На железнодорожных путях, давно заброшенных, лежал старик. Снег припорошил его и в круговерти вьюги его тело едва было видно. Путейцы, рабочие местного отделения Иркутской железной дороги, обычно обходили этот участок редко,так как почти все рельсы были демонтированы и о прежней их жизни напоминала лишь полуразрушенная насыпь и блёклая будка обходчика, стоявшая невдалике. Старик наверное присмотрел её под своё жильё и пользовался ею без опаски, не боясь что кто либо выгонит его из очевидно последнего в жизни хрупкого жилища. Путейцы возвращались с ремонта семафора , и так как рабочий день был закончен,они почему то решили идти старой, уже давно нехоженной дорогой. Этой дорогой местные почти не пользовались из-за отдалённости и глухомани заброшенных путей. Завод,к которому подходила железнодорожная ветка давно закрыли, ещё в девяностых годах, когда рухнула жизнь государства и многих советских людей, не то что какой - то малозначимый заводик. Михалыч шедший первым, чуть не наступил на лежащего человека, так его уже занесло снегом. Подошедшие друзья, с изумлением и страхом смотрели на ужасную находку. Михалыч, ещё довольно молодой мужичок, прошедший по жизни огонь и воды и, уже привыкший ничему в жизни не удивляться, и не боятся, подошёл к "снежному " человеку и стряхнув рукавичкой с него снег, и как многоопытный фельдшер проверил его пульс. На удивление у старика он ещё прослушивался, хотя правда и с трудом. Дело заспорилось благодаря работягам и спустя два часа старика уже осматривал врач 1 иркутской больницы. Диагноз для деда правда был совсем неутешительный, сильное обморожение верхних и нижних конечностей, вполне возможной, как определили медики, и грозящей ампутацией. И хотя врачам удалось вернуть пострадавшего к жизни, но общее состояние больного внушало большие опасения. В палате,где лежал старик, кроме него находились ещё мужчина принёсший продукты и трое больных; два парня лет тридцати и ровесник века девяносто летний моложавый старик по прозвищу Феофим. Пришедший немного в себя и повеселевший Николай Александрович,несмотря на мучавшие его боли от обморожения старался быть общительным и внимательным к соседям. Посещал его, и нашедший его в снежной круговерфи, Михалыч. Он, как и дед после многих лет одиночества, наконец-то обрёл так необходимое ему тепло и внимательных товарищей, которые ухаживали за стариком словно он был для них родным человеком. Так часто бывает в больницах, когда абсолютно разные и незнакомые люди, становятся родными, не по крови, а по духу общей боли и несчастия произошедшего с ними. Так проходили дни, сложенные в недели, а состояние старика всё таки не улучшалось. Врачи в тихую между собою говорили, что у старика идут необратимые процессы, и началась гангрена ног... Когда Николаю Александровичу сказали, что необходима операция, то он безропотно согласился на неё готовый на всё. Через неделю после операции, дед уже без обеих ног, лежал в одиночестве в реанимации, не живой и не мёртвый, под подключёнными аппаратами. Сознание к нему возвращалось медленно, правда неотвратимо, и надежды врачей оправдывались на благополучный исход. Прошло ещё две недели и старика перевели в обычную палату, там произошли изменения, молодёжь уже выписали, и деду пришлось переносить своё одиночество молча. Он, из-за своего неугомонного и вредного для окружающих характера, всё так же лежал и также ворчал. В больнице все знали что идти ему было некуда, и врачи жалея его, не выписывали инвалида, стараясь излечить его от всех его многочисленных болячек. А тут ещё, когда к Николаю Александровичу перевели обратно после операции девяностолетнего деда Феофима, в их палате, к спокойствию обоих страдальцев не было предела охов и вздохов от радости. Они целыми днями и ночами говорили о жизни и прошлом навёрстывая упущенное, вспоминая о горестях и радостях,которых в их жизни было с избытком. Со временем палата заполнялась новыми пациентами-соседями, и старикам стало полегче переваривать