жизненных этапов», или «переходов во взрослую жизнь». Просто пьянка. И те же студенты смеются, вспоминая какими они были наивными. Но это будет потом. Время беспощадно к людям. Оно превращает нас в циников, убивает романтиков и насилует добряков. Хотя возможно виновато не время, а мы сами. Мы перестаем мечтать. Мы скатываемся к пошлости и низменным желаниям, вроде новой машины или квартиры в центре. В этот день, 25 мая, произошел последний разговор между Антоном и Егором. Точно воспроизвести его уже практически невозможно. Они заговорили случайно, при выходе из класса. Проговорили всего пару минут по дороге на улицу. Там разошлись. Следующие дни и недели прошли как в тумане, вместе с отдыхом, долгими летними вечерами и экзаменами. Не было ни одной запоминающейся детали, ни одного интересного случая – будто вырезанный фрагмент из памяти. Выпускной вечер. Начало июня. На улице жарко. Все парни около школы поснимали пиджаки и тяжело дышат. Каплями пота усеяны лбы, от него же потемнели подмышки. Шел неспешный разговор. О поступлении, грядущем лете, планах на будущее и девушках. Сами девушки стояли в стороне от парней. Из их скопления постоянно раздавались взрывы хохота. Что касается нарядов, то костюмы парней были подобны один другому, а вот платья девушек наоборот были очень разнообразны, как по цвету, так и по модели. Всего через полчаса выпускники парами проходят в актовый зал. Антон идет рядом с Алиной, которая в этот день выглядит как никогда прекрасно. Она никогда раньше не пользовалась косметикой, а сегодня накрасила губы и подвела глаза. На ней надето шикарное облегающее черное вечернее платье. Оно замечательно выделяет ее фигуру, грудь, стройную осанку. Антон идет вне себя от счастья. Ему кажется, что он красный, как бурак. Ему кажется, что у него горят уши. Ему кажется, что он идет с самой красивой девушкой вечера. Позже Антон узнал, что его «кажется» оказались правдой. Все рассаживаются по местам. Но даже присев, ни Алина, ни Антон не отпустили рук друг друга. Обоим жарко, у обоих мокрые от пота кисти, но они продолжают сжимать их. Началась торжественная церемония с вручением аттестатов, потом праздничный концерт. После этого все разошлись по классам, где уже были накрыты столы с закусками и запрещенным напитком – шампанским. Кое-где парни под видом минералки разливали в стаканы водку. В общем – все как всегда. Классная руководительница подняла свой бокал и произнесла напутственную речь. «Новые горизонты», «новая жизнь», «долгая память», «большие возможности», бла-бла-бла. Ничего интересного. Все пригубили немного спиртного. Дальше пошли разговоры за жизнь, перемежаемые лишь едой и новыми тостами: «За хороших учителей», «За светлое будущее», «За прекрасных девушек», «За счастливую семейную жизнь». Те, кто пил шампанское уже разгорячились и громко разговаривали. Те, кто пил водку, уже практически кричали за столом, не в состоянии расслышать не только других, но и себя. В десять часов объявили о начале дискотеки в спортзале. Выпускники плавно переместились туда. В репертуаре была лишь старая и всеми «любимая» попса. Скука. Скучно было всем. Преподавателям, которые вынуждены наблюдать подобные празднества каждый год; родителям учеников, которые просто сидели в сторонке и перешептывались; самим бывшим ученикам – под такую музыку никто не танцевал уже лет десять. В итоге все люди стали перемещаться по школе по довольно замысловатой траектории: из спортзала где душно на улицу; с улицы где холодно в класс; из класса где никого нет обратно в спортзал. Причем у всех, независимо от количества выпитого алкоголя в голове был легкий дурман. Антон вообще затерялся в гуще событий. Он уже давно потерял из виду Алину и сейчас всеми силами пытался найти ее. Искорки ревности прошибали на его спине холодный пот. Он искал свою подругу глазами по спортзалу – но в полутьме да под светомузыку мало что можно было разглядеть. Он искал ее в классе – но там сидели лишь родители, некоторые учителя и особенно напившиеся ученики. Он искал ее на улице – но нашел там лишь несколько маленьких компаний, которые забились в укромные уголки и тихо выпивали. В конце концов Антон вымотался и без сил уселся на одном из стульев в спортзале. И конечно же сразу заметил ее. Алина стояла всего в паре метрах от него и пыталась разговаривать с кем-то из подруг. Но громкая музыка заставляла постоянно переспрашивать. Антона от осознания глупости собственной ревности кинуло в жар. Ему стало нехорошо в душном помещении и он вышел в коридор. Туда же через некоторое время пришла и его возлюбленная. – А я тебя уже разыскалась, – девушка улыбнулась, ее глаза светились радостью, – пойдем на улицу, а то тут уже дышать нечем. Она взяла Антона под руку и они вышли на воздух. На улице уже стало светлым небо. Близился рассвет, а значит скоро дискотека закончится и все выпускные классы пойдут встречать восход солнца. – Вот и стали мы уже совсем взрослыми. Так грустно все это… Алина села на лавочку метрах в двадцати от школы. Антон примостился рядом. Они долго молчали. В траве стрекотали кузнечики. Первоначальный жар уже прошел и стало прохладно, а при каждом порыве ветра даже холодно. Алина плотнее прижалась к Антону. Он вначале хотел отдать ей свой пиджак, но подумал и попросту обнял девушку. Обоим стало теплее. Ничто не создает такого уюта, как тепло человека рядом с тобой. Алина положила голову на плечо Антону. – Мы ведь расстанемся? – То есть? – Мы ведь не навсегда вместе, мы не умрем в один день и все такое? – Не знаю… Наверное так. – Знаешь чем ты мне понравился? Всегда говоришь правду, даже не пытаясь дурить мне голову романтической чушью, – немного помолчала,– а чем я тебе понравилась? – Ты… Ты красивая, веселая, умная… – Вот видишь! Ты и сейчас сказал правду. В первую очередь тебе понравилась моя внешность, а уже потом характер, образованность и все прочее. – А что, разве бывает как-нибудь по-другому? – Нет. Не бывает. Но все только и делают что заставляют нас верить в то, что главное в девушке ум, интеллигентность и прочие качества, которые по сути не так уж и важны. – Ты не права! Они важны, но… не сразу. Потом, через какое-то время. Они опять надолго замолчали. Антон абсолютно запутался в своих чувствах и в том, что он сейчас должен делать. Время потеряло свое значение. Прошел целый век, прежде чем хоть что-то произошло. Антон сидел как на натянутой струне, которая может сорваться в любой момент. Спустя много минут и секунд их жизни, они целовались. Кто кого первым поцеловал, и кто от кого первым отстранился они не запомнили. А впрочем это было и неважно. Антон боялся что Алина почувствует его неумелость, а поэтому старался целоваться так, как показывают в фильмах. Когда они перестали целоваться, то долго вместе смеялись, а потом вновь продолжали целоваться. Возможно это был самый счастливый момент в жизни каждого из них. А потом произошло событие, которое сразу же испортило настроение обоим. Откуда-то из кустов выскочил Егор. В полумраке сложно было рассмотреть его лицо. И о его состоянии можно было судить лишь по голосу – дрожащему и запинающемуся, то ли от злобы, то ли от жалости к самому себе. А скорее всего и от того, и от другого. – Предатель! Как ты мог! Я же твой друг, а ты! Точную речь Антон не запомнил. Егор говорил совсем мало, а потом резко сорвался и побежал. А Алина с Антоном остались сидеть и еще долго смотрели ему вслед. Даже когда он скрылся из виду. Все время пока говорил Егор они молчали. А сейчас чувствовали себя опущенными в ведро с отходами. Дальше все воспоминания очень смутные. Антон еще перекинулся парой фраз с Алиной, договорился созвониться. Потом была встреча рассвета с классом и утро сна. Дальше было несколько безмятежных дней летних каникул. Самое плохое, что ни во время рассвета, ни позже никто не заметил отсутствия отдельных учеников. Не хватало человек пять-шесть, а всем было наплевать. Видно считали что каждый уже сам может позаботиться о себе. А спустя неделю Антон узнал, что Егор попал под машину. Именно на выпускном, когда бежал от него с Алиной. Вероятно он так не останавливаясь и мчался до самой дороги. И через дорогу… Фольксваген «жук» сбил парня на середине шоссе. Его водитель позже оправдывался, что «мальчик бежал, как угорелый». Экспертиза доказала то же самое. Но водителя все равно посадили. Видимо для профилактики. Глава 2. Утро Весна… Я долго старался вообразить эту трагедию. Вначале все никак не мог представить сбившую моего друга машину, пока не увидел ее фотографию в городской газете. Потом сложность составила внешность водителя. Его я увидел на судебном процессе. С тех пор этот кошмар мучил меня несколько лет. Егор бежит не замечая ничего вокруг. Его волосы развеваются, в лицо дует холодный ветер. У него внутри уже отключились все чувства и инстинкты. Он не замечает ни людей вокруг себя, ни предметов, ни свет фонарей. Ноги сами несут его вперед, не давая времени на раздумья. Он долго, очень долго бежит. Сначала по асфальту, потом по траве, потом по песку. В каждом сне по разному. Но всегда начинает идти дождь. И Егор бежит уже не по асфальту, а по лужам, не по песку, а по грязи, не по траве, а по болоту. Иногда в такие моменты я просыпаюсь. Но чаще сплю дальше. Егор бежит уже под дождем. Вся одежда, все волосы промокли. И неожиданно он оказывается на шоссе. Настолько неожиданно, что я весь покрываюсь холодным потом. Но не просыпаюсь. А в следующее же мгновение в Егора врезается Фольксваген. Парень отлетает на десяток метров. У него ломаются ребра, руки, шейные позвонки. И тело приземляется на асфальт, катится по нему, принимает нечеловеческие формы. У автомобиля расплющен капот, разбиты фары, отлетел бампер. В салоне раскрыты подушки безопасности. И я просыпаюсь. Не знаю почему, но именно в этот момент. Трудно вспоминать прошлое. Независимо от того, счастливое оно или трагическое. Ты испытываешь либо ностальгию по былому счастью, либо боль от горестных воспоминаний. Солнце ужасно палило. От него уже разболелась голова. На площадке играло несколько ребятишек. Я встал и пошел без всякой цели по одной из дорожек, стараясь прятаться в тени деревьев от солнца. У меня вовсе не произошло инсайта или озарения, я оставался все тем же, кем был вчера, месяц, год и десять лет