Фантастическая повесть Темнота неслась навстречу, только в самый последний момент принимая форму куста или столба. Он висел на руках, пытаясь нащупать ногами хоть какой-нибудь выступ на гладком боку вагона. Рама туалетного окна нехорошо потрескивала под пальцами. Надо было на что-то решаться: либо лезть обратно и безропотно, как подобает солдату, принять свой конец, либо отпустить руки и полететь вниз навстречу судьбе. Скорее всего, при падении он встретится головой с рельсом или камнем, а может, просто угодит под колеса. В таком случае жизнь окажется короче на несколько часов. Зато он не станет чувствовать себя в последние минуты овцой на заклании. Пусть будет, что будет... Он подтянулся на руках, уперся ногами в край окна и стал ждать подходящей для прыжка секунды. Хотелось поймать место, где трава вплотную подходит к рельсам. Но тут из темноты вынырнули кучи песка – на насыпи шли ремонтные работы. Мозг моментально среагировал. И вот уже руки-ноги с трудом выбираются из рыхлой массы, а над головой, грохоча, проносятся последние вагоны. ...Он бежал уже несколько часов. Часть пути удалось провисеть на кузове грузовика. Но, когда машина свернула с проселка на автостраду, пришлось отцепиться. Его не должны видеть около больших дорог. Хуже всего, что он продвигался наугад, не зная этих мест даже по карте. Удавалось только держать направление – строго на север, хотя для чего, он сам не понимал. Наверно, чтобы не мотаться кругами. Хороший все-таки организм ему дали. Любой нормальный человек упал бы еще километров десять назад. Но и у него, оказывается, есть предел прочности... В городок он уже не вбежал, а просто вошел. И тут начал падать снег. Это было некстати – на промерзшей земле не так видны следы. Хотя, если его найдут, уж точно не по следам. А снег был потрясающе красивым – не снежинки летели, а целые снежки. Они медленно, беззвучно, но очень быстро засыпали спящие улицы. Ни души. Только фонари горят, мерцают уличные гирлянды, да зеленеют на дверях еловые венки. Послезавтра Рождество. А сил уже не осталось, и ужасно хотелось пить. Он присел на корточки и стал глотать снег. – Напрасно вы это делаете. Ангину схватите. Да к тому же Цезарь только что пометил этот угол. Девушка с заснеженным добродушным сенбернаром незаметно подошла сзади. Парень был явно не из их городка, весь взмыленный, видно, долго бежал. Но больше всего ее поразили его глаза. Он сидел и смотрел на незнакомку светлым прощальным взглядом, как умирающий на последние лучи солнца. – Вам что, плохо? – Не знаю... Да, сегодня самый страшный день в моей жизни. Возможно, последний. Но вот вижу вас, этот снег, и мне хорошо. – Вам нужна помощь? – Да, наверно. Хотя я не представляю, как вы можете помочь... – Для начала просто напою вас чем-нибудь человеческим. Да бросьте вы этот снежок, – она вытряхнула подтаявшие куски из его ладони. – Пойдемте в дом. Конечно, дурной тон – приводить незнакомых мужчин с улицы, но мне плевать на эти условности. На грабителя и насильника вы не похожи, да к тому же Цезарь меня в обиду не даст. Они вошли в большую переднюю. Пока хозяйка ходила на кухню за колой, гость уселся на пол, прислонился спиной к стене и закрыл глаза. – Нет, ну это уже ни в какие ворота! Зачем вы заняли место Цезаря? Это же его коврик! Впрочем, собака не возражала, спокойно сидела рядом, положив гостю на плечо свою грустную морду. – Прости, пес. И вы простите. Я очень устал, а на кресла не хочу садиться – боюсь их испачкать. – Ничего, почищу. Кстати, давайте почищу и вашу куртку, пока вы отдыхаете. И даже не буду спрашивать, где вы так угваздались. – Если хотите, я расскажу вам все. Хоть кто-то будет знать... Вам это покажется очень странным, но учтите, я не говорю неправды. Я просто не умею это делать... Итак, признание первое и самое тяжелое: я не человек. Меня никогда не рожала мать. Я был создан в лаборатории около трех лет назад. Сразу взрослым. Сначала мне дали имя Роби, Роберт, наверно, по созвучию с роботом. Но санитар-ирландец, который учил меня ходить и говорить, с первых дней стал называть Патриком. Кажется, в честь своего брата, за которым он так же ухаживал после аварии. Я привык к этому имени, да и все остальные тоже, хотя в каких-нибудь бумагах я, возможно, до сих пор числюсь по-старому. Ничего от робота во мне нет. Ни одной металлической или пластмассовой детали. Я собран из клонированных органов, а они, как мне объясняли, выращены из лучших образцов. Суперпечень, сердце из клеток олимпийского чемпиона, уникальное зрение, слух. Меня сделали как модель идеального солдата, и действительно я могу многое, что не под силу обычным людям. Стреляю без промаха, подтягиваюсь сотни раз без перерыва, пробегаю марафонскую дистанцию. Правда, сегодня спекся раньше, но это же на пересеченной местности... Меня научили разным видам рукопашного боя, я вожу машину, вертолет, скутер. Легко обучаюсь всему, и память с очень высоким коэффициентом. Но вот с нервной системой у них вышла какая-то неувязка. Я должен был обладать реакциями крутого боксера, которого не пускали на соревнования из-за его садистских наклонностей. Но во мне это все почему-то не прижилось. Я не люблю бокс, драки, хотя долго тренировался. Не люблю подчинять других – для солдата это, наверно, хорошо. Но и сам не люблю подчиняться... И вообще у меня плохая адаптация в новой среде. ...Вспомнились первые дни на военном заводе. Он понимал, что идет проверка, и старался досконально точно освоить обработку деталей. Когда они до микрона стали соответствовать образцу, начал наращивать скорость. В этом соревновании с самим собой было что-то упоительно азартное, и Патрик так увлекся, что забыл про окружающих. А вокруг его станка собиралось все больше рабочих. Разглядывали детали, замеряли, качали головой и уходили. И никто уже не разговаривал с ним, не занимал столик в столовой. Только когда подошел мастер, покрутил в руках поршневой цилиндр и насмешливо спросил: «Ну и чего ради ты так выдрючиваешься?», Патрик понял, какой удар нанес по их рабочему самолюбию... А вчерашняя промашка окончательно перечеркнула его судьбу. Был, можно сказать, госэкзамен на пригодность таких искусственных солдат для английской армии. За его действиями на полигоне наблюдал сам генерал Кейси – специально приехал из штаба. Поначалу все шло хорошо. Стоящие рядом инженеры-генетики обращали внимание важной персоны на выносливость объекта и быстроту его реакции. Персона соглашалась. Потом приехали в спортзал, и Патрик демонстрировал свои рекорды на гимнастических снарядах и в плавательном бассейне. Генералу особенно понравилось, что испытуемый может около пяти минут находиться под водой. И Майкл уже потихоньку показывал Патрику пальцы буквой «v», когда случилось непоправимое. Виной всему стал солдатик, юный и глупый. Он был из семьи известных кондитеров, и начальство нередко использовало его навыки при встрече важных гостей. Парень вообще проводил много времени на кухне и не очень-то разбирался в субординации, тем более в военном НИИ она была не так строга, как в других частях. Он только что накрыл на стол в соседней комнате и пришел за дальнейшими указаниями. Высокие чины как раз склонились над столиком, сопоставляя результаты модели и других спортсменов. Солдатик подошел и тоже заглянул в таблицу. – Это что еще такое! Кто позволил? – голос генерала отдавался эхом под сводами зала, а глаза стали совершенно оловянными. – Обслуживающий персонал подглядывает в секретные документы! Ваше имя? – Рядовой Уильям Смит. – На гауптвахту! Нет, в карцер! И довести дело до военного суда. Это не шутки! Генерал увидел растерянное лицо директора НИИ и закипятился еще больше. – У вас что, нет карцера? Может, и гауптвахты нет? – Мы сейчас же поместим солдата в дисциплинарную комнату, – примирительно сказал заместитель директора, – а завтра проведем допрос. Все меры примем, как полагается. Молодец заместитель. Нашелся. Сроду у них таких комнат не было, но сделать можно из любой за несколько минут: вынести мебель, да топчан поставить. А завтра Кейси уже уедет... Представляя все это, Патрик не заметил, что генерал давно смотрит на него. – Вам что, молодой человек, не нравится, как я разговариваю с солдатом? И Патрик ляпнул: – Да, не нравится. Он же не умел врать. Кейси еще несколько секунд сверлил его взглядом. Потом неожиданно спокойно, высокомерно отчеканил: – Я и присутствующие здесь военные эксперты ознакомились с моделью R-50. Мы обсудим наши мнения и подготовим письменное заключение. Что было в этой бумаге, Патрик так и не узнал. Майкл прятал глаза и уходил от ответа. Наутро вся группа из НИИ села в поезд. А в полдень Патрик случайно подслушал разговор охранников и понял, что жить ему осталось всего несколько часов... – Но ведь в наше время расстрелы запрещены. – Это для людей. А я не человек. Я – собственность военной компании, собственность армии. Все равно, что раб, только еще хуже. Провинившегося раба наказывали, но чаще всего оставляли в живых. В моем же случае сразу стирают память. То есть личности по имени Патрик больше не будет. Останется тело с самыми простейшими рефлексами. Впрочем, я не знаю, что решил Кейси, может, и тело будет уничтожено. Девушка прошла по комнате, постояла у окна. Потом резко повернулась. – Как он выглядит, этот Кейси? – Невысокий. Голова, по-моему, слишком большая для такого роста. Глаза серые «двустволкой». Она кивнула. – Простите, что проверяю вас. Я знала Кейси, правда, давно. Он упорно подсиживал моего отца, делал ему всякие пакости. В результате Кейси – генерал, а папа уже десять лет, как в могиле. Ладно, не будем об этом. В ваш рассказ поверить трудно, проще представить вас обычным дезертиром. Но есть в вас что-то необычное... трудно сказать, что. И почему-то хочется верить... А куда дальше вы собираетесь бежать? – Ничего не знаю. Я даже плохо представляю, где нахожусь. Никакого плана. Просто сумасшедшее желание сохранить свое я. Страх? Да... Вам, людям, еще можно надеяться на загробную жизнь. Мне же она не светит – Бог не давал мне души... Все. Никуда бежать не придется. Это за мной. Патрик стоял перед дверью и смотрел в стекло. Вдали на холме мелькали огоньки, наверно, от карманных фонариков. – Почему они так быстро вас нашли? Может быть, на вас установлен какой-нибудь микрочип с передатчиком? – Возможно. Да, это логично, они обязательно должны были его поставить, я как-то не подумал. Ну что ж, прощайте, мисс, я даже не знаю, как вас зовут. – Меня зовут Николь. Но лучше Ники. Привычней. – Мне недолго вас так называть, Ники. Через несколько минут они будут здесь. Спасибо вам за все. Знаете, я лучше пойду им навстречу, а то у вас еще будут неприятности. Девушка схватила его пальцы на дверной ручке. Несколько раз перевела взгляд с дальних огоньков на его обреченные глаза, и, рванув за руку, потащила за собой. – Сдаться вы всегда успеете. А пока поиграем в догонялки и перехитрялки. Они пробрались в гараж через заднюю веранду. В машине Николь уложила его на пол около заднего сидения и накрыла пустыми коробками на случай досмотра на дороге. Рванула с места так, что «мерс» подпрыгнул, но вела плохо – нервно и неуверенно. Патрик выполз из-под коробок и перелез вперед. – Пустите меня за руль. Уверяю вас, будет быстрее и безопасней – я хороший водитель. Только дорогу показывайте. В случае облавы скажете, что я вас похитил вместе с автомобилем. Мне все равно терять нечего, а к вам меньше претензий, что пытались присвоить чужое имущество. – Какое имущество? – Меня. Не забывайте, кому я принадлежу. Они выехали из города и долго неслись по темному шоссе. Потом Николь потянула его за рукав. – Не пропусти поворот. Это был хороший загородный особняк. Небольшой, но удобный. Полтора века назад его, видимо, строили, как охотничий домик какого-то аристократа. Собирались здесь отпрыски именитых фамилий, играли в покер, хвастались своими трофеями. Наверно, с той самой поры остались на стенах картины с лошадьми и собаками, а также огромные кусаные молью головы медведей и кабанов. И резким контрастом с этими предметами благородной старины выглядел хозяин дома. Сальные белесые патлы, очки с толстыми стеклами и отрешенный взгляд сразу выдавали человека, который однажды ушел в Интернет, да так и не вернулся. Выслушав объяснения Николь, он кивнул, уволок гостя в заставленную аппаратурой комнату и велел раздеться до трусов. Пока Алан монтировал какое-то приспособление, девушка шепнула Патрику, что, кроме компьютерной мании, у хозяина есть еще один заскок – ищет контакты с неземными цивилизациями. О результатах этой работы она ничего не знает. Но всевозможные приборы, обнаруживающие даже слабые радиосигналы, в доме есть, а это именно то, что им сейчас нужно. Действительно, поиски не заняли много времени. Чип оказался под правой лопаткой, где у него нащупывался небольшой шрам. – Ну что, будем удалять? – Конечно. Режьте. – С обезболиванием? – У меня человеческие ткани. И боль я чувствую так же, как все. Но если это делать долго, то режьте так. Новокаин оказался под рукой. Алан с интересом разглядывал маленькую загогулину, похожую на семиконечную морскую звезду. – Что будем с ним делать? Что чип нужно побыстрее унести из дома, понимали все. Но вариант примитивного выбрасывания в канаву Алану не подходил. Он любил шутить и делал это со вкусом. Он принес крупную белую крысу, зажал ей голову в какие-то специальные тиски и попросил Патрика подержать задние ноги. Чип зашили над самым хвостом. Потом Алан посадил измученного зверька в клетку и вручил Николь. – Давай на всех парах к старой винодельне. Там многоэтажные подвалы, искать им придется несколько дней. Пока найдут, твой друг уже успеет перебраться на континент. Когда они остались одни, Алан снова снял с Патрика рубашку и тщательно прощупал его тело. – А почему ты решил, что искусственный? Может, у тебя просто была амнезия, и ты не помнишь прошлого? Можно ли объяснить ему, что значат в жизни первые шаги, как впервые брать в руки ложку, карандаш и знать, что ты еще никогда этого не делал? При амнезии такого не бывает, механические навыки там остаются. А еще первые попытки общения. Инженер-генетик Майкл держит его за руку и показывает на небо: «Это первая звезда. Называется Венера». И он повторяет «звезда», «Венера». Что такое «планета», Майкл рассказал гораздо позже, когда у них уже начались регулярные занятия... Патрик встряхнул головой. – Ты хочешь сказать, что сомневаешься в моем происхождении? Ладно, я покажу тебе кое-что. Видишь эту большую родинку под правой ключицей? Положи на нее палец и потяни к плечу. Родинка отъехала в сторону, под ней оказалась глубокая сухая ниша. Алан посветил в нее фонариком. – Там должны быть небольшие желатиновые шарики. Это как бы пульт управления. При нажатии на один из них полностью стирается память. Другой отключает сердце и мозг. Смерть без повреждения органов, их можно потом трансплантировать людям. Есть и другие кнопки, и еще какие-то комбинации их нажатия. Но я этого не знаю. Надеюсь, у тебя не появится желание попробовать – я все-таки еще хочу пожить. – Желание, конечно, есть, но я ценю твое доверие. Можешь считать, что в происхождении ты меня убедил. Но я до сих пор не понимаю, зачем нашим военным такая бессмысленная трата денег. По-моему, куда проще и дешевле выдрессировать обычных солдат. – Это же только начало. Со временем можно будет создавать бойцов, не чувствующих боли и страха. А то и вообще вывести каких-нибудь мутантов со сверхъестественными способностями. Клонировать человека целиком пока запрещено, а изготовление отдельных органов уже практикуют. В результате получается еще выгоднее. Создать сразу взрослую особь нельзя – придется растить с ребенка. Затраты, сам понимаешь, какие. А вырастить взрослые органы – и быстрее, и проще. Как они их потом монтируют – секрет, тем более что ДНК клеток у всех разная. Но научились, судя по мне. Одно не учли: мы не вещи, мы думаем, чувствуем, и нам больно от нашего бесправия. – В армии все бесправные. Туда только попади... Во дворе хлопнула дверца машины. Николь. Вошла вся в снегу, румяная, тревожная. – Алан, голубчик, спасибо тебе огромное. И с крысой ты придумал просто отлично – я все так и сделала. Но мы с Патриком тебя сейчас покинем. Твой дом наверняка зафиксирован на их радарах. Береженого бог бережет. – Надеюсь, мы еще увидимся, мистер Гомункулус, – улыбнулся Алан. – Ну зачем ты его так? Ведь у Гете это весьма странный персонаж. – Ничего, все верно. Гомункулус – существо из пробирки. Значит, ко мне подходит. Я не обижаюсь. Они ехали молча. Все та же дорога, редкие фонари, рекламы рождественских распродаж. Но внутри что-то отпустило, и вместо ледяного комка страха под сердцем угнездилась теплая пустота. Захотелось спать. И Патрик порадовался, что Николь сама сидит за рулем – водила из него сейчас не ахти. Остановились у большого обшарпанного дома на окраине города. Николь позвонила по мобильнику, потом показала на освещенные окна третьего этажа. – Я оставлю тебя здесь у своей подруги, а сама вернусь домой. Мне надо успеть многое сделать. Мы с ребятами собирались завтра отметить Рождество, а на послезавтра у нас уже взяты авиабилеты до Швейцарии. Хотим провести каникулы в горах, покататься на лыжах. Все остается в силе. Только я еще прихвачу и тебя. Поедешь по билету Джеймса, я уговорю его уступить тебе место. Он все равно не очень хотел с нами – тут у него какие-то сердечные проблемы. Вот пусть их и решает, а то девушка за это время окончательно сбежит. Попрошу дать тебе на время и его паспорт – вы чем-то отдаленно похожи. А когда будем проходить контроль целой толпой, все одинаковые, в куртках и лыжных шапках, вряд ли там будут особо приглядываться. Документы тебе сделаем уже на месте, говорят, там это даже проще. А дальше видно будет. Ну все, побежала укладывать вещи. Еще Цезаря надо будет пристроить на эти дни. До завтра! От Сандры никуда не выходи и ничего ей не рассказывай. Патрику постелили на диване. Сандра сидела на кухне и что-то тягуче выясняла со своим парнем. Из освещенной двери плыли табачные облака. Впервые за сегодняшний день захотелось есть. Но это ерунда – чувство голода заглушить нетрудно. Не то, что другие чувства... Майкл... Почему он не предупредил, не попытался спасти? Друг, нет больше, чем друг – учитель, воспитатель, почти отец, если учесть, что он тоже участвовал в конструировании организма. Самый близкий человек и сразу согласился с его гибелью. Патрик вспомнил раздраженный взгляд и единственную фразу, которую Майкл бросил ему на перроне: «Одним словом ты перечеркнул весь наш труд!» Может быть, он должен был тогда догадаться, что его ждет? Но он не понял. Не понял, и когда его посадили не с сотрудниками НИИ, а в вагон охраны. И если бы не сломался консервный нож и он не пошел попросить другой... Если бы не оказалась открытой дверь купе, если бы он не услышал свое имя... Похоже, Пит единственный, кто его пожалел. Так и переспросил: «Это что же получается, Патрика убьют?» А когда кто-то стал долго рассуждать, смерть это или нет, если остается живым тело, Пит кратко припечатал: «Конечно, смерть, раз человека больше не будет». Потом он еще рассказывал солдатам, как любил играть с Патриком в шахматы, хотя все время проигрывал. И вообще, какой Патрик был мировой парень, жалко, что искусственный. Все в прошедшем времени. Все уже решено, и приговор мысленно приведен в исполнение. И все с этим согласны. А Патрик стоял, прижавшись к стенке, и у него подгибались ноги. Потом в купе кто-то задвигался к выходу, и Патрик быстро проскользнул в свою дверь. Получается, все, с кем он общался последние три года, так и не стали его друзьями. А спасла случайная знакомая. И компьютерщик, который увидел его первый раз в жизни, сразу согласился помочь. И обкумаренная Сандра пустила переночевать. Почему эти люди внутренне протестуют против приказа генерала Кейси, а Майкл и другие... На улице ритмично мигали гирлянды. Но мысли разогнали сон. А уснуть надо – Патрик понимал, что необходимо набраться сил, слишком много он их сегодня потерял. Несложные упражнения по аутотренингу, и он поплыл по зеленой сияющей волне. Интересно, а у настоящих людей такие же сны или не такие? В Лондон они приехали только под вечер Сочельника. Патрик впервые увидел большой город, да еще в праздничных огнях. Но Николь не стала долго знакомить его со столицей, и после нескольких кругов по центру погнала машину в довольно унылый район, где ее ждали друзья. В квартире было жарко и накурено. Пахло смолой, мандаринами и жареной птицей. В углу до самого потолка вздымалась елка, и две сестры-близняшки прилаживали на ветки последние украшения. Остальные девушки собирали на стол. Патрик пожал с дюжину рук. Пришлось напрячь всю свою изрядную память, чтобы усвоить, как кого зовут. Но, похоже, его персона не очень-то всех интересовала. Разговоры были в основном о завтрашней поездке. Да и они воспринимались с трудом – мешала забойная музыка. Это было второе Рождество в его жизни. В прошлом году Майкл пригласил Патрика к себе и познакомил с матерью и сестрой. Сидели в тесном семейном кругу. Женщины прочитали молитвы и разложили по тарелкам индейку. А потом, когда уже ели десерт, сестра спросила, верует ли Патрик в Бога, и он не знал, что ответить. Врать не умел, а о его происхождении Майкл просил не говорить. Кстати, нагорело тогда Майклу на работе. Ирландец случайно подслушал и пересказал Патрику разговор его друга с руководителем группы. Начальник отчитал инженера по первое число за несанкционированный вывоз модели с территории объекта. А на робкую попытку Майкла поспорить, что и модели хочется по-человечески Рождество провести, шеф совсем взбеленился: «Суть эксперимента – создать солдата с наименьшим набором эмоций. Вы и так его слишком очеловечили. Того и гляди, все дело завалит». Как в воду глядел... Здесь праздник был совсем другим: шумным, веселым, бестолковым. Пожалуй, так было даже лучше – на Патрика мало кто обращал внимание. Он забрался на старинное кресло между двух шкафов и, прикрываясь рекламным журналом, стал наблюдать за тусовкой. Трепались и пили в основном по трое-четверо, но когда кто-то начинал рассказывать историю, или разгорался спор, все переключались на это и приглушали музыку. Патрик не понимал многих филологических терминов, но цепко фиксировал их в памяти. Этот мир был далек от всего, с чем он сталкивался, хотя он был действительно целым миром со своими законами. – Писать о любви – самое глупое дело. Человечество профессионально занимается этим более трех тысяч лет, и сказать что-то новое удается единицам. Неужели ты думаешь, что вот так, с первого раза сумеешь создать это новое? – А почему я должна выдумывать новое? – беленькая Несси, похоже, обиделась на Николь за такой наезд. – Я просто пишу стихи о себе и своем парне. – Две минуты назад ты их обнародовала. Значит, они перестали быть лично твоими – ты ищешь читателя, ну пока что слушателя. Не важно. А раз так, ты должна знать законы читательского восприятия. И вот самый первый из них: все вторичное скатывается с мозгов потребителя, как вода со свечки. Ты можешь сто раз повторить «люблю», а он даже не поймет, о чем речь, потому что внутренне не примет твои слова. А вот если ты выразишь свои чувства через зримый образ, да еще с которым человек никогда не сталкивался, он тебе сразу поверит и пойдет за тобой. Только именно за образом любви, а не за пустым словом, понимаешь? И тут в передней грохнула дверь, девчонки радостно завопили: «Эд, Эд!» и бросились его встречать. Литературная дискуссия была напрочь забыта. Большинство ребят были однокашниками Николь по университету, в том числе и хозяйки-двойняшки. Но Эд явно старше и, по-видимому, уже давно