Мне почему-то по ночам не спится, Где б ни был я и где б ни ночевал, Гудят стихи, мелькают чьи-то лица И завлекают в Сатанинский бал. А я один на этом карнавале, На этом пире средь сплошной чумы, Затейником меня короновали С венцом терновым вокруг головы. Все требуют распятия поэта- Король и шут, бунтарь и графоман, Я, как к кресту, прикованный за это, И каждый лезет в душу и в карман! И каждой ночью обступают тени, И Шабаш веселится от души, Ночная нечисть караулит двери, Спать не даёт и требует – пиши! И воспевай весь мир потусторонний, Коль продал душу беспросветной тьме; В терновой, окровавленной короне Святого Витта пляска при луне! Я веки Вия словом поднимаю, Молитвы не читаю на кресте, Пишу стихи, и снова умираю, И пляшут вурдалаки на листе! Мне почему-то по ночам не спится, Все ночи – в Вальпургиевом бреду, И дремлет православная столица, А в каждом Храме служба поутру…

Как будто к материнскому крылечку Приехал я поговорить с тобой, Глушу мотор и зажигаю свечку – Я захожу в кладбищенский покой. Здесь я пешком, я больше не водитель, Здесь правила движения не те; Я захожу в последнюю обитель И припадаю к каменной плите. Лицо родное с родинкой из точек, Как у меня – над верхнею губой – Безмолвно спросит: «Как ты там, сыночек, Что происходит на земле с тобой?» Ах, мамочка моя, я твой ребёнок, Меж поколений порванная нить, Лишь ты одна могла меня с пелёнок Так безотчётно, преданно любить. Прости меня, но я не смог иначе, Я не пошёл отцовскою тропой, Ищу свой путь наощупь, наудачу, Веду смертельный и неравный бой. Я объявил войну мышиной стае, И не считаюсь с горечью потерь, Моя мораль и истина простая: Убить в себе раба здесь и теперь! Был бунтарём и бунтарём остался На этой необъявленной войне, И сколько лет уж, как с тобой расстался, По чьей-то необъявленной вине… Я обнимаю памятник собою – Мою молитву, мой иконостас, Я так хочу, чтоб ты была со м

Закончена ещё одна глава, Ещё один виток моей спирали На жизненном пути. И все слова, Что мы с судьбою вместе подбирали Закончились. И не о чем писать… Что впереди, то, в сущности, не важно: Я снова на перроне, и опять Бросаюсь в преисподнюю отважно! Не брита две недели борода, Нехитрый скарб вместился в чемоданчик, А где-то в синей дымке города… Я на дорогу пригублю стаканчик, На корточки присяду у стены И закурю. Вот ручка и бумага – Я уезжаю!..

Кто из отцов хоть раз бывал на родах, Когда жена в наркозе просто спит, А из неё, в околоплодных водах, Из вскрытой матки кто-то вдруг кричит! Такое зрелище не всем под силу, Но те, кто досмотрел всё до конца Меня поймут.

...Тебя всё нет. Пошёл второй виток. И здравый смысл диктует: «Успокойся, Проходит жизнь. Ты не давал зарок. Ты не обязан ждать, гештальт, закройся! Был эпизод, красивый эпизод, Которых в жизни будет миллионы, И замужем она второй уж год, И всюду поменяла телефоны…» Друзья молчат. Или отводят взгляд: «Забудь, Михалыч, это всё проходит, Так долго эти раны не болят,- Она с другим. И пусть с другим уходит.» Но неизбежна встреча впереди, Мне надо-то, всего лишь объясниться, Всего на миг, чтобы потом уйти И больше никогда не появиться… Я это я. И пусть ты не одна, Но наши ожиданья совпадают! Ты это ты. Нам встреча суждена Всего на миг – меж пропастью и раем! О, сколько рассказал бы я тебе, Как нас с тобою вьюга обвенчала, Как жизнь свою, покорную судьбе Я разломал. И начал всё сначала! Мосты сжигал, дверь открывал ногой; Я дважды был у твоего порога. Я вёл смертельный и неравный бой Добра со злом. И святости с пороком! Я ждал тебя.

Стихи поют, когда поэт в ударе, И каждый раз, когда сажусь писать, Я словно на расстроенной гитаре Натягиваю струны. И опять Во мне звучит навязчивым мотивом Невидимая музыка без нот, Бьёт по мозгам сухим речитативом И строчками ложится в мой блокнот. На ноте «до» - ленивый амфибрахий, На ноте «ре» - услужливый хорей, Звучат во мне, как ноты на бумаге, Подтягиваю струны я сильней И чувствую: не попадаю в такт я, Не совпадают ритм стиха и текст: На ноте «ми» - неумолимый дактиль, На ноте «фа» - угрюмый анапест. Мелодия стиха неповторима, Нужны ли ноты – в этом весь вопрос, И бьётся в голове, как пантомима, Весь этот слуховой галлюциноз. Мой стих не подчиняется канонам, Но он поёт, и музыка звучит Ритмичным и надрывным перебором, Четырёхстопным ямбом, нотой «си». Поют стихи с особою печалью, Их музыка – она всегда со мной! …Стоит в углу, покрытая вуалью, Моя гитара с порванной струной.