Падали в небо. Прямо на звёзды. В стремнины забытых рек. Верили в силу. Резали воздух. И с места бросались в бег. Сорванный голос. Нервно и резко. В кровь разбивая кулак. Порвано время. Буднично-пресно. А по-другому — никак? Выстрел как ветер. Смерть — только слово. А боль — на зубах песок. Ставни на окнах. Дверь на засовы. И в гроб из гнилых досок. Вечная трусость. Зависть святая. И за душой медный грош. Мёртвое солнце. Не рассветает. «И так проживём. Не трожь». Сила устала. Снег и морозно. В горле застыл горький смех. Падаем в небо? Прямо на звёзды. Что нам до мнения всех?..

Фонари. Ночь и снег. Эхо лунной сонаты. Мотылёк тишины. Тусклый трепет свечи. Лёгкий скрип флажолетов. По струнам зажатым Нежно бродит печаль. Посидим. Помолчим. Два стакана пустых. Сахар горкой в солонке. И мелодия властно берущая в плен. Не спеша. Без надрыва. То тихо, то громко. Растворяя безмолвные тени у стен. Кран неплотно закрыт. Время капает гулко Под биенье упруго задумчивых нот. И скребётся под дверью, просясь на прогулку, Помурлыкав спросонья, всклокоченный кот. Чёрный хвост распушив смотрит чуть виновато. Ждёт последний аккорд. Отзвук лунной сонаты.

Эх, времени истёртое стекло. Легко с дивана всё понять и взвесить. Вагоны мыслей. Властный эшелон Прёт напролом лесами через веси. Не то. Не так. По дури. Не умно. Порвалось быстро? Значит, было тонко? Глянь, спорыньёй отравлено зерно – Героями теперь зовут подонков. Но чёрное по-прежнему черно. Дебила трудно называть дебелым. И до угля спалённый черенок Не отбелить, засыпав его мелом. И честь, увы, веками не в чести. И пасти вечно требуют: спаси!

Ни тоски. Ни печали. Ни любви. Лишь окно и пространство между стен. Чёрный стол. Лист бумаги. И графин. Если жив, то возможно, ты блажен. Нет имён. Нет названий. Только свет От свечи порождает темноту. Тихо ветер гуляет по листве. И как-будто жалеет, что подул. Над ущельями улиц - облака. Плёнка из кинофильма - снег идёт. Ровно на половину пуст стакан. И записка: "Закрыто на учёт". Капнет жаркой слезою парафин. Миг тоски, смех печали. Тень любви.

Едва рассвет. Морозный воздух пьян. Встречаем утро. Новый понедельник. И неизменно мелочь жжёт карман Опровергая легковесность денег. По улицам витринного стекла Гуляет с ночи мелкая пороша. Чуть слышно где-то бьют колокола. И ветер кудри у берёз ерошит. Знакомый сквер. Рябин холодных ряд. Стоят в кипельно-белых шалях. И словно тихо, ласково журят Синиц пугливых озорную стаю. А кони на мосту вдруг стали пегими. Такая вот предзимняя элегия.

Вечер. Что же, прости мне, теперь не лгу. Вера рождает нежность. Когда без врак. Падает якорь в донный холодный грунт. Старый платок крахмальный. Зелёный фрак. Время со звоном гильзы. И пули крик. Боль - отраженье слова. Когда не спишь. Дождь и бордюрный камень со вкусом бри В липком коктейле клея пустых афиш. Башня, луна и сила - на серебро. Мир, справедливость, солнце. А выбор крут. Смерть обретает голос. Хрипатый рот. В лодке, где тень Харона, играет шут. Ставка - одна копейка. За жизнь - пятак. Если вновь проиграю - свезут за так...

Звук. Умноженный на молчание. Свет. В оправе из вечной тьмы. Нервы – сталь. Но глаза – печальные. Но – во всём виноваты мы. Пол. Изношенный под коленями. Лоб. Разбитый об монолит. Свечи тускло плюются временем. Тот, кто жив, – тот уже убит. Храмы. Гулко кровят иконами. Выстрел. В спину – точней вдвойне. Мы – не люди. Но кто мы? Кто же мы, Жизнь прожившие на войне? Крик. И сны. И чужие улицы. Умираем. За нас – не молятся...

