Жгучие рассказы из повестей и романов За едой Янко неизвестно с чего разговор завёл о лёгких деньгах. Вроде как умнее надо жить, и только глупцу богатство в руки не даётся. – Это здесь мы на одну зарплату живём, а в чужедальней стороне мужик и пять семей прокормит. Хватче только стоит жить, да не бояться разлуки с домом. Зиновий медленно дожевал картоху с огурцом; ложку отложил, чтоб мысли ёмкой не мешала. – Ездил я, Янко, на заработки. В наше купечество. Вроде и своя земля, да богаче надесятеро, и люди совсем недобро живут. Трудиться по-пчельи никто не желает, а трутевать уже мест не осталось, позанимали скорохваткие. Горожане ходят по дворам и по базарам, предлагая товары иноземные без спроса, без качества. Одни торговать пристроились вдоль улиц, а другие поперёк воровать. Чтоб город строить, призвали управители чужаков пришлых. Мужики мастеровые приехали – дома семьи оставили, зная, что работой своей детей накормят и обновки справят. Хлеб да вода – сущая еда, а хочется и в театры ходить, на ассамблеи, да и в ресторане жену любимую праздником побаловать. Я с тем же ехал: сыну меньшему зимние ботинки, дочке к институту модное пальто, и жена моя из шубы выросла – сейчас бабы в расписных дублёнках щеголяют. Поверишь ли, Янка – работал без дыха: суконожины в землю вдавил – и ни с места, пока деньги не заработаю. Ночевали в холодах декабрьских с одной контуженной печкой; в телогрейках спали, под ворот дыша, чтоб согреться – и в голове не было никаких славных думок, одно тягло. Пришла пора первого заработка. И увидели мы в который раз своего наймита, только теперь уж он ещё шире улыбался нам, и даже позволил себе подержаться за наши ладони. Слабая рука, одно слово – барчук. Жалею, Янка, что близко мы его подпустили. Потому как вполз он в мужицкие души змеёй подколодной, сумев подкупить лживой добротой и жалобами на свою нелёгкую долю. Он отдал мужикам половину заработанных денег, рассказав о постигших его неудачах. Поверили мы – видно, давно дома мануты не были. И вот с тем началось полонение работников: росли долги, и никуда не денешься, пока нажитые деньги в чужой мошне бряцают. В разброде люди сейчас – жизнь пошла по рукам и навыворот, и трудно к ней подступиться рабочему человеку. Откуда, с какой тайной мути морей белых и тихих океанов всплыла эта тёмная пена человечьих отходов? Что же вонь и смрад расползлись гадостно? – Так Зиновий говорил с Янкой, и с мужиками, кто рядом сидел; но будто не он рассказывал, а дед Пимен в нём свою косточку заронил – и она проросла. Сжал Зяма кулаки, заскрипел зубами, словно не видя никого перед собой, и не доев, сорвался в зелёный сад – лёг под грушеньку. Светлое настроение его надломилось воспоминаньями, и малолетний Серафим пожалел дядьку искренне. =========================================================== Так что я повздорил и с субботой, и с воскресеньем, зато Янка провёл их в полном ладу со своим крепким организмом, нанося ему болезненные удары по печени. Водочка рекой лилась, утешая его обиженное одиночество. С работы он зашёл к своему товарищу; тот сговорился с двумя знакомыми девчатами, и вечером они уже сидели вчетвером в ресторане. Зал был отделан по-людски: бархатные занавеси на окнах волочились по полу за каждой проходящей юбкой, а столы и стулья из дорогого дерева низко кланялись входящим. Развязный оркестр отзывался на крупные денежные просьбы, а мелкие отшвыривал на солидное расстояние от медной трубы брюхатого дуделки. В духоте ещё отапливаемого зала плавали пьяные полуулыбки, разводя глаза в стороны, чтобы оглядеть соседей; накрашенные губы шептались, жеманно флиртуя с другими губами – раскуренными и мятыми, которые