Яков Есепкин На смерть Цины Шестьсот двадцать второй опус Юровая сирень отцветет, Белый клевер в лугах вспламенится, И Христос убиенных пречтет Ко святым, и начнет им тризниться. Возлетят же тогда ангелки, Неудобицы пламень овеет, Пятидольные наши цветки Смерть сама загасить не посмеет. Возлетались и мы далеко, Чтоб узреть кровоимные нети, Где лишь мертвым тризнятся легко Отоцветшие гроздия эти. Шестьсот двадцать третий опус Вертограды поидем белить, До средин ли язвимы зелени, Восхотят наши крови прелить – Сами в персть всезаставим колени. Эти меты белее пелен, И начинут они озлачаться, Перебитых не взнимем колен, Что ж святым на царенье венчаться. Втще июньские сени горят И текутся о всяческом плоде, С нами ангелы днесь говорят, А равно мы не слышим, Господе.

Яков Есепкин «Музеумы аонид» Впервые Ксеркс увидел мир ночной В приходе, византийскими камнями Возвышенном, жемчужною трухой Гербовник звезд троящем в тусклой раме. И стройные в душе ряды зажглись, И странные образовались реки, Прекрасно освещенные, как высь, Пространством, убивающим навеки. Быть может, над водой Левиафан Акафисты речет, молясь потиру, Когда сквозь сон в астральный океан Вплывает рак по лунному эфиру. Быть может, разве лунные огни Для иноков одних верхонебесных Светятся и серебром горним дни Их благо застилают, от воскресных Тревожных бдений в тлене мартобря До муки четвергового застолья Горит о свечках лунная заря И красит червной желтию уголья. Каких еще художникам высот Мучительно искать, какие замки, Яркие от готических красот, В трюфельные и кремовые рамки Десницей кистеносной заключать, Со коей масло жадное лиется, А снизу – достоверности печать (Виньетство неизменно), узнается Веками пусть художнический штиль, Лессиров экстатическая смутность, Эпох легк

Яков Есепкин Из путеводителя по Аиду И медленно планетная природа Разделась до кабального ядра, Дубы гнетет лазурная свобода, Так грянула осенняя пора. Могила сокрывает лишь позора Осповницу на выверенный срок, Лужению холопского разора Не властен бойной славы кровоток. Красна еще магическая трасса, Но зной уже взорвался на лету И так нависла солнечная масса, Что ангелы забыли высоту. Уран, Нептун, Плутон горящий очи Следят, а май сравнялся с ноябрем, Светя дугой вальпургиевой ночи Поклонным осыпающимся днем. Закаты над сиреневой паршою Огромны, перед снегом на воде И мрак прият оплаканной душою Сейчас, когда ломает жизнь везде. Чермы шагов не помнят Командора, Им каменной десницы не страшно Пожатье, небеса голеадора Словесности новейшей, за вино Лазурное, дешевое, дурное, Разбавленное снегом ноября, Четвергом отравленное, хмельное, Червенное, иродного царя Позволившее узреть спиртодержцу, Нельзя ли вновь молиться за него, За Ирода-царя, как громовержцу, Дарующее синих торжест

Яков Есепкин К Перголези Не царствие приидет, но юдоль, А милости иной мы и не ждали, Во честь любви одной точащу соль Всю изольем, по нам уж отрыдали. Тебя здесь примечал безбожный тать, В меня влюблялись мертвые царевны. Нас будут благострастно почитать, Елику стоны смертные напевны. Литургии святые отзвучат, Сомкнутся озолоченные губы, И Господе удивится: молчат Земные и архангельские трубы. Классический октябрь не перейти, Сколь немы окарины и цевницы, Пусть хмель прекрасит червные пути Ко остиям гранатовой царицы. Иные где – избыт земной удел, Теперь туда преложные дороги, Но будет о печальном, разглядел Нас ангел милый, боги наши, боги, Любил так речь, с поправкою – мои (О Богах), бедный гений романтизма, Писания чудесные свои С канонами сверяя артистизма, Пленительный, им дарованный мир Блистает и магическою сенью Прельщает книгочеев, а кумир, Узнав пути к душевному спасенью, Быть может, с ангелками от небес Шафрановых клонится и нисана Земного негу пьет, какой там бес

Яков Есепкин Декаданс для N. По контурам блуждающих огней, Змеиным жалам и горящим косам Нам выход в царство мертвенных теней Укажут, яко мрамор камнетесам. Пройдя врата в портальном серебре, Персты утопим в перстни и браслеты, На золотопокрасочной коре Заблещут огнелистные букеты. Встречай гонимых странников, Аид, Князей хмельных сокликивай на тризну, Преявились мы в сонме аонид, Сынки мертвые зреют ли Отчизну. Пусть мается без царичей она Иль, может, о Ироде веселится, И нам несите ж горького вина, Мгновение одесное пусть длится. Коль здравствуют иродников толпы, Зерцала не увиждят крысолова, Свое нерукотворные столпы Взнесем помимо детища Петрова. Честно хотели Господу служить, Пенаты благоденственные славить, Но время не пришло елику жить, Демонов станем песнями забавить. Главы и полотенца с плеч долой Слетели, востречай теперь успенных Героев, диаментовой иглой Языцы протыкай сиих блаженных. Духовничества сказочную стать Вновь ложный свод багрит и яд столешниц, Мы будем о

Яков Есепкин БАРОККО АНДЕГРАУНДА Во льдах сердец, в сих глыбах плитняков Не высечь и во имя искупленья Сокрытые склепеньями веков Святые искры вечного моленья. Гранил их серный дождь, летейский вал Онизывал свечением узорным, О тех воспоминать, кто забывал, Чтоб все могли пред огнищем тлетворным. Бездушные теперь гробовщики, Глазетом ли украсить наши гробы, Хоть розовые паки лепестки Идут ко винам августовской пробы. Нам отдали цветы свой аромат, Как грянем в барбарийские кимвалы, О Боге всплачет горестный сармат, Эллин узрит иродные подвалы. Тем ядрица багряная мила, Пусть пирствуют алкающие манны, Содвинем тени кубков у стола И бысть нам, потому благоуханны. Тлеением и оспой гробовой Делятся не вошедшие в обитель, Кто в колокол ударил вечевой -- Окровавленный Фауста губитель. Распишет вечность древние муры Скрижалями и зеленью иною, И челядь разожжет золой костры, А вретища заблещут белизною. Горенье это высь нам не простит, Искрясь темно в струях кровеобильных, От мертвого

Яков Есепкин Лорелее 1 Пока еще земная длится мука, В седой воде горит реальный свод, У жизни есть надмирная порука, Которую ничто не разорвет. И к вьющемуся золоту простора Сквозь требник черноблочной пустоты Сгоняет неизбежность приговора Последние тяжелые мечты. Накат небес, загробный жест Цирцеи И черный снег, поставленный сгорать Меж бездн столпом, -- чем ближе, тем страшнее Держаться за пяту и умирать. ΙΙ Днесь трагик перед взором Мельпомены Робеет, и клянут материки Не видевшие огнеликой сцены Чердачники, парчовые сверчки, Да на подмостках спят ученики Пред серебристым взором Мельпомены; Днесь листья попадаются в силки Кустов, а жизнь рождается из пены И к телу приколачивает явь, И в опере поют басами черти, И ты в душе оплаканной оставь Все, должно тлеть чему и после смерти. III Оставь, как оставляют навсегда В миру по смерти красной упованья, Теперь сