Белые крыши, искрящийся снег, Шум и вокзальная скука. Бьет по затылку натянутый смех, Сердце сжимает разлука. Я на прощание руку не жму, – Только минутка осталась – Не поцелую, не обниму… Грустно, но ты улыбалась. В поезд садился уже на ходу. Снег падал тихий, пушистый. Я увозил расставанья тоску, Вечер с тобой серебристый.

Ударила зеркалом проседь По линии бритых висков. Дождями нахмурилась осень И грустью холодных ветров. Я грусть эту не подпускаю, – Закрыл ей все створки души, На зов ее не отвечаю. Я осень люблю без тоски.

Я проснулся среди ночи, – За окном темным-темно. И валяться нету мочи, И глядеть боюсь в окно. Слепо вглядываясь в темень Там не вижу ничего… Вдруг обрисовалось тело Безтелесное его. Он глазами невидимки Мой обшарив силуэт, Затаился возле стенки, Ждал, когда погаснет свет. Закрываю в страхе шторы, Оставляю лампы свет. Одиночества кошмары Мне не вынесть больше, нет! Ах, душа моя, потемки, Так ранима и сложна, Прячешься всегда за шторки И одна, в тоске – одна. Проявил петух решимость, Закрутилась кутерьма. И прошла ночная дивность, Незамеченной прошла.

Душа моя, займись-ка делом И не дрожи над тетивой. Ты натяни ее и смело Впивайся огненной стрелой. А я, стрелою возгораясь, Склонюсь над письменным столом, В стихи, как в дерево вгрызаясь, Все буду бить тебе челом. За то, что жить даешь надежде Уйти от старости седой И ощутить себя, как прежде, Красивым, сильным. И с тобой! ? За легкокрылость, вдохновенье И за улыбку на лице, За бесконечное терпенье, За то, что ты еще во мне.

Проснувшись, но еще в постели, Дремотным опоясан сном, Я вслушивался в птичьи трели, И говор тихий за окном. Он, словно маятник, качался – Вдруг приближаясь, уходя, И с ранним утром не вязался, Волненьем охватив меня. Окно раскрыл я нараспашку – Внизу, у края большака, Увидел чудную старушку, А рядом чудо-старичка. Они на местном диалекте Бесперебойно говоря, Раскладывали на кушетке То, что давала им земля. Те голоса мне слух ласкали Дыханьем гор Карпатских в них. И горы тихо возвращали В мой номер голоса двоих. Но вскоре голоса смешались, И горная поблекла даль, Вершины елей чуть шатались, Шепча про тихую печаль…

Играет вальс, кружится снег. И сверху вниз – лиловый свет. Ах, как хочу я жизни бег Вернуть назад на тридцать лет. Там был и вальс, и легкий снег, И блеск огней в глазах твоих. Лиловый свет, лиловый мех, И снежный парк лишь на двоих. Я в белоснежной кутерьме Ловил твой смех, ловил твой взгляд. И в той лиловой полутьме Снимал твой царственный наряд. Играет вальс, кружится снег. И сверху вниз – лиловый свет. Ах, как хочу я жизни бег Вернуть назад на тридцать лет.

Ну, зачем мне это надо Было – прошлое тревожить? Сердца гул, как канонада, Успокоиться не может. Но бывает временами Петь мне хочется от счастья, От того, что было с нами, От любви и нежной страсти. А бывает – мысли грустью Наполняют мозг уставший, Когда ждешь ночную гостью И лежишь, как лист опавший. И тогда за твою руку Я держусь, боясь расстаться, В белом саване старуху Навсегда прошу убраться. Утро раннее приходит, Сад цветами нас встречает. Но незримо кто-то бродит, Цветом след свой заметает.

Из прошлого все невозможно вспомнить, Из дневников не все можно понять. Но если прошлое чего-то стоит, – Его обратно нужно возвращать. Так возвращать, чтобы в мозгах трещало, Чтоб по порядку шло все, как в кино, Чтоб мог сказать тогда судье устало: Вот это Ваше, это все – Мое. Я многое и без напряга вспомнил, Все больше темного, а светлого чуть-чуть: И то, как кто-то вновь меня подставил, И не дала любовь мне утонуть. Пусть ложь накрыла правду покрывалом, Ей сделан «шах» и вскоре будет «мат». Мне Юлю жаль, с незащищенным правом, И я как будто в чем-то виноват. А жизнь идет… И новь в обложках старых Повисла паутиной на глазах. Кружится бедность, как листва, что пала С деревьев спящих, путаясь в ветвях. Из прошлого я не могу все помнить. Все знать хочу сегодня и теперь, – И не желаю ползать, как паломник, И драться за еду, как дикий зверь. Пора уйти от тех воспоминаний, Не мстить прошедшему, не доказав вины.

