Всю жизнь учусь... Чему? Не знаю сам. Поэзии, бухгалтерскому счету, Компьютерным логическим ходам... Пока был журналистом, все в работу Годилось, журналисту всякий вуз По профилю дает образованье. В разнообразных знаниях обуз Не видится, они -- обоснованье Незамутненной творческой судьбы... Мне техникум любимый Черновицкий Закалку дал для жизненной борьбы. Что вспоминается? Уже неблизкий Второй в сей альма матер трудный курс. Зимой впервые практика на стройке. Попробуй, дескать, какова на вкус Профессия. Она – не то, что в строки Укладывать корявые слова... Я нахожу на Леси Украинки Контору дорремстоя, где сперва Мои – не всепогодные – ботинки Забраковали... -- А других-то нет... -- Замерзнешь в этих – не шути с зимою... – Мне дали адрес – и уже чуть свет На месте я. Хоть мерзну, но не ною. Чуть позже подтащился «Белорус». Известный тракторишко в экскаватор Преображенный в Киеве... Берусь За рычаги... Не позволял характер На зиму нарекать.

Все, что помню, доложу вам без утайки. Но – по возрасту – немало позабыл. ...В Черновцах моих бывать Аркадий Райкин По причинам неизвестным нам любил. Я не знаю, что влекло сюда артиста. Жили родичи здесь мэтра – по молве. И озерный пляж еще смотрелся чисто, Плюс грибочки в приозерной мураве. В Черновцах – любой Вам скажет – нету моря. Зона отдыха – на Валя Кузьмина. Ставь палатку, отдыхай, не зная горя, Чистый воздух, высока его цена. Вы дивитесь, что название столь странно. В нем не имя вовсе – Валя Кузьмина. Воспримите те два слова «иностранно». Коли знаете румынский, то ясна Станет истина: «Прекрасная долина» По румынски будет – «Валя Кузьмина». Так примерно.

Там, где Ленина с Красноармейской Расходилась, когда-то орел Воспарял. Из таблички немецкой Узнавали: Евгений возвел, Принц, в честь храбрых солдат гарнизона, Почитая их верность, сей знак. Австро-Венгрии гордой корона И на здешних держалась штыках. Нет нужды разъяснять: при Советах Переплавили мигом орла И табличку в изящных виньетах – Власть на память управу нашла. Об орле впрочем я мимоходом... Дом, что ранее был за орлом Посещался особым народом? Пребывавшим в молчанье глухом. Клуб глухих размещался в том доме. Тишиной их испытывал Бог. А отличия этого кроме, Все людское им свойственно. Мог И отлично трудиться беззвучный, И учиться, и книжки читать. Жизнь и полной была и нескучной. По субботам клуб звал танцевать. Заводили музЫку в подвале. Пол вибрироровал, ритм задавал, Он сквозь стопы входил... Танцевали Упоенно... Был в радости зал... И театр был народный в том клубе... Николай Котляревский для них, Говоривших руками, был в кубе Станиславским...

Нам с Черновцами сильно повезло – И мне и им: я в Черновцах родился. И шесть декад с тех пор уже прошло. И я на что-то городу сгодился. На то, чтоб воспевать его дома, Дворы, его напитки и наедки... Но, правда, он – поэзия сама И в нем поэты потому нередки. Так было с незапамятной поры. И мастера словесных эквилибров – Душевно-поэтической игры До общечеловеческих калибров В нем вырастают... И позднее их В Европе обЪявляют эталоном, В Париже и берлине... Вещий стих Проносится духовным эшелоном По человечеству. И потому Мне – в нем родился – просто быть поэтом: Я возвращаю с нежностью ему, Что помню, становясь мудрей при этом. Источник вдохновения – любовь. Я городу навеки благодарен За силу чувства..