нетрезво подпевали в такт растанцованной мелодии. Женские ушки оттягивали тяжёлые серьги и драгоценные камни, а простые клипсы жались по углам, стыдясь своей дешевизны. Но как только разгорался скандал в разгуляе бешеного кабака, и те, и другие напрягались, делая стойку. Мужские уши дрябло подпрыгивали от накачанного в них спиртного, и слушая похабные анекдоты, ни капли не краснели. Их уже не тревожил шум упавшей посуды и громкий ор побитого кавалера одной непобитой дамы. Разум Янки отлетел на недосягаемую высоту, под потолок, чтоб не быть наколотым на вилку вместо солёного рыжика – и оттуда ужасался бедламу, в который попал. Его беспутный хозяин танцевал на коленях вокруг своих случайных подруг, облапив ладонями их ноги; Янкин товарищ сидел за соседним столом и объяснял чужой нестрогой жене свою боль от жизни и нечаянную радость встречи с очаровательной женщиной. И ему можно было поверить, если бы не её тусклые глаза и пьяная разящая улыбка. После закрытия, в полночь, компания пила на берегу реки. Янка проснулся на стылом песке пляжа в тёмной рани – глухой, немой и невидящий. Вернулся, шатаясь, домой. И привёл с собой трёх чертей. Один был ещё маленький, и разговаривал сюсюкая, будто во рту держал пустышку, смазаную сгущённым молоком. А двое старших то и дело одёргивали его, чтоб не задавался. Янко заметил их у лестницы. Маленький шмыгнул между ног, поздоровался, и застучал в нетерпении копытцами. Парень удивился: – А вы куда? – вроде у соседей таких родичей нет. – Мы к вам, – ответил смущённо старший и поднял чёрные глаза с туфлей на лицо Янки. Тот побледнел чуть-чуть. – Мои, точно мои, – и почесал в затылке, думая, как избавиться от нежданных гостей. Кормить их нечем – не душой же в самом деле. А от кабачковой икры с куриными окорочками их и замутить может. Черти настороженно били копытами, ожидая – и тоже немного побаивались. Лучше б им было посидеть в ожерелье лесного костра, скакать с ведьмами и щипать развратных жриц чёрной мессы, устроив разнузданную пляску. А пришлось спешить по вызову. Свет от матовых плафонов отбрасывал их тени на стену, и они казались высокими рогатыми рыцарями, худыми от недоедания. В руках рыцари держали кнуты, а на самом деле помахивали хвостами, ожидая вежливого приглашения в дом. – Пошли. – Янка вымученно улыбнулся; ему хотелось уснуть, завалившись прямо в одежде на чистую постель. Никому до него нет дела, как божьей коровке до космоса. Может, и вправду с чертями подружиться?.. Он остановился в пролёте лестницы, стряхнул наваждение фантазии, пришедшей в голову. Войдя в квартиру, Янка включил тихую музыку; черти поскребли копыта о половик и прошли в зал. Они оглядывали комнату как экспонаты в музее, а младший, не стесняясь, поспешил к телевизору и нажал городские новости. Хозяин внёс поднос с бокалами и фруктами, напитки расставил на низком столике. – Мы ненадолго, – сказал старший из гостей. Двое других были не прочь задержаться, да, видно, перечить не смели и лишь огорчённо пожали плечами. – Это от меня зависит. Вы ведь по вызову. – Янку развеселила ситуация, и он решил, что если добавит по мозгам бокала два, то не выпустит их до вечера. Старший выжал из себя улыбку и глуховато согласился: – Ваше право. И здоровье тоже ваше. – Вы о здоровье моём не печальтесь. Тех, кто зла мне желает, понесут раньше. – Что это мы с обидой разговаривать начали? – У среднего от возможности остаться за накрытым столом заблестели глаза. – Не надо ссориться – причины нет, а повод поскандалить только склочники ищут. – Ну и хорошо. – Янко добродушно заулыбался. – Что, старшой, поднимем бокалы за дам, которых здесь нет? Ведь если б не они – то и