Ежели господь бог имел ко мне справедливость, он нарек бы меня звучным фамилием Шухер. Имея такой фамилий я поселилась бы в небольшом прибрежном городке. И стала бы переменчивой, как погода на Крайнем Севере. Каждый день, я меняла бы рисунок на ногтях и мужчин. Я имела бы деревянный домик с ветхим крыльцом и запахом курицы с пригорелым чесноком. Я гордо называлась бы мадемуазель Зоська Шухер и курила бы сморщенный гормошкой беломор. По вечерам, имея на теле длинное белое платье, я становилась бы у обрыва и вглядывалась в ночное море, стряхивая пепел на круглые носы изношенных штиблет. Я имела бы глубокие морщины у внешних уголков глаз, образовавшихся от ожидания алых парусов на горизонте. Кожа моя сморщилась, губы превратились бы в тонкую желтоватую полоску, пропитанную никотином и ароматом горелого чеснока. Волосы заимели бы блондинистый окрас, исчез рисунок на ногтях, ушли в далекое небытие мужчины. И только одно постоянство осталось бы в моей жизни. Фамилия Шухер.

Помнишь тот женский монастырь, куда мы принесли целую охапку желтых февральских тюльпанов. Огромные пушистые снежинки падали на солнечные цветы и тут же таяли от их тепла. Ты держал их на локте -их было много. А потом я каталась на качели, и дух захватывало от запаха легкого морозца. Было смешно и радостно. Мы щурились от яркого зимнего солнца, смеясь глазами из-под заиндевевших ресниц. Это было маленькое счастье. Этим же вечером, девочка в короткой юбочке с широкой солнечной улыбкой подарила мне один тюльпан. Снова тюльпан. И снова яркий, солнечный. У него преломился стебель. Спустя время ты сказал другой, что ненавидишь эти цветы. Исчез тюльпановый день. И я сожгла картинку. На фоне старинных стен монастыря стоишь ты, держа в руке солнечный букет февральских тюльпанов.