Мокрое небо тряслось на ухабинах грома. Солнце забылось, о чём-то ему намекая... Молнии цепью скакали по формуле Ома, Тока поток незаконно земле отпуская. Грязно рыдая взахлёб от такого погрома, Чмокала почва беззубо, как малый и старый... Шлёпались оземь и на черепичины дома – Струи грибного дождя, или перья Икара. Что-то сумбурно река из себя изрекала, Дойной коровой протяжно и тяжко мычала. Радугой в землю воткнулось небесное гало, Лапчатый гусь засмотрелся на лево с причала. Шустро вода из садового шланга бежала... На огороде капуста козла ублажала... Кто-то шумел в камышах..., впрочем, это неважно. Летнее время текло упоительно влажно!

Мой Париж объелся крыш, Парижанок и клошаров. А твоя Москва – пожаров И бомжей – ты говоришь. Я с утра уже в бистро Круассан сую в какао. Ты же, вовсе никакая, Спишь, зажатая в метро. У меня длиннющий шарф И гламурная беретка. Ты ж, как северная детка, И в ушанке видишь шарм. Я рисую старый мост, Как его ласкает Сена... Ты же – стог рифмуешь сена, Да заброшенный погост. Но, чтоб ночи скоротать, Мы с тобой (как в нете тесно!) На одно и тоже место Отправляемся мечтать. И опять Москва твоя Говорит с моим Парижем. И становятся всё ближе Наши разные края!

Шум. Вокзальная болтанка. Суматоха, суета. Кто-то пиво пьёт из банки, Кто-то мучает кота. Кто-то давится хот-догом, Кто-то вперился в билет... Кто-то прёт в забытый богом Привокзальный туалет... Кто-то пятится от «копа», Кто-то пялится в табло. Кто-то жизнь свою прохлопал, А кому-то повезло. Скромно – табор в уголочке, Не бросается в глаза. И какой-то дядя склочный Рядом с дамочкой в слезах. Вижу – шустрая ромала Тянет дядю за рукав... Уломает? Уломала... (Прав был Пушкин, ой, как прав!) Над рукой цыганка быстро Что-то шепчет и сулит, А сама, звеня монистой, Взять побольше норовит. Растопырил фраер уши – Нате, вешайте лапшу! Просто взял и плюнул в душу, Вот, ей-богу, не брешу!.. И пошёл я... мимо... мимо... Весь задумчивый такой... (портмоне его с мобилой увязались вслед за мной!).

По изжёваной мякине Прёт Емеля на печи: Влево плюнет, вправо кинет Из печи той кирпичи. То заедет чёрту в рыло Завалящей кочергой; То ухватом схватит с тыла Змейгорыныча с Ягой. За плечами – коромысло И Кощеево яйцо... Емельян за здравым смыслом Едет собственным лицом. Едет собственной персоной, Хоть и лёжа на боку. Рядом в кадке – щука – сонно Верещит: «Мерси-боку»! Снится, видимо, зубастой Мушкетёрское кино, Нет бы чинно склеить ласты И солидно лечь на дно. Вот и кончилась малина, Три дороги впереди. Камень с надписью старинной... – Кто-нибудь, переведи!!! Только зря орёт Емеля, Не слезаючи с печи. В нашей сказке жидким хмелем Отравились толмачи. И пришлось тогда Емеле На авось умчаться вдаль... Ну, а здравый смысл доселе Не востребован. А жаль!

Когда серебряную пулю Вонзил в меня Селены луч, Мне душу вынули и сдули, А тело заперли на ключ. Лежит, как сброшенный скафандр, Непроницаемо лицо... И только Скалли, только Малдер Его найдут в конце концов.