не мы. – Отличный тост. – Младшенький засуетился, и под шумок весёлого смеха налил полный фужер водочки, быстро махнул его в редкозубый рот, и смачно откусил половину персика. Сок потёк по бороде, закапав в пустой бокал. Старший пальцем погрозил: – За тобой глаз да глаз. Всё храбришься. – Он повернулся к Янке. – Как-то раз младший тюрю себе сделал с самогоном, грешники целую четверть с собой захватили. Завоображал – ведьмочки молоденькие хлопают в ладоши, подзуживают. Геройский малый, съел, но потом полдня с ведром лежал – думали, вообще копыта отбросит. Средний во время рассказа хватал в горсть свою светлую бороду и запрокидывал от хохота кадык. А младшенький почёсывал правый рожок, хмуро поглядывая то на рассказчика, то на Янку, будто замышлял едкую месть за свой позор. За окном стучал по подоконнику липкий мелкий дождь, смывая с купола церковного храма последние волосы старинной позолоты; морщины баллюстрад и оконных ниш зябко ёжились от холодного ветра. По длинным переходам топали сапоги храмовой стражи, и пуганые совы ухали вслед шагам невидимых воителей. Пожалуй, только летучие мыши разгоняли оторопь серой темноты рваными крыльями. Янко надёжно уснул, простив своих врагов, и меня за обиду... ==================================================== ... Ближе к обеду на элеватор приехала городская комиссия. Белохалатники с птичьими лицами вышли из дверей диспетчерской и стаей пошли в сторону монтажников. Впереди гусак из районных – за ним птицы поменьше и в перьях погаже. – Не успели мы уйти, – погоревал Серафим и встревоженно взглянул на Зиновия. – Сигарету туши, а то штрафанут. Зяма не спеша задавил бычок, пошептался о чём-то с Янкой и Еремеем, и те быстро слиняли на крышу элеватора. – Добрый день, здравствуйте-здравствуйте, – сказала комиссия и уставилась на секции бункеров, на опоры моста. – Что вы тут построили? Спрашивали с улыбкой, и Зиновий охотно им ответил. – Это новый зерноприёмник с новым транспортёрным мостом. Внутри элеватора поставили силосную норию. Встрял главный механик, разъясняя кабинетчикам свою компетентность. – Здесь у нас стоят пылесборники. От элеватора по трубам идёт зерно, и пыль с шелухой отсасывается вентиляторами, чтобы не произошло возгорание при перегонке. Зерно перед подачей на мельницу сушат, и не дай бог какая искра. – Бережёного бог бережёт? – слегка улыбнулся гусак, и сразу заулыбались все рядом, радуясь хорошему настроению. – Только вот покрасить всё это надо, – тыкнул главарь пальчиком. – Хорошо бы все швы сварочные зачистить шлифовальной машинкой. – И концы уголков торчащих нужно обрезать, – встрял один из меньших его собратьев. – А то кто-нибудь голову себе разобьёт. – Да вот ещё, – подозвал прораба главный механик, который, казалось бы, должен вступиться за трудовую доблесть монтажников. – Слышишь, где-то вверху ковш чиркает – необходимо поправить норию. Зиновий спокойно вытянул из пачки сигарету, раскурил и пыхнул дымом в сторону кабинетчиков. – Всю эту технологию мы разрабатывали сами. Потому что ваши городские технологи понавезли нам кучу чужих дипломных проектов, и выдавая их за свои, хотели денег насшибать на пьянки-гулянки – вместо того, чтоб всерьёз трудиться. И вы такие же трутни, поэтому уезжайте отсюда. Добром вас прошу. Гусак вылупил глаза, в стае его послышался ропот: – что за хамство? – вызовите охрану, он пьян, – но глядя на красное лицо бешеного Зямы, и на ухмыляющие улыбки стоящих за ним слесарей, комитетчики поспешили на выход. Тут-то их и встретили Янка с Еремеем. Набив тряпьём старую спецовку и штаны, они обули чучелу сапоги, сунули ему подмышку банку красной краски, которой самотёки мазали – и со