На старом кладбище еврейском на Зеленой Два отморозка – между прочим – сын с отцом – Не знаю,к пакости что их подвигло оной -- В безумной ярости устроили погром. Стояли памятники там сто лет и боле. Они крушили их и радовались злу, Добавив миру огорчения и боли. В аду воздастся воспитателю-козлу. Нашелся выход в назидание особый -- Еврейской мудрости высокая цена: Из изувеченных вандалами надгробий Сложили стену на аллее. Та стена Осколки памяти людей увековечит И, может, нелюдей бесовских отрезвит. Добро и зло отнюдь не то, что чет и нечет: Зло зло творящего навеки уязвит. На старом кладбище – красивые нагробья. Они поставлены достойным давних дней. А буквы идиша несут свечей подобье И дарят свет душе тзраненной моей. Поклон историкам – еврейским волонтерам Из дальних стран. Душа подвигла: в Черновцы С радостью и трудятся с задором – Приводят кладбище в порядок.. Их отцы, Возможно, тоже жили в Черновцах когда-то. А если нет – не в этом дело.

Никуда не спеша, уподобясь Реквизиту из фильма, дремал За театром трофейный автобус, Переулок собой занимал. Не особый комфорт обещавший – Уж какое там в креслах спанье? Супердлинный, всю труппу вмещавший На гастрольных поездках ее. В ЧСТ шоферить обучали. Мой инструктор – дотошный мужик. Был в театре водилой вначале И с улыбкой рассказывал: -- Вжик! – Мы на нем до Москвы долетали. Вся столица сбегалась глядеть... – Цел ли нынче автобус? Едва ли. И автобусам должно стареть. Было б славненько: в день юбилея Тот автобус набить детворой, Покатать, чтоб на город глазея, Вдохновились счастливой порой В окружении зданий прекрасных – Нам от Вены имперской привет... А тряхнул стариною бы в праздник! Только жалко: автобуса нет...

Город молодеет людям не в пример, Пролетело детство, крыльями взмахнув. Миг – и я дошкольник, миг – я пионер, Вздох – солдат, ивздох - странник, пыль его стряхнув... Но картины детства, словно бы кино, Повторяет память – не понять, зачем. Ей, что я печалюсь, видно, все равно – Снова наполняет душу давним тем... Как на карнавале образы селян. Стройные гуцулы: белые штаны, Белые рубахи – холст их домоткан, До колен обычно – фирменной длины. И широкий пояс с бляхами на нем. Бляхи из латуни празднично блестят. Нож в широких ножнах справа за ремнем, Вышивка рубашек услаждает вгляд. Разноцветный бисер или яркий шелк – Вышиты с любовью маки, васильки. Тросточка-топорик... Культуральный шок Для солдат победы... Взгляды и смешки... Вышитая шляпа – зеркальце с пером, В сапогах высоких – хоть сейчас в музей. И жилет-киптарик – ох, куда с добром! – Не гыгычь, служивый Ваня, не борзей! А гуцулки в узких юбках до стопы. Ткань – килим в полоску, плотного тканья.

Никто не станет более чужой, Чем та, кого любил самозабвенно. Оставшись с обожженною душой, Не в ненависть погрузишься мгновенно, А в безразличье, сиречь – в нелюбовь. Оно любви, не ненависть – антоним. И ни восторженных ни злобных строф Вослед любви убитой не уроним. Когда любовь былую размозжим, Когда ее предательством отравим, Никто не станет более чужим, Чем тот, кто был изменою изранен. И ежели сгорит его душа, Едва ль тогда резонно удивляться, Что стала для него нехороша Продажная искательница блядства. Продажность, мишурою ослепя, Бесценного трагически лишает, Выходит, предала она себя, За это Бог от рая отрешает. Ее измена – кара для нее. Одно ей безнадежно остается: Навеки бездуховное житье – Оно существованьем назовется...

Юра Печенкин играл на баяне «Сентиментальный ..» Чайковского вальс. Смел и смышлен, океан обаянья – Словом, густой черновицкий заквас. Юра Печенкин мечтал стать военным. Предполагаю: военным и стал. Город любимый наш, благословенный – Общий для розных в судьбе пьедестал. Юра на 28-го июня Жил, что от школы прилично весьма. Школа -- певунья, резвунья, игрунья, Ориентиром для гостя – тюрьма. Хочется верить: здоровы и живы Парни-соклассники... Где только вы? Юра Печенкин имел перспективы И премущества пятой графы...