назад. Люди не меняются, меняются обстоятельства. Скелет слишком долго лежал в моем темном шкафу. Он слишком запылился и исказился, чтобы случайно вывалившись оттуда повлиять на мою жизнь. Мои вчерашние проблемы все еще со мной. Вышел к остановке и сразу же вскочил в автобус с незнакомым номером. От голода бунтовался желудок, от духоты болела голова. Сел у окна и попытался вздремнуть. Но «благодаря» колдобинам на дороге сделать это не получилось. Около меня уселась пожилая женщина с клунками. От нее пахло луком и сырым мясом. Начало подташнивать. Ей позвонили. – Алло… Ну привет… А я только с рынка еду… Огурцов и помидоров купила, ножки куриные, овощей… Так все подорожало… На ближайшей остановке стремглав кинулся к выходу. Оказался около какого-то сквера с беседками, лавочками, мини-сценой и прудом. Гуляющих в это время почти не было – лишь несколько дамочек со своими собачками. Но мне туда и не хотелось. В таком тихом и спокойном месте опять начнут доставать назойливые воспоминания. Перешел дорогу и зашел в продуктовый рынок. Внутри царил невообразимый гам. Все что-то кричали, торговались, сплетничали, ругались. Я купил два банана и вышел из этого сумасшедшего дома. Направился в недалеко стоящий магазин, по дороге пережевывая купленное. В магазине с непонятным названием «Лотерн» купил банку сгущенного молока с сахаром, порезанный батон и оливки. Попить взял черничный сок, хватит с меня спиртного. На кассе очень долго пересчитывали сдачу и возмущались номиналу протянутой мною купюре. В итоге кое-как с трех касс мне насобирали мелочь. Плюс пришлось докупить пачку семечек. Со всем этим скарбом поплелся на остановку, где устроил маленький пир. Батон со сгущенкой, что может быть вкуснее. Плюс оливки, которые я могу есть буквально с чем угодно. Перекусил. Голод прошел и стало полегче. Я начинаю превращаться в бродягу – домой совсем не хотелось. Но больше всего расстраивало другое – слоняться по улицам тоже не хотелось. Решил все-таки зайти в сквер и спрятаться там в тени деревьев. Сел на пустую скамейку и сразу же вспомнил о купленных в накладку семечках. Достал и начал щелкать. Подлетело несколько голубей, кинул им горсть. Всего пару минут спустя вокруг меня образовалась целая куча воробьев, голубей и грачей. Заправляли всем, конечно, же голуби. Их было много и своим количеством они отпугивали не только маленьких воробьев, но и крупных грачей, и даже ворон. Голуби… Раньше я не замечал у птиц столько аналогий с людьми. Голубей всегда много, но они тупы, медлительны, ссорятся между собой. Другое дело воробьи – они маленькие и верткие. Их тактика – быстро схватить то, что не успели схватить голуби. И уж совсем отличаются от тех и других грачи и вороны. В отличие от голубей и воробьев они почти не ссорятся между собой, а из всех крошек выбирают только самые крупные, оставляя мелкие без внимания. Я скормил птицам все семечки, наблюдая за их суетой. Потом накрошил им остатки батона, после чего встал и поплелся к остановке. Ходить по городу не было смысла – нужно заскочить домой. Хотя зачем, я и сам не понимаю. Там меня не ждет абсолютно ничего. Сел в полупустой автобус. Оказалось, что это место всего в паре остановок от моего дома. Получается, что сама судьба велела мне возвращаться в свой обетованный уголок. Вышел на своей остановке и пошел по запыленной улице. Шел медленно – меня умудрялись обгонять даже пожилые женщины. Но спешить было некуда. Квартира пустая. Там нет тепла и уюта – там одиноко и печально. Вот и родной подъезд. По лестнице дошел до квартиры… – Антон! – меня чуть удар не хватил. В полутьме подъезда и бытовых звуках свое имя прозвучало будто гром. Сердце бешено заколотилось. Такое ощущение, будто мама застала за мастурбацией. На верхнем лестничном пролете стояла Инна. – Антон, где ты был? Я тут с самого утра дежурю. Я вчера звонила целый день, почему ты не поднимал трубку? Знаешь как мы все за тебя волновались… Мгновенное оцепенение тут же прошло, а вместо него накатила ужасная усталость. Я знал, что сейчас будет – чтение морали, выражение беспокойства и создание впечатления, что за меня переживают. – Где ты ходишь постоянно? Только выписался и уже целую ночь где-то прошлялся. Ты же не маленький ребенок, никто за тобой следить не будет. Я тут знаешь сколько жду? Уже опоздала на работу, пришлось договариваться. Думала, что ты упал где-то, лежишь. Мама хотела в милицию звонить, а я сама с утра все морги и больницы обзвонила. Квартира со щелчком открылась. Инна прошла внутрь за мной. Ее трель не прекращалась минут 10-15. В какой-то момент я потерял нить монолога. А она все не умолкала. Я попытался вставить пару слов, но они утонули в океане ее реплик. Самое простое в таких ситуациях, когда тебе не дают и слова вымолвить – не замечать говорящего. Он теряется и не знает, что делать. Я пошел на кухню, оставив Инну в прихожей. Как и ожидал – она замолчала. А потом с усталым видом пришла на кухню и села на стол. Теперь ее голос стал тихим и спокойным. – Почему ты всегда думаешь только о себе, а не о любящих тебя людях? Она тяжело вздохнула и погрузилась в задумчивое молчание. Я начал заваривать чай и только сейчас подумал, что у меня нет чашки для сестры. Я прожил десяток лет с одной чашкой… Не наливать же ей чай в стакан. – Инна, не злись на меня. Я знаю, что поступил неправильно, знаю, что вы волновались… – Волновались? Да как ты можешь говорить о волнении? – похоже, она опять взорвалась, – ты, который никогда ни за кого не волновался. Тебе всегда на всех плевать было. Теперь я понимаю, почему ты не женился. Зачем? Начать о ком-то заботиться, начать кого-то воспринимать, проявлять к кому-то любовь… Нет! Это не твое! Ты у нас одиночка… Снова посыпалось бесконечное количество слов, большинство из которых я даже не воспринимал. – Инна. Не слышит. – Инна! Все еще слушает лишь себя. – Инна!!! Я уже кричал. Она замолкла глядя на меня глазами полными злобы и негодования и ожидая, что я скажу. Мне хотелось говорить спокойным, рассудительным голосом, но не смог. Тоже завелся. – Что ты пеняешь на меня? На себя посмотри! Объявилась, блин, заботливая сестричка! Где вы были, когда я лежал в коме? Бананчики раз в неделю приносили? Спасибо огромное, мне это очень помогло! А где ты была, когда меня выписывали из больницы? Даты перепутала, на календарь не посмотрела или часы не перевела? В комнате повисла напряженность. Но не такая, как перед грядущей бурей, а как после нее. Мы долго молчали, пока Инна шепотом не произнесла: – Мне пора на работу, не то засчитают прогул. Она встала и вышла в прихожую. Я пошел за ней. Неожиданно она резко обернулась и обняла меня. – Антоша, я очень тебя люблю… Прошу – изменись! Твоя теперешняя жизнь до добра не доведет. После этого Инна быстро разжала объятия и выбежала из квартиры хлопнув дверью. Я остался в куда более привычной обстановке – один. И неожиданно для самого себя со всей силы ударил в стену, потом еще и еще раз. Не знаю, сколько ударов было всего. Думаю больше двух десятков. Бил, пока в руке что-то не хрустнуло. А потом повалился на пол и зарыдал. На стене остался кровавый рисунок. Вся кожа с внешней стороны кисти на пальцах слезла. Но боли не было. Я пытался взять себя в руки, пытался глубоко дышать, но это не помогало. Пошел в ванну и смочил голову ледяной водой. Стало нестерпимо холодно, начал дрожать. Вытер волосы полотенцем. Пошел на кухню в поисках бинта и йода. Чувствовал полную опустошенность. Кое-как перевязал разбитую руку, совсем забыв про йод. Перед зеркалом попытался привести себя в порядок, но это плохо получалось – длинные растрепанные волосы, красные глаза, нервно-подергивающийся подбородок, окровавленный бинт на руке. Если я и не был похож на сбежавшего из дурдома, то на наркомана в стадии ломки вполне. Дома оставаться не хотелось, но выходить в таком состоянии на улицу было опасно. Не хватало еще, чтобы меня задержали и отправили на наркоэкспертизу или вообще в дурку. Поэтому я попросту пошел в комнату и завалился на кровать, а спустя несколько мгновений погрузился в глубокий сон. Мне приснилось ужасное сновидение, в котором я оказался в огромном замке вместе с моими знакомыми. Причем никогда раньше никого из этих людей я не видел. И в этом замке начали происходить убийства. Потом сон будто бы провалился, но два эпизода я запомнил. Первый – я отрезаю голову каштанововолосой девушке. Второй – я вешаюсь в одной из башен замка. Когда я проснулся на улице опять было светло. Я проспал более пятнадцати часов. Жутко болела голова и ныла правая рука. Я едва мог сжать кулак. Интересно, а что бы увидел в моем сне Зигмунд Фрейд? Скорее всего нашел бы там сексуальный мотив. Как и в любом другом сне. Когда у тебя заранее есть ответ на любой вопрос, сам вопрос особого значения не имеет. Впрочем, Фрейда я не читал, так что говорю о нем как обычный обыватель. Мой сегодняшний вид был лучше вчерашнего. Я даже кое-как причесался. У меня уже созрел план действий на сегодня и всю оставшуюся жизнь. Конечно, во многом я копировал поведение «Овода» Войнич, но втайне надеялся, что меня ждет другая судьба. Я собрал в свой рюкзак самые необходимые вещи – сменное белье, все документы и деньги, немного драгоценностей и… все. В пути мне больше ничего не понадобится. А зимняя одежда, в тех местах куда я хочу направиться, не нужна. Осталось решить, что делать с родными. Заставить их поверить, что я покончил жизнь самоубийством – бессмысленно. Они быстро узнают, что это не так. Поэтому лучше всего написать прощальные письма. В этом плане я поступлю куда гуманнее «Овода». Оставаться в квартире не хотелось больше ни минуты. И хотя она по-прежнему была наполнена моими вещами, они успели превратиться в чужие. Я как-то быстро свыкся, что мое теперь только то, что лежит в рюкзаке. А все остальное чужое. По-быстрому схватил несколько листов бумаги и пару ручек, чтобы написать письма, и выбежал из квартиры. Меня опьяняло неожиданное чувство свободы. Сейчас я остался лишь с тем, что висит на моих плечах. Нет ни дома, куда можно вернуться, ни вещей, которые тяготят. Остался последний тяжелый груз – чистые листья бумаги, на которых нужно написать записки родным. После этого – все. Полностью свободен, полностью один. Никем и ничем не связанный. Свободен как ветер. Почувствовал себя подростком, который сбежал из дома. Без определенной цели, а просто для выражения протеста. Причем протеста не чему-то определенному, а всему и сразу: родителям, политикам, обществу и даже самому себе. Пожалуй, лишь подросток может протестовать против себя самого. Взрослые уже смирились со всем. Движущая сила любых переворотов, любых открытий – молодежь. Именно они еще умеют мечтать, и только они по-настоящему верят, что дальше будет только лучше. Вообще люди всегда неправильно понимали значение этого слова – «свобода». Боролись за свободу крестьян, за свободу от монарха, за свободные выборы… Все мы рабы. От детства до смерти. Для этого не нужно бесплатно работать или жить в тоталитарном государстве. Мы рабы своих родителей в детстве, потом переходим в собственность своих работодателей, а в конце жизни становимся рабами государства, которое нас содержит. К тому же мы зависим от своих вещей – автомобиля, жилплощади, мобильного телефона, компьютера. По-настоящему свободен лишь тот, кто может запросто отказаться от всего этого. Уйти, не пожалев об утраченном. Причем уйти не в какое-то определенное место, а просто куда-то. Туда, где тебя не ждут и не знают. Уйти совершенно без ничего, лишь с тем, что на тебе надето. В этом плане я конечно же не был показателем. Набрал целый рюкзак вещей, деньги, драгоценности. Да и план составил. У меня есть цели, которые меня связывают. Хотя, может, я и ошибаюсь, и свобода это вовсе не так хорошо, как кажется. Возможно, свобода – это просто страх перед ответственностью. Но сейчас у этих рассуждений все равно нет смысла. Мне осталось совсем немного – написать письма и отдать старые долги. После этого все, конец. Я навсегда прощаюсь с этим городом и этой страной. А также с этим обществом, которое не захотело меня принять. Глава 3. Письмо Весна. Город. Нужно найти тихое место, где можно сосредоточиться и написать письма. Сначала хотел заняться этим на улице, но ветер постоянно вырывал листы бумаги. Подчерк получался жутко кривым и неразборчивым. А мне хотелось, чтобы меня хотя бы считали вменяемым. И подчерк поэтому должен быть обыкновенной кривости. Сначала решил пойти в почтовое отделение, но затем быстро отбросил эту мысль – сидячих мест там было немного, да и те постоянно были заняты пожилыми людьми. Хотел пойти в подъезд, но там пришлось бы терпеть любопытные взгляды входящих и выходящих жильцов дома. Так что решил ехать на железнодорожный вокзал. Там я точно смогу найти место. Купил в газетном киоске три конверта и сел в троллейбус. Удалось даже найти свободное место около окна. На следующей остановке рядом со мной села молодая девушка и неодобрительно посмотрела на окровавленный бинт на моей руке. Видимо подумала, что я разбил пальцы в пьяной драке. Ужасно глупо я себя веду в последнее время. Делаю непонятные даже мне самому поступки. Куда я несусь и куда приду в итоге один черт знает. В таком возрасте 99% людей уже осознают, что из них не получились гениальные ученые, авторы бестселлеров и великие спортсмены. Все смиряются со своей скромной ролью обывателей-потребителей в этом мире. А я… я тоже понимаю, что превратился в обыкновенную бактерию в этом огромном организме общества. Мое присутствие или отсутствие в этом мире незаметно. Потому что есть миллионы таких, как я. Винтики в системе, которая не отличит одного от другого. Я почти год не приношу этому миру пользы, а если посмотреть вглубь, то и всю жизнь. И все-таки мне не удается вырваться из оков. Когда-то мой преподаватель по идеологии на лекции сказал отличную речь: «Пока вы молоды и полны энергии – делайте что хотите. Будьте анархистами, панками, хиппи, битниками, нацистами или коммунистами. Молодость нужна именно для этого – чтобы каждый чувствовал себя тем, кем хочет. Но потом не обижайтесь. Общество терпело вас десять лет, а вам придется терпеть его всю жизнь. И каждый из вас войдет кирпичом в пирамиду. А знаете почему пирамиды – единственное сохранившееся чудо света? Просто пирамида будет стоять, несмотря на то, сколько камней вы из нее вытащите. Все революции и перевороты совершаются молодыми, но управляют ими старики». Это была его первая лекция и в конце он нам пожелал: «Я хочу, чтобы каждый из вас построил собственную пирамиду, а не вклинивался в уже существующую». Не получилось. Да и преподаватель был не лучший. Только первая лекция представляла какой-то интерес, а потом скука смертная. Как итог – две пересдачи. Троллейбус медленно тянулся по тесным улочкам. Рядом катили как новенькие иномарки, так и ветераны отечественного автопрома. Город еще толком не проснулся. Создавалось чувство, что спали не только люди. Спали дома и машины, фонари и светофоры, асфальт и небо. Все происходило в каком-то замедленном темпе. У меня резко перехватило дыхание. Сердце сжалось в маленький комок и я стал задыхаться. Начал отключаться. Но резкая вспышка боли вернула сознание. Внешне я даже лицом не изменился. Только побелели костяшки на сжатых в кулаки пальцах. Не знаю как долго это продолжалось. Время еще больше замедлилось. Целая вечность пролетела перед моим сознанием. Я то отключался, то резко пробуждался от нового приступа. Смерть была рядом со мной, гораздо ближе, чем в ночь аварии. Ее дыхание замораживало мое тело… Полностью в себя пришел только на вокзале. Медленно выплыл из троллейбуса и поплелся в зал ожидания. Жизнь настолько паршивая штука, что моя смерть именно сейчас была бы очень символична. Как конец плохого рассказа – без смысла и цели. Настоящая жизнь заключается именно в этом. Как детектив, в котором имя преступника узнаешь только в последнем абзаце. И не нужно никаких объяснений его поведения – читатель сам все должен понять без досужих разъяснений. А если не понял, значит это плохой детектив. Или плохой читатель. Сегодня ты счастлив и любим, а завтра окровавленный валяешься на мостовой. И нет никакого божественного провидения или перста судьбы. Ты погиб ПОТОМУ ЧТО. И все. Без смысла, без причины, без судьбы. Никто не добивался твоей гибели, миру плевать на тебя. Твоя смерть ничего не изменит и не улучшит. Как и твоя жизнь. На вокзале было шумно. Гул был невообразимый. Тысячи голосов объединялись в одном помещении в общий звук, чем-то напоминающий щебет птиц. Еще громче было в зале ожидания. Звук остался таким же, но стал насыщеннее. Уселся на какую-то скамью и минут двадцать-тридцать просто отдыхал. Около меня плакали дети и кряхтели старики, ругались и признавались в любви. А мимо проплывали потоки приехавших и уезжающих людей. На какие-то несколько мгновений я будто стал частью толпы. Почувствовал ее мысли, узнал ее желания и стремления. Хоть все и были индивидуальностями, вместе мы превратились в общее месиво без пола и различий. Я не знал, сколько мне писать писем – одно сестре, или два – сестре и родителям. В конце концов решил не тратить на это много времени. Одно письмо для всех. А отправлю Инне. Значит купил лишние конверты. Но это не имело значения. Уже. «Инна! Когда ты дочитаешь это письмо до конца, тебе станет гораздо легче. У тебя больше не будет непутевого брата. Но не подумай, что я опять хочу попытаться свести счеты с жизнью (надеюсь, ты поняла, почему я сказал «опять»). Думаю, мне и так недолго осталось. Я уезжаю из страны. Куда – ни тебе, ни родителям знать не нужно. На первое время у меня есть небольшие сбережения, а потом найду работу. Самое главное – не волнуйтесь. Не надо меня жалеть или корить себя. Такого неудачника свет еще не видывал. Вам будет легче без меня. Как впрочем и мне будет легче без вас. Больше и сказать особо нечего. Простите меня за все. Надеюсь это письмо будет как ножницы, которые разрежут последнюю нить, которой мы связаны. Маме и папе передай, что я их люблю. Скажи, что я уехал на заработки в Западную Европу. Больше ничего не рассказывай – не нужно. Еще раз прости. И прощай». В конце надо было поставить подпись, что вогнало меня в ступор. Сначала была мысль вообще не подписываться. Какой смысл? Она и без этого поймет кто написал. Но без подписи письмо казалось незаконченным. Хотел написать «Твой брат Антон». Будто она сама не знает, что я ее брат. По этой же причине не стал писать «Твой брат» и «Брат». В итоге написал просто – «Антон». Рядом поставил дату и положил письмо в конверт. Осталось отправить. И тут я вспомнил, что не помню номер ее дома. Хоть убей. Улица Маяковского, квартира 17. А вот дом… У меня не оставалось выбора – письмо нужно было отвезти лично. Хотя что Инна могла почерпнуть из всего написанного? Это можно было написать в трех словах – «Прости. Прощай. Уезжаю». И подпись. Все остальные слова – лишний балласт. А может я так никуда и не успею уехать. Еще пару приступов как сегодня и я сыграю в ящик. И поминай как звали. Глупо, дико глупо, умереть вот так, неизвестно где. Ненавижу жизнь за это. Жизнь и общество. Наши поступки и подвиги, грехи и оплошности искупаются смертью. Грешите, живите только в свое удовольствие. Забудьте об условностях. И ни в коем случае не живите каждый день как последний, живите будто он первый. Это единственный выход. Одно спасение для всех. Но не для меня. Поздно. Единственный выход спасти и спастись – оставить предсмертное письмо в кармане. Для тех, кто найдет мое стывшее тело. Мы так много не успеваем в жизни, что пожалуй у каждого должна быть с собой своя предсмертная записка. То, что он хотел, но не успел сказать. Или просто не смог. Достал чистый лист бумаги. Письмо, которое будут читать после моей смерти не должно быть очень длинным или очень пафосным. Оно должно быть похоже на духовное завещание. Заворочалась толпа. Видимо прибыл популярный маршрут. Люди повскакивали со своих мест и быстро стали хватать сумки. Меня несколько раз толкнули, и десятки ног прошли по моим туфлям. Но я не злился. Был просто безразличен к этой митусне. «Если сейчас вы читаете это письмо, значит я уже умер, или нахожусь в плачевном состоянии. И это письмо – последнее, что я хочу передать миру и своим родным. Это письмо своего рода ответ на все вопросы. Я сбежал из дома и пытался добраться подальше на юг, куда-нибудь в Северную Африку, чтобы остаться там на постоянное место жительства. Это было бегство от жизни и окружающих меня проблем. Поэтому признаюсь – я слабый. У меня нет своей семьи и никогда не было. Я и не стремился ее завести. Боялся. Я трус. Перед побегом я совершил попытку самоубийства, но неудачно. Кома, реабилитация и я вновь вышвырнут в реальность. Истинной причины бегства не называю. Сам еще окончательно не разобрался. Документы лежат в верхнем кармане в куртке. Тело отдайте моим родным вместе с этим письмом» Перечитав написанное сделал дописку: «Родным. Тело сожгите, а пепел где-нибудь развейте. Квартиру со всеми вещами продайте – там все равно нет ничего ценного. Что не продадите – выкидывайте. Не храните глупые воспоминания. Все деньги я забрал с собой. Не знаю насколько их хватит и останутся ли они после моей смерти. О трагедии никому не сообщайте. У людей своих проблем хватает». Внизу поставил дату и подпись. Все, теперь конец. Осталось последнее дело в этом городе. Бесполезное и бессмысленное, но очень нужное. Сложил письма и вышел с вокзала. Я не готов сейчас умереть. И наверно никогда не буду готов. А письмо лишь отмазка – на всякий случай. Надо было вначале заехать к Инне и оставить послание, а уже потом отправляться по своим делам. Сел в маршрутку – не хотелось терять время. Сейчас оно приобрело огромную цену. Нужно успеть уехать. Около меня сидел седой мужчина с дипломатом. Видимо мелкий чиновник или преподаватель. От него вкусно пахло туалетной водой. Мы быстро неслись по городу. В салоне душно. «Чиновник» потел и расстегнул верхнюю пуговицу. Наверное, он мне завидует. Болит рука. И чешется. Вспоминаю приступ. Не думаю о прошлом и будущем. В уме подсчитываю количество дней до смерти и что за это время можно успеть. Мысли путались, перескакивая с одной на другую, не останавливаясь на чем-то одном. – Маяковского, – пробасил хриплый голос водителя. Я вышел. Красивый район. Дома будто находятся среди парка. Даже детские площадки с желтым песком не портили общего впечатления. Дом Инны находится дальше, около реки. Помню, что из окна ее квартиры открывался потрясающий вид. Я быстро дошел до дома сестры. Ностальгия… Я был тут всего раза три, но мне всегда нравилось. Что ни говори, а она с мужем потрясающие хозяева. Меня остановил домофон. Не звонить же и вправду Инне, чтобы она меня впустила. И тут произошло то, что всегда происходит в плохих фильмах. – Антон? Ты что тут делаешь? К счастью, это была не моя сестра – всего лишь ее муж. Мужик он был нормальный, никогда не лез не в свое дело и вообще предпочитал держаться подальше от проблем нашей семьи. Этим он мне и нравился. – Я к Инне зашел, – старался выпутаться как мог. – А ее нет – работает. Это у меня выходной. Она сегодня допоздна. Пожалуй, это лучше, чем если бы она была дома. Сейчас можно спокойно ретироваться. Вот только письмо. – Зайди в квартиру. Слышал, тебя недавно выписали из больницы – расскажешь что да как. А то я один сегодня. Телевизор достал, читать нечего… Выбор был невелик и я быстро согласился. Тем более что на обратном пути смогу незаметно вбросить свою записку в почтовый ящик. Подъезд был чистым и ухоженным. Даже лифт. Мы поднялись в квартиру. У каждой семьи есть свой особый, не похожий ни на какой другой запах. Это смесь запаха еды, мебели, книг, обоев, краски, побелки и пыли, которая в основном состоит из отмерших кусочков кожи. Причем я часто замечал, что чем лучше пахнет квартира, тем более благополучная семья. Может быть любовь это и вправду лишь смешение запахов. А может я просто забиваю себе голову всякой чушью. В любом случае, в квартире Инны пахло вкусно. Да и семья у нее в целом была благополучная. Только без детей. Эта тема была запретной. Ее никто никогда не поднимал, а может всем попросту было плевать. Как мне. – Разувайся, проходи в комнату, а я пока поставлю чай. Я прошел в зал. Квадратное, уютно обставленное помещение. В углу стоял стол с компьютером, у одной из стен разместился телевизор, напротив которого был черный кожаный уголок и журнальный столик со стулом. На столе были расставлены шахматы. Партия застряла где-то в эндшпиле – белые уже практически проиграли, но все еще сохраняли ферзя. В квартире была еще одна комната – спальня. Но побывать там мне никогда так и не довелось. Над компьютером висели полки с книгами и дисками вперемежку. Быстро пробежался по корешкам: Воннегут, Лем, Хлебников, Громыко, Accept, Шаламов, Короткевич, Кинг, Scorpions, Renuen… Вошел Филл с подносом, который он тут же поставил около шахмат. От чая шел приятный фруктовый запах. Рядом стояла вазочка с печеньем и конфетами. – Заинтересовался нашей библиотекой? В спальне коллекция побольше будет. Хочешь взглянуть? Вспыхнул огонек интриги. Я мог вторгнуться в личную жизнь сестры, пусть и косвенно. – Нет, не хочу. Я мало читаю. Терпения не хватает, – интрига должна оставаться интригой. Сел напротив Филиппа, который примостился на стуле. – Сыграть не хочешь?– он кивком показал на шахматы. Этим спортом я никогда не занимался профессионально. Хотя и в школе и в университете слыл неплохим игроком. Но с моей последней сыгранной партии прошло не менее пяти лет. Наверное я и рокировку уже правильно сделать не смогу. Хотя чем еще сейчас заняться? А после шахмат смогу тактично уйти. – Почему бы и нет? Расставляй фигуры. Глава 4. Игра Квартира, горячий чай, тепло и неуютно… E2-E4. Стандартное начало как для зеленых новичков, так и для заматеревших гроссмейстеров. На такой ход получаю соответствующий ответ: E7-E5. – Так что у тебя там за история приключилась – из-за чего в аварию тогда попал? – Дождь прошел, а на дорогу собака выскочила. Не справился с управлением и врезался в ограду, – зачем он завел этот разговор спустя столько времени? D2-D4. Второй ход, который запомнился еще с детства. В таком положении другой игрок вынужден либо принять вызов и сбить мою пешку, либо же ответно походить D7-D5. Филл выбрал ни то ни другое и пошел конем B8-C6. Теперь мне предстояло выбирать – либо забирать его пешку, либо пока сохранить паритет в центре поля. – Инна вчера пришла от тебя какая-то взвинченная. Целый вечер после работы молчала. Вы сильно разругались? – Не то чтобы разругались… Просто каждый остался при своем мнении. – Хм… Самое обидное в споре, это когда он ни к чему не приводит, – Филл улыбнулся. – А из-за чего спорили? – Из-за моего образа жизни. D4-D5. Решил сохранить центр за собой, и в то же время убрать из-под удара пешку. Самому атаковать противника и ставить две пешки в одну линию глупо – они сразу потеряют защиту. К тому же моя пешка перспективно атаковала коня. Филл походил C6-A5, стараясь сбежать от внезапной угрозы. – Совсем забыл – я же не извинился за разбитую машину… – Не волнуйся, страховка все покрыла. – Сомневаюсь, чтобы в нашей стране страховка покрыла хотя бы десятую часть ущерба. – Это только в том случае, если у тебя нет нужных знакомых. Хожу конем G1-F3. Вывожу еще одну боевую единицу для будущего наступления. Филл решил ходить параллельно: G8-F6. – И много тебе выложили за автомобиль? – Примерно процентов 80 от его стоимости. – Значит я тебе должен оставшиеся 20? – Оставшиеся 20 мне отдал пункт сбора металлолома. Передвигаю слона C1 на G5. Связываю вражеского коня. Филл моментально отвечает F8-B4 и объявляет мне шах своим слоном. Защищаюсь пешкой C2-C3. Враг отступает: B4-C5. – Чем планируешь сейчас заниматься? Вернешься к старой работе или подыщешь новую? – Со старой меня уволили. – Значит ты пока в поисках? – Не то чтобы… Хочу какое-то время отдохнуть. – Тебе не хватило года на больничной койке? Интересно – к чему он клонит? Вывожу второго коня B1-D2. Филл делает рокировку в короткую сторону. Я конем снимаю первую фигуру в этой партии F3:E5. Противник отвечает D7-D6. – А ты неплохо играешь. Буквально прижал меня – я только защищаюсь. – Везет. Не играл уже целую вечность. Отступаю E5-G4 и тут же вижу какой глупый сделал ход. Филл снимает моего коня своим (F6-G4), а я не могу ответить, иначе потеряю ферзя. Хожу пешкой F2-F3 и опять вижу свою очередную глупость. Задумавшись о защите, совсем забыл о нападении. А ведь мог снять вражеского ферзя, которого Филл только что прикрыл (F7-F6). – Рано ты меня хвалить начал. – Начинал ты многообещающе. – Я и по жизни так – все обещают мне успех, а я проваливаюсь. Неудачник… – Чем больше так думаешь, тем больше неудач к тебе притянется. Думай о хорошем. Не все в этом мире плохо. Этот разговор напомнил мне беседу с Инной. Правильно утверждают, что муж и жена одна сатана. Игра не задалась, но я ведь и не надеялся на победу. Просто хотелось продержаться на плаву подольше. Сейчас же чувствую себя в западне. Нужно либо спасать своего слона, либо убивать вражеского коня. Конь опасен – через ход он попросту съест мою ладью. F3:G4. Филл отвечает F6:G5. Ситуация выровнялась, хоть и с преимуществом у противника. Он лучше развит, полностью захватил левый фланг, и вот-вот начнет атаковать мою открытую заднюю линию. Для этой задачи уже готовы слон и ладья. – У меня есть к тебе предложение. Все равно работы ты сейчас не найдешь. Я могу выбить для тебя место охранника в частной фирме. – С моим телосложением, да еще после операции мне только охранником и работать. – Тебе всего и нужно-то будет сидеть на стуле да смотреть что камеры показывают. Работа непыльная, неплохая зарплата. – Надо подумать. – Зачем думать? Соглашайся, и все! Сразу появится смысл в жизни, начнешь хоть к чему-то стремиться, женишься может быть. Бессмысленно хожу слоном F1-B5. Хочется скорее закончить эту партию и отправиться по своим делам. C5-F2. Шах. Как и ожидалось, Филл воспользовался моментом. Поражение рядом. Но меня это мало волнует. E1-F1 – лишь слабая попытка избежать неминуемого. – А если я не хочу жениться? Не хочу приходить каждый день домой и встречать там чужого человека, не хочу, чтобы кто-то влиял на мою жизнь? Меня и так все устраивает. Ненавижу наше общество за этот глупый стереотип, будто бы все неженатые – неудачники, а незамужние – старые девы. Брак – это пережиток прошлого. Сейчас люди вполне могут жить самостоятельно. Никому не нужна чужая опека! Я разгорячился, стал говорить очень громко. Филл молча смотрел на доску, делая вид что обдумывает очередной ход. – Просто мне надоело уже, что каждый пытается меня чему-то научить. У вас у всех полный беспорядок в личной жизни, а вы лезете в чужую. F2-H4. Возможно, Филл и вправду обдумывал свой ход. Я оказался почти в западне без возможности побега. Все пути к отступлению были перекрыты. Но жаться в угол – последнее решение. От шаха прикрываюсь конем D2-F3. Но избежав одной опасности тут же натыкаюсь на другую: C8:G4. Я в западне. В ловушке. Не успел толком разыграться, а уже ушел в глухую оборону. Прожил половину жизни, а уже по уши в проблемах. Точнее просто в них утонул. Мир рассыпается под ногами, вселенная расширяется все больше, размывая нашу реальность. Я гибну. Нет больше правильных решений. На крутом повороте не сменить дорогу, назад не повернешь. Это конец. – Никто не хочет тебя учить. Просто ты сделал много ошибок. – И что? Это же мои ошибки, а не ваши. – Советы тебе не чужие люди дают. Мог бы и прислушаться. – Своим на меня плевать также, как и чужим. Все люди заботятся о родных лишь для собственного спокойствия. – Может, ты и прав. А может, и нет. Да и какая разница, если тебе советуют как лучше, для твоего же блага? Я сделал необдуманный ход и Филл тут же этим воспользовался, прижав меня еще сильнее. Самое сложное в разговоре с мужчиной – это отключиться от беседы, как часто у меня происходило во время монологов Инны. И мне пришлось впитывать в себя слова своего оппонента. – А ты еще уперся как баран. И никого не слушаешь. – Взрослый уже, чтобы других слушать. – А по-моему еще ребенок. Все мы в душе остаемся детьми. И единственный способ выжить для нас – слушать других детей. – Ты счастлив? Филл удивленно уставился на меня. Он явно не ожидал такого развития разговора. Я поставил его в тупик. – Что ты имеешь в виду? – А что я по-твоему могу иметь в виду, когда говорю о счастье? Невозможно быть счастливым в одной области, и несчастным в другой. Ты можешь быть только счастливым… полностью. Так ты счастлив? – Сложно сказать… Не могу утверждать, будто у меня все отлично. Но в целом я не жалуюсь. – Ты виляешь. Ответь конкретно. Воцарилось молчание. Мой противник думал и даже не обратил внимания, как мой слон перепрыгнул через вражескую фигуру. Я мухлевал, стараясь продлить игру. – Нет, я не могу сказать, что счастлив. – Вот видишь. И я не могу. В итоге мы оба несчастны, пусть каждый по-своему, но это лишь детали. – Ты не прав. Я не несчастлив, как ты. Я все еще верю, что в будущем достигну полного счастья. К тому же даже у несчастья бывает разный объем. У одного нет конечностей, а другой просто занят поисками высшего смысла. И не уводи разговор в софистику. Ты просто избегаешь темы беседы. – А какая у нее тема? Филл устало улыбнулся. – Твоя жизнь. Мат в четыре хода. Я проиграл. Даже ничьей уже не смогу добиться. Единственный способ не проиграть – выйти из сражения, оставив все на своих местах. – Мне пора уходить, Филл. – Знаю. Мы оба устали от этого разговора. Давай доиграем партию и попрощаемся. – Ты счастлив с Инной в браке? – В браке сложно быть счастливым. Надо себя ограничивать, а это уже плохо. – Это я понимаю. Мне интересно – счастлив ли ты с Инной? – Не знаю. Мы живем тихо, если и ссоримся, то редко. Но и сказать, что понимаем друг друга с полуслова нельзя. А почему ты спрашиваешь? – Интересно. Я никогда не видел людей, которые бы жили, как говорят, «душа в душу». Так зачем же жениться? Чтобы ограничивать себя? Только не надо говорить о стакане воды в старости, детях, одиночестве и далее по тексту. Дети забывают о родителях, когда те становятся обузой. Жена вечно будет искать в муже недостатки. А муж… Муж будет искать достоинства, только не в своей жене, а у других девушек. И одиночество лишь миф. Дайте человеку телевизор, компьютер и хорошую библиотеку, и одиночество будет его посещать уже не дома, а в компании. В одной песне есть строки: «У кого есть мозги и руки, тот никогда не умрет от голода и скуки». И я с этим полностью согласен. Не знаю почему вдруг из меня вырвался такой поток слов, или как бы сказала Инна – словесный понос. Филл уставился на доску, и вместо длинного ответа просто спросил: – Ты одинок? Теперь пришла моя очередь смотреть на шахматные фигуры. Мы уже не играли и они замерли на своих позициях в ожидании. Когда-нибудь кто-нибудь доиграет такую же партию до конца. Но не мы. Я думал над вопросом Филла. Одинок ли я? Да, у меня нет близких друзей, а родные всегда были чужими. Но одиночество – это что-то другое. Одиноким можно быть и с десятью лучшими друзьями. Одиночество находится глубоко в каждом из нас. И все заключается в том, как мы его чувствуем. Но я его не ощущаю, я в него превратился. – Я не одинок, я одиночка. Самый заезженный ответ на такой вопрос. Но что еще мне оставалось… Не противоречить же самому себе. – Ты можешь повторять это сколько угодно, но сам-то знаешь, что не прав. Пытаешься сбежать от ответа на самый важный вопрос. Боишься. Но это неважно. Ответ ты знаешь. Теперь думай, как дальше поступать со своей жизнью, пока не поздно. – Поздно. И вариантов у меня немного. – Для человека никогда не поздно изменить свою жизнь, пока он жив. И выбор всегда огромный. – И какой же? Между жизнью и смертью? – Не думаю, что ты хочешь умереть. – Уже нет. В этом нет смысла, чтобы не ждало нас после смерти – пустота или жизнь вечная. Просто я уверен, что вселенского блаженства мы не получим. А значит помучиться можно и на земле. – Ты фаталист. – Возможно. Я, правда, не знаю значения этого слова. И не привык относить себя к какой-то категории. Скучно. Теперь наш разговор точно был закончен. Филл это понял также, как и я. – Я пройдусь с тобой до остановки – куплю себе газет. Куда ты сейчас поедешь? – Не знаю. Наверное домой – отосплюсь, а завтра с новыми силами буду искать работу. Мы быстро собрались. Филл успел позвонить Инне и сообщить о моем визите. Реакцию сестры я не понял. На столе так и осталась незавершенной наша шахматная партия. Мой король стоял прижатый у самого края. Фигуры противника полностью захватили центр и атаковали практически всю мою заднюю линию. Мы шли молча, стараясь максимально ускорить шаги, чтобы поскорее отделаться друг от друга. Дошли до остановки, сухо пожали друг другу руки. Филл бросил: – Удачи! Я ответил в том же духе: – Непременно! И тебе всего! Сел на свой автобус и укатил. Я соврал. У меня был давно продуманный план и я точно знал куда еду. Последнее дело, державшее меня в этом городе и стране. Весь этот диалог, соревнование ума и реакции. Филл победил в споре, как и в шахматах. Но он ни на миллиметр не сдвинул меня с занятой позиции. Я остался при своем мнении. Так проиграл ли я? Конечно нет. Ничья. Пат. Незавершенная партия. Автобус медленно двигался по усталому городу. Тысячи усталых людей сидели за рулями своих авто, тысячи – стояли у станков на заводе, тысячи таких, как я, ехали в общественном транспорте. Хроническая усталость, которой нас пичкают с телевизоров и со страниц газет вовсе не болезнь тела, как принято думать. Усталость – состояние души. Мы не устаем по-настоящему, простояв целый день на ногах. Есть изнеможение, нам хочется спать, но мы не ощущаем апатии или опустошенности. Совсем другое дело – усталость души. Можно целую неделю просидеть на стуле, а на выходных чувствовать себя уставшим. От этого не спасает ни долгий сон, ни хорошее питание. Мы питаем тело, забывая про дух. Говорят: «В здоровом теле – здоровый дух». Но не менее правильно и обратное утверждение – «От здорового духа – здоровое тело». А как прокормить дух? Книги и фильмы не помогут. Созерцанием сыт не будешь. Нужно творить самому, что-то создавать. И это не должно быть работой – только увлечением. Моя остановка. Вышел и прошел по запыленной дороге. Сейчас тут мало посетителей. Не то время. Люди редко вспоминают об усопших. И правильно. Кладбища давно устарели. Все эти посиделки у крестов, цветочки и оставленная еда для мертвецов, которой в итоге пользуются либо бомжи, либо дикие звери. На «Ленинградском» кладбище перестали хоронить лет десять назад. Теперь попросту вмуровывали пепел в стены. Получилась своеобразная библиотека, только вместо книг – чья-то жизнь. Огромные готические ворота всегда были открыты, в любую пору года. Рядом располагалась небольшая сторожевая будка. Сторожа как всегда не было. Мне и не нужны были свидетели. Глава 5. Кладбище Печаль и озноб, серость и убогость. Помнится, в студенческие годы я летом подрабатывал могильщиком. Работа тяжелая, платили мало, но зато много свободного времени. За те пару месяцев я перевидал больше покойников, чем за всю последующую жизнь. Видел как шикарные похороны известных людей с несколькими сотнями провожающих, так и бедные – на которых порой и людей кроме нас не было. Мертвые в первое время вызывали своеобразный дискомфорт. Непривычно было видеть людей абсолютно бездвижными и бездыханными. Но постепенно я привык. Даже сейчас серые унылые надгробия, нагромождение венков или эпитафии не вызывают во мне абсолютно никаких эмоций. Увы. За время работы на кладбище я понял лишь одно – земле плевать, из чего сделан твой гроб: из мрамора или фанеры. Земля проглотит все. А ты постепенно превратишься вначале в гниющую плоть, а затем в белые кости, состоящие практически из чистого кальция. Но кости тоже не вечны, и когда-нибудь они вернутся в экосистему в виде микроскопических частиц химических элементов, вступая в соединения, преобразовываясь и поглощаясь. И от этих мыслей мне не было грустно. Мое тело – не я сам. Я – это сознание, душа или еще что-то. Оно вечно. Оно продолжит существовать после моего тела. Вступая в соединения, преобразовываясь и поглощаясь. Ведь количество энергии во вселенной неизменно. А что такое наша жизнь – если не энергия. Эта серия рассуждений и умозаключений была сделана мною много лет назад. И я никогда не верил, что для покойников важно – вспоминает ли их кто-то на земле. Пучку энергии это явно безразлично. И вспоминать умерших нужно лишь живым. Лишь для собственного спокойствия. А если воспринимать конкретно смерть, то, как сказал известный писатель: «Смерть – это самое увлекательное путешествие в нашей жизни». Могила была хорошо ухоженной. На ней лежали еще не до конца завядшие тюльпаны. На строгой надгробной плите была маленькая овальная фотография. Наверное сейчас пришла моя очередь кого-то вспоминать. Егор был моим лучшим, если не сказать единственным, другом. И я был виновен в его смерти. Пускай это и не полностью моя вина, но все-таки. Я не был