смертельным воем сбросили его с крыши. Искалеченное тело, лужа крови – у проверяющих позвоночники в штаны ссыпались. И только хохот за спиной отрезвил их, а резвый позорящий свист погнал комиссию к машинам. ================================================== - Многие из вас будут мстить мне вприхлёбку со страхом, с ужасом подмены всех нынешних ценностей - может быть, изза угла. Ложью или пулями - без разницы. За то, что хожу по земле, подняв к небу башку от мирной радости: коли солнце - то в висок, коли туча - сразу в сердце. Я чуствую себя так, будто я единственный мужик на земле, мне нет равных, и второго меня не будет на свете. И очень хочу, чтобы каждому мужику, каждой бабе господь всеявый вбил в голову то же самое о себе, приколотил к сердцу табличку навечно. Потому что раб ничтожный - херовое поклонение господу. Холуй да кабальник не может быть творцом и талантом. А всевышнему для развития цивилизации, кою он сам сотворил, для свершений науки и духа, для межзвёздных полётов во вселенную нужны соратники, сотоварищи, герои отважные, бунтари с косностью и с устаревшими канонами бытия. Разложение морали общества происходит изза слабости веры в величие человека, и люди, внутри себя желая понимания души, судьбы, вселенной, наяву всё больше сбиваются в бестолковое жующее стадо - жующее всё на свете: телевидение, газеты, деликатесы, роскошь, комфорт. И в этом они следуют за своими кабальными вождями. Взгляните только, как много на свете рабов: пьяницы зависят от водки и самогонщиков, наркоманы от героина и дурьторговцев, мнимые больные от аптек и фармакологии, сектанты от гипноза и божков, фашисты от гимнов да гитлеров, гламурчики от внешности да кинокамер, толстопузы от прибылей да чиновников, и этот поток нескончаем. Идёт упадок духа. Души людей всё больше заполоняет страх заместо отваги, и низость заместо величия. Нас дальше нельзя уверять в том, что мы аз есмь рабы ничтожные. Все могут стать творцами и пророками. Просто Христос всегда помнил слова господа, потому что он мужик с сердцем ребёнка. А мы засираем душу, становясь взрослыми, и забываем речи всевышнего, слышанные нами при рождении, оттого что в голове кутерьма бытия, суеты. Нам если Христос - явый сын господа, семенной - то он далёк, славен, недоступен. И его сила, мощь, вера так и останутся при нём, а сыну человечьему возносить да беречь лишь лохмотья той веры, лоскуты от великого флага. А если Иисус - сын человечий - то есть смысл и желание идти за светочем, рвать жилы да нервы в достижении самому человеку тех же идеалов, мощи, веры. Человек - это творец, и нужно признать, что его сила есть часть силы господа. Кто хочет стать человеком творцом - воспряньте, кто решил просто удобрить почву - гнильте дальше. Пусть каждый свой путь выбирает сам. Одни в своей жизни познают великую радость, а может и истину. Другие тихо и безнадёжно скурвятся. ============================================================= Грибами я увлёкся, оттого что они как клады. Иду по лесу распевая, невзначай гляну под сосну на опавшую жёлтую хвою, а из-под неё вдруг блеснёт коричневая маслянистая шляпка. Ну конечно, маслёнок. Это как на малоезженой дороге, средь пыли и грязи, пусть не золотой узреть – но червонец, в серебристом окладе герба молота и наковальни. Откуда? и начинаются догадки, что сто лет назад здесь голодающие крестьяны грабили опухшие с голоду обозы продразвёрстки. А червонец был именным паролем от одного комиссара к другому, и так эти червонцы - и эти обозы - передавались из рук в руки с одной волости в другую, и не дай бог где хоть фунта муки не досчитаются. А выводки опят похожи на медные гроши. В далёкую старину на