Мое отечество – Россия Я сын лесов, я внук степей, Я правнук дикого Батыя И гордых Киевских князей. Во мне сплелись мечи и злато Фавор, любовь и нищета, Гордыня Понтия Пилата И всепрощение Христа. Набат горящей колокольни Пожары Разинских бунтов, Кровавый стык гражданской бойни И сон раскольничьих скитов. Во мне торжественность базаров Неправота тюремных ям, Расчет кочующих хазаров И трудолюбие древлян. Во мне, друг – другу благодарны Штыки Полтавские Петра, И Рокоссовские плацдармы Правобережного Днепра. Во мне – немерянная сила Объемом - больше чем земля, Непостижимая Россия Россия вечная моя!

Князь Григорий Потемкин-Таврический - Екатерине Второй. (по мотивам романа Пикуля "Фаворит") Безумен, брошен, обречен, И тенью вечности отмечен... Я ухожу - увековечен, Я ухожу - не побежден. Я ухожу. Насколько славен, При жизни был и знаменит Настолько при смерти забыт, Настолько горестен в опале. Прощай последняя из женщин, Императрица и жена, Ты ныне Зубовым хмельна Что злом и златом изувечен. Уйдет не умный фаворит, И ты, любезная Фемида... Меня простит моя Таврида Тебя - Россия извинит. Уж мнится, Гатчинский дурак Похуже Зубовых приправа, Ему потемкинская слава - Чумных презреннее собак. Прошу тебя, потомков ради, Не дай блистателям двора Загадить велии дела, Все начинания загадить… Часы отбили срок земной, Прощай, моя Екатерина! Была ты искренне любима Твоим разлюбленным слугой. А знаешь Катя, так бледна, Вся суета на фоне Бездны, И лишь творениям полезным - Есть... Хоть... Какая-то... Цена...

Какая скучная стезя - Скользить по рифме осторожно, Вульгарно то – чего нельзя, Но как банально – то, что можно! В спиртной душе – мазутный лоск. Но вот, пахнуло туалетом, И водкой вывихнутый мозг – Стошнило мусорным памфлетом. Мне сладок смысл такой стези, Меня влечет к себе зараза. Как много золота в грязи, Блестит для опытного глаза.

Прокуренный тамбур, поникшие розы Опавшие листья, разбитые грезы. Печальные слезы, неистовый ветер Осенняя проза.… Как мясо на вертел, как бусы на нитку, Нанизывал рифмы несчастный заика… Закатом багряным, и дальше, и дальше Румянец – румяный, герой – безымянный, Заваливал фаршем жвачки и фальши… Да, волк – одинокий! И вой – он тоскливый! Раз рок – так жестокий, а шаг – торопливый, И миг – он прекрасен!

Разделив на неравные порции С бывшей женщиной выхлопы дел, Будто сны - расплескал я эмоции И на тысячу лет постарел. Моя женщина, женщина бывшая Наказание прожитых дней, Никогда, никого не любившая Кроме зеркальца в сумке своей. Ты холодным расчетом повенчана С честолюбием мелким навек, Ты, бесспорно красива - как женщина Но уродлива - как человек. И какое бы дело, до прошлого Годы синей уносит рекой, Я твержу про себя – ты хорошая, Просто хочешь казаться плохой.

Пельмени с водкой на столе, С лучком селедочка, салаты. Индюк на грилевом коле, И пиво в каплях конденсата. Шкворчат биточки на пару, Картошка маслицем полита. И на кетовую икру - Косится Хеннесси сердито. Летят по сауне свистки, Что самовар шипит в сторонке. Лежат под лавками "братки", И кровь стекает по вагонке. Уют, достойный мулине, Коробит вид заупокойный - Отверстий, сделанных в стене, АКСУ короткоствольным. Слагает опер нудный лист, И мыслей путь довольно скушен. - "Какой- же киллер - Эгоист, Не дал ребятам скушать ужин"...

Где-то между КалитвОй и Барнаулом, Не достроив в жизни сущности благой - Мой сосед вчера повис в сенях над стулом Перевернутым отчаяной ногой. Заревели на луну худые псины, В унисон с его несчастною женой. Где-то между - Костромой и Фукусимой Между шифером на крыше и землей. Я с поминок брел отчаянно поддатым, С недоеденной кутьею на губах, И тушил окурки в мордах кандидатов На оклеенных листовками столбах. Мой сосед ушел из жизни некрасиво, Матерился я, и в желтых фонарях Мне увиделась огромная Россия - В этом стуле, перевернутым в сенях... Я упал и заревел у водостока, Уходящего воронкой в темный низ... Между Астраханью и Владивостоком Между старостью и детством - он повис.

"Три девицы под окном" - Пили, как-то вечерком: - Кабы я была блондинка, Говорит брюнетка Инка,- За меня бы мужики Дрались в кровь на кулаки, И стрелялись на дуэлях Добиваяся руки! - Да уж, как же, - Светка ей, Ляпни что-нибудь смешней, На добро тебе блондинка Коли чирей меж бровей. Ноги выпрями в начале, Спину выправь молотком, А потом уж, без печали, Красься хоть под молоко… Вот была бы я - брунетка! ( Говорит блондинка Светка) - Я б тогда без суеты, Стала мисой красоты! Инка выпала на лавку: - Ой, держите, выжму плавки! Чернота тебе товарка, Как покойнику припарка Ты ж в голодный самый год, Весишь около двухсот У тебя же под грудями Можно спрятать цельный флот! Светка дернулась: - Коза, Ну-к, прижмурь свои глаза, Я тебя сейчас в блундинку Переправлю в два раза! Под кого солена кость, Подпущаешь вострый гвоздь, Рюки-крюки подбери-ка И, поди, ежу посось! - Ты сама корова свой Рот губастый призакрой! ( Инка выставила когти) - Я тебе сорву припой. Ишь гузном загрохотала Будто села на

Я юным "ленинцем" был грубым, злым и дерзким, Я был "тимуровцем", и даже "звеньевым". Я так заглаживал свой галстук пионерский - Что класс гордился гордым профилем моим. Я не курил и не играл на деньги в карты, Я прыгал, бегал, на байдарке греб веслом. И за возможность - посидеть со мной за партой - Отличниц били хорошистки за углом... Писали девочки в записках мне нюансы, Но был я выше этой глупой ерунды! А Васька - двоечник - тащил их на сеансы На очень темные и задние ряды. До коммунизма оставалось очень близко, Я грезил партией, как Тереком - форель. А Васька, троечниц - в подъезде ночью тискал И на ступеньки клал для мягкости портфель. Ударил путч. Страна при Ельцине проснулась. Как на костер холодным душем из ведра, Мое "сегодня" - незаметно разминулось С моим недожитым и вдруг чужим "вчера"... А послезавтра, я стаканом водку трескал, Назло врагам, назло друзьям, себе назло... Моль сожрала давно мой галстук пионерский А Васька...

От теплой женщины встаю Плетусь в трусах, на кухню босо, И из под крана воду пью, И на луну таращусь косо. Прокисший запах сигарет И зуд в лохматой ягодице, И недопита на столе - В кожурках рюмка серебрится. Я не включу на кухне свет Не подожгу оплывшей свечи, Я у окна, движенье лет Смакую, как - любимой плечи. Сопят уютно тополя Ночных пичуг роняя трели, И зримо движется земля В своих космических качелях. Я тихим шепотом твержу, Рассвет крадущийся встречаю, Спасибо Бог, что я – живу, За то, что это – ощущаю! За эту рюмку на столе, За сумрак в кухонном квадрате, За эти звезды в синеве, За эту женщину в кровати…

Я организм свой упрекаю, Мы с ним живем как дуст и моль... Он - алкоголь не принимает, Я - принимаю алкоголь!

Имеют право - Жить и Петь! Стихи любые, Сонеты, пасквили, пародии и блеф. И вирши старчески-седой аноргазмии, И "нескладухи" восхищенных, юных дев. Как серебро и шлак - одно имеют право, Обыкновенную и девственную суть. В мороз, все золото - ничтожней Одеяла, В тепле - приятно Украшением блеснуть. Как разделить - талантов, бездарей и судей, От плевел - зерна аксиомы отделить? "..Не судим, и - неосуждаемы мы будем!..", Поэты жаждут - осуждаться и судить. Поэты режут ржавым лезвием аорту, И в дневниках полощут грязное белье. Поэт дерется не за денежность комфорта, Поэт дерется за Признание свое. Пусть исписавшийся, заслуженный деляга Растлит по буквам и костям их лучший стих. Поэты терпят, пока терпит их бумага, И хоть Один из миллиардов - любит их...