тут уже давно, и даже успел соскучиться по этой тишине вокруг. Что такое человеческая память? Набор фрагментов, заученных фраз, общих понятий. Люди с амнезией могут забыть всю свою жизнь, но всегда будут знать что такое туалет и как им пользоваться. Нашу память можно переписать как жесткий диск компьютера. И сейчас я стоял, всматриваясь в старую выцветшую фотографию Егора, и прокручивал в уме воспоминания. Их стало значительно меньше, чем 5 или 10 лет назад. Но память ничего не значит. Я смотрел на землю и ничего не чувствовал. Совсем. Ни раскаяния, ни тоски, ни жалости, ни боли. Только пустоту, которая и так во мне постоянно живет. Егор прожил короткую жизнь и превратился в пучок энергии без памяти и самосознания. По сути он стал чуточку ближе к тому, что мы называем «богом». Из-за чего же я должен грустить. Мы все когда-нибудь переживем подобное. Такие мысли совсем не вызывали во мне радость, скорее еще больше опустошали. В голове никак не мог оформиться четкий образ Егора. Память всегда щадит наши умы и прячет все плохое как можно дальше. Сел прямо на землю. Холодно. Самое обидное, что я только теперь понял. Эта затея была напрасной. У меня внутри ничего даже не шелохнулось. Я еще раз убедился в своей черствости и бессердечности, о чем и так давно знаю. Даже дорога сюда имела гораздо больше смысла. Радует, что хотя бы людей нет. Чье-то присутствие вообще бы меня прибило. А так можно хотя бы подумать. Жаль, что не о чем. С дерева аккуратно спустилась белка. Я долго не двигался и превратился для нее всего-то в местное украшение. Она видимо питалась теми подношениями, которые люди оставляли своим умершим родственникам. Поддаюсь мгновенному порыву, подскакиваю и с громким криком кидаюсь к животному. Несколько мгновений белка безумными глазами смотрела на меня, а потом стремглав бросилась к дереву, одним махом взлетев метров на десять. А я стою и смеюсь. Никак не могу остановиться. Если бы тут кто-то был, меня мгновенно бы выставили за ворота. Может даже поколотили бы за кощунство. Несколько минут мой смех разносился над могилами. Белка уже успела спрятаться где-то в ветках. Могилы укоризненно молчали. Хотя им было бы логичнее тоже смеяться. Я бы просто сошел с ума. Одной проблемой в мире стало бы меньше. По крайней мере в моем мире. Надо уходить. Зря я сюда ехал. Столько времени потратил. Хотя и спешить некуда. Пытаясь выйти, немного заблудился и решил просто побродить среди памятников и крестов. Самое старое захоронение на кладбище было 1971 года. Оттого и красивых надгробий почти не было. Просто серая гранитная плита, фотография, имя и годы жизни. Или еще проще – железный крест с фотографией и подписью. Несколько могил полностью заросли бурьяном. А на одной даже выросла невысокая береза. Может, так было и задумано? Чуть дальше показался человек, девушка. Дабы избежать встречи развернулся и пошел в противоположную сторону. Оглянулся и не поверил своим глазам – она шла за мной и даже вроде как пыталась нагнать. Неужто услышала смех и сейчас решила выругать? Ускорил шаги, несколько раз свернул и оказался прямо у выхода с кладбища. Повезло. Оглянулся, но преследовательницы нигде не было видно. Видимо отстала. А может и не преследовала меня. Да уж, нервишки ни к черту. Побрел к остановке продумывая дальнейшие действия. От быстрой ходьбы разболелась нога и я довольно заметно стал хромать. Сейчас надо ехать на вокзал, потом в магазин закупить продукты и необходимые вещи… Внутри все рухнуло вниз. Будто попал в воздушную яму. Мягкое прикосновение руки на моем плече. Это могла быть только девушка, и оглядываться совсем не хотелось. Но не убегать же. – Мне показалось, или ты и вправду убегал от меня? Вторая «воздушная яма». Увидеть здесь ее было не просто неожиданностью. Это как ударившая в голову молния. – Здравствуйте, Маша… Не ожидал вас увидеть. – Ты считаешь нормально называть девушку, у которой ты провел ночь, на «вы»? – Нет. Просто растерялся. – Так ты и вправду убегал? – Да. Просто не узнал тебя в этом наряде. Если бы я узнал ее, то убегал бы значительно быстрее. – Траурный. Надеваю только на кладбище. – У тебя тут кто-то похоронен? – Нет. Делаю наброски. Я же художник. Хочу создать серию мрачных портретов на фоне надгробий. – Интересная идея. Только зачем? – Ну, как сказать… Вроде того, что всех нас закопают, как бы мы ни выглядели. Я мысленно представил будущие работы. Девочку явно ждал успех и слава. – Кстати, – ее лицо озарила ослепительная улыбка, абсолютно неуместная для такого места, – это просто волшебство, что мы снова встретились! Я начала писать твой портрет, но некоторые детали никак не могла вспомнить. Похоже сегодня был день сплошных неожиданностей. – Мой портрет? Зачем? – Понравился твой облик героя_любовника_который_сбегает_по_утрам. – Ага… «герой-любовник»… – А что. У тебя такой таинственный вид, будто ты только что убил человека. Знаешь, образ фаталиста у которого нет надежды на завтра. Мы сели в транспорт. – Я тебя хотела попросить, чтобы ты зашел ко мне, не то картина будет незаконченной. Сегодня мне просто нельзя больше удивляться, иначе схлопочу сердечный приступ. Мы ехали, а Маша о чем-то рассказывала. Я почти не слушал и отвечал невпопад. Ехать или не ехать к ней? В этом нет никакого смысла, но и терять мне нечего. Поеду. Мое путешествие дождется меня. – То есть, «да»? Я видимо что-то не то сказал. – А что ты спросила? – Почему ты сбежал от меня? Совсем не ожидала такого поступка от мужчины. У меня не было ответа. – Не знаю, так получилось. – Мне казалось, что я сошла с ума. Просыпаюсь, а дома никого! Думала, то ли сон приснился, то ли меня обокрали. Так что только встала с кровати – сразу за мольберт. Если ты был сном – чтобы не забыть, а если вором – для милиции. Так ты поедешь ко мне? – Поеду. Надо же тебе закончить портрет. Надеюсь только, он не из «могильной» серии? – Нет, конечно. В «могильной» серии будут лишь мертвые люди, мои знакомые, рядом со своими могилами. Куда уж мне с моим кощунственным смехом до такого. Впрочем, сегодня я зарекся удивляться. – Ты мне сейчас идею отличную подал. Даже две. Серию картин назову «Могильной». – А вторая идея? – Твой портрет будет первым из серии «Человек без будущего». Не возражаешь? Метко. Очень метко в самое больное место. «Человек без будущего». Как же это про меня. – Не против. – Ты прямо моя муза! – В таком случае, скорее уж муз. Твой муз. Замолчали. Маша мне нравилась. Жизнерадостная, неунывающая, целеустремленная. Ее ждет большое будущее, если в этом мире есть хоть капля справедливости. Нам два раза пришлось менять транспорт, но с горем пополам доехали. Входя в подъезд я почувствовал, что все тревоги и волнения исчезли. Впереди будет как минимум ночь спокойствия. Маша рассказывала о своей жизни в детстве. Ничем не примечательное существование маленького человечка в маленьком городе. Все друг друга знают, сплетни разносятся за каких-нибудь пару часов, а если громко крикнуть в одном конце города, эхо запросто услышат в другом. Но Маша так захватывающе и живо все это описывала, что слушать было даже интересно. В квартире ничего не изменилось. Только посреди комнаты стоял накрытый мольберт, а на полу появились разноцветные пятна. Хотя может они там и были, а я просто не замечал. Маша пошла на кухню делать чай, строго запретив смотреть, что она успела нарисовать. Я не настаивал. Любопытство не было моим пороком, скорее самой девушке хотелось показать свою работу. Она только включила электрочайник и вбежала в комнату лукаво улыбаясь. А еще через мгновение я созерцал себя_нарисованного. Меня не повергло в культурный шок, не испугал и не разозлил собственный образ. Я также не стал бегать с криками, что в жизни я совсем не такой. Наоборот, именно так я себя и представлял. Говорят зеркало отлично отображает твой внешний облик, а хороший художник – внутренний. Сейчас я воочию убеждался в правдивости этого высказывания. Лицо на портрете было моим, но слегка нереальным. Маша убежала на кухню, чтобы дать мне пережить тяжелые мгновения в столкновении с внутренним собой. То, что было на мольберте, еще нельзя назвать настоящим портретом. Скорее карандашным наброском. – А что будет на фоне моего изображения? – Еще не решила, но скорее всего ничего. Просто заполню все черным цветом. Это отлично покажет истинное одиночество, когда у человека ничего за спиной нет. – Интересно, почему у тебя сложилось обо мне такое мнение? Маша вернулась в комнату с двумя чашками, от которых валил пар. По комнате разнесся запах бергамота. – А это разве не правда? Мне и сейчас кажется, будто все, что у тебя есть – это рюкзак висящий на плечах. Будто собрался куда-то уезжать, а вещей накопилось только на рюкзак. Как в воду смотрит. Даже пугает немного такое предвидение. Может, это какой-нибудь знак? Но я в это не верю. – Как тебе мое творение? Похож? – Очень похож. Будто в зеркало смотрю. – Я подумала, что дорисую еще шлейки от рюкзака и перевязанную руку. Кстати – а что случилось? – Ничего. Несчастный случай. – Сбиты костяшки. Ты или дрался с кем, или в стену рукой бил. Не хочешь рассказать? –Не хочу. Это только мое дело. – Твое. А также той стены, которая тебе не угодила. Чай был без сахара, но все равно вкусный. Маша завалилась на кровать и опять что-то рассказывала. Я старался не терять нить ее повествования и одновременно думать о своем. На улице стемнело. Домой мне точно дорога закрыта, ночевать на вокзале слишком глупо. Значит есть один выход – остаться тут. Вот только как об этом сказать хозяйке квартиры не выглядя при этом дураком? – У меня к тебе есть одна просьба. Только не воспринимай ее в штыки. Оставайся у меня. Хотя бы на эту ночь. Иначе твой портрет так и останется всего лишь незаконченным черновиком. Не могу работать без натуры. Одно дело, когда пишешь что-то из своей головы. Другое – когда кого-то реального. Все мои проблемы решились в одночасье. Я могу тут переночевать и уже завтра продолжу свое странствие. Тут меня никто не будет искать. Да и присутствие этой девушки совсем не тяготит. При ней не возникает чувства скованности и ограниченности. – Маша, сейчас не я тебе, а ты мне делаешь огромное одолжение. Я бы на улице ночевал, если бы не твое предложение. Спасибо. – Так чего же ты молчал? Можешь оставаться у меня сколько