Получив аттестат зрелости, вылетел я из родного гнезда, из междуречья Обь-Иртыш, и через Москву, Киев, Житомир, Новоград-Волынск, залетел аж на Куршскую косу, что на Балтийском море. Нн на саму косу, а на берег залива, омывающего эту косу. А залетел я в бывшую школу ассов Геринга, а в нашу бытность, - Военно-Морское, авиационно-техническое училище. Училище только организовывалось: стране нужны были кадры для освоения новой авиатехники. Реактивные самолёты клепались на нескольких заводах, как тазики, а обслуживать эти «тазики» реактивные прежним инженерно-техническим составом было трудновато. Прежняя поршневая авиация, по большому счёту, была схожа с остальной техникой: и тракторист, и шофёр, мог быстренько научиться обслуживать По, Як и ТУ, (поршневые самолёты той поры), но с реактивной техникой дело было сложнее, и сразу несколько военных училищ начали готовить авиатехников и быстрыми темпами. Я, вообще-то мечтал попасть в плавсостав - это специалисты корабельной службы, но военкоматам было дано указание укомплектовать курсантами авиатехнические училища. И они их комплектовали правдами и неправдами. Я писал заявление на отправку в Высшее Военно-морское училище во Владивостоке, а мне в военкомате сказали, что туда нет разнарядки, но не сказали, что я мог бы туда уехать и без всяких разнарядок. Таким образом, я и попал в технари авиационные, как кур в ощип. Мог бы и вообще пойти в любой институт. Таких заморочек, как конкурс, как платный курс, тогда не было, было бы желание. Зато училище было в таком прекрасном месте! (Сейчас там санаторий). Берег – сплошной песчаный пляж. Песков таких я больше нигде не видел: мелкий, мелкий, и такой белый, что глазам больно. Ширина пляжа метров триста. Пляжи кончаются дюнами. За дюнами начинается сразу сосновый лес с малиной-ежевикой, с земляникой-клубникой. Затруднения были только с пограничниками: по пляжу шла граница. Да и конфликты с погранцами были только потому, что мы, вылезая на море, рушили их контрольно-следовую полосу, только что возведённую с помощью верхового погранца на старой кобыле, и привязанного к ней на верёвке какого-нибудь несчастного дерева, лишённого жизни ради такого случая. Мы были принадлежностью флота: всё честь по чести - бескозырки, тельняшки, гамнодавы (пардон, пардон,именно так на местном наречии) – тяжёлые ботинки из яловой кожи на шнурках. ( До сих пор не пойму: какой дурак придумал такую обувь для флота: при выпадении за борт, прежде чем ты успеешь их расшнуровать, они тебя усадят на дно). Но флот есть флот и нас учили всяким флотским премудростям: драить палубу, чистить гальюн, (отхожее место по-сухопутному), и, на всякий случай, ходить на шлюпках. Был у нас такой урок с преподавателем-мичманом. Шлюпочную практику проходили все, а наш мичман лелеял мечту принять когда-нибудь во флотских шлюпочных гонках, и исподволь подбирал гребцов, кто покрепче. Вот так я и попал в эту команду. И мы клали «вёсла на воду», «сушили» их, «табанили» и прочее, и прочее, даже учились ходить под парусом. На флотские соревнования нас не взяли, но наши «тренировки» не пропали даром: наш мичман был из заядлых рыбаков, и мы совмещали приятное с полезным – ставили перемёты на угря, проверяли их, короче говоря, элементарно рыбачили. Перемёты – это бичева, метров 10-15 длиной, с короткими поводками, на которых навязаны крючки и насажена приманка. Крючков десяток, или два, наживку мичман запасал заранее. И мы дружно насаживали червяков на крючки и опускали перемёты грузилами на дно, оставив наверху поплавок. При проверке перемётов было немало возни: рыба сильная, некоторые длиной до двух метров. Строение тела змеиное и повадки тоже: перемёты запутывают так, что некоторые приходилось, откусив крючки, выбрасывать! Рыбка весьма своеобразная: змея-змеёй, даже в руки брать страшно, и страшно сильна: я бутылку проспорил, доказывая, что смогу удержать её в руках! Я не удержал! Я его зажал, что есть силы, но он каким-то непостижимым способом истёк из моих рук, (перехватывать не дозволялось!) Именно, истёк! Но перед этой рыбалкой мне довелось поучаствовать в другой, не менее приятной. Дело в том, что на Балтийском побережье климат, как ему и положено – морской. Мороза, обычно, не бывает. В зиму 53 года даже снег ни разу не выпал. Но зато слякоть замучила: у нас сушилок не было, и нас самих, хоть выжимай! Точь в точь, как во Владивостоке! А бывает так, как в зиму 54 года: мороз под двадцать целую неделю! Как под Владивостоком, точь в точь! Даже залив стал подмерзать! И городок тоже. Жителей там цивильных немного: В основном, семьи военных и рыбаков.Жители привыкли к теплу, о топливе беспокоиться не привычны, а тут такое! И потащил люд уголёк, который привезли нам, по своим печкам. Ранее всё отапливалось из котельной, но её хозяева-немцы при отступлении взорвали. Вот наши и понаставили себе печки. Наше руководство, дабы не остаться без отопления, поставило на угольную кучу пост из двух курсантов с незаряженным карабином, для пугала. Вот в такую пару попал и я. Причём, обогреться негде. Будка вокзала открывалась только к приходу поезда. А поезд приходил раз в сутки. В общем, обстановка у нас была вполне фронтовая: привезут котелок с хлёбовом и всё! Даже фронтовых сто грамм не положено. Вот и пришлось самим этими ста граммами озаботиться: вывернув карманы, наскребли на бутылку и какую-никакую закуску. Напарник командировал меня на ближайшую торговую точку за сугревом, но командировка оказалась не совсем удачной: на этой точке были бутылки только с "сугревом" в 63 градуса. Ну, естественно, предпочтение было отдано бутылке, а на закуску ничего не осталось. Я здорово не горевал: главная задача была выполнена! В общем, факт такой: ни стакана, ни закуски нет, и ждать неоткуда. Собрались мы, было, из горла, но мой напарник вдруг зашмыгал носом. «Ты чего?» «А ты понюхай, чем пахнет!» Принюхался, а ведь вкусно пахнет, чем-то копчёненьким. Раньше не пахло: ветер дул не с той стороны, а теперь запах явно мешал нам осуществлять караульную службу! Напарник решил: "Погодь, в разведку пойду!» И пошёл в ту сторону, откуда ветер, держа нос по ветру. Народишко, видать, пронюхал, что здесь «человек с ружьём», и нашу кучу с углём не стал беспокоить. И тут слышу голос из-за железнодорожных путей: «Двигай сюда!» - и я двинул. А там в помещении: тепло светло, стол накрыт, кружки, вилки, а на большой доске большой копчёный угорь, порезанный уже на куски, ломти хлеба и даже солёный огурец. Вот это, да! Вот это рыбалка! А в гости мы попали к сторожу на коптильне. Описать картину таланта не хватает: ломти угря янтарно-желтые, лоснящиеся от жира, с запахом райских кущей. Такого я не видел ни в одном магазине! (Дед потом сказал, что рыбку прямо из коптильни отправляли сразу за границу. Наше жрать можно было всем, кроме нас: не по чину! Надо сказать, что такое было и с икрой,и с осетром, и с омулем,и с сёмгой. Их можно было получить только в спецраспределителе,или в спецмагазинах по талонам, или за валюту).Стол царский: стакан и мятая кружка, с чем надо. Ломтики хлеба. И деликатес барский! Что ещё для счастья надо? Конечно же, мы бы обошлись краюхой хлеба с огурцом, но я бы тогда не попробовал бы угря копчёного, и мне не пришлось бы вам рассказывать об особенностях балтийской рыбалки!Дед - фронтовик, лежал здесь в госпитале, здесь и остался. Представляете, с холодухи, да с голодухи, да под шестидесятитрёхградусную, с каким удовольствием слушались фронтовые байки. Нет, караулить кучу угольную мы не перестали: от коптильни всё было хорошо видно. Но, по появившейся у нас доброте душевной, мы навряд бы с карабином за каким-нибудь бедолагой-нарушителем стали гоняться!