Собачья свадьба, диво не для слабонервных, Небезопасно это зрелище вблизи. Когда за суку, ест соперника - соперник, И снег - бордовый, от пролившейся крови. Невеста тащит выпирающие ребра, И часто капает на землю языком. Как будто нору ищет раненая кобра, Роняя пену как кобыла под кнутом. Зачем ей тени, платье или в лифчик вата, Чтоб за нее ломали рыцари мечи. Коль соблазнительна она как Клеопатра Для кобелей, при течке - запахом мочи... А у меня опять заныла область паха, Когда увидел в баре я - мадемуазель. Как жаль, что дама - не легавая собака, А я - не злобный и оскаленный кобель. У нас приличий и различных тактов - рощи, Границы правил - нержавеющий металл. А будь я псом, я б взял ее намного проще, И мимоходом - ее пуделя порвал... Собачья свадьба нанизала мыслей бусы - Придумал предок - колесо, костер и плот. Границы с правилами - выдумали трусы, Чтоб выжить в своре и продлить трусливый род.

Лежит в канаве труп мужчины, В спине качается топор. И жадно кровь лакает псина, Меня не чувствуя в упор. Храпит в УАЗике водитель, Зевают опер и эксперт.. Я на бревне, подложив китель, Кропаю скучный документ. "...В канаве, возле магазина, ...Предположительно - с утра ...Предположительно - мужчина ...Убит ударом топора. ...Одет в зеленую ветровку ...Две гематомы на щеке ...На кисти шрам, татуировка ...Следы зубов на кулаке..." А я на август отпросился, Махнул мне отпуск прокурор. А может, труп... Самоубился, Спиной наткнувшись на топор? А может труп был - невезучий? Шел в дом спиной, потом упал. И здесь - простой, несчастный случай, Упав, спиной в топор попал. А может пьяный с тенью бился Впотьмах предутренней тиши, И - тупо самозарубился, Махнув по русски от души... Лежит счастливый, русский отпрыск, Не омрачаемый ничем. А у меня - накрылся отпуск. Ему бы часть моих проблем!

У кошки два уха и хвост, Четыре мохнатые лапы. Кто мама у ней - не вопрос, Вопрос, кто у сволочи - папа? Ведь он обязательно есть, Сидит как король на помойке. И холит колючую шерсть, Как женщина волосы плойкой. На крышах дерет голубей, В подвалах - мышам ненавистен. И вряд-ли о дочке своей, Задумался в суетной жизни. А сколько нахальных словес - Орал перед будущей мамой. И более слабых повес, Морозил когтистою лапой. Стучал в полосатую грудь, Пред млеющей дурою-Муркой: - Моей мол супругою будь, Другие коты - полудурки! Вцепился лохтый злодей, В загривок пушной Нефертити... А после, усатых детей - Топили в холодном корыте. Но впрочем, одна прижилась, Два уха и хвост у скотины... А мама ее - развелась, И ищет другого мужчину.

(сказка в стихах для взрослых детей) Глава первая. А р х и п … За горами, за полями За дремучими лесами В деревеньке небольшой Жил Архип - мужик такой. Средний ростом, рыжеват, Завсегда слегка поддат, Чуть сутул, немного хром Руки, ноги - колесом. Жил в избушке у болота На работах не работал, На колхоз родной - "забил", Зверя бил и водку пил. Участковому однажды – Когда тот в двадцатый раз Занудил, - Архип - накажем! Дал веслом промежду глаз... И кричал ему – Однако, Ты ко мне не приходи! Ты вора лови собака, Хулигана и маньяка, А меня не тереби! Я кому дышать мешаю? У кого я рупь украл? У тебя - не занимаю, И тебе не занимал… В общем, с этого момента Активисты и менты Записали в элементы, Мол - плевать на экскременты, Пропадай, как хочешь ты! Так в архив Архипа сдали, И забыли мужика. Зернопланы выполняли, Целину гуртом пахали, Корчевали, засевали, Засыпали у станка... Глава вторая.

Рейсовый автобус "Еманжелинск - Челябинск" за номером - 118, трудно пробивал раскаленным радиатором вязкий зной Троицкого тракта. Пассажиры и водитель плавились на дермантиновых сиденьях и отчаяно потели. Пропитанный запахом людей и бензина воздух, на солнце густел и не вдыхался. Шум лысеющих покрышек перекрикивал жужание старенького двигателя ЛуАЗа. Человек на двеннадцам месте, выделялся из томатных лиц клиентов Еманжелинского автопарка, физионномией чрезвычайно бледной и даже в некоторой степени - нервной. Из остальных, матовостью морды с ним мог соперничать только один человек в автобусе,сидевший в параллельном ряду немного впереди. Этот второй, который бледный, несмотря на жару, одет был в строгий, серый костюм под которым виднелась - белая, без галстука, застегнутая под горло рубашка. Столь не уважающий погоду наряд, видимо не только не доставлял хозяину неудобств, но даже позволял вести себя довольно активно.