Русский солдат и немецкая девушка... После шести разлучальных декад, Вновь обретенную бабушку дедушка Нежно целует – и я за них рад... Я, как никто, их отраде сочувствую: С первой любовью в разлуке давно. Эту любовь безответную, грустную Жизнь напролет позабыть не дано. Годы разлуки несутся декадами Было четыре их, сколько еще? Наземь летят сентябри звездопадами, Май безраздельно тебе посвящен. В мае, четырнадцатого – традиция: Петь на весь дом «А у нас во дворе...» Не потускнели ни голос ни дикция И различаю, где «ля», а где «ре».... Девочка Люда из дома на Киевской, Несокрушима твоя красота. Тщатся года скрыть ее под накидочкой, Но побеждают любовь и мечта... Русский солдат и немецкая девушка... Есть аналогия, как ни крути.... Весь долгий век свой на счастье надеешься -- Значит, ему от тебя не уйти...

Печалиться издалека мне По тем, кто не скажет: -- Привет! – На кладбище серые камни, А тех, кто под ними, тех нет... Как быстро воздвигся некрополь У Южно-... моей ... Окружной. И выросший саженец-тополь Кудрявой поник головой. А мне на чужбине не спится. И жжет мою душу печаль. Я, правда, заехал проститься Пред тем, как отправиться вдаль. Глядят, как живые с портретов И будто услышать хотят Слова долгожданных приветов... В эфире небесном летят Дядья, и двоюродный брат мой, И бабушка...

Телеховский Юра жил на Красной площади – Так порою мы Централку называли. Вот кабы Всевышний память мне упрочил бы – Чтобы вспомнились все факты и детали! Юра был один из близких мне товарищей, За него однажды в школе даже дрался. Д’Артаньяном был – считай по возрастающей – Юра тонкостью душевной выделялся Прототип его -- воинственно-размашистый Но совсем иной спокойный умный Юра. Я не стану петь напрасные акафисты – В голове жива ушедших дней фактура. Правда, калейдоскопично и обрывочно, Юра помнится: надежный и душевный. Жаль, мечтать о вечной юности несбыточно. Глянешь в зеркало – видок, увы, плачевный. Вспоминаются футбольные баталии – Юра в матчах школьных защищал ворота... Скарлатиною болел – мы навещали – и... -- О болезнях вспоминать мне неохота... Отозвался бы, напомнил детство школьное, Я б сгустил в стихотворении фактуру. Забываю... В осознанье этом больно мне... Как найти мне в мире д’Артаньяна-Юру?...

Белый лист, чистый лист - Дорогое мгновенье... Что творишь, журналист, Обретя вдохновенье? Чем людей увлечешь, Что поведаешь свету? Чем прославишь еще Дорогую газету? В чьи заботы сейчас Погружаешь себя ты? Греет жар твоих глаз Пожилого собрата. Покружило меня По планете со свистом, Но средь ночи и дня Остаюсь журналистом. Ты, браток, не смотри, Что иду по Нью-Йорку - Хочешь, я на пари Принесу на планерку. Эксклюзивный фактаж, На «ура» уникальный, Огневой репортаж, Как всегда, эпохальный. Социальный заказ, Юбилейная тема – В две недели для вас Будет чудо-поэма... ...Чистый белый листок, Ставший долгой судьбою, Сколько лет, сколько строк Пролетит над тобою? Сколько стран, сколько лиц, Сколько встреч и прощаний... Сотвори, журналист, Светлый очерк про счастье...

* * * А Сашки Левеншуса больше нет, Чернявого, носатого братишки. На облаках души веселой след И вот – в моей рождающейся книжке. Жил на Красноармейской. Далеко От нашенской школенки на Нагорной. Сын слесаря. Но сердцем высоко Взмывал над той действительностью вздорной, Где априори социум решал, В какую нас запихивать ячейку... А преданнейший Сашка возвышал, Чего бы ни касался, все... На шейку Сидящей впереди глядел в упор Соклассницы – и заявлял с восторгом: Влюблен, мол, в Тоню – и напрасен спор... Умел дружить... Внимательным и зорким Был в дружбе... Чутким сердцем распознал Мой интерес, еще неявный, к рифме: -- Пиши стихотворенье! – приказал, К галере творчества приговорив, -- мне. И вот – остались первых две строки – Такие неуклюжие, смешные, Из-под моей поплывшие руки, Не обо мне. Да вот они, родные: Здравствуй, Тоня, дорогуша! Я влюблен в тебя по уши...