Остались двое. В пустоте холста. В резной мятежно-древней тонкой раме. Дремал под снегом нежным тёмный рамень, А ветер что-то важное шептал И, возрождая в голосе металл, Сминал пространство нервно между нами. Остались двое. В тесноте холста. И свечи рисовали вертикали, И пел камин для двух различных спален, Затерянных в далёких городах. А между тем, с чернилами в бокале, Наивно ждёт ещё февраль-простак... Остались двое. В зеркале холста. Чертили на стекле слова и числа. Из одного стакана пили рислинг, Уютно грея краешек стола. И пальцы на плечах ласкали мысли. Потом метель пределы замела... Остались двое. По зиме холста Слонялась ночь фонарно и аптечно. Луна зависла у тропинки млечной, В фате тумана – царственно чиста. Остались двое. Веруют беспечно В начало в белой тишине листа...

Кафе. Две чашки кофе на столе. А за окном метель играет с городом. Всё замерло. Уснуло на сто лет. Как в сказке. По причине, но без повода. А тишину ласкает томный блюз. Но слово словно резкий звук от выстрела. И даже очень нежное - люблю - Не вымолить, не выдохнуть, не высказать. И не в глазах лазурная глазурь, А на стекле узоры лёгким холодом. И Кюрасао дарит бирюзу Хрустальной стопке с тонкой вязью золота. Волшебно-жгучий призрачный уют. Как эту гадость люди только пьют?

С соседом спорим с давних пор, Хоть знаю, спор нелепен. Он мне твердит: – Идёт чипор! А я: – Нет, валит лепень! То хижа, то чичера с гор, Но если снег не слепит, То правильно – идёт чипор. На липы липнет – лепень. Наутро чистим с ним уброд, Разгадывая тайну. Все липы голы. Бутерброд На проводах трамвайных. Чипор, лепень, хижа, чичера – мокрый снег хлопьями (на разных местных диалектах русского языка). Уброд – рыхлый глубокий снег (диал.).

Кричи. Сквозь кирпичи. Прогнутся стены. Невидимы. И непреодолимы. Песок и камни на пустой арене. Не имена, не люди. Псевдонимы. И мысли - болью. Словно водка - вера. Слова истёрты. Рвёт молчанье губы. И время словно дуло револьвера. Висок. Рулетка. Горько. Нервно. Грубо. Реальность - невесома, лжива, мнима. Похожа на ненужный ворох листьев. И голос правды глушит краска грима. Позёмка. Словно пепел древних истин. Зима. Болеют звуки снежной блажью. Сказать тебе. Тебе. О чём-то важном...

Звонок в три ночи. Да? Алло, привет. Мне тут сказали, что в России худо. Талоны вам ввели на интернет, Что вы остались вовсе без фаст-фуда? Капуста стоит словно Мерседес, Свинина как Пежо, неужто правда? Что гамбургер - теперь деликатес. И бьют в метро поклонников поп-арта... Поток прервался через полчаса, И я ответил, сдерживая хохот: Вчера хотел поймать на ужин пса. Удрал, проныра. Как тут не поохать? Надысь в лаптях нам выкинули щи. По улицам медведи бродят с водкой. Про интернет сказали - не ропщи, Иначе будет жизнь весьма короткой. А гамбургеры снятся по ночам. И пепси запретят. Вот будет подлость! И ужас, блин, начало всех начал - Закрыли навсегда святой Макдональс! Я вдохновенно нёс безбожный бред, А собеседник нервно в трубку плакал. Что голод нынче - тема оперетт. И что дома зимой мы топим шлаком. И, наконец, добил его словами: Раз нам хреново, что же будет с вами?

Я ходил по дорогам – святым и не очень. И по гордым проспектам, и тропкам болотным. По холодным камням, и воде между кочек. Было горько – до счастья, от боли – щекотно. И, бывало, я смерти расчёсывал косы. Со смешком – удалялась. За тень поворота. И в вопросы – сомнений высеевал просо. Но не мог на простейший ответить: А кто ты? Не бродяга, не шут. В простоте – неожидан. Не в цепях и не в церкви. Ценился прицельно. Целовался – был грешен. Цензуре – не выдан. Не цеплялся за сложность. Хотелось быть цельным. Только истина вечно томилась за кадром, Защищая заведомо лживую правду...