хочешь. Кровать большая, место есть. Все равно я одна живу, а вдвоем веселее будет. – Спасибо, ты меня спасешь. – Только давай договоримся – без всяких фамильярностей, условностей, благодарностей и пафосных речей. Не люблю этого. Один раз сказал «спасибо» – мне хватит. С ней слишком просто. Таких девушек не существует. А может я просто плохо их знаю. Скорее второе. Да и знатоком чужих душ я не был. Лишь психолог в меру своих мозговых возможностей. Как и каждый из нас. – Ты удивительная девушка. – А ты удивительный мужчина. Я же попросила – без комплиментов, благодарностей и пафоса. – Но это не комплимент, я и вправду так думаю. – Это неважно. Больше не говори такого. Все равно не поверю. Мне в жизни итак слишком много врут. – Хорошо. Я больше никогда не буду такое говорить. – Вот и славно. Располагайся поудобнее, а я пока подготовлюсь к работе. Маша одела белый медицинский халат, а поверх него повязала замызганный передник. Потом вышла на кухню и вернулась назад с горящей свечой. Выключила свет, взяла краски и кисть и при слабом мерцании огня стала наносить неуловимые мазки. Глава 6. Она Лето… Уже две недели я живу вместе с Машей. Мы вместе едим, вместе спим, вместе читаем. И когда я говорю вместе, то не имею в виду ничего пошлого. Сексом мы не занимаемся. Даже не говорим об этом. Многие примут нас за сумасшедших. Но нам плевать. В тот день, когда я впервые увидел свой будущий портрет, мне и представиться не могло, что смогу задержаться здесь так надолго. На следующее утро после той ночи Маша попросила дать ей закончить работу, а мне было все равно. Так и получилось. Нам приходилось спать в одной постели – второго матраса или раскладушки не было, а у пола гуляли непонятного происхождения сквозняки. Но ни сейчас, ни тогда я не испытывал возбуждения в одной постели с этой девушкой. И дело тут не в том, что она была уродиной или не нравилась мне. Наоборот. Но что-то будто бы становилось между нами преградой. Мы заключили соглашение – я живу в ее квартире до тех пор, пока портрет не будет закончен. К тому же в мои обязанности входит полное содействие в этом деле. Маша в свою очередь взялась полностью обеспечивать мое проживание и не говорить на «запрещенные» темы. Фактически в таком союзе я был паразитом. «Запрещенные» темы существовали только у меня. И касались они только прошлого. Маша же могла болтать о чем угодно, хоть о самых сокровенных частицах своей души, по 25 часов в сутки. Так что скучать не приходилось никогда. Работа над портретом велась только вечерами и ночью. С утра Маша уходила либо сдавать экзамены, либо в парк – зарабатывать на жизнь. Приходила всегда после десяти, уставшая и грустная. Я обычно делал ей легкий массаж, приносил кофе и ужин. Она принимала душ, переодевалась и спала полтора-два часа, а рисовать начинала где-то к часу ночи. Этот режим повторялся каждый день. Я вообще удивляюсь, как у такой хрупкой девушки было столько сил, пока не понял. Она работала на износ, абсолютно не испытывая к себе жалости. Скорее наоборот. Но я ей ничего не говорил о своих наблюдениях. Что касается моего позирования, то… его не было. Когда Маша рисовала, я должен был выполнять несколько условий: не говорить; не обращать на нее внимания; делать все, что хочу; и ни в коем случае не спать. В итоге я читал книги, ел, думал, умывался (другими словами – отдыхал). Главное – не заснуть. Но с этой проблемой я запросто справлялся. Единственное, что немного коробило – мне нельзя было смотреть результаты машиного творчества. Она запретила под страхом сжигания картины. Мы часто и много разговаривали практически на все возможные темы: религия, кино, философия, спорт, живопись, туризм, музыка, литература, политика, будущее, астрономия, техника, конец света… Во многом наши взгляды совпадали, во многом расходились. Но мы никогда не спорили. Просто делились взглядами. *** – Твоя идея о том, что души – это всего лишь сгустки энергии, полная чушь. В библии и то реалистичнее. – Ты поддерживаешь христианскую точку зрения? – Нет, я о душе вообще предпочитаю не думать. *** – Любая выходка современных политиков – это, в первую очередь, самореклама. – Именно! И только во-вторых эта выходка несет некую смысловую нагрузку. *** – Нынешние певцы попросту не знают, как отличиться на фоне остальных! – По-моему, ты всех под одну гребенку метешь. Рок, поп, панк, рэп и другие направления сильно отличаются друг от друга. – Ну и что? Все равно цель всегда одинаковая – заработать денег. *** Беседы эти в основном велись лежа в постели – по утрам, или ночами. Все остальное время мы почти не общались. Я стал очень много спать. И фактически полностью перестал бывать на улице. Солнечный свет превратился для меня в настоящий кошмар. Я любил серые и пасмурные дни, когда можно открыть шторы. Иногда в ужасе просыпался от яркого света и с облегчением засыпал, осознав, что это всего-то настольная лампа. Кроме сна я начал довольно много читать. Все без разбору. Какие-то произведения мне нравились, другие вызывали отвращение. Множество книг вообще остались забытыми. Но у меня не было цели что-то полезное из них извлечь. Просто еще один способ для убийства времени. В последние дни часто думаю что будет, когда Маша закончит портрет. Моя решительность успела заметно пошатнуться за прошедшие недели. Мысль о скитаниях по миру еще не оставила меня, но уже значительно ослабла. Придется начинать заново… Жизнь с Машей открыла для меня нечто важное. Но что? Это сожительство стало своего рода отпуском для души. Сегодня она пришла очень рано и тут же огорчила меня: – Я почти закончила твой портрет. Пару штрихов – и все. Думаю, завтра ты будешь полностью свободен. Но сейчас надо хорошенько поработать! Как по мне, то этот процесс и вправду чересчур затянулся. Но именно теперь думать об этом я не мог. Завтра – конец. Конец одному из самых необычных, и самых неоднозначных периодов в моей жизни. Все вернется на круги своя. Маша превратится в художницу-отшельницу, а я в человека без будущего. Сказка подошла к концу. – Мне понравилось с тобой работать. Эта картина станет одной из самых лучших, что я рисовала за всю жизнь. Антон… спасибо! – За что? Я же ничего не делал. – Ты подарил мне замечательные дни. Никогда еще я не трудилась так упорно. Никогда не захватывалась так сильно своей работой. С другими натурщиками такого не было. Значит дело в тебе. Мне всегда было сложно общаться с девушками. Эта игра в «соблазнение» просто выводит из себя. Если люди нравятся друг другу, то почему просто не признаться в этом? Зачем все эти намеки? Я и сейчас был в полной растерянности – что же означает это машино признание. – Тебе тоже спасибо. Никогда еще не чувствовал себя настолько бесполезным бездельником. Она не слышала. Полностью погрузилась в работу, а значит я мог делать все, что хочу. Только не спать и находиться в пределах этой комнаты. И тут ко мне пришло четкое осознание – я не хочу, чтобы картина хоть когда-нибудь была закончена. Моя новая мечта заключалась в том, чтобы сохранить теперешний образ жизни до самой своей смерти. Моя мечта – чтобы Маша превратилась в Пенелопу, которая готова бесконечно распускать, а затем снова начинать плести свой ковер. Я не любил ее. Как и она меня. У нас обоих были уроки в жизни, давшие понять – любовь лишь обман. Она приносит только боль тебе и близким. Я ходил вокруг мольберта и рассматривал ее. Красивая, сексуальная и очень молодая. Впервые за все время совместного проживания, я смотрел на Машу глазами мужчины. И чувствовал себя ужасно глупо. Будто рассматриваю свою дочь. Резко остановился. Тревожно кольнуло сердце. Через мгновение полностью отключился. Звоночек с того света. Очнулся и сразу увидел над собой Машу. Она прикладывала к моему лбу холодный компресс. – Что случилось? Может мне вызвать скорую? – Ни в коем случае! Никаких больниц! Почти все. Какие к черту планы на будущее. Я умираю. Пусть очень медленно, но рано или поздно это произойдет. Что-то внутри сломалось. Организм выдохся. Авария, нервы, убивающий образ жизни… – Я так испугалась… Ты побледнел и просто рухнул. Не могу сегодня работать. Не хочу, – Маша сама была белее снега. В эту ночь мы спали обнявшись. Точнее, она спала. Я же не сомкнул глаз. Мысли преследовали друг друга. Было страшно от неизбежности. Маша крепко обнимала меня, бормоча во сне что-то непонятное. И я думаю, именно это спасло меня – ее присутствие рядом. Ее теплые объятия. Я хотел просто остаться тут. Вместе с ней. Навсегда. Могу устроиться на работу, могу создать в этой квартире свой дом. Но согласится ли она? И нужно ли это мне… Рано или поздно в любые отношения приходит разлад. Ссоры, скандалы, битье посуды. Даже если я буду тише воды и ниже травы. И настанет день когда я попросту пожалею, что остался. Да и с чего вообще у меня возникли эти бредовые мысли? Маше никто не нужен. Она привыкла жить одна. А я сижу у нее на шее. Ей хорошо и в пустой квартире. Я – лишняя деталь интерьера, которой будут пользоваться, пока необходимо, а потом выбросят на улицу. Но что тогда означают эти объятия… Я смог заснуть лишь когда взошло солнце. А проснулся поздно днем. В окно стучал мелкий дождь. Маша лежала у меня на плече. – Ты сегодня никуда не пошла? – Да, решила устроить выходной. Да и погода плохая – в парке никого не будет. – Давно проснулась? – Где-то час назад. Не хотела будить тебя. Она пошла на кухню и вскоре вернулась с бутербродами и кофе. Перекусили. Маша обратно залезла под одеяло. – Еще минут пять и надо заканчивать картину. Значит – последний день. А за ним – неизвестность. Опять. Маша встала и включила музыку. Незатейливая мелодия и глупые слова запросто отбивали желание думать. Она приступила к работе. Вчерашние события проносились в моей голове. Вечер, картина, приступ, объятия… А еще мои ночные мысли. А Маша и слова об этом не сказала. – Все. Я закончила. Как удар грома. Прошло не более десяти минут. Вероятно вчера ей не хватило совсем чуть-чуть. – Я подумала и решила, что твой портрет будет единственным в своем роде. Цикла не будет. – Почему так вдруг? – Нет смысла рисовать похожих друг на друга людей. Да и сил много отнимает – непростой образ. – И как ты назовешь мой портрет? – Не знаю. Хотя… Как тебе «Одинокая личность»? Или лучше даже «Одинокая безразличность»? А