не студент. Патрик с первых минут понял, что этот хмурый брюнет здесь за главного и его слова обсуждению не подлежат. И еще он понял, что не понравился Эду, и тот не понимает, зачем в их сложившейся компании нужен чужак, да к тому же «чайник». Впрочем, спорить с Николь Эд не стал. Она не из тех, кто прогибается перед авторитетом. Решила тащить приятеля в горы – пусть сама с ним и возится. Наверно, расскажи она, кто такой Патрик, Эд воспринял бы его совсем по-другому. Но Николь, кроме Алана, никого не хочет посвящать в эту тайну. Заиграла медленная музыка, и Николь потянула Патрика за рукав. – Тоже мне кавалер, спрятался за шкафами и шлангом прикидывается. А танцевать со мной кто будет? – Я не умею, – испуганно прошептал он. – Ты же говоришь, что быстро всему обучаешься. Вот и проверим. Проходы и повороты Патрик освоил действительно быстро, но был довольно скован. И только когда Николь положила его руки себе на талию, своими обняла Патрика за плечи и слегка прижалась к нему грудью, внутри что-то отмякло. Они покачивались под музыку, почти не двигаясь с места. И почему-то казалось, что девушка прорастает в него корнями, а ее тело становится как бы частью его самого. Непонятно, отчего закружилась голова, а сердце стало лупить гулко и часто. – Первый раз танцуешь с девушкой? Он кивнул. – Неужели тебе никогда не хотелось вот так потанцевать или просто познакомиться? – О моих желаниях речь до сих пор не заходила. Я должен был делать то, что предусмотрено расписанием. Если по техническим причинам получалось «окно», внепланово садился за компьютер и искал нужные сайты. Они тоже были из списка, и я никогда не шарил наугад. – Теперь у тебя будет другая жизнь. И строиться она начнет как раз на основе твоих желаний. Чего ты хочешь, Патрик? – Не знаю. Скорее всего, я так и не научусь чего-либо хотеть. Впрочем, нет, я хочу, очень хочу, чтобы эта ночь никогда не кончалась. Но она кончилась, и наступило утро. Яркое, морозное, трезвое. В самолете девушка спала на его плече, и Патрик боялся пошевельнуться. Сидел в полудреме, растворяясь в гуле моторов и запахе ее духов. И сейчас, и ночью в танце он чувствовал, что Николь видит в нем не мужчину, а скорее брата. Не слишком близкого – сводного или двоюродного, – но попавшего в беду. И с радостью помогает ему встать на ноги. Наверно, и в нем сейчас жил маленький мальчик, которого старшая сестра ведет по лесу. Хотя, что ощущают эти мальчики, он мог представлять только по интернетовским детским книжкам. Не видел в нем соперника и Эд. Но явно недолюбливал. Патрик покосился на его кресло. Сидит, читает. Вот вежливо подозвал стюардессу. А ему сегодня нахамил. Патрик как раз закончил перетаскивать вещи в машину. Спешил, брал все больше сумок и рюкзаков, а в последней ходке вообще еле двигался, завешенный ими с головы до ног. Когда складывал все это в багажник, Эд подошел сзади и насмешливо сказал: – Сила есть, ума не надо. Ссора была Патрику ни к чему. Промолчал. Но обида осталась. И много вопросов. Что у них за отношения с Николь? Явно не любовники, но какое-то взаимное притяжение чувствуется. И еще более сильное отталкивание. Почему он так авторитетен среди этого молодняка, и почему Николь плевать на его харизму... Эд оглянулся, и они встретились взглядом. Контакт длился не более секунды – легкая усмешка на губах, и Эд вновь погрузился в книгу. Да ладно, не люби ты меня, никто не заставляет. Только демонстрировать это все же не стоит. В свое время Майкл постоянно повторял, что настоящий мужчина никогда не должен показывать свои настроения и симпатии-антипатии. – Он что попрется с нами и на восхождение? – А что такого? Ты же сказал: все, кто хочет. Он хочет. – Нет, ну ты представляешь, какой он будет обузой? Он же в горах никогда не был, а там придется и на скалы подниматься, и по леднику идти. Маршрут, конечно, легкий, но в зимнее время... – Ты считал, что Патрик и на лыжах не сможет. А последние спуски у него были вполне приличные. – Быстро научился, не спорю. Но альпинизм – другое дело. Тут месяцы, годы тренировок должны пройти. – Но мы же не на Эверест собрались... На горном курорте они были уже вторую неделю. За это время Патрик сумел превратиться из посредственного равнинного лыжника в покорителя альпийских спусков. Правда, не очень сложных и крутых, но чайником его в группе уже не чувствовали. Ребята успели к нему привыкнуть и считали не слишком продвинутым в молодежной моде провинциалом, но вполне милым и безобидным. А когда он дотащил до турбазы подвернувшую ногу Джоанну, девочки прониклись к нему искренней симпатией. Но тут установились чудесные солнечные морозные деньки. И Эд загорелся своей давней мечтой – подняться на вершину по южному склону, провести видеосъемку и зафиксировать свой маленький рекорд – в зимнее время этим путем сюда еще никто не доходил. Попробовать силы мог любой член группы, но больше половины ребят благоразумно отказались. На восхождение решились только самые подготовленные. И тут ни с того ни с сего Патрик с его собачьим желанием всюду следовать за Николь. – Эд, ну чего ты переживаешь? До Каменной Поляны и ребенок поднимется. И там будет видно, тянет Патрик или нет. Если увидим, что ему тяжело, оставим охранять лагерь. Первый день восхождения прошел совсем неплохо. Патрик старался ничем не выделяться из группы, чувствуя на себе зеленый насмешливый взгляд Эда. Накануне руководитель от души погонял его на тренировочной стенке и окончательно смилостивился взять на вершину. Николь, похоже, и не сомневалась в его способностях. Но все же молодец, что вовремя показала, как вяжутся узлы, забиваются крюки и как работать с разными видами карабинов. На ночевку остановились в удивительном месте. Летом здесь был водопадик, который в это время превращался в сплошную занавеску из разнокалиберных сосулек. Патрик с Николь пробрались за нее к самой стене и теперь смотрели на закатные облака через это золотое ледяное кружево. В стороне полетел вертолет. – Может быть, мне попробовать устроиться спасателем? Потренируюсь, конечно, сперва. Но мне кажется, я мог бы это все освоить. – Ну что ж, это тоже вариант и ничуть не хуже слесарной работы. Но я бы тебе советовала сначала получше оглядеться. Может, что-нибудь еще выберешь. – Мне хотелось бы побыстрее, Ники. Если бы ты знала, как тяготит этот долг за билеты и деньги, что ты дала мне на расходы. Помню, ребята из НИИ долго объясняли мне, что такое альфонс, а я не понимал... – Ну что ты несешь, Патрик? Какой же ты альфонс? У каждого человека в жизни может быть момент, когда ему приходится принимать помощь друзей. Ничего стыдного здесь нет. Деньги вернешь, когда заработаешь. Они мне сейчас все равно не нужны – я ведь не последние отдала. И старайся не думать об этом – лишние комплексы тебе совсем ни к чему, у тебя их и так немеряно. – Ничего, справлюсь. Кстати, работа в горах мне может помочь. И искать меня никто не додумается в такой глуши. Вот только с тобой расставаться... Но тут уж никуда не денешься. Облака быстро гасли, сосульки перестали золотиться, превратились в скучные темные палки. Вместо заколдованного замка, Николь почувствовала себя, словно в сарае. – Все хорошее когда-нибудь кончается, Патрик. Но это не значит, что ничего хорошего больше не будет. Пойдем к ребятам, поздно уже. – Вот такие дела, Фрэнк. Вернуть его надо обязательно. Не говоря уж о средствах, затраченных на изготовление модели, эта ситуация чревата грандиозным скандалом. Не сейчас, так позже кто-нибудь однажды узнает о его происхождении, и во что это выльется – трудно себе представить. С должностей полетим однозначно. Но хуже всего, что кое-кому наверху может прийти в голову избавиться от нежелательных свидетелей, и я, безусловно, возглавлю этот список. Короче, ищи Фрэнк. Вся надежда на тебя, свои возможности мы уже исчерпали. Но если будет нужно, получишь столько людей, сколько воображение позволит. У меня на этот счет уже есть договоренность с министерством. Хотя, честно говоря, не очень верю в успех. Даже не представляю, за что ты можешь уцепиться. – Просто за двадцать лет, что мы с тобой не виделись, ты окончательно превратился в лабораторную крысу, пусть достаточно высокого ранга. Просидел бы с мое в частном агентстве, тебе это дело показалось бы не слишком сложным. Только времени вы много потеряли. Проверили дома, где фиксировался сигнал передатчика? Что за хозяева, где они сейчас? Зверек с чипом – еще большая улика. Откуда он может быть, у кого такие водятся? – Да у кого угодно. – Угу. Давай для эксперимента прооперируем крысу, держа ее в руках. Обещаю, что пальцы будут искусаны и у тебя, и у меня. Значит, у ее владельца должен быть не только виварий, но и оборудование для опытов. Сомневаюсь, чтобы таких людей было много в ваших краях. Остается только найти. – Ищи, Фрэнк. Условия тебе известны. Плюс еще огромная благодарность с моей стороны. – Не переживай. Уверен, что найду. – Уходи от обобщенных понятий: природа, погода, счастье, тоска, печаль... Образ сжатого кулака даст читателю гораздо больше эмоциональной информации, чем абстрактная «ненависть». А еще лучше, если кулак будет не просто сжат, а сведен судорогой. Сразу внутренняя борьба видна, понимаешь, так и убил бы гада, а нельзя... Опять Николь анализирует вирши Несси. Прямо в традицию входит. Ужин в самой большой палатке заканчивался, девчонки опять распалились, и опять Мэгги будет все убирать, пока они спорят. А после попрекать этим. Но тема действительно интересная, никогда не думал, что писать стихи так трудно. – Ну что такое: «Большие ивы красиво отражаются в воде». «Большие» - слово со сравнительной окраской. По сравнению с чем они большие? И потом я их с этим эпитетом не вижу. Замени на «старые» – сразу зрительно появятся характерные черты: узловатые стволы, сухие ветки и все такое. Дальше. Тебе никогда не говорили, что в стихах не стоит применять слова «красивый», «неприятный» и прочее? Это же субъективные понятия. В какой-то песне была «красивая ваза». И какая она, ты себе представляешь? Я нет. Опять же замени на «стеклянная» – уже лучше, «прозрачная», «пузатая» – еще зримей. Так что «красиво» убирай, и чтоб я больше не видела. Дальше. Пусть даже без «больших» и без «красиво». «Ивы отражаются в воде». Ну и что? Нагрузка нулевая. В стихах не может быть пустых строчек, а здесь банальнейшая картинка, которая через секунду сотрется у читателя из памяти. Вот я однажды встретила на эту тему: «В пруду головами качают всем лесом березы и клены». Лес не просто отражается, он осуждает, действует. Это уже образ, который сразу не забудешь... – Чего она так девчонку? Несси еще только на первом курсе. – Не была бы она филологом, я бы ничего ей не сказала. Кропаешь там что-то, ну и продолжай, – парировала Николь, услышав перешептывание двойняшек. – Но Несси должна сразу понять, что в литературе ей придется быть профессионалом, и реагировать на любую неточность... Эд, ухмыляясь, поглядывал на них, допил последние глотки и вышел из палатки. Патрик поднялся за ним. Эд стоял снаружи, протирая снегом свою любимую кружку, и прислушивался. Вокруг все шуршало, булькало, потрескивало. Патрик закинул голову. – Она сойдет сегодня. Эд бешено взглянул на него и отвернулся. Это было продолжение дневного разговора, когда разгорелся спор, где ставить лагерь. Каменная Поляна давно стала их излюбленной площадкой. Снега и воды здесь почти не было, вершина защищала ее от ветра, в камнях оставались еще в прошлые годы забитые крюки, к которым прикрепить палатки – минутное дело. Но был и неприятный сюрприз: сверху висел изрядный снеговой язык, готовый в любой момент свалиться на Поляну. Пройти еще вперед? Но больше таких удобных мест не будет. Ставить на продуваемом леднике или глинистой вымоине? Н-да, не хотелось бы. Возвращаться – тоже не дело, два часа на подъем по стене потратили, напрасно что ли? Решили рискнуть и провести здесь ночь. Рано утром свернуться, дойти до вымоины, оставить там вещи и Патрика с Несси как новичков. Перед полуднем штурмовать вершину и сразу назад. Если ничего не помешает, вечером уже можно добраться до места предыдущей стоянки. А язык... остается только молиться, чтобы не сполз. Но ведь держался как-то до сих пор. Все вроде логично рассудил Эд. Но уже после захода солнца налетела туча, пошел дождь, теплый, сволочь, самый для лавин опасный. Недолго шел, но насколько подмыл снег, один бог знает. Патрик вдруг остро почувствовал приближающуюся беду. А Эд снова смотрит на него своими зелеными. И если опять скажет, как два часа назад: «Трусишь – в горы не ходи», – Патрик просто впишет ему апперкотом слева, тогда перед девочками постеснялся. Нет, не сказал. Фыркнул только, смерил презрительно и направился к своей палатке. Да пошел ты на фиг, харизматик-маразматик, мараться только об тебя. Подумаешь, ламаизм он изучает, в тибетских монастырях гостил. Я не девчонка и не заахаю от этого. И если у тебя на Тибете были хорошие проводники, это еще не значит, что ты все правильно делаешь в Альпах. Катись-катись, крути свои четки, может, замолишь ими горных богов. Не идет сон, даже упражнения не помогают. Надувной матрац Ронни опять пустой, сидит парень у Эда, болтают или медитируют. А может, и дрыхнуть завалились. Патрику стало совсем невмоготу, аж подташнивало от ожидания чего-то страшного. Он обулся и откинул полог. Вызвездило. И луна убийственно яркая, хоть книжку читай. Обычно при таком небе, да еще на высоте должен быть хороший морозец, а тут ничуть не бывало. Ветер несильный, теплый, и все тает, тает... Патрик дошел до края Поляны. Вот где надо было ставить лагерь, а не цепляться за старые крючки. Он уже знал, что делать. Сейчас подойдет и разбудит Николь с близняшками, поможет им перенести палатку. А Эд с парнями и вредная Мэгги пусть рискуют, сколько влезет. Странный звук. Слишком странный и громкий для горной тишины, где они сегодня даже говорили вполголоса, боясь потревожить лавину. Словно заскрипела и хлопнула железная гаражная дверь. И гул. Патрик оглянулся. Удар в лицо был такой силы, будто его сбило поездом. Сознание включилось внезапно, как лампочка. Он жив, дышит, лежит на спине и видит перед собой туманный свет. Несколько движений руками, и он встретился взглядом с луной. Значит, расчет правильный, до края Поляны лавина почти не достала. Оглушила только каким-то комком и припорошила. Патрик поднялся и посмотрел в сторону лагеря. Он ожидал именно этого, но когда увидел, внутри что-то надломилось до физической боли. Шел, спотыкаясь и проваливаясь по взрытому снегу – братской могиле всех его спутников. Потом рухнул на колени. Гул от горного эха давно стих, ничего больше не булькало, даже ветра не было. Жуткая мертвая тишина. И холодная зеленоватая луна, как на другой планете. И зеленые тени на снегу. Николь... Ты вела меня, как маленького по этой новой жизни. Собственно ты мне ее и дала. Как же я буду без тебя... Какой смысл мне вообще быть, если нет тебя... Что-то жаркое прилило к глазам и горлу, так что перехватило дыхание. Патрик черпал горстями снег, прижимал его к лицу, но оно горело все сильней. ...Ники возбужденная, бесстрашная до озорства около стеклянной двери своего дома, тянет за руку: борись, не сдавайся, что же ты... Ники в танце, гибкая, насмешливая. Ники на его плече в самолете, доверчивая и такая родная, словно знал ее с детства, словно было у него это детство... Ники в золотых отблесках водопадных сосулек. А теперь она умирает в каких-то метрах от него... Как в бреду, сделал несколько шагов, опустился на снег и стал разгребать его руками. Почему именно в этом месте, не задумывался, вообще ни о чем не думал. Только бы успеть, пока она жива. Чем больше становилась яма, тем больше крепла уверенность, что она здесь. Не удивился, наткнувшись на оранжевую ткань палатки. Вытащил нож, разрезал ее и почти сразу нащупал тело. Несколько минут борьбы с осыпающимся снегом, и вот уже Николь лежит на краю ямы. Под луной ее лицо тоже казалось зеленоватым. Дыхания не было, и Патрик никак не мог прослушать сердце. Тогда он в отчаянии припал к ее губам и начал вдыхать в них воздух – забыл все приемы искусственного дыхания, которыми его обучали в армии. Он делал это все сильнее, задыхаясь от слез и уже ничего не соображая. Николь давно дышала самостоятельно, а он все продолжал вдувать ей воздух в легкие, пока девушка не забилась в его руках. Они долго испуганно смотрели друг на друга. Наконец, Николь с трудом прошептала: – Что случилось? Лавина? – Да. Ты как? – Дышать больно. – Наверно, ребра сдавило. Он сел на снег, положил голову девушки к себе на колени и стал гладить ее волосы. Николь закрыла глаза. Казалось, прошла целая вечность, но вдруг Патрика вывел из оцепенения ее вопрос: – А где все? – Под снегом. – И я там была? – Да. – А как ты меня нашел? – Не знаю. Подошел и стал копать. – А откуда ты узнал, где копать? – Не знаю. Я вспоминал тебя. Очень хотелось еще хоть раз увидеть. Хоть неживую. И вдруг понял, что ты лежишь именно здесь. – Патрик, попробуй еще раз. Вспомни кого-нибудь из наших. Вспомни Эда. Вдруг получится. Я очень тебя прошу. Он встал, старясь не смотреть на перепаханную снеговую целину. Даже глаза прикрыл руками. Эд... Насмешливый, вредный, ревнивый. Почему ревнивый, ведь у Патрика ничего серьезного с Николь... Да, и у Эда тоже. Он ревнует ее не как женщину, а как друга. Она давала ему силы и уверенность в себе, а теперь делится с чужаком. И от этого Эда опять мучает одиночество. Да, он одинок, оттого и тибетские монастыри, и желание пускать пыль в глаза перед девчонками. Давнее одиночество, хроническое, еще с детства... Патрик вдруг почувствовал к нему что-то новое, сродни жалости, и медленно, как сомнамбула, пошел вперед. Он откопал Эда гораздо быстрее, чем Николь, и тот почти сразу пришел в себя. – Живые есть? – Я нашел только тебя и Николь. – А как ты нас нашел? Опять этот вопрос, на который невозможно ответить. Патрик отвернулся и пошел к девушке. Она уже сидела, привалившись спиной к большому снеговому кому, похожему на основание снежной бабы. – Я видела, ты достал его. Живой? Патрик кивнул. – Попробуешь еще кого-нибудь? Двойняшки Кэт и Лиззи. Патрик сначала подумал, что они там же, где он обнаружил Николь, ведь спали в одной палатке. Но сразу понял, что лавина разнесла их далеко друг от друга. Пока откапывал Лиззи, подошел Эд и протянул ему фанерный щит, который они собирались установить на вершине. Молодец, сообразил, вполне подойдет вместо лопаты. Железная воля у парня, уже ходит, представляю, каково ему это после сдавливания. Лиззи быстро привели в чувство. А вот с Несси пришлось повозиться Даже Эд после безуспешных тибетских приемов воскрешения готов был сдаться. Но Патрик сказал коротко: «Она жива», и Эд опять начал разводить ей руки и вдувать в рот воздух, пока девушка не задышала. А Патрик уже сидел, сжимая голову и вспоминая лицо, голос и повадки Ронни. А потом Энтони... Эд безропотно рыл там, где показывал Патрик, делал все, что он говорил. Никаких насмешек и язвительных комментариев. Вообще почти без слов. Понимал, что человек делает нечеловеческую работу. И от нее зависят жизни. Только когда Патрик уже сидел в прострации, тупо уставясь перед собой, Эд подошел, присел на корточки и как-то неожиданно кротко посмотрел ему в глаза. – Остались Кэт и Мэгги. Может, попробуешь? – Кэт недалеко. Сразу за ямой Ронни. Только можно не торопиться. Она уже... – А Мэгги? – Не знаю. Никак не могу настроиться. Ты же знаешь, она ото всех в себе закрывалась, а меня вообще недолюбливала. Мэгги, Мэгги... Ну кто виноват, что твой возлюбленный был наркоманом! Ты сделала все, чтобы его вытащить, даже сама зависала, а потом завязывала – доказывала ему, что это возможно. Но у него не было такой воли, и он слишком себя любил. До смерти. В буквальном смысле. Но мы-то все при чем? Я тебе слова плохого не сказал, а ты все шипела. И с Николь постоянно ссорилась. Заказывала сама себе какие-то непонятные рекорды и шла к ним, как сумасшедшая. И на вершину из-за этого отправилась. Для него? Для себя? Никогда мы теперь не узнаем... Гул моторов все нарастал, и из-за горы появился вертолет спасателей. Патрик и не знал, что Эду удалось выкопать свою рацию. Сели прямо на снеговую целину, благо машина на лыжах. Пилот Курт Свенсон никак не мог понять, как это: почти все были под снегом и выжили, во всяком случае, шестеро из восьми пострадавших. И уж совсем не поверил, что практически один всех выкопал, причем в разных местах. Но спорить не стал – пусть разбираются соответствующие службы. У посадочной станции вертолет уже поджидали машины скорой помощи. На носилки уложили всех, даже Эда, который уверял, что прекрасно себя чувствует. Когда последняя «неотложка», мигая и завывая, рванулась во тьму, Свенсон положил руку Патрику на плечо. – Ну что, парень, пойдем пропустим по одной. Заодно расскажешь, что там у вас было на самом деле. И они зашагали к белому домику спасательной станции. – К вам посетитель, мисс, ожидает в холле. Николь запахнула халат и вышла. Эд стоял и разглядывал в аквариуме мелких неоновых рыбок. – Я выписался, чего здесь валяться. Поеду за билетами, думаю, на послезавтра будет в самый раз. Кроме Несси, дорогу все перенесут без проблем, долечимся уже дома. А девчонке придется полежать – нога сломана, четыре ребра, да еще ушиб диафрагмы. Ну ничего, к ней уже родители прилетели, хотят перевести в какую-то дорогую клинику... Ты сама-то как? – Да нормально. Переломов на ребрах нет, только трещины. Чувствую их, конечно, но не настолько, чтобы здесь торчать. Снуют рыбки туда-сюда. Сомик на дне ковыряется. Молчит Эд, трудно ему это произнести. – Не знаю, сможешь ли ты меня простить... – О чем ты, Эд? – Ты понимаешь, о чем. И Кэт теперь нет с нами, и Мэгги. И вы все... Это моя вина... – Глупости. Это просто несчастный случай. – Но я должен был предвидеть. Не надо, Ники, я зарвался и наказан. Только вот вы за что... И перед Патриком я виноват. Парень потрясающий. Как он меня только терпел. И он же все предчувствовал, я только потом понял. – Скажи ему. Для него это очень много значит. И вообще поговори с ним. – Не знаю, захочет ли он. Патрик же меня никогда не посвящал в свои дела, я о нем совсем ничего не знаю. Но даже если на парне преступление, мне до этого нет дела. Он меня вытащил. Буквально. Такое не забывается. – Преступление! Да он за всю жизнь комара не обидел. Не имеет представления, что такое жадность, зависть, ложь. По нашим меркам, он святой. Но если кое-кто его разыщет, этот день будет для Патрика последним. – Я не прошу тебя о нем рассказывать. – Когда-нибудь расскажу. Но не сейчас. Я рада, что ты к нему переменился, и очень хочу, чтобы вы стали друзьями. Тогда и узнаешь все. Боюсь, иначе ты будешь к нему предвзято относиться. – Он что голубой? – Патрик? – Николь фыркнула и схватилась за бок. – Смеяться совсем не могу. Ну ты сказал! Да у него вообще никакой ориентации. Мальчик. Девственник. – Ну, это излечимо. – Да. И чувствую, я скоро займусь терапией. Вот только ребра заживут. Надеюсь, ты не против? – Ничуть. Я давно вижу, что к этому идет. И больные ребра тут, по-моему, не такая уж помеха. – Ты так думаешь? Ладно, учту. Спасибо за совет. Патрик остановился не в гостинице, а в особнячке Свенсона. Нарушил приказ Николь, рассказал о себе все. Тогда скандинав и посоветовал воспользоваться его гостеприимством. Тем более что сам он сейчас большую часть времени проводит в горах, а в городок спускается только после сложных спасательных операций, когда нужно расслабиться. Патрик старался не выходить из дому, только пару раз навестил девочек в больнице. Да и то пробирался через служебный вход, где у Свенсона на вахте сидел знакомый санитар. Адрес и номер телефона знала