И нос крючком, и чёрные глаза чуть-чуть на выкате, с тревожным взглядом, и неуменье правильно сказать по-русски, если это очень надо; грассирующе-ломанное «эр», – все атрибуты истинной еврейки, нацменки, выросшей в СССР, не отодравшем царские наклейки, лишь допустив перелицовку их и щедро лицемерием окрасив, как этот вот в ОВИРе явный псих – майор, среди болота безобразий с ехидно-наглою улыбкой на лице взращенного в райкоме комсомольца. Таким не стал – таким он был в яйце отца родного. Здесь он раскололся в глумленье над еврейкой пожилой, в своих придирках к справкам и анкетам, в своём шипении: «Вы все – народ такой… Вам визу подпишу я только в гетто»… И вдруг среди трусливой тишины девичий голос: «Ты, нацист проклятый, напяливший казённые штаны, почто ты мучаешь жену солдата, убитого, да-да, на той войне, где твой отец, и дезертир, и трус, не думал о народе и стране. А ну-ка, подпиши бумаги, гнус! Не то узнает, гнида, вся страна, как издеваешься ты, мелкая шпана. Меня, украинку, съедает дикий стыд, что есть такие сволочи, как ты…» О, как был жалок у майора вид! Как быстро подписал он все листы! И что-то в оправданье лепетал, косясь на девушку у своего стола. И мне он все бумаги подписал, не причинив мне никакого зла. 1992 г.