Гляжу в окно. Стучатся в стекла мухи, А в форточку попасть невмоготу. И, как они, к свободе рвутся люди, – С надеждой бьются в ложную стену . Я шторой прикрываю стекла окон, – Жужжанье не дает спокойно жить. Бесшумно карауля их у стекол, Пытаюсь с раздражением схватить . И невдомек им, что свобода – рядом, Подняться лишь, не биться об стекло. Они, как я, не защищенный правом, Борюсь со злом напрасно и давно. И все-таки, мне в той стене, быть может, Удастся форточку свободы отыскать. Ну, а пока, жужжу, как муха. Боже, Как хочется куда-нибудь сбежать!

Смешно бывает, как нам ловко лгут, Что кто-то там о нас переживает. И ощутив свободы раз хомут, Ментальностью ее же убиваем. Но было же! Мы верили, мы шли, Светились радостью в надежде лица. Как идола его мы вознесли, Но оказалось, - это был убийца Свободы нашей, нашей веры в то, Что он придет. И мы за ним, как стадо, В который раз примерили ярмо, Играючи свободой, как наградой. Что двадцать лет? Мгновение одно. И я не верю в скорую потеху, В сухую землю брошено зерно, Не в силах приподняться дружно кверху. Но верить надо, но – в самих себя. И не должно быть – «моя хата с краю». Лет через двадцать, может быть, и я Венок свободы тихо приласкаю.

Белый стелется над рекой туман, Ивы тихо спят, чуть качаются. Птица ранняя поет песню нам, О своей любви убивается. А придешь ли вновь? Не свободен ведь, Ты любовь моя, горемычная. Не хочу мешать и не стану впредь Приходить к тебе – страсть не вечная. Поутихнет страсть, жизнь покатится, Повернется вдруг бытом сумрачным. И любовь твоя поубавится. Счастье горькое станет призрачным. Птица ранняя, пой прощальную. Ранний свет зари – расставание. Ах, любовь у нас – окаянная. Обними меня на прощание…

Дамоклов меч завис над головой, Так жаждущий моей коснуться шеи. Опасен путь, коварен, и порой Мне хочется укрыться в сладкой лени. Чтоб жить и думать просто ни о чем, Меча угрозу сбросить безвозвратно… Покажется тогда, что жизнь в заем Подарена мне Богом троекратно. Но время вновь преследует меня, Покой души в поток бросает мутный. Куда спешу я, голову сломя, Покинув снова уголок уютный? Не убежать от самого себя. На все гляжу с глубокою тоскою. Я так хочу всех обнимать любя, Чтоб был не меч, а крест над головою.

А за окном немая тишина, Садится солнце, сопками задето. И видится мне чудная страна, Где то же солнце, но другое лето. Там сад вишневый… Мне б на миг взглянуть И потрепать Днепра седые волны! Как хочется кусочек мне глотнуть Родной Отчизны в тишине безмолвной. Я открываю в сумерки окно, – Оттуда веет свежестью сирени. Ах, как на сердце тихо и легко… Но только вновь в моем воображенье.

Букет забытых роз И мокрая скамейка. И плечи, как вопрос… А ну-ка, друг, налей-ка! Ушла. И мир оглох. Один во всей Вселенной. И лишь тяжелый вздох Любви не современной.

Закончились долгие грезы Ударом оборванных струн. И плакало небо, да слезы Подхватывал ветер-ворчун. Швырял пожелтевшие листья, Метался в поникшем саду, Мешал на него рассердиться, Меня тормошил на лету. «Зачем?» – говорил, улетая, «Зачем?» – возвращался назад. «И пусть голова вся седая, Но рано еще бить в набат! Мечтай!» – вновь листву разгоняет. «Мечтай!» – хлещет больно в лицо. «Как мало есть тех, кто мечтает, Как много таких, кто – никто!» Но поздно, душе не под силу Пройти сквозь орешник густой. Взойти под конец на вершину? Зачем? Я простился с мечтой.

В бокале солнце пьет вино, Лучом игриво прикасаясь. Чуть золоченое стекло Моим лицом глядит, кривляясь. Я отвернулся. Там, с витрин, Отполированных до блеска, Глядел подвыпивший кретин И рядом – знойная кокетка. Пьянила радость бытия, На брудершафт бокал допили. О, сладость красного вина! Духи и музыка пьянили. Как тяжело открыть глаза… И глядя в зеркало несмело, Увидел не его – себя, А рядом бронзовое тело.

Забытой, но желанной, Красивой и смешной, Лукавой и чуть странной Склонилась надо мной. И руки – хмеля плети, И губы – вишни цвет. Ах, как в минуты эти Мне мил был целый свет. «Прощай» – шепнули губы И слышу сердца стон. Я стискиваю зубы, – Неужто это сон?