одна Николь. Поэтому так и удивил Патрика телефонный звонок. – Это дом Курта Свенсона? А вы альпинист из группы Эдварда Лесли? Откройте, вам повестка. Особняк был со старинной дверью без глазка. И когда ничего не подозревающий Патрик открыл ее, перед ним замелькали десятки лиц с фотоаппаратами. – Правда, что вы спасли шесть человек? – Вы нам расскажете, что было в горах? – Откуда у вас экстрасенсорные способности?.. Вопросы сыпались градом. Патрик пытался закрыть дверь, но репортеры ее крепко держали. Тогда он вспомнил старый прием: резко распахнул створку до конца, так что ближайшие повалились с ног, и тут же захлопнул. Опустил жалюзи, задернул занавески. И уже хотел набрать номер Николь, как она сама позвонила. – Я около твоего дома. Кто спустил на тебя этих борзых? – Не знаю. Кто-нибудь из наших девчонок проболтался. Слушай, ты не сможешь войти, они тогда все ввалятся. – Это уже будет нарушением закона о неприкосновенности жилища. Но лучше не связываться. Я притворюсь одной из них. Трижды стукну в дверь, представлюсь корреспондентом «Дейли Телеграф», и предложу за эксклюзивное интервью две тысячи баксов. Пока коллеги будут это переваривать, ты успеешь меня впустить. Только прикрой лицо. – Они меня уже засняли. – Плохо. Но тут мы бессильны что-либо исправить. Спектакль удался, и Николь попала в дом без особых проблем. Только длинный парень схватился за косяк и заверещал, когда ему прищемило руку. – Тебе надо срочно уходить, твое лицо уже сегодня появится в газетах. – Как? Вылезти к этой своре? Они даже у черного входа дежурят. Если вечером приедет Курт, он меня вывезет, подгонит машину к самой двери. А так не представляю, что делать. Не в полицию же мне обращаться с моими липовыми документами. Может, Эд что-нибудь придумает? Но мобильник Эда был отключен. – Да, Патрик, мы в осажденной крепости. Там за дверью не только репортеры, но и бешеный, злой мир, готовый нас разлучить и затоптать. Но у нас есть несколько часов. И они только наши. Николь подошла, потянула его на диван и начала целовать. Патрик неумело отвечал, а в промежутках между поцелуями робко улыбался, воспринимая все это, как новую игру. Но когда девушка стала расстегивать пуговицы на его рубашке, испуганно отпрянул. – Ники, не надо. Я понял, ты хочешь так отблагодарить меня. Мне этого не нужно. Представляю, как тебе противно. – Почему? – Что спрашивать. Ты же знаешь, что я нече... Николь зажала ему ладошкой рот. – Никогда так не говори! Ты самый лучший человек на свете. Во всяком случае, для меня. Только глупый. Сказать такое девушке: что она хочет благодарить подобным образом. Я тебе что, шлюха? Я иду на близость, только когда очень этого хочу. А тебя хочу уже давно. Неужели ты мне откажешь? – Понимаешь, я боюсь... – Что мы после этого перестанем быть друзьями? Не перестанем. Обещаю. А чего еще можно бояться? – и она поцелуем прервала глупый разговор. Николь лукавила. Не так уж ее тянуло к Патрику, гораздо сильнее было авантюрное желание испытать, на что способны искусственные люди. При этом хотелось поддержать, доказать, что он такой же, как все, и ничего человеческое ему не чуждо. И благодарность примешивалась, и жалость, и ощущение чего-то необъяснимо родного... Через час ото всего этого не осталось и следа. Николь лежала, словно оглушенная, и бездумно разглядывала виноградные кисти лепнины на потолке. Ничего подобного в постели с ней никогда не было. Никто еще так не чувствовал ее тела, не угадывал ее желаний. Ей было не просто хорошо с мужчиной – неожиданно перед ней распахнулся целый космос, о котором она не подозревала. И Николь вдруг поняла, что, если потеряет Патрика, ей уже никогда такого не испытать. Патрик смотрел на тот же лепной виноград и держал ее руку. – Что ты наделала, Ники. Как же мы теперь сможем расстаться? – Мы не расстанемся. Я буду приезжать. Часто. А когда начну работать над дипломом, мы с тобой снимем домик в горах, и будем там вдвоем. Хочешь? Вместо ответа Патрик поцеловал ее. Этому он тоже научился очень быстро. –Это он? На стол начальника НИИ легла ксерокопия газетной полосы с большой фотографией. – Фрэнк, ты наш спаситель. Где он? – Пока все там же, в Швейцарии. Завтра группа вылетает обратно. Если пойдет их провожать, возьмем в аэропорту. Если нет, проследуем за ним до турбазы и задержим у спасательной станции – он, кажется, собрался на ней работать. Инструкции я уже разослал. – Ты смотри, шустрый какой! – начальник пробежал глазами заметку. – Интересная модель получилась, ликвидировать жалко. Молодец, что проявил себя, а то еще сколько бы искали. – Да я его уже давно нашел. Проверил, куда девалась девчонка, в доме которой был зафиксирован сигнал, и отправил за группой своего агента. Через день снимки всех лыжников лежали у меня на столе. Но только собрался к тебе, часть из них как в воду канула. Оказывается, полезли к вершине. Там их и накрыло. Остальное ты знаешь. – Фрэнк, когда твои ребята будут его брать, пусть учтут, что жизнь сохранять совсем не обязательно. Лучше, конечно, чтобы остался целым мозг и жизненно важные органы. Но как получится. Главное – чтобы не сбежал. – Это вряд ли, сил задействовано достаточно. А насчет перестрелки и прочего – пусть твои люди стараются. У меня частные детективы, а не киллеры. – У меня тоже не киллеры, а военные. – По мне это одно и то же. – Ну все, давайте прощаться, уже посадку объявили, – Свенсону было невмоготу смотреть, как ребята деликатно отворачиваются, а Николь и Патрик никак не могут оторваться друг от друга. – Я каждый день буду звонить. – И пиши тоже. Звонок в карман не положишь, а письма можно. Они будут согревать меня. И фотки пришли, а то у меня только одна, где тебя почти не видно. Почта вся на адрес Курта, помнишь? – А ты на адрес Сандры. Записную не потерял? – Ну все, все. Надеюсь, Николь, вы не обидитесь, что я похищаю вашего друга. Кстати, Патрик, что-то на тебя вон тот тип странно смотрит. – Слушай, Курт, я же его знаю. Это из охраны нашего НИИ. А с тем рыжим я когда-то встречался на ринге. Николь! Девушка оглянулась. – Подойди сюда. Ближе, – он притянул ее к себе и прижался лбом к меховой опушке капюшона. – Давай попрощаемся по-настоящему. Они меня нашли. Николь замахала ребятам, и группа развернулась у самого входа в терминал. – Эд, придумай что-нибудь. Патрик окружен, и живым ему отсюда не выйти. Объяснения потом. Что делать? Эд быстро оглядел помещение. – На телекамерах должен плохо просматриваться этот угол – ближняя тут не достает, а с той стороны слишком далеко. Все идем сюда. Теперь ты, Николь, рассыпаешь свою сумочку, а мы начинаем это подбирать. А вот зеркало не надо было бросать. Не трогай его, Патрик, и смотри не отразись в осколках – плохая примета. Ребята, ближе, ближе, сгрудились, закрыли нас с Патриком. Свенсон, давай, встань своей широкой спиной со стороны дальней камеры. Патрик, быстро меняемся куртками и шапками. Не спорь, не время. Никто меня не тронет. Документы и билет в кармане. Полетишь вместо меня. Другого выхода я не вижу. – Спасибо, Эд! – Тебе спасибо. Ладно, надеюсь, еще увидимся и поговорим, как люди. – И я надеюсь. – Мальчики, шапки пониже спустите, а воротники поднимите, чтобы только глаза выглядывали. – Твоя правда, Николь. Постараюсь добраться следующим рейсом, если только не будут вглядываться в фотографию – мы с Джеймсом совсем не похожи. Ну, Курт, облапь меня как следует, изобрази, какие мы друзья. Счастливо долететь, ребята! Отлетающие побежали по проходу догонять остальных пассажиров, а Эд со Свенсоном, пошатываясь, отправились в бар и взяли пива. Долго сидели у стойки на высоких крутящихся табуретах и смотрели, как по полю разбегается их самолет. Только когда он оторвался от земли, Эд снял шапку и стал нагло в упор рассматривать людей, стоявших перед стеклянными дверями бара. Но те, похоже, сразу потеряли к нему всякий интерес. Ирония судьбы – он опять летит в Англию, откуда так стремился вырваться. В самое осиное гнездо. А был ли другой выход? Трудно сказать, все произошло так внезапно. Но раз его выследили, значит, взяли бы обязательно – этих людей в серых канадках было в зале не меньше десятка. И, наверно, еще на улице. Вопрос теперь только в одном: станут ли их коллеги встречать его в Хитроу. – Сомневаюсь, – Николь словно подслушивала его мысли. – На тебя же не было билета. Конечно, они сейчас созвонятся и кто-то, возможно, подъедет, но большую группу задержания они вряд ли успеют собрать. – Ты забываешь, что это военные. У них все делается очень быстро. – В самолете еще раз поменяешься курткой с Ронни. Выйдем всей толпой, нацепим очки. Не получая багаж, вместе дружно к стоянке такси. Едем опять же все кучей, а потом резко в разные стороны. Нас шестнадцать человек, пусть даже будет шесть-семь машин, неужели ты думаешь, что сразу за всеми могут установить слежку? – А как же с багажом? – Кто-то тут же за ним вернется. Можно и потом получить. Несколько дней они обязаны его хранить, это точно. Доплатим там какие-то гроши. Николь возбужденная, деятельная, а ему хочется расслабиться, взять ее руку и ни о чем не думать. Ну что ж, это тоже подарок судьбы – провести с ней еще три часа. Даже с лишним. Нет, не получится кайф, тормошит, разрабатывает план действий. – Если убедимся, что нет преследования, окольными путями прорываемся прямо к Алану. Пусть он тебя еще раз на жучков проверит – мало ли где могли тебе подсадить. И поговорю с ним насчет деда. У него уникальный дедуля, со сверхаристократическими кровями и старинным домом, чуть ли не замком. Но сам старикан мировой, я с ним знакома. Может, согласится укрыть тебя на время. – Ники, давай не будем планировать. Помнишь, как все рассчитали, во сколько до вершины дойдут, во сколько обратно. И в результате никакой тебе вершины. Пусть будет, как будет. Мне молиться бессмысленно, ты это сделай за меня, может, кто-то там, наверху, услышит. Николь закрыла глаза. Вначале шевелила губами, потом просто сидела, откинувшись в кресле. И Патрик уже подумал, что девушка задремала, когда вдруг тонкие пальцы коснулись его руки. И все. Нахлынуло, закрутило, словно жидкий огонь перелился из них в его тело. Никогда не думал, что это такая мука. И такая радость одновременно. Как же я буду без тебя... и как ты без меня... Патрик чувствовал, что ее рука тоже вздрагивает и становится все горячее. Потом Николь резко встала и вышла из салона. Сердце потихоньку успокаивалось, и Патрик наладился было поспать, как услышал над ухом шепот стюардессы: – Ваша девушка ждет вас. Пойдемте, проведу. Они прошли через весь лайнер к багажному отделению. Патрик остановился перед надписью «Посторонним вход воспрещен», но стюардесса открыла эту дверь. Внутри была полутьма, только под потолком горели слабые желтые лампочки. – Нашла, Николь? – Да, идите сюда, – раздался из-за стеллажей знакомый голос. Стюардесса легко подтолкнула Патрика в спину, сказала: «Не буду вам мешать» и вышла. Искать пришлось недолго. Николь сидела на разложенных на полу пакетах, накрытых сверху фирменной занавеской. Пакеты оказались неожиданно мягкими – упаковки каких-то одеял. Но вскоре они разъехались в стороны, а Патрик с Николь, тяжело дыша, лежали на одной скомканной занавеске. – Никогда не понимала, как люди занимаются сексом непонятно где. Считала, что это следует делать только в чистой постели после ванны. Причем, желательно, в темноте. И вдруг сейчас поняла, что важно не место и время, а с кем... – Стюардесса – твоя знакомая? – Нет. Просто подошла и сказала, что лечу с парнем, которого могут арестовать с минуты на минуту, может, даже в аэропорту. И что очень хочется побыть с ним напоследок. Она сама меня сюда привела и даже эти пакеты показала. Я пыталась ей заплатить, но она не взяла. Сказала, что у нее тоже есть любимый, что все прекрасно понимает, и что за такое грех брать деньги. Они уже почти привели себя в порядок. Но