День, как гиря тяжел, как дух неприкаянный – Иисус? Имир? – по ту сторону неба глядит. Без двух минут шесть. Сентябрь. И мир, как шар бильярдный, загнан в лузу (победный, резкий взмах кия). И, будто в зеркало, деревья смотрят в лужу, смывают летний макияж. Что останется? След - с отпечаток ноги?.. Так и канет вот-вот насовсем, сжатый временем до толщины фольги, год две тысячи семь. *Имир — в германо-скандинавской мифологии первое живое существо, из которого был создан мир.

Небо слабеет, данью туч обложенное со всех сторон. Проводами связаны зданья, будто кровными узами. «Старо, как мир…» - запнется на цитате дождь, в насмешку словно, так некстати, так остро, кратко, так условно, по скользкой крыше босиком, по серой штукатурке стен… О ком ты думаешь, броском одним мир этот связывая с тем? Не говори об этом, пусть твое молчанье льется в реки, и строфы уплывают в путь из варяг в греки.

Роза ветров на юг… Я все больше в тебе узнаю себя, и так сильно желание вырваться, сесть в такси, но вместо такси в этот час только дождь. Он так част, что живого нет места. Видишь ли, как следует из контекста каждой его кап- ли, вдребезги бьющейся оземь, всему наступает осень: деревьям, траве и даже планетам. Раскроешь ладонь и в нее, как монета, слеза упадет с небес. Что ж, - отмечу не без доли иронии, орел или решка – круг замкнут. Горизонт, как объятия рук, и мне от тебя никуда не деться, как от самой себя. Как вода, на земле и огне замешанная когда-то, я в тебе узнаю каждый атом, и все уже кольцо из платины рельс, от меня до тебя - только рейс.

Полдень. Жара, как из жерл кратеров. На экране у лиц мимика жертв и ветер – странствующий Улисс - качнет парусиной задернутых штор. «Скоро сентябрь» подступает, как ком, и в двенадцать баллов по венам шторм… Милый, в каком из столетий, в каком из тысяч твоих имен мне искать тебя, складывая из примет? Чтобы упасть за тобой в глубь времен и, случайно столкнувшись, сказать: «Привет!» Полдень. Пространства спираль и ток струится по венам, Монамур, и пальцы мнут, за витком виток, короткий телефонный шнур.

но здесь по прежнему все Данте враждуют гвельфы и гибеллины пространство и время им секунданты и бог их вылепленный из глины и в техногенном шуме эры за кружку эля на обед бродяга продает «Шумеров эпохи царства эль Обейд» а ты из круга в круг идущий за всех ни тли не исключая но солнце льется прямо в души до дна до пепла излучая и день одна сплошная плазма прильнет к окну из забытья так между прочим вставив пазл сложит картину бытия

в тени тридцать два по цельсию медленная процессия муравьев втекает в норки парижы лондоны нью-йорки штампуют в небоскребах клонов послушных узников законов а в небе движутся кометы в почтовом ящике газеты наперебой о них молчат а в городе и смог и чад и белых облаков облатки не возвращается обратно никто ни раб в цепях ни Крез оградка в вечность точка крест

Ведь я – всего лишь оттиск того, кто в бешеном пламени плавилен вылепил плоть из глины и слова. Я – памятник его. Нежными пальцами выпестованное торжество формы и Духа – кромешного панциря его, где солнце ликует у горна, и предвестник утра его – соловей в тишине рассыпается в крик. Я невеста его… Песня Сольвейг раздается - играет Григ… И от тьмы отслоившаяся слюда – день ложится пространству на грудь, причащаюсь дыханьем его, сюда расплескавшего всю свою грусть. Допивает июль, подходящий к концу, гущу ночи, как стынущий кофе, и рассвет, как глаза, прикованные к лицу на вершине Голгофы. Первый луч, пробивающийся едва, гладит холку листвы, будто шерсть, и фигурки приходят в движенье: Е2 Е4, Е6… Я – всего лишь страница, где с новой главы каждый миг превращается в быль, что когда-нибудь космос дотла, увы, сожжет и смахнет с себя пыль. Бьются древние радиоволны о твердь земную, как сердца стук, того, кто во мне составляет на треть пустоту – замыкается круг…

Кто ты? - а в ответ ни слова, лишь мысли украдкой и дождь - снова и снова… Занимается лепкой, формовкой, кладкой вода, оттенившая бездны взгляд пристальный. А в городе N уездном швартуется ветер у пристани, и пронзает антеннами неба наст мое эхо вселенское: "где ты?" Эта пьеса, наверное, не про нас, на которую проданы все билеты. Дождь стеной - день пустынный, скользящий, зыбкий и прощенный ценой чьей-то ошибки. Помнишь, день шестой, соответственно плану – плоть от плоти твоего ребра… Дождь сшивает с тех пор эту рану тонкой нитью из серебра.