них, грошей тех, можно было корову купить. Или лошадь, что важнее ещё. Но растяпа напился где-то в кабацком шинке, расхристался на пузе да в кошеле - и потерял как подмётку с ноги лошадёнку. Что ему оставалось после; только волосы рвать на себе да в голос реветь, проклиная судьбу горемыки жены да своих горемычных детей. Лисички. Сестрички. Словно свёрнутые в трубочку акции первой крупной железнодорожной компании. Богатый бородатый купец преподнёс их в хрустальном вазоне дорогой фигуристой танцовщице, у которой может быть и нету особого дарования, но она щедра на нежные ласки, за что её любят и хозяин ночного варьете, и высокие покровители. Когда они в годину лихолетья все вместе спешно бегут за границу, то суматошно раздаривают на вокзалах свои ласки, вазоны да акции. А вот белый гриб, боровики крепыши, грузди здесь. Разбросаны по лесу вдалеке друг от друга и от кучных грибниц, будто важные самородки на старательном прииске. Пока одного за шляпу потянешь, радуясь сытной находке, остальные тут же сквозь землю попрячутся - и казалось, вот только что было, отсюда многажды подмигивали, справа да слева - а пусто вдруг стало, словно нечистая сила заколдованный круг разметала, и холодеют промежду лопаток скользкие спины мурашек, подгоняя бежать. =================================================================== На мелководье стайка озорных мальков дразнила своего сверстника, всё ещё держащегося за плавники родной мамы. Мальки поменьше казалось просто широко открывали рот, заглатывая жадно кислород, но на самом деле они кричали позорные частушки про всяких молокососов, явно намекая на этого. А старшие, самые шустрые, норовили ущипнуть его губами за хвост, иногда даже, вроде случайно, цепляя крупную мамочку. Она злилась на них, лупила жабрами илистое дно и воду, но отвязаться от ребячьей потешки не могла, и оставить малька одного не могла она тоже. Потому что он привязался к ней своей тоненькой икриночной пуповинкой и всё никак не мог отодрать себя - уж очень она липучая в этот раз оказалась. Раньше все роды у матери - тьфу, тьфу - проходили спокойно, тепло, и без кесарения. А нынче пришлось даже вызвать на помощь знакомого рака, чтобы он пропорол ей брюшко хоть на самую чуть - а то бедный трусливый малёк всё никак не желал выходить. Акушерка лягушка с трудом вытянула его наружу, да и то прямо за хвост, едва ли не с мамкиными кишками. И раз он матери так тяжело дался, то отпускать его от себя она не хотела, оттого что чуяла в послеродовой напруге - этот будет последним. К тому и отец от них сразу же смылся в протоке, сославшись на злачную тишину в соседском большом водоёме, так что изо всей семьи при матери остался только вот он - почти переношенный. Есть поверье, будто те кто в утробе долго сидел, рождаются гениями с большой головой. А у этого малька одни губы чего стоят - вона как к матери присосался. Затих. Видно устал и уснул. Снится ему глубокое синее море, а на нём, на волне большой самой, качается белый фрегат королевского флота. И он – сам малёк - но уже капитан в светлом кителе с бантом, с подвязкой, и чего ещё есть у них там. В общем, всё от мелкой до крупной регалии уместилось на этой вот хрупкой, изящной - но грозной фигуре, стоящей сейчас у штурвала. Брамсы да реи, шкоты да румбы, и непроизносимое даже слетает в яростный миг с этих розовых уст, про которые выскочки смели сказать, что на них молоко не обсохло. Будто в отместку дерзкая ругань накрывает тёмной тучей всё ближнеее море и чёрные флаги пиратов на нём. Это шторм? - Да! - И в такую сумятицу неба, земли и воды - на абордаж!!! =================================================================== Со стула привстал я - блажится мне, грезится, в светлую даль влекут спасительные слёзы - сгрёб я на пол заготовленые бумажки.