И первый снег опять пришёл внезапно. Вне плана это дело накатило. Синички вновь летят гурьбой на завтрак. Кататься на кормушечном кадиле. Котёнок, вздыбив шерсть, глядит с опаской. Непонимающе трясёт промокшей лапой. Девчонка, язычок - клинок дамасска, Кричит мальчишке: Отойди! Не лапай! Машины, словно вышли на разведку, Крадутся тихо. Снег по днище, вровень. Целуются, хоть изредка, но метко. И светофоры смотрят, хмуря брови. Чуть потеплело, под ногами слякоть. А завтра дождь под утро будет брякать.

В Америке, и это знает всякий, Она живёт и правду-матку гнёт. Тупую ослепительную Псаки Назвали точно - главный фейкомёт. И гонит... Из Европы газ в Россию. В Ростове горы видит наяву. О чём бы только Псаки не спросили - Она уверено несёт ботву. Но вдруг поверил, даже если враки. Или госдепа это ловкий трюк? Что Порошенко, версия от Псаки, Зовут в народе ласково: Peace Duke.

Легко пусть будет. Стал прозрачным сумрак. Из-за холмов ворвется утро дерзко. Листву берёз сковал небрежно сурик. Рисуем фреску. Пусть будет небо. И на тропке дальней Две девочки. С лукошком. У дубравы. И чёрный шмель, свою покинув спальню, Жужжит лукаво. Пусть будет кошка. Тихо. У забора. Одна. Мышкует. Лихо мнёт левкои. Как прыгает, смотрите, вот умора. Нет ей покоя. Пусть будут стены. Под дождём промокли. И кирпичи умыты пылью с пеплом. Разбиты стёкла. Смотрят чёрным окна. Весь мир стал светлым? И будет память. Вечная. Героям. Ненужная. В покрытых солью датах. Юнцам безусым мы могилы роем. Пусть спят - солдаты...

ЛІНА КОСТЕНКО * * * Умирають майстри, залишаючи спогад, як рану. В барельєфах печалі уже їм спинилася мить. А підмайстри іще не зробились майстрами. А робота не жде. Її треба робить. І приходять якісь безпардонні пронози. Потираючи руки, беруться за все. Поки геній стоїть, витираючи сльози, метушлива бездарність отари свої пасе. Дуже дивний пейзаж: косяками ідуть таланти. Сьоме небо своє пригинає собі суєта. При майстрах якось легше. Вони – як Атланти. Держать небо на плечах. Тому і є висота. ЛИНА КОСТЕНКО * * * Мастера умирают, оставляя нам память, как раны. В барельефах печали застыла во времени рать. Мастерами не стали ещё подмастерья, им рано. А работа не ждёт.

Ивы склонились в земном поклоне И, ускоряя свой шаг, Мчатся над речкой прозрачной кони... Что-то в картинке не так. Небо. Дорога. Столбы. Канавы. Всполохи дальней грозы. И, в ожидании глупой славы, Слово рождает язык. И незнакомое - кажется вечным, Сложное - очень простым. Там, на осине, висит скворечник. Осень. Скворец-то простыл. Вдаль улетает тоскливым клином Странное чувство - любовь. Мы потерялись. Две половины. Путь выбирая любой. И нас, наверно, никто не догонит. Быстрое время - улиткой на склоне...

Мы иные слова. Мы иное течение жизни. Между навью и явью - в алтарные руны имён - Не приходим, врываемся - верою. Ныне и присно. Вместо тех, кто святой, кто устал и уснул - усмирён. Прогибается мир. Разрушая, что нужно разрушить. На холодных губах - обжигающий иней идей. Полевые цветы. Лепестками - спасённые души. Если можешь - успей, обрети, защити и владей. Мы иное дыханье. В атаках убитые крики. Наши пальцы весной прорастают высокой травой. В заповедных лесах наши тени знакомо безлики. В наших храмах, хранящих надёжно покон вековой. Вы - иные теперь. Неизбежно вы станете нами. За спиной перекрёсток и древнего выбора камень.

Под холмом, у реки, где с закатом целуется рамень. Где под снегом болят застарелые раны руин. Где величием дышат морщины забытого храма. Где родник разрезает подтаявший наст-пергамин. Где жива моя Русь. Где луга оживают цветами. Где озимая рожь вышивает холстины полей. Где на старом кургане покоя рунический камень, Умываясь дождями, становится только белей. В облаках горизонт. Где сплетается ныне и присно. Где дано всё, а значит всё можно и нужно успеть. Где рассветное солнце - биение яркое жизни, Для которой является мерою гордая смерть. Не предел, не конец, а поток меж упрямых порогов. Ожиданье начала для долгой, пусть трудной, дороги...