достаточно было прощального поцелуя, как реальность снова перестала существовать. И снова расползались по железному полу упакованные одеяла, а на полке между чемоданами осуждающе качал головой большой голубой медвежонок. Очнулись от голоса стюардессы: – Ребята, поторопитесь. Скоро начнется посадка. Они все продумали и все сделали правильно. Двигались, окружив Патрика со всех сторон, а он к тому же шел на полусогнутых ногах, чтобы казаться пониже ростом. Но людей в серых куртках было слишком много, они уже не скрывались, и каждый выразительно держал руку в правом кармане. А когда раздвинулись стеклянные двери, из дождя навстречу группе направился еще десяток серых людей, преграждая дорогу. Студенты остановились. До такси всего метров пятьдесят, но их уже не пройти. И стоящие там мокрые полицейские им ничем не помогут – вмешаются только после выстрелов, но тогда будет уже поздно. А так пока никаких правонарушений... Пауза затягивалась. Патрик выпрямился. – Пустите, ребята. Они будут стрелять. Я не хочу, чтобы кто-то пострадал. Он попытался выйти навстречу серым, но девчонки схватили его за локти. И тут Николь осенило. Она сунула Патрику в руки свою сумочку, прошептала: «Прости, но другого не остается». И девчонкам: «Держите его крепче и кричите, что поймали вора». И тут же во весь голос: – Полиция! Он украл сумку с деньгами! Но мы его задержали! Помогите, а то он вырывается! Люди в серых куртках оторопели – в их сценарии этого явно не было. А к ребятам уже бежали от машины копы, и один на ходу вызывал по рации подкрепление. – Ничего не понимаю: вы утверждаете, что никакого преступления не было, но не хотите забрать свое заявление о грабеже и настаиваете на слушании дела? – Ваша честь! Дело исключительной сложности, и вы понимаете, что без судебного процесса не обойтись. Обвиняемого необходимо оставить под стражей для его же собственной безопасности. На суде истица Николь Каннингем откажется от своих обвинений в его адрес, но выдвинет их против оборонной компании, к которой относится и этот НИИ. Частное лицо против военной организации. Да еще параллельно признание гражданства для человека, который никогда не был гражданином ни одной страны. Такого букета я в практике что-то не встречал. – Господин адвокат, вы считаете, что слушание должно быть закрытым? – Ни в коем случае! Максимально открытым, с привлечением прессы. Думаю, что его результаты будут еще не раз обсуждаться в Парламенте, и на их основе начнут разрабатываться новые законы. – Что ж, хочется надеяться. Пока же, боюсь, нам будет некоторых из них очень не хватать. – Почему ты мне вовремя ничего о нем не рассказала? – Прости, Эд. Ты очень много рассуждал о душе, о карме, о реинкарнациях. А тут ничего этого нет. Ты и так к Патрику плохо относился, я боялась, узнаешь о его происхождении – вообще затравишь. Он же весь из комплексов, не человек, а сплошная открытая рана... Я, кажется, произнесла «не человек»? Видишь, даже я подсознательно не могу отделаться от этой мысли. – Боже, какая ты дура! Обижайся-обижайся, я еще не так тебя назову. Я недолюбливал какого-то непонятно откуда взявшегося придурка, совершенно чужого в нашей среде. Тупая исполнительность и выправка выдавали человека, близкого к армии, а ты знаешь, как я отношусь к военным. Начитанность ниже средней, не знал некоторых вещей, которые дети знают. Но ведь он всего три года живет на свете и за это время прошел путь от нуля! Одинок... это же страшно представить себе такое одиночество! Я со своим сиротством и мачехой-воровкой, из-за которой комплексовал все детство, просто счастливчик по сравнению с ним. Я злился на Патрика, что он ходит за тобой, как верный пес, считал, что это такая форма влюбленности и что он этим унижает себя как мужчину. А он, оказывается, впервые обрел друга. – Мы уже не просто друзья, Эд. – Догадываюсь. И даже догадываюсь, что ты не разочарована. – Не то слово. Боюсь, после него я уже ни с кем не смогу быть счастлива. – И не надо тебе никого другого. Он уникальный человек: чистый, честный, самоотверженный. Человек-человек, я не оговорился. А насчет души – вопрос сложный. Когда она, эта душа в нас поселяется? Одни считают, что с момента зачатия, другие, что с первым вдохом. В таком случае, почему бы ни предположить, что и Патрику с первым его дыханием была вложена душа? Или раньше, или позже. Не рожала женщина? Считает, что Создатель не имеет к нему никакого отношения? Глупая установка. На Земле мало, что создано самим Творцом, разве только моря и горы. Деревья рассеяли птицы, в воде, на суше и в воздухе ведут естественный отбор животные, рыбы, насекомые. Не будем уж вспоминать, чем занимается на планете человек. Но никто не говорит, что все это не имеет отношения к Богу, раз оно – результат деяний божьих тварей. Так вот Патрика тоже сделали эти твари в погонах. Неприятные, но по определению, все же божьи. Пусть он все это усвоит и не мучается вопросом, есть ли у него душа. К священникам пусть сходит, в конце концов, пусть примет крещение. Окрестят, куда они денутся. Им чем ни больше овец в стаде, тем лучше, а уж когда блуждающая во тьме прибьется... Так что, если удастся с ним связаться, поддержи этаким образом. Я тоже попробую через свои каналы. Успокойся, сидеть, сложа руки, не буду. Перво-наперво найду адвоката, который сможет вести иск против оборонной компании. Тут должен быть специалист высочайшего класса. Вторым делом выйду на журналистов – надо заранее подготовить общественное мнение. И, конечно, хотелось бы поговорить с ним самим, хотя до суда вряд ли позволят. Говорят, его охраняют очень основательно. – Дай Бог, чтобы так! Я очень боюсь за него, Эд. У наших военных длинные руки. Небо за решеткой было пронзительно голубым. Февраль, весна света. Откуда-то сверху спускаются сосульки, воркуют невидимые голуби. Патрик отложил томик Китса и забрался на стол. Посмотреть вниз все равно не удастся – окно слишком высоко, а табуретку не подставишь – привинчена. Но так словно бы становишься ближе к небу. К свободе. Неволю он переносил легко – привык к ней еще в НИИ. А вот разлуку... Николь постоянно была где-то рядом. Когда читал учебник по теории литературы, прямо-таки слышал ее голос. Мысленно разговаривал с ней, писал письма. Почему ему не разрешают звонки и свидания? Адвокат говорил что-то об условиях безопасности его содержания под стражей. Ничего не понял... Где ты, Николь? Помнишь ли меня? Уверен, что помнишь и ждешь. Значит, и я буду ждать. Адвокат сказал, что уже недолго, через неделю первое заседание. Что они там решат, одному Богу известно. На что надеяться, чего бояться... Остается только положиться на судьбу. До сих пор, несмотря ни на что, Патрик был ей благодарен. Он слез со стола и начал собирать листки с записями. Скоро должен прийти адвокат с врачом-психиатром. Зачем? Столько раз уже его обследовали. Щелкнул замок. Что-то они сегодня раненько. Патрик обернулся и застыл. Он давно подсознательно ждал этих гостей. Вошли четверо в незастегнутых военных плащах. Четко, как на разводе, стали по двое друг за другом по сторонам двери. Словно по команде откинули полы плащей и вытащили из кобур пистолеты. Армейские, 36-го калибра. Патрик стоял у стола, слегка опираясь рукой. Сейчас он оттолкнется от него и сделает прыжок. Давно не тренировался, но навыки еще остались. Одного он собьет с ног, это точно, может, двоих. Больше не удастся – пули все равно быстрее его реакции. Но хоть напоследок узнать радость настоящего, не учебного боя. Давайте же, поднимайте ваши пушки и... Дверь скрипнула, и появился Майкл. Сделал знак военным, подошел к Патрику. Лицо инженера было каменным. – Так это ты будешь убивать меня? – Почему убивать? Я только сотру память. – Ты прекрасно знаешь, Майкл, что это и есть смерть. Меня после этого не будет. – Мне очень жаль, Патрик, но у меня приказ. Впрочем, ты можешь оказать сопротивление, тогда тобой займутся они, – Майкл кивнул в сторону двери. – А какая разница? – Стирание безболезненно. Просто выключится сознание. Пули же в печени, в сердце... мозг они, наверно, оставят... Не знаю. Я не хотел бы, чтобы ты мучился. – Что ты знаешь о боли, Майкл! Тяжелее всего принять это от твоей руки. Я так мечтал с тобой встретиться, о стольком хотел тебе рассказать... Вот и встретились... Майкл промолчал. Потом негромко сказал: – Расстегни рубашку. Ты же не хочешь, чтобы они закручивали тебе руки. Патрик взялся за пуговицу. – Попроси своих, пусть я буду первым и последним. Объясни им, как это ужасно – быть рабом, не иметь право ни на что и, в первую очередь, на человеческие чувства. А я человек. Я очень хорошо теперь это понимаю... – Поторопись. Они долго ждать не будут. Майкл взялся за родинку и сдвинул ее вбок. В глаза Патрику он старался не смотреть. – Майкл, как же ты будешь жить после этого? – Я офицер, и у меня приказ. – И кто же из нас двоих робот? У Майкла напряглись желваки. – Подойди к кровати. Сядь. Так мне будет удобнее. Теперь они были в стороне от окна. Майкл стоял спиной к военным. В его лице пропала деревянность, и в глазах стало не меньше боли, чем у Патрика. Пальцы вошли в нишу под ключицей. – Подожди, Майкл. Подари мне еще несколько секунд. Майкл медленно кивнул, показывая, что ждет. – У меня под подушкой письмо, – шепот Патрика срывался. – К девушке. Там стихи. На конверте нет адреса. Ее зовут Николь Каннингем. Студентка-филолог из Кембриджа. Передашь? Майкл снова показал глазами: да, сделаю. – Спасибо. Прощай, Майкл. Расскажи ей... Инженер отошел к столу. Полистал словарь поэтических терминов. Вернулся к постели, поправил подушку, незаметно сбросив в карман плаща белый конверт. Потом взял руку неподвижно сидящего человека, поднял ее, отпустил. Рука, как восковая, осталась в неестественном положении. Оттянул веко. Оглянулся к двери. – Я закончил. Один из военных подошел к Патрику и посмотрел ему в глаза. Они были открыты, но взгляд бессмысленнен. Военный положил его поднятую руку на колено. Потом пощупал пульс. Майкл пояснил: – Режим экономии – десять ударов в минуту. Для сохранения организма больше не требуется. Человек в плаще кивнул, и они вышли в коридор. А модель R-50 осталась сидеть на кровати, глядя в одну точку на обшарпанной стене. Зал суда был набит до отказа, и еще почти такая же толпа осталась стоять на улице. Много репортеров. Здесь они не донимали Николь своими расспросами, но на выходе наверняка набросятся. Как она устала от них в последние дни! Да и вообще ото всего. Сценарий защиты в последний момент пришлось менять. Патрик уже не обвиняется в воровстве, а выступает потерпевшим от преследования военной компании «Сайенс». Необычна ситуация тем, что исковое заявление поступило не от потерпевшего, а от группы студентов. Но, учитывая, что он не является гражданином, да еще под сомнением, человек ли вообще, то есть не доказана его дееспособность, суд принял дело к рассмотрению и в этой форме. Никак не начинают. Адвокат весь на нервах – в последние дни его почему-то упорно не пускали к подзащитному. Из-за этого ничего не успели подготовить, все придется вести экспромтом. Зато другая сторона, видимо, подготовилась основательно. Адвокаты у них с погонами, просматривают какие-то распечатки речей. И вообще отношение к военным что-то слишком почтительное: в зале ни одного свободного места, а эти все прибывают, и им ставят дополнительные стулья. Не то, что штатским. Впрочем, ведут они себя вполне благодушно, как игроки с козырными тузами. И это особенно страшно. Спокойно выслушали все обвинения в рабовладельческом отношении к искусственному человеку, показания студентов о попытках захвата Патрика в аэропортах, рассказ Николь, выводы врачей. Никаких вопросов. Что за бомбу они там приготовили? Вышел адвокат защищающейся стороны и полчаса усыплял зал рассуждениями о прогрессе, который нельзя остановить. Да, в лабораториях «Сайенса» занимались незаконными экспериментами по созданию живых организмов. Это – единственный грех, в котором они признаются. А вот и обличие ответчика. Генеральный директор компании упитан, самодоволен и абсолютно в себе уверен. В голосе нескрываемая насмешка. – Да, наши модели внешне очень похожи на людей. А последняя наиболее приближена к нормам человеческих реакций. Собственно о ней и идет речь: R-50, он же Роберт Фест, – видите, мы специально не придумывали ему фамилию, а только первый номер. Он же Патрик. Так что будем называть его Роберт Патрик Фест. Кто он? Опытный экземпляр мультиклона, то есть соединения клонированных органов, в том числе мозга и нервной системы. На что способен такой андроид? Узнать это – собственно и есть суть эксперимента. Никто не собирался делать из него раба или суперсолдата. Основная задача ученых была – выяснить степень сходства и различия модели со среднестатистическим человеком. При этом разработчики организма ни на одну минуту не забывали, что перед ними именно модель, а не личность, и были правы. После некоторых испытаний, которые пока что проходят по графе «секретно», нервная система мультиклона начала давать сбои. В переводе на человеческую психику подобные реакции можно было бы назвать манией преследования. Находясь в таком аномальном состоянии, модель при транспортировке покинула охраняемый вагон и оказалась в мире людей. Благодаря высокой степени приспособляемости к среде, Роберт Патрик сумел войти в контакт с наиболее молодыми и неопытными представителями нашего общества – студентами. Дружелюбие этих молодых людей заслуживает всяческих похвал, но, благодаря нему, они наградили модель такими человеческими качествами, которыми данный организм просто не мог обладать. – Это он что, о Патрике? Эд нетерпеливо дернул плечом: – Дело нечисто. Они с ним что-то сделали. А толстяк в погонах актерски разводил руками. – Честно говоря, о некоторых особенностях Роберта Патрика я даже не догадывался, да, наверно, и непосредственные разработчики тоже. Я с удивлением сейчас услышал, что модель обладает повышенной чувствительностью к улавливанию биоволн других людей, особенно в минуту опасности. Это качество помогло спасти в горах жизни нескольких альпинистов. Что ж, замечательно, вот лишнее доказательство, насколько могут быть важны и полезны наши исследования для человечества. Однако не следует забывать, что пока мы имеем дело всего лишь с опытным экземпляром, от которого можно ждать всяких сюрпризов. Наши ученые, заметив начало неадекватных психических реакций, хотели пронаблюдать их дальше. Тем более что модель с подобными нарушениями могла быть опасна в человеческом обществе... – Мерзавец! – прошипела Николь. – ...поэтому мы бросили все силы на поиски сбежавшего андроида. Но когда его нашли, студенты воспрепятствовали перевозке модели в лабораторию для дальнейших исследований. Показывая похвальную гражданскую смелость, они довели дело до суда и хотят сейчас доказать личностную самостоятельность Роберта Патрика. Я могу понять этих молодых людей: они благодарны ему за спасение, они не специалисты и не видят опасных тенденций развития патологических реакций, а кое-кто из девушек, возможно, даже смотрит на андроида, как на сексуального партнера. Напрасно в зале смеются, модель сделана из очень качественных тканей, и у нее функционируют все, повторяю, все органы. И эти тоже. – Ты права, исключительный мерзавец, – покачал головой Эд. – Только работники нашей лаборатории знали бессмысленность сегодняшнего судебного процесса, поскольку биологический срок существования модели уже подходит к концу. Большинство органов еще будут жить, и даже возможно использование их в других мультиклонах, если, конечно, будут продолжены исследования. Но нервная система и мозг пришли в полную негодность и восстановлению не подлежат. Жаль, что наших специалистов не пустили в изолятор, где содержался в последнее время Роберт Патрик, и они не смогли пронаблюдать это разрушение. Но сам факт его предвиделся. Поэтому я не удивился, когда мне недавно позвонил тюремный врач и сказал, что с обвиняемым – Патрик Фест тогда еще считался обвиняемым – творится что-то странное. Я знал, что это произойдет. Теперь хочу, чтобы присутствующие тоже убедились, что не стоит далеким от науки людям вторгаться в исследования. Даже их самых лучших побуждений. Толстяк сделал кому-то приглашающий жест, дверь открылась, и в зал ввели Патрика. Он шел, механически передвигая ноги, глядя прямо перед собой. Потом сопровождающий офицер удержал его за плечо, и Патрик остановился. Ему пододвинули стул, чуть-чуть подтолкнули. Он сел прямо, все с тем же неподвижным лицом и отсутствующим взглядом. – Они все-таки убили его... Эд повернулся к Николь, взял ее за руку. По щекам девушки текли слезы. – Он больше всего этого боялся. Что тело будет жить, а его самого уже не будет. – Мы проиграли, Ники, теперь все бессмысленно. Пойдем отсюда. – Нет, я буду до конца. Он протянул ей носовой платок, но Николь, забыв, для чего нужна эта тряпка, впилась в нее зубами. «Хорошо еще, губу себе не прокусила», – подумал Эд и попытался сосредоточиться на речи выступающего. Показания давал психиатр, который так и не понял, что случилось с Патриком. – Так вы настаиваете, что он был психически здоров? – пытался выяснить судья. – Да, до третьего февраля абсолютно. – А после третьего? – Четвертого я нашел его в таком состоянии. – И как вы это можете объяснить? – Никак. В моей практике подобного не было. У него остались только простейшие рефлексы. Такое возможно при очень тяжелых травмах головы, а также после лоботомии или оперативного удаления участков мозга. Но ничего подобного не обнаружено. – То есть вы считаете, что мозг в норме? – Внешне да. Но томографические приборы почти не фиксируют мозговую деятельность. Причем, повторяю, следов травм или инсульта мы не нашли. – А вообще, на ваш взгляд, организм Роберта Патрика сильно отличается от организма обычного человека? – Практически нет. За исключением небольшой ниши под ключицей, где расположены необычные органические образования, судя по всему, связанные нервными волокнами с сердцем и какими участками спинного и головного мозга. – Они могут служить неким «пультом управления»? – Не исключено. Хотя разобраться в этой механике очень трудно. Собственно, без вскрытия этого сделать просто нельзя. Судья вздохнул, встал и начал говорить, что судебный процесс зашел в тупик. Определить степень личностного развития Патрика Феста сейчас невозможно, как невозможно судить о его дееспособности. В результате чего это произошло – истек ли срок действия модели, или было некое вмешательство извне, которое подозревает адвокат обвинения, – тоже определить невозможно. Суд не располагает для этого достаточными материалами. А посему судебные процедуры должны быть прекращены в связи с... – Ваша честь! В зале важный свидетель, и он просит слова! Человека, который предстал перед судьей, никто не знал. Но вот он обвел взглядом сидящих, уставился на генерального директора «Сайенса» и медленно стянул парик и темные очки. У директора вытянулось лицо: это был инженер-генетик Майкл Стоун. Николь тоже узнала незнакомца, который позавчера передал ей письмо Патрика. Но что он мог сейчас прибавить к черной бездне ее отчаяния? Погруженная в свои мысли, она даже не слышала начала его разговора с судьей. И вдруг до ее сознания дошли слова: – Таким образом, я должен был выполнить роль палача. – Вы не хотели отказаться? – Выбора не было. Я знал, что никому, кроме меня, Патрик просто не дастся, и его застрелят. Из всех видов смерти стирание памяти – самый гуманный. При любом другом способе в свои последние секунды человек испытывает страшную боль. Я не хотел, чтобы это случилось с моим другом. Да, я до сих пор считаю его своим другом, а не моделью, хотя сам участвовал в его конструировании. Никто не знает Патрика так, как я, и он в какой-то степени является мне сыном. Хотя по старению организма мы почти что ровесники. При этом он мой ученик. Ведь я не только создавал его тело, я лепил его личность. А потом он лепил меня и делал лучше, чище, добрее. Так бывает при общении с детьми. Но Патрик был большим ребенком, который все понимал, и оставлять в себе что-то черное при нем было просто нельзя. И вот этого человека, я подчеркиваю, человека мне предстояло убить. Я взял на себя этот крест, чтобы облегчить его страдания. Но, оказалось, что только усугубил их. Я не подумал, какая душевная боль – умереть от руки друга, учителя, отца. Он сказал мне об этом. И еще что я – робот, если безропотно исполняю такой приказ. В тот момент я понял, что скорее убью себя, чем его. Я пошел на должностное преступление. Вместо того, чтобы стереть память, а вместе с ней и личность Патрика, я просто выключил его. Сопровождавшие меня военные ничего не заметили, разницу могли показать только приборы глубокого сканирования, но их нигде нет, кроме нашей лаборатории. Итак, я открыто заявляю, что вопреки приказу не уничтожил личность Патрика Феста и в любую минуту могу вернуть его к жизни. Тогда суд будет иметь возможность решить, стоит ли считать его человеком, давать гражданство, а с ним все права и, в частности, защиту от компании «Сайенс». Или же признать, что не было никакого покушения на его жизнь и отдать тело Патрика хозяевам для проведения дальнейших опытов. А меня отдать под трибунал за нарушение приказа и разглашение секретных сведений... Короче, вверяю себя и своего друга в руки правосудия. Судья промокнул платком вспотевшее лицо. – Так вы можете оживить его прямо сейчас? – Да, ваша честь. Только желательно, чтобы он был при этом в горизонтальном положении. – Тогда советую воспользоваться комнатой закрытого свидетеля. Поясняю для прессы. В судебной практике нередки случаи, когда свидетели в зале не могут давать полноценных показаний. Это дети и подростки, которые теряются при большом количестве людей, изнасилованные девушки, люди с психическими отклонениями. Специально для таких в нашем Дворце правосудия оборудована комната, где помощник судьи ведет допрос свидетеля, и все это транслируется на экран в зале. Предлагаю доставить туда Роберта Патрика Феста, положить на диван и включить камеры. А инженер Стоун проведет все необходимые действия и побеседует с ним. – Я включу его сознание. Но мое лицо у него будет ассоциироваться со страхом смерти. Лучше, если в момент пробуждения рядом будет кто-то другой. Я видел в зале девушку, с которой Патрик общался в последнее время, – Майкл посмотрел на Николь. – Не хотите ли вы помочь ему? И заплаканная Николь стала пробираться между приставных стульев. – Прикройте камеру, мисс, я не хочу, чтобы все видели, что я делаю. Николь заслонила ее и стала издалека смотреть, как Майкл расстегивает на куртке Патрика «молнию». Потом он низко наклонился над телом. – Вот и все. Через две-три минуты должен прийти в себя. Но пусть еще немного полежит, пока не нормализуется давление. – Может быть, вы все-таки останетесь? Он так много говорил о вас... Майкл грустно улыбнулся. – Лучше, если это будете вы. Патрик лежал неподвижно. Но вот по телу пробежала дрожь, шевельнулись ресницы, и у Николь закружилась голова от родного синего взгляда. Придвинулась еще ближе, протянула руку, и их пальцы сплелись. – У тебя покраснели глаза. Ты плакала? Что случилось? – Ничего. Просто рада тебя видеть. – Странно. Я никогда не замечал у тебя слез. Впрочем, я и сам теперь знаю, что это такое. Мне было так плохо без тебя, я чуть до глюков не дошел. Ты мне отовсюду мерещилась. Особенно в темноте. Говорил с тобой. Вслух. Представляешь? Если охранники слышали, наверняка теперь психом считают. Смеяться будешь, я ко всему прочему еще и стихи начал писать. И это, помня твои разборы, или лучше сказать, разборки с девчонками. Посвящать стихи филологу, да еще специалисту в современной