трудности бытия больничных будней. Однажды, после просмотра па телевизору фильма о войне, Олег Павлович Мигунов, а нового соседа именно так звали новоявленного страдальца, стал рассказывать о войне, об отступлении из Ростова на Дону, об ужасах отступления, затронув самые болезненные для стариков моменты их жизни. Вдруг Николай Александрович услышал всхлипывания друга, переросшие в рыдания. Что произошло дальше, было не понятно. Мигунов подумал, что соседу стало плохо и захотел вызвать дежурного врача. Но Николай Александрович упросил его не делать этого, он понимал Феофима и знал, что причина была в другом, не от физической боли слёзы старого солдата, а от боли сердца, души. Он вспомнил... ... В тот страшный 1942 год, ему было двенадцать лет, и он жил в Ростове с родителями и сестрёнкой. Войну все ждали и знали что она неизбежна, но она всё таки пришла неожиданно. Лето сорок первого было самым страшным периодом в жизни Советского государства, всего народа. Все верили Сталину, его слову, в непобедимость Красной Армии. Но всё рухнуло в первый месяц войны. И дело было не в ошибках, они были у всех полководцев мировой истории, начало войн всегда неожиданны и тяжелы для обороняющейся стороны. Чаще всего войны начинались после заключённых договоров о мире. Тактика врагов коварна и жестока, только глупцы имеют другие взгляды, взгляды врага. Когда немцы вошли в Ростов на Дону, жители схоронились в домах и боялись выходить на улицу, лишь мальчишки ничего не боялись и ходили выведовая силы врагов и считая танки и пушки фашистов, так на всякий случай, вдруг нашим разведчикам нужно будет. На соседней улице жил мой друг Витька Черевичкин. Мы целыми днями, не глядя на немцев,гоняли голубей и обсуждали как бы навредить фашистам. В развалинах находили брошенное оружие и перепрятывали его до лучших времён.Мы знали что наши скоро вернутся. Так мы нашли четыре автомата и два пистолета, четыре гранаты, правда немецкие с длинной рукоятью. Витька был худой ,невысокий мальчишка, его голубые глаза светились радостью жизни ,как ростовское летнее небо. А как он любил голубей ... Мать ругала его за увлечение голубями , боясь немцев . Жил он с ней и сестрёнкой Аней у родной тётки Вали. Год был трудный,голодный, продукты на рынке стоили сумашедшие деньги, да какие деньги,больше просто менялись на вещи,что у кого было. Мы с Витькой так же ходили на рынок. Там то мы и познакомились с нашим разведчиком. Случайно,во время одной из облав. Мы то мелкие,бегали быстро, в любую щель могли пролезть, а наш-то был крупный, и когда все бросились с рынка в рассыпную,он с трудом бежал вместе с нами. Но быстро запыхался и когда мы рванули в соседний двор он отстал. Мы притаились под крышей в развалинах аптеки, когда вновь увидели того дядьку. Тот метался по двору и не знал куда скрыться, а немцы были уже рядом,нам то с чердака хорошо их было видно. Вот мы его и окликнули и показали как пролезть к нам, там мы и переждали заворушку. Разговорились, а когда мы рассказали о наших записях,он обрадовался и поблагодорил за находчивость. Договорились о встречах,но потребовал чтобы мы помалкивали. Так продолжалось три месяца, мы ему о танках, о вагонах, тех что на вокзале и станционных путях, а он нам благодарность от командования иногда давал конфеты, наши сладкие леденцы,где он их брал, мне до сих пор неизвестно, ну не мог же он их из Москвы привозить. Я съедал их тут же, а Витька нёс их маленькой сестрёнке. В одно из таких наших совещаний, мы проговорились о голубях, он заинтересовался и предложил их использовать как почту. Витька аж загорелся этой идееи и сказал что отдаст всех для партизан - подпольщиков. Договорились,что письма Витька будет приносить к Егорычу. Но и немцы, как мы понимали были не дураками, иначе не дошли бы до Москвы. И надо же такому случиться, в один из полётов голубь сел на окно начальника гестапо и тот прочитав записку, организовал поиски голубятни, откуда и куда они прилетали. На Витьку вышли быстро. Когда к нему пришли фашисты он вцепился в дверь голубятни и не пускал их к своим любимым голубям. Немецкий офицер приказал солдатам сломать голубятню. Витёк рванул к голубям, открыл ограждения и выпустил своих любимцев на волю...