вот и выросла вот и взрослая твоя Золушка Герда Ассоль и мерцает звезда в небо вросшая сдалека мне мол хлеб да соль только знаешь девчонка странная так и верит в свой детский фрегат он за дальними дальними странами за ветрами плывет наугад ночь рассыпала сны над городом тихо время мельчит дробя и заходится сердце колокол для тебя для тебя для тебя

Небо, вышедшее из русла, Цедит солнце через стекло. Ему тоже сегодня грустно И светло… День за днем бежит вереницей, Скоро осень наступит окрест: Платье выцветшее, из ситца, Прощальный жест… К дню рожденья не выдумать рифмы… Вечер выглянет из-за кулис - Твоим именем сточен грифель О белый лист.

Небо прокурено - табачные клубы туч… На ресницы, на губы мелкими каплями падает боль – … я не с тобой… И еще… играет Nirvana – Курт Кобейн поет: «Jesus…» и неба лоскут на прорехе изодранных в клочья туч… Где-то есть ты/с тобою, а тут - словно примета, словно бы весть, бьет голубок крылом о жесть подоконника - край карниза… Воспоминание вырвется из-за сотни ненужных, рутинных вещей - оттуда, где без тебя ничего вообще нету… - я верю в приметы… В руках дождя и кисть и холст, и он рисует мир под откос.

жизнь несколько пар джинсов такая вот… девочка не у дел смешная сложная не ужиться сплетенье судеб слиянье тел томленье ночи где луна висит как стертая монета Екклесиаста письмена «все суета… …пройдет и это» как навсегда прошли бесследно века Атлантов и Рамзесов дрейфуют дни по белу свету закаты алые развесив и жизнь становится привычкой орбит окружность мелькает в окнах электрички пейзажей стружка

взгляд твой прощальный как сон затянувшийся сон негде укрыться и медленно тронулся поезд мир покачнувшись застыл почти невесом кружатся звезды вселенная им по пояс непрерываема цепь расставаний а впрочем может быть встретимся где то когда то еще мир только маленький атом попавший на кончик чьего то пера… но это уже не в счет

здесь по прежнему осень дожди на завтрак иллюстрация homo в углу страницы для истории все мы что динозавры эволюция… вымерших вереницы… это просто задумано так декабрь а вокруг тишина в высоком стиле и фальшивит зима в пространстве как бы облаками нанизанная на шпили по скелетам созвездий учить орнамент задавая вопрос миллионы лет им мы на самом дне у бога в кармане завалявшимся грошиком… последним…

а когда наступило утро обрушился ливень стали реками улицы рыбами люди и глядели боги на все свысока лениво и листая прошлое страшно скучали судьи а потом раскололась земля как чаша и от боли ее было некуда деться убаюкивал Бог на руках качая колыбельную пел будто младенцу он ее завернул в плащаницу дождей расщеплялся на атомы мир до предела осенний и осталась лишь грусть и осталось лишь свыкнуться с ней бытиё… день седьмой… воскресенье…

ты спросил как там в Париже голосом надломленным уставшим и повисло небо на деревьях стало ближе и держали они его всеми суставами казалось в грудь его пулями навылет ранила птиц перепуганных стая казалось отложена книга посреди главы и в конце каждой строки запятая целовала бы тебя руки губы лицо твое целовала бы наизусть я но осеннее небо тоскою свинцовою будто самая даль захолустий что поделаешь просто вышло так от тебя до меня континенты небо небо дождями вышито связь оборвана кончилась лента наша встреча в основе сюжета лежит в фонарях утопает Монмартр но по своему судьбы транслирует жизнь перемотки не будет стопкадр

а в Москве моей ночь уже так давно как зима длинная длинная словно кадры ложатся фантомы снов в одну сюжетную линию может стану мудрее еще на фильм там за титрами Сталкер Тарковский шестикрыло взмахнет скрипач Серафим и заплачет хрусталь отголосков здесь так много историй в одну срослось километры немого кино наматывает зима на земную ось отстраненно… ей все равно

вот и птицы покинули этот город открытка без подписи с побережьем Испании еще одна осень приютился на фонаре голубь два одиночества друг с другом спаяны и пролог с концовкой на фразе до скорого и тоска ночами возникает непрошено все проходит проходит и день уже короток пережить бы зиму до Вас хороший мой за окном листопад и солнце милостыню отпускает деревьям в их слабые кисти мы с тобою две драмы вполне шекспировские вот и дождь не по сюжету совсем мистик не дописан роман в эпилоге прочерк обрывается город дождем размытый лишь следы на окне неровных строчек я люблю Вас любимый подпись Маргарита

восемь... как долго тянется вечер роняя листья присела на корточки осень мелко дрожали плечи сентябрьский дождь я распадаюсь на части знаешь я научилась летать думая о тебе так часто лист за листом движенье отголоски тебя в пространстве мой далекий родной чужеземец лишь бы поезд не пропустил станцию

тысячи километров между нами как вечность говорят расстояния условны куплю тебе шарф подарю при встрече видишь как пальцы лучей холодных звезды смыкают на горле у неба я буду любить тебя где бы ты не был слетают как ноты опавшие листья и в ритме их целая осень эмоций меня накрывает тобой ...это просто звучит неоконченный Реквием... Моцарт...