На компьютере захватанном – Надоел потертый куб – «Ваши пальцы пахнут ладаном»...» Хорошо, что есть «Ю-Тьюб». Ничего давно не надо нам, Только б слушать в сотый раз: «Ваши пальцы пахнут ладаном..», Где есть что-то и о нас... В этом чуде неразгаданном – Озарение творца: «Ваши пальцы авхнут ладаном...», Обертонами певца. Неизбывная отрада нам – Этот старенький романс: «Ваши пальцы пахнут ладаном...» -- Дайте мне последний шанс...

Мир глядел из апрельских луж. Пятьдесят отмечала Фаня. И торжественно Миша-муж Поднял рюмку за процветанье. Упоительный рюмок звон Разливался на Карла Маркса. Дочка Соня и сын Семен... Стол ломился и тост вздымался... Вдохновлялся застольем клан, Телефон поздравлял, трезвоня... Но ломая семейный план Застонала внезапно Соня... Все встревожились: началось! Мама дочку везет в больницу И подарком небес -- пришлось В день рожденья принять девицу, Внучку Аню на белый свет... Четверть века – в одно касанье Пролетело и счастлив дед: Свадьба.

Восьмого сентября – День журналиста. Журфаковцы – юнцы, во цвете лет. На всей Земле пусть радостно-лучисто Вас озаряет альма матер свет. Полвека отмечают журналисты Свой праздник в память Юлиуса в день, Когда казнили Фучика фашисты. Душой был нежен, волею -- кремень. Писал свой «Репортаж на эшафоте» В застенке, дух несломленный явил... Безумный мир! Без мужество в работе И современный журналист беcкрыл...

Муж сестры моей, Гиви – грузин, Автандил – мой приятель по вузу. Оба -- братья мои – что один, Что другой... В благодарность Союзу ССР назову «Мимино» И любовь всенародную к Нане, Кахетинское чудо-вино, Хрип Котэ про футбол на экране. Был еще батоно Мелитон – Не забыли про знамя Победы? Неумолчный под Сталиным стон – Были общими радости-беды. Гиви, брат мой, сыграй «Сулико» -- Страсть грузина добавится к гамме... Все поправший подлец Мишико Нас старается сделать врагами. Это сам он, премерзкий Саак, Истерический наполеончик, И грузину и русскому враг, Приглядеться позорче – шпиончик. Откровеннейший упырь, вампир, Клоп, желающий крови напиться, Чей, наверное, Гитлер – кумир, Враг народа и детоубийца. Но мерзавца отнюдь не спасут Подстрекатели из Вашингтона. Неминуем карательный суд В память доблестного Мелитона.

Да, все мы смертны, хоть не по нутру Мне эта истина, страшнее нету. Но в час положенный и я умру И память обо мне сотрет седая Лета... Из стихов Ю.В. Андропова Юрий Вэлвович Либерман, тайный поэт, Вам известен как Юрий Андропов... Чем его оправдать? Оправдания нет. За воспитанника агитпропов Голосует единственный праведный факт: Он стихам посвящает раздумья... В них – еврейской души его светлый экстракт... Дар скрываем из благоразумья. Выдвиженец ежовских и «ягодных» лет Стал объектом жестоких дискуссий. Персонажа загадочнее в мире нет. Не в моем он однако же вкусе. Он родился в Нагутской... Кто мать, кто отец Не прочтешь в биографии – дудки. На каком языке изъяснялся малец С дедом-бабкой? А сказки и шутки?... Колыбельные песенки пела ему На каком диалекте мамаша? Засекречено напрочь. Зачем? Почему? Юдофобна история наша. Мама гения власти... Кто? Геня Файнштейн. Вэлв, который был польским евреем, Рано умер. А отчим, увы, «ныт ферштейн» -- Грек моздокский...

Мы, на свет появляясь, орем. -- Вот он я! – объявляется миру. Не по хорошу мил, а по милу... Остальное в расчет не берем... Топ-топ-топ! – по планете идем. Первый шаг неуверен, нестоек. А потом нас восславит историк... Остальное в расчет не берем. Ищем, с кем бы остаться вдвоем, С кем бы вместе шагать по дороге. Ошибаемся чаще в итоге... Остальное в расчет не берем. Жизнь кончается, входим в проем: -- Вот я, Господи, ветхий и грешный, Только в ад не желаю кромешный... – Остальное в расчет не берем...