Кричал всё.." Улетайте! Милые улетайте! Голуби, мои Вы милые, улетайте! " А те, не понимали, почему на них кричит их хозяин, друг. И возвращались к нему. Садились на руку, плечи. Тогда он их ударил. Первый раз в жизни... и они улетели... Взбешённый немец выстрелил в Витьку... в живот и голову, подло из под тишка, со спины... Когда фашисты ушли бросив мальчика, мы подбежали к нему. Он был ещё жив. Слёз не было, он тихо смотрел в небо... И улыбался... Голуби летали над городом. У нас текли слёзы, мы тихо плакали, девчонки ревели... а он улыбался. Кровь заливала ему глаза, девочки вытирали её платком. Было мучительно смотреть на раненого друга, конечно все понимали, что раны были смертельными и мы ничем не могли ему помочь. Удивительное дело, не мы, а он старался нас успокоить " Не плачьте-с хрипом говорил он - берегите голубей ..." Очевидно ему было больно от ран, но он лишь изредка морщился... и всё смотрел на своих голубей. Так прошло немного времени. Проходившие мимо патрули фашистов нас не трогали, лишь морщились, то ли от ненависти, то ли от ужаса содеянного. Витька обессилил и уже не мог даже стонать. Видно и видеть он уже не мог, так как широко открывал глаза, но спрашивал "Летают?" Мы еле могли сказать " да " Горло сдавили слезы...Слов не было. Прибежавшая мать тихо сидела около тела сына. Похоронили Витьку тихо, боялись немцев. Его тётка умерла через неделю, невыдержало сердце. Прошла мировую, она ведь была сестрой милосердия в Гражданскую, а здесь сгорела за пять дней...Николай Александрович тяжело вздохнул, и переведя дух продолжил... В последний раз я был на его могиле в шестидесятом. Она почти полностью заросла. Родных то, насколько я знаю, у Витьки не осталось. Выпил я водки, наполнил и ему рюмочку... Как ты думаешь мальцам ставят рюмочку? В общем ушёл я из города навсегда. Бродил по Союзу, тяжело было, но я был свободен. И где бы я не был, я кормил голубей, всегда. Они божественные птицы, а как говорят, воркуют... Освободили наш город в феврале сорок третьего, четырнадцатого числа... Знаю ещё, что парк отдыха в том Ростове назвали Витькиным именем. Его никогда не причислят к роду Святых, но именно на таких держится Россия... В один из вечеров, уже будучи в Москве на Ленинградском вокзале, проходя мимо бродяги-бича, я услышал песню о Витьке Черевичкине. Я остановился и спросил у него "Кто автор песни, откуда она ?" но тот лишь пожал плечами ничего не ответив и продолжал петь. Знал ли он, этот бродяга, кем был наш Витька,этот маленький герой, защитивший своих голубей. " ... Жил в Ростове Витька Черевичкин Маленький парнишечка - пацан Каждый день любил он на свободу Голубей своих он выпускал... Голуби, мои Вы милые ! Улетайте в солнечную высь, Голуби Вы сизокрылые , В небо голубое унеслись..." Продолжать дальше рассказ старик не мог, рыдания и слёзы буквально душили его, его худущее тело билось в конвульсиях и сотрясалось от горя и страданий воспоминаний. Пришедший врач сделал ему укол успокоительного и тот заснул. На следующий день старика не стало, не выдержало сердце. Было 14 февраля... При выписке из больницы, Мигунов спросил у медички, не осталось ли что от деда. Та молча зашла за ширму и вынула из шкафа старую потрёпаную временем фотографию и ещё довоенную открытку с изображением летящих голубей, белых и счастливых. Свободно парящих над городом,...конечно над Ростовом, подумалось ему... На потёртой фотокарточке был сфотографирован школьный класс, под портретом И.В. Сталина, над одним мальчишкой была отметина-галочка ...может это и был Витя Черевичкин? кто ответит... Глаза школьников смотрели прямо в душу, в них ещё оставалось детство, но во взгляде уже была серьёзность и знание, предчувствие, что будет война... Щепин-Ростовский С.А. 14 февраля 2013 года.