потом она повернула мольберт. Картина не имела ничего общего с карандашным наброском, который я увидел две недели назад. И она пугала. Абсолютно черный, беспросветный фон, напоминающий туннель. А на нем мое изображение. Безразличные пустые глаза, полузакрытые веки, взгляд вниз. Рот слегка приоткрыт и скривился в непонятной гримасе. На лице ни одной эмоции, хотя оно все усеяно морщинами. Волосы разлетаются в разные стороны, и создается впечатление, будто человек на картине идет. Больше всего пугали глаза с неуловимым взглядом. – Неужто все настолько плохо? – Скорее наоборот. Слишком уж хорошо. Мы больше не разговаривали. Этот день должен был стать последним. И втайне я надеялся, что судьба больше никогда не сведет нас вместе. С Машей я научился во что-то верить. С Машей я даже стал на что-то надеяться. А это все не для меня. День пролетел почти мгновенно. Мы оба ничего не ели. Маша занималась другими своими работами, я же либо валялся в постели, либо пялился на улицу. Но время было неумолимо. Как только она показала дорисованную картину будто бы что-то сломалось между нами. Пришло осознание, что сказка подошла к концу. К несчастливому концу. Маша стала неразговорчивой, меня вообще тоска съела. Ночь пришла внезапно – будто выключили свет. Мы вместе легли, но почти сразу же отвернулись в разные стороны. Завтра будет новый день. Настанет пора встречать рассвет и новый этап жизни. В ней не будет близких отношений, доверительных разговоров или взаимопонимания. Но от этого она не станет хуже. Просто будет другой. – Антон, то о чем я тебя попрошу – очень глупо. Но… Я хочу тебя. А я просто окаменел. Мозг буквально разрывался от противоречивых мыслей. Зачем, почему, чего она хочет… Хотя, чего она хочет, я уже знаю. – Я тебя не понимаю. – Все просто. Это были замечательные недели и мне хочется сделать наш последний день незабываемым. Завтра ты уйдешь. Скорее всего рано утром, когда я буду спать. Ты не попрощаешься и мы просто затеряемся… – Но если мы переспим – ничего не изменится. – Изменится. Так я буду уверена, что никогда не забуду тебя. У меня не было женщины года два. Да еще авария. Я боялся будто в первый раз. Но прислушавшись к себе понял две вещи – я ее хочу и все получится. Каждый секс с новой женщиной похож на головоломку. Одним нравятся поцелуи в шею другим в затылок, третьи ужасно боятся щекотки, четвертые ненавидят если их трогают за волосы, а пятые обожают волосатую грудь. У женщин с мужчинами все гораздо проще. Наш первый и, вероятно, последний секс с Машей был очень робким, нежным и осторожным. Теплые нежные прикосновения губ, едва ощутимые объятия. Мы снимали с себя одежду не прекращая целоваться, или хотя бы прикасаться друг к другу. Будто если перестанем ощущать партнера – он исчезнет. Полностью обнаженные мы прижались телами, целуясь в губы. Машины руки осторожно царапали мою спину, я вдыхал аромат ее волос. Наши объятия и поцелуи длились гораздо дольше, чем сам секс. Любовник сейчас из меня явно был никудышный. Но это и не главное. Я буквально ощущал, что ей понравилось. Потом мы долго молча лежали, пока Маша не заснула у меня на груди. Возможно, сегодня была моя последняя счастливая ночь в жизни. И спать сейчас было просто нельзя. Успею еще. Я радовался как ребенок. Вовсе не из-за секса, хотя и из-за него тоже. Просто уже очень давно не ощущал тепла чужого человеческого тела так близко и совсем забыл как это приятно. А может уйти прямо сейчас? Просто исчезнуть? На этот раз навсегда. Забыть все. Хотя после этой ночи сделать такое будет сложно. Но мне не привыкать забывать свое прошлое. Как же тяжело. Никогда не любил принимать жизненно-важные решения. Проще положиться на волю случая. Бросить монетку? Нет. Глупо и смешно. Нужно решать самому. И чем скорее, тем лучше. Уйти без записок и напоминаний о себе. Но куда? Снова пытаться уехать из страны – слишком долго и сложно. А покончить с собой я не решусь. Вернуться в старую квартиру тоже невозможно. А может снять комнатку на окраине, устроиться на малооплачиваемую работу и раствориться… Так и поступлю. С легкостью от того, что решение принято, я погрузился в глубокий сон. Проснулся, когда небо начало светлеть. Пора… Я тихо поднялся с постели, слегка пододвинув Машу. Она не шелохнулась. Даже дыхание осталось ровным. Потом бесшумно подошел к мольберту и еще раз осмотрел свой портрет. Скучно. Тихо прошел на кухню, взяв с собой одежду. Все наличные деньги положил на стол – моя плата за проживание. У меня осталась карточка. Оделся и вышел из квартиры. Все. Две недели передышки кончились. Снова одиночество. На улице пробрал холод. Я улыбнулся. Моя родная стихия. Безлюдный двор, пронизывающий ветер, глупые мысли и путь в никуда. Мне будет не хватать Маши и ее дома. Но такова жизнь. Наши пути пересеклись, чтобы именно сегодня разойтись навсегда. Я не верю в судьбу, но верю в предопределенность. Люди поступают лишь так, как должны поступить. И никак по другому. Трус никогда не станет храбрым, дурак никогда не станет гением, животное никогда не станет человеком. И характер приобретается не с течением жизни. Характер есть у каждого из нас при рождении. Все ведь замечали, как ведут себя разные дети. Они отличаются друг от друга также, как и взрослые. А по жизни наш характер лишь оттачивается, обрастая коконом привычек, знаний, воспитания и образования. Я в последний раз оглянулся на дом, из которого вышел. Мысленно попрощался с Машей. Мысленно погоревал. И ушел навсегда. Глава 7. Начало Лето. Город. Жара. Больше года прошло с того дня, как я начал работать на новом месте. Мне выделили уютную квартирку на первом этаже и платили совсем мизерную зарплату. Но зато с обещанием, что через десять лет квартира перейдет в мою собственность. Денег едва хватало на оплату коммуналки и покупку еды. Часто приходилось подрабатывать, чтобы купить новую одежду или лекарства. Телевизора у меня не было, зато почти полностью была прочитана литература из районной библиотеки. Я привык жить без излишеств. Женщины, которые со мной работали, вечно восклицали, какая же горькая у меня доля. Удивлялись, как я вообще могу прожить на такие гроши. Знали бы только они, что в городе у меня есть собственная квартира и раньше я зарабатывал раза в четыре больше них. Но я не рассказывал, отвечая на вопросы многозначительной улыбкой. Ни с Инной, ни с родителями я не связывался. Не хотел зря беспокоить. А вот с Филлом столкнулся. Оказывается, его работа была неподалеку от меня. Еле упросил никому не рассказывать о моем существовании. Он обещал, но думаю соврал. По крайней мере спустя несколько недель на мое имя стали приходить анонимные посылки. В них не было денег, зато были фрукты, одежда, канцелярские товары и разные мелочи. Я ничего не отсылал назад. А месяц назад мне прислали электронную книгу. Чтение стало еще более приятным и доступным. Я снова начал встречаться с девушками. За год у меня уже было три любовницы и еще две, с которыми до кровати не дошло. Чаще всего меня бросали либо узнав размер зарплаты, либо профессию. Последняя вообще вылетела из квартиры как пробка, услышав что собственности у меня за душой совсем нет. Это произошло месяца два назад. С тех пор я один. Мысли о суициде или странствиях ко мне больше не возвращались. Также как и мысли о смысле жизни. Видимо моя новая жизнь была не такой уж и плохой. Была в ней некая успокоенность, некое отчуждение от суматохи. Научился неплохо готовить и стал ходить на курсы игры на гитаре. Расходы резко возросли, пришлось временно устроиться сторожем в детский сад. На всех работах меня очень ценили. Хотя единственным отличием от остальных мужчин было отсутствие пристрастия к алкоголю. Боли в сердце время от времени повторялись, но стали значительно слабее. Я даже сходил к врачу, который увидев мою электрокардиограмму наорал на меня и отправил сдавать кучу анализов. А потом все их просмотрев еще раз накричал, прописал бесчисленное количество лекарств и даже расщедрился на недельный больничный. А в будущем пообещал выбить путевку в санаторий для сердечников. Как ни странно, мы стали близкими друзьями и стали часто захаживать друг к другу в гости. Но он был женат, поэтому чаще приходил ко мне, чем приглашал к себе. Мы играли в шахматы, вместе готовили, много разговаривали. Именно он подарил мне гитару и записал на музыкальные курсы. Пару недель назад я зашел к Маше. Оказывается, за минувшее время она значительно выдвинулась вперед. Мой портрет купил европейский турист за тысячу долларов, после чего перепродал его с аукциона в пятьдесят раз дороже. А буквально через день после этого его выкупила Американская галерея современной живописи за еще большие деньги. Картина стала довольно известной и та же галерея предложила Маше провести собственную выставку-продажу. Она отправила туда свою «могильную» серию, все пятнадцать картин которой были раскуплены за неделю. Пипл потребовал еще и юная художница сейчас трудилась не опуская кисть. Но для меня решила сделать перерыв. – Как никак именно ты сделал меня знаменитой! С тех пор мы видимся каждый день. Маша называет нас парой, а я лишь друзьями. Но очень хочу, чтобы права была именно она. О нашей последней ночи мы не говорим. Видимо хотим забыть, как нечто глупое и чересчур наивное. А недавно Маша меня удивила: – Знаешь, я бы не стала известной, встреть тебя сегодня. Ты изменился. В твоих глазах уже нет того дикого безумия. Но она ошибается. Ей суждено было стать известной. А я так и остался бы одиноким, если бы мы не столкнулись случайно на кладбище. Именно Маша смогла приучить меня к тихой размеренной жизни. Позавчера мы провели вместе ночь. Я предложил переехать ко мне, превратив ее квартиру в полноценную студию для работы. Она сопротивляется, но в итоге согласится. Я это чувствую. Это конец очередного этапа моей жизни. Но теперь я вижу за ним новое начало. Жизнь постоянно стегала меня плетью будто направляя в нужное русло, а я не хотел повиноваться. А потом увидел, что жить как все – не так уж и плохо. Не все рождаются великими и известными. Не каждому суждено покорить сердца тысяч людей, большинство из нас уйдет в неизвестность. Но ведь это не значит, что жизнь лишена смысла. Самое главное – не пытаться этот смысл искать. Он сам найдет нас. 2008-2012, Минск-Колодищи