Капает с крыш в тазы мартовский свет тяжёлый. Свой ледяной язык кажет промёрзший жёлоб. Нет — говорят — судьбы в том, что не стало с нами. Друг мой, меня знобит — и лихоманка манит в сон, где со мной всегда твой серебристый призрак, майские города лёгким одеты бризом, в парках мягка трава нашей шальной весною... Друг мой, я так слаба. Друг мой, приди за мною. Тень от твоей руки тихо коснётся ставней... Знай: я люблю других, но не ищу тебя в них.

небесные вишни сыплют холодными лепестками я, ровно Старая Рига, — сам себе память правда, гораздо, гораздо менее вечен (это видней под вечер) вишни, небесные вишни, где ваши ветви мне бы залезть на них — да стать незаметным стать самому себе — лепестком белым (словно и не был)

Мир пройдёт — асфальтов, дымен, горяч — расплескав за собой моря, наказав закатами небеса — но останутся лес и сад. Мир пройдёт — я останусь самой собой: остроклювой большой совой. Буду жить в норе, а не то дупле — на престранной рыжей скале. Мир пройдёт — но тревога в душной тиши будет перья мне ворошить: это так, смешная бежит мышá — или это твоя душа?

Ты веришь в райские острова, а я — в дожди городские. Но важно не это. А то, что мы — не можем верить в Ничто. И потому — когда этот мир по очереди покинем — хотя бы на миг, на короткий миг — увидимся в мире том. Пойдём на станцию — с разных сторон большой железной дороги, сквозь недостроенные кварталы, сохнущие тростники, забвением веющий тёмно-пурпурный атлас недотроги. И остановимся — на расстоянье вытянутой руки. Мы будем в похожих платьях — небесно-осенних, лёгких. Однако твои орнаменты будут верней моих. Ты первой раскроешь объятья — и я упаду, как в лодку, в твою надёжную радость — на миг, на целый короткий миг.

мёрзлое яблоко пало в снег: сморщено, жалко, почти черно. новый Адвент подожжёт венок, оступившись во сне. друг, у Адвента — твои, твои светлые — пепел и синева. и нежеланье ужать в слова беспощадный наив. мне не пронять его немоты: падает в облако — мёрзлый смех. сдвинет Адвент надо мною снег — так же как ты, как ты.