- Кто мы для власти, народ? Мы лишь средство поживы, объект для охоты. Обманут, заманят, а потом нападут со спины, истекая в беззащитную шею голодной слюной. А для чего же тогда революции? для надежды, народ. Но после всякого бунта к должностям присасываются горлохваты, лицемеры, хлюсты. Где ж её взять, свободу? в себе искать надо. Там она: среди пороков жадности и пьянства, лени, зависти. Глубоко упрятана: в тех тёмных и стыдных уголках, куда самому страшно заглянуть. А вдруг я совсем не такой, вдруг всё про себя придумал? Может, липовый героизм, навеянный фальшивыми сериалами, на поверку окажется трусливым позором. Гранату собой накрыть, на пытки за веру? - что вы, что вы! я лучше на диване с газетой прилягу. - Ну а если не струсил? Если я в самом деле герой, труда и отваги? Это же великая слава. И гордо задрав русую голову, выхожу на улицу со своей личной свободой подмышкой. А навстречу сосед - тоже руский, чернявый южанин. Он тоже свою свободу погулять вывел, и так же горд. Кто кому кланяться должен? Оба руской нации и господь всевышний один - а разные национальности, пророки непохожие. Слово за слово, плевок за плевком, и из уличной потасовки двух ротозеев вызрела гражданская бойня. Которой не знала ещё Святая Русь. Я думаю, если кто бегает по нашему отечеству со свастикой, с полумесяцем ли, с крестом на хоругвях, и кричит об инородстве других руских народностей, отличных от его - это есть быдлы да гнобыли, которые желают, мечтают разделить Святую Русь на запасные части для других важных государств. Если уж ты един, гордин, считаешь себя пупом земли, то будь до конца честен - и один оставайся, воюй, а не собирай под своё знамя в душе презираемых тобой соратников. Я уверен, что руское православие и руское мусульманство по духу, и по родству веков уже в тысячу раз ближе друг дружке, чем противоречащим канонам своих религий. Мне нравится отважная первобытность руского мусульманства, и не по душе лицемерие да корысть канонического западного христианства. А отечественному мусульманину ближе милосердная стойкость руского православия, чем тревога и ярость фундаментального ислама. Западный католицизм уже старик - в нём нет борьбы; восточный ислам ещё отрок - в нём нет покоя. Нам, руским, незачем их подпитывать своей зрелой кровью. Но как сделать, чтобы власть нас не стравливала в тесных и грязных клоповниках больших городов? нужно выкупать землю да хаты и расселяться по бескрайнему отечеству. Это избавит людей от рабства властям и от кабалы комфорту. Раболепство - самая невыносимая мука. Да, я любуюсь своими идолами, богами, веруя в них как в защиту - но во мне не смирение с дрожью в коленках, а благо природы, мощь, и моё с ней единение. Солнце, ветер, вода, добро к людям без абсолютной ненависти - и убить я готов, потому что кабалят, завоёвывают меня - а не должны кабалить, нет у них прав на мою свободу. Свобода любовь жила и жить будет. В прошлые века её ножами резали, ядами травили - без толку. В нынешнее время её мотают на танки да глушат бомбами - а она, затравленная злыми гемодами, всё равно партизанит под лопухами с обрезом. Потому что превыше человеческой свободы ничего нет на свете. По праву моей бессмертной души рождения - я никому ничто не должен. Моя вера, моё отечество, и семья моя - святы. Если моего бога не тронут, то и я чужого уважу. Вот такая она для меня - власть народа. Она не лежит на секретном складе под тайным замком. Бесполезны ключи да отмычки. В душе свобода - твоей и моей.- Я обращаюсь к телеэкрану, к людям, но слышат ли они.