О повести Макса Койфмана «На углях тлеет тишина» 22-го февраля в городской библиотеке г.Бейт-Шемеш состоялась презентация повести Макса Койфмана «На углях тлеет тишина» о жизни и творчестве замечательного поэта из Ашкелона Аллы Айзеншарф. Ей было 6 лет, когда началась война. В Немиров (Винницкая область), где они жили, пришли фашисты. Был застрелен её отец. Алла с мамой и старшей сестрёнкой попали в гетто, откуда девочкам удалось бежать. До прихода Советской армии они скитались холодные и голодные по Немирову и его окрестностям, скрываясь от фашистов, полицаев и стремящихся выслужиться перед оккупантами. В страшных условиях той «жизни» в детской головке Аллы в стихотворных строчках отражалось всё, что приходилось пережить. Гораздо позже это будет отражено в сборнике стихов: «- Хорошо, если выстрелят в рот. - Это, доченька,как повезёт». (2004 г.) Всего у Аллы Айзеншарф вышло 16 стихотворных сборников. Она окончила Литературный институт. Современные стихи её и лиричны, и гражданственны, полны мудрости и жизненной философии. Всем, кто хочет познакомиться с творчеством этого прекрасного поэта советую в поисковике Гугла набрать «Алла Айзеншарф» Из моего выступления на презентации повести Макса Койфмана «На углях тлеет тишина» С радостью принял я в подарок новую книгу Макса, над которой последнее время он много работал. Сначала я удивился названию повести, а, дочитав повесть до кон-ца, я восхитился точности и образности: «На углях тлеет тишина». Наше детство сгорело в огне страшной войны, на углях которой тлеет сегодняшняя тишина – видимость нашего благополучия. Но то тут, то там локально вспыхивает огонь, готовый превратиться в ми-ровой пожар, если человечество не остановит безумство нелюдей. Упомянув о названии книги, не могу не сказать о литературном языке повести. Лиричный, образный, полный сочных эпитетов и сравнений, характерный каждому персонажу, он зримо определяет время, события и героев повествования. Манера вырисовки отдель-ных деталей, культура речи с нежной требовательностью к каждому слову характерны вообще Максу, а в этой повести они чувствуются особенно выразительно. Я сейчас читаю давний роман Ильи Эренбурга «Жизнь и гибель Николая Курбова» (1923 год). Поклонник «Хулио Хуренито», «13-ти трубок» и других его вещей 20-х годов, «Вора» и «Соти» Леони-да Леонова, всей прозы Андрея Платонова, я упиваюсь их языком. Чёткий, своеобразный для каждого из этих писателей, порой грубоватый, он импонирует мне. Но импонирует мне и язык, каким написана повесть Макса, нежный, лиричный, удивительно отражающий любовь и сопереживание автора к многострадальной судьбе своих персонажей. Лимит времени не позволяет мне привести примеры. Но все, кто прочтут эту повесть, убедятся в правоте моих слов и порадуются поэтичности автора – она подстать языку дорогой для него и для меня Аллы Айзеншарф. Кто-то из моих интернетовских корреспондентов из России подсказал обратить внимание на поэта Аллу Айзеншарф. Это было лет семь назад в пору, когда у меня дома собирались «исаковские среды». Я тогда участникам встреч, планируя наши заседания, советовал подготовить материалы для всеобщего знакомства с каким-либо интересным поэтом. И вдруг встретилось такое чудо, как стихи раннее мне неизвестной поэтессы, нет, НАСТОЯЩЕГО ПОЭТА! Зная возможности каждого донести даже интонации автора, я отдал Фаине Росинской весь мной подготовленный материал к сообщению об Алле Айзеншарф. Но Фаина заболела, заболела надолго. Прошли годы. Из-за сломанных рёбер и других своих болячек я перестал проводить «Исачьи среды». И вот из Екатеринбурга приходит сборник «Долг памяти моей», посвящённый жертвам Холокоста, о котором уже упомянул Макс. И я надумал провести презентацию его. Связался с многими израильскими соавторами. Большинство дало согласие на участие. Алла Айзеншарф из Ашкелона и Тамара Ростовская из Хайфы приехать не смогли из-за никудышного здоровья, но дали согласие, чтобы их стихи прозвучали в чьём-то исполнении. Не задумываясь, я решил просить Макса прочитать стихи Аллы: проникновеннее и душевнее, чем он, это никто не сделал бы. И Макс всем сердцем «прилип» и к этим стихам, и к этому автору. И результатом явилась вот эта чудесная книга, которую «проглотил» я менее, чем за две ночи и о которой мы сейчас говорим. Ёмкость языка автора такова, что, читая отдельные эпизоды, я ощущал себя не только участником событий, но реально чувствовал физическую боль. Например, когда молодой полицай с садистским наслаждением хлестал нагайкой по детским ручонкам Шарлотты. И ещё. С громадным интересам и соучастием я читал страницы о военном детстве Макса, многое в нём схоже с моим. Рассказ об этом естественным образом вплетён в канву повести и каждой строкой напоминал мне моё разрушенное войной детство, заставляя меня перечитывать собственные вещи из сборника «Жизнь, опалённая войной». Почти все мы, сидящие здесь за столом, подранки той войны, и нам до боли близко всё описанное в этой повести. Поздравляя Макса с очередной творческой удачей, не могу обойтись без ложечки дёгтя: чтение стихов затруднено тем, что они напечатаны прозаическим текстом, а не разделены на поэтические строки. Это затрудняет их чтение и восприятие. Но в этом «грехе» больше виноват редактор, нежели автор. Исаак Нюренберг.