поэзии может только безумный. Но мне почему-то хочется, чтобы ты их прочитала, а потом камня на камне не оставила. Мазохическое такое желание. Вот слушай. Хватает вдоволь здесь воды и хлеба, Есть стол с бумагой, жесткая кровать. Решеткою расколотое небо Опять звенит и не дает мне спать. Заледенели крыши под окном, И в воздухе морозные иголки. Я отвернусь. Но видится одно: На стол от неба сыплются осколки, Их в комнате по всем углам полно, И сколько лет прожить мне с ними? Сколько? – Ну что молчишь? Давай, громи. Николь покачала головой. – Не смогу. Ты не Несси. Это тот уровень, когда уже не важны банальные рифмы и прочие шероховатости. – Посмотри на меня, Николь... Я вижу, эти строчки тебе уже знакомы... Майкл передал письмо. Значит, все это правда, а не дурной сон. Но подожди, почему же я тогда тебя узнаю, почему я все понимаю? Ведь я же помню, как Майкл меня... – Он не стал убивать тебя. Он тебя только отключил. А сейчас включил опять. – Майкл здесь? – Патрик привстал и огляделся. – А где мы? – Мы во Дворце правосудия. На столе что-то щелкнуло, и голос судьи произнес: – Вы присутствуете на слушании дела о признании вас гражданином страны и защите от оборонной компании «Сайенс». Не хотите ли пройти в зал и сообщить нам кое-что о себе? Патрик подошел к телекамере. Его лицо вытянулось во весь экран. Огромные, тревожные глаза. – Ники, что же ты не сказала, что на нас смотрят? – Это не важно. Пойдем. На экране две фигуры идут к двери. Медленно – Майкл советовал первые полчаса не делать резких движений. Взявшись за руки, как дети. – Ваше имя, возраст, место рождения? – В документах я сначала числился как модель R-50, потом стали добавлять уже конкретное имя Роберт и даже Роберт Фест, – наверно, где-то в недрах лаборатории готовится и Секонд. В быту называли Патриком. Когда я работал на заводе, мне выдали пропуск – первое и единственное удостоверение личности, которое у меня было в жизни. Там значилось: «Патрик Р. Фест», и я впервые узнал, с каким возрастом могу себя идентифицировать – 23 года. Вообще-то я создан всего три года назад. А место рождения – пятая лаборатория биохимического НИИ оборонной компании «Сайенс». – Образование? – Никаких учебных заведений не заканчивал. Прослушал только курсы слесарей-инструментальщиков. Обучение всему остальному проходило в стенах лаборатории. Думаю, что общий уровень – не ниже среднего. – Принадлежности к конкретной национальности вы, насколько я понимаю, не ощущаете? – О своей генетической картине я ничего не знаю. Но менталитет сложился при общении с англичанами. Поэтому... – Понятно. Расскажите, что побудило вас, солдата королевской армии, покинуть место службы. – Я никогда не был солдатом. Я не принимал присяги, не подписывал никаких контрактов. Да, мне с первых дней повторяли, что я – солдат. Но это утверждение базировалось не на моей воле, а на моей принадлежности военной компании... Заседание шло без перерыва уже шесть часов. Несмотря на уникальность дела, в зале уже многие начали дремать. Оживились только после вопроса судьи: – Вы только что упомянули о нервной системе, доставшейся вам от садиста-боксера. Но, судя по вашему характеру, здесь какое-то несоответствие. Не могли бы вы это объяснить? – Нет. Для меня это тоже загадка. Наверно, и для моих создателей. – Простите ваша честь! Я, кажется, могу пролить свет, – Майкл поднялся со своего места. – Все равно терять нечего, я рассказал сегодня слишком много, чтобы остаться в армии. Да и вообще в живых. – Вы получите помощь по программе защиты свидетелей. – Не важно. Я выполнил свой человеческий долг, а это выше офицерского. Я уже ничего не боюсь. А насчет тайны психики Патрика узнал совсем недавно, да и то случайно. Провожали на пенсию одного из сотрудников лаборатории. Выпили. И он рассказал. Оказывается, разработчики модели были изначально против генерации клеток этого боксера. Они создавали человека, пусть искусственного, но заранее были к нему расположены. Боксера же все ненавидели. Его дисквалифицировали после трех смертей на ринге. Говорят, он продолжал выступать подпольно, и тоже были жертвы. Ученые понимали, что, выполнив приказ и вложив в модель реакции этого спортсмена, они создадут убийцу с высококачественными тканями. Суперубийцу. И они пошли на такое же преступление, как и я: внесли в задание свои коррективы. За три недели до этого там погиб работник – интеллигентнейший человек, всеобщий любимец. Кстати, к тому же с телепатическими и прочими сенсорными способностями. Предчувствовал будущее, очень не хотел ехать в командировку. Машина перевернулась в горах, троих спасти не удалось и его в том числе. Тело он еще при жизни завещал лаборатории – знал, какие у нас проблемы с биоматериалами. Короче, спинной и головной мозг, а также нервные волокна Патрика из его клеток. Генеральный директор «Сайенса» шумно вздохнул и покачал головой. – Не боитесь ли вы, мистер Стоун, что руководство компании после вашего рассказа уволит этих сотрудников? – Ушедший на пенсию инженер-генетик был последний из той группы. Сам я пришел в лабораторию уже позже, когда органы были выращены и начался монтаж модели. У нас люди не задерживаются, при первой возможности переходят в гражданские НИИ. Почему – думаю, не стоит объяснять. – После информации, которую предоставил суду инженер Майкл Стоун, картина окончательно прояснилась, – в голосе судьи зазвучали четкие, отрывистые ноты, и все поняли, что дело приближается к концу. – Я считаю, что нет необходимости проводить дополнительные заседания. Сейчас присяжные удалятся в совещательную комнату и вынесут вердикт по пунктам: 1). Является ли искусственный человек Роберт Патрик Фест дееспособной личностью и может ли считаться равноправным членом нашего общества? 2). Можно ли квалифицировать как покушение на убийство действия компании «Сайенс» в отношении Роберта Патрика Феста? – Ваша честь! Присяжные не хотят выходить, они уже приняли свои решения. «Да» по обоим пунктам, причем всеми голосами, без воздержавшихся. – Ну что ж, Роберт Патрик, поздравляю вас! Лично я не сомневался в таком исходе дела после ваших стихов, – судья улыбнулся. – В судебной практике обычно в подобных случаях опираются на мнения врачей. Но, наверно, есть другой, более верный способ определения человеческой личности – творчество. Когда эмоции принимают вещественную или словесную форму и становятся близки и понятны каждому, не приходится сомневаться, человек перед нами или нет. Вы дали хороший урок для юристов, мистер Фест, благодарю вас! Что же касается оборонной компании «Сайенс», здесь нам явно не хватает правовой базы. Покушение на убийство доказано, но наличие состава преступления остается под вопросом, поскольку обвиняемая сторона считала андроида не человеком, а своей собственностью, и стремилась вернуть потерянное имущество. То, что мы сейчас признали Роберта Патрика Феста человеком и предоставляем ему гражданство, не доказывает, что было совершено преступление против человеческой личности, поскольку на момент его совершения Фест еще не был ею признан. Выводы по этому процессу должны сделать законодательные органы. Суду же остается вынести в отдельное слушание вопрос об условиях содержания людей в следственном изоляторе, куда, как оказалось, могут проникать посторонние лица и даже проводить расправу прямо в камерах. Виновные должны понести наказание. В отношении же компании «Сайенс» придется пока ограничиться предупреждением и взять с руководства подписку о прекращении каких-либо действий в отношении Роберта Патрика Феста. А также в отношении бывшего сотрудника НИИ инженера-генетика Майкла Стоуна... Но никто не поверил, что военные оставят их в покое. Поэтому Фест и Стоун вынуждены были покинуть страну и сменить свои имена. Как зовут теперь Патрика по документам, мы уточнять не станем, не станем и говорить, на каком континенте он живет. Нередко в его домике на берегу горного озера появляются запыленные туристы. И тогда свет в открытых окнах горит почти до утра, а по окрестным склонам разносятся звуки гитары и запах фирменных пирогов Николь. Но если бы любопытный путник подошел поближе и послушал, о чем говорят в этой компании, он вряд ли что-нибудь понял в спорах о суггестии, консонансах и недостатках логаэдического стиха. Николь анализирует произведения подруг все так же жестко. Но девушки благодарны за это, и каждый раз, готовя в печать поэтический сборник, просят ее стать редактором. Своим трудно отказать, хотя она и так завалена работой – готовит уже третью книгу о тенденциях развития современной поэзии в разных странах. Учит для этого другие языки. Недавно освоила русский. Дался ей тяжело, но русскую поэтическую школу Николь считает самой перспективной и видит за ней большое будущее. Работая над рукописями, она показывает их только двум людям: Патрику и Эду. Бедняге Эду приходится для этого каждый раз приезжать – Николь почему-то не доверяет свои труды электронной почте. Впрочем, он не против таких путешествий. Любит сидеть здесь у камина на старинном кресле, чесать за ухом у Цезаря и слушать рассуждения о новинках литературы. Своими мнениями делится все реже, понимает, что со специалистом-критиком лучше не связываться. Зато если заходит разговор о восточных философиях или закате постмодернизма, Эда уже не остановить. Потом, охрипший, он потягивает из кружки горячий грог или глинтвейн и слушает отрывки из поэм Патрика. Это единственные произведения, которые Николь никогда не критикует. Наверно, муж прав, она действительно к нему предвзято относится. Впрочем, мало упреков к нему и со стороны ее коллег. Патрик известен как поэт во многих странах, только, конечно, под другим именем. Заканчиваются такие вечера, как правило, заснувшим в кресле Эдом. Тогда Патрик вытягивает его ноги на другое кресло, кладет под голову подушку и накрывает друга пледом. Но прежде, чем отправиться в спальню, обязательно подходит к большой фотографии, где они обнимаются с Майклом в зале суда, и говорит: «Прости, Майкл...» Однажды утром Николь увидела, как Патрик сидит на ковре перед камином и обнимает Цезаря. Глаза старого пса слезились больше, чем обычно. Когда хозяин оглянулся, заметила, что на его щеках тоже блестят мокрые полоски. На ее вопросы он долго не мог ответить, только мотал головой, потом с трудом прошептал: – Майкла убили. – Откуда ты знаешь? – удивилась Николь: после урагана они сидели без электричества, аккумулятор у сотового сел три дня назад, а она из-за заносов никак не могла съездить в город. Даже телеантенну этот ветер повалил. И вдруг поняла: он знает. Знает без телефона и телевизора... На похороны они из-за непогоды тогда так и не попали. Только к лету выбрались навестить мать и сестру Майкла. Там их ждал сюрприз: недавно в дом Стоунов перебралась его юная жена-аргентинка, и годовалый сынишка делал свои первые самостоятельные шаги. Жизнь продолжалась. Конечно, никто не верил в несчастный случай. С чего это вдруг машину с дороги занесло в летнее кафе прямо на Майкла? Но водителя даже не судили – эксперты утверждают, что отказала система управления. Ничего не докажешь. Стоуны хвалили Патрика, что он изменил себе внешность: отрастил усы, бородку и ходит теперь с длинной шевелюрой. Так меньше шансов, что его узнают. Только мать Майкла шепнула, что тогда, на Рождество, бритый и коротко стриженый, он был куда красивее. «Просто я был моложе, – думает Патрик, протирая стекло фотографии того рождественского дня, где они снялись вместе с Майклом. – Глупый был, наивный. Да и сейчас наивный, раз продолжаю любить этот мир...» Уставшая после интеллектуального трепа Николь уже заснула. Патрик идет в свой кабинет и включает свет. Сегодня мелькнула интересная мысль для финала второй главы. А двойником зеленой настольной лампы светит зеленоватая горная луна. Только она больше не пугает. Лавины сюда не доходят. Весна 2005 года