Вариации на тему "Если ты посрал, зараза..." Если ты посрал, зараза, Дёрни ручку унитаза. Если ж мимо ты насрал, То безстыжий ты нахал!

Мне заходят в голову с падалью, могилами, маленькими шлангами, и электропилами. Тридцать пять с отвертками, сорок восемь с трубами. Самолет с ущербными, поезд с душегубами. Грузовик с уродами, и прицеп с солдатами, и циcтерна с гадостью и дегенератами. Понасверлят сверлами, понапилят пилами, мысли понавытянут, с жидкостью и силами. Закачают падали, растворят сознание. Видно, не закончится это истязание. Провода засунули, и налили щелочи. Током истязание начали мне, сволочи, мысли все окутали проводами страшными. Мозг мой поедается червями ужасными. Не осталось памяти, лишь фрагменты редкие. Все в мозгу разрушено. Яды очень едкие. Вместо снов видения с кровью и солдатами, маршируют сволочи, с ружьями, гранатами. Я не знаю, что несет эта операция, и что в ней реально, а что галлюцинация, что в ней сумасшествие, и что истязание. Для меня пол-вечности, а для них задание.

Вот в водку вылили мы пиво. Все улыбались так красиво, И водка была хороша. Но от воздействия ерша Почуял вскоре я что дурно Мне делается. Где же урна? И я в санузел побежал, И всё там нахуй обрыгал. Порой как начинает литься, Уже нельзя остановиться. И снова, как и в всякий раз, Не попадая в унитаз. Да, скверно вышло. Вот беда. Сидишь и смотришь в никуда. Во рту потом неважный вкус. Во рту потом неважный вкус. Больше доходить до этого не следует.

Когда в психушку я попал, То во дворе я там гулял. За мной весь день медбрат ходил, Давал таблетки и кормил. Потом в палату я пошёл. Там доктор сделал мне укол, И от укола спать я стал, Ведь так я от всего устал…

Психушка приятна, спокойна и тиха. В психушке отдельно для каждого психа Есть миска, есть кружка, есть койка, и есть унитаз. В психушке есть крыши, и нет огородов, В ней много просторных палат и проходов, И к ней тяготеет почти каждый третий из нас. В психушке не скучно: в палате с тобою Больные, имеющие параною, Олигофрению, и кучу подобных зараз. И с аминозином здесь каждый знакомен, И после него столь к депрессии склонен, Так хочется в дурку попасть, ну хотя бы на час...

В голове гудит насос, И работает насос. И в ушах гудит насос, И вокруг гудит насос. Оператор же, увы, Безо рта и головы, руки вставил в рычаги. Мучат очень, помоги. Надо их убить, прийди, Надо их убить, прийди. Уничтожь их - я и сам, Уничтожь их - не отдам.

Кто-то вывихнула ногу, Закричала громко Ай, Полетела на дорогу, И попала под трамвай.

Вот идет еще один И ущербный и кретин. Разлагающийся ум И без мысей и без дум. У него есть стол бумаг, В голове засунут флаг, И везде, где его нес, Из него дристал понос. У него дебильный рот, Искривленный от тошнот. Колбаса, застряв в кишке, Отключила мозг в башке. Срет поносом как с трубы, И сажает всех в гробы, Застегнул пиджак, и так Размычался как дурак. У него в портфеле кал, Все что можно все украл. Разучился говорить, И давно устал уж жить. Они все давно гниют, И вот-вот уже умрут. Падаль ихнюю - долой, Труп обосранный сырой Сбросить в яму и зарыть, Чтобы не мешал он жить. И кто сдохнет всех сюда, Падаль в яму навсегда.

Все же сделали засаду, и поймали вы меня. И вот он стоит огромный, ростом вверх как три коня. Говорит : "Ну что ж, теперь ты наш, и мы тебя убъем. Муки ада для тебя, ведь ты подумал, мы уйдем." Я от них укрылся, но они разрушили забор. Забежали, все сломали, и мне учинили мор. Сколько ж можно вам меня здесь истязать и все ломать, ведь давно уже забрали все, что мог я вам отдать. Ну зачем вы снова утянули у меня мотор, и дохлятину втащили через сломанный забор. Мне уродов напустили, чтоб не мог я жить и спать, Так хотел я убежать, но больше некуда бежать. Каждый день приносят падаль, морят каждый день меня. Каждый день стоит огромный, ростом вверх как три коня. Я от них скрываюсь, но они ломают мой забор, забегают, все ломают, и мне учиняют мор.

Если вдруг средь бела дня Вздрогнут стекла у меня, И услышу я, дрожа, Гром, и залпы пердежа, Треск, и бульканье говна, И как плещется волна, И как рыкает сортир, И стрекочет, словно тир, - Это значит снова он, Испражняется, как слон, Не Говнов, не Пердунов, - Александр Серунов.

Схватил Степана Витька за хуй, И оторвал его нахуй.

Иван Ильич достал чекушку, С бутылки выплескал все в кружку, И залпом выпил все до дна, Скривившись, словно от говна. Сказал: "Ы-ых, ебена мать!", Как спирт внутри стал обжигать. Но только выпил самогон, Как тут же срать надумал он. Говняный ком живот надул, И, словно лев, он пердонул, Едва не выстрелив говном, И побежал в сортир потом. Пол деревянный заскрипел, Мгновенно снял штаны, присел, И, вываливши словно буй, С залупой толстой длинный хуй, Кусок газеты оторвал, И, будто мамонт, навалял. И так полна была дыра, Теперь вообще говна гора. Иван Ильич чуть отдышался, Газетой вытерся, поднялся, Засунул хуй в штаны, и встал. Ну надо ж, сколько навалял!

День осенний. Сад, пруды. Двое вышли из воды, Сильно с холода дрожа. Вдруг у первого мужа Хуй поднялся, палкой встал. А второй как увидал, - Испугаться, и кричать: "Что ж твоя, ебена мать, Так поднялася хуйня? Возбудился ль на меня, Что вот так вот хуй твой встал, Пидорасом, что ли, стал?" Отвечал ему другой, Покачавши головой: "Пошел нахуй ты, урод! Я не пидор, хуй те в рот, И не знаю, отчего Хуй мой встал, и на кого. И тебя, ебена мать, Не намерен я ебать! И кончай глазеть, мудак, На мой толстый хуй-елдак! Уж пора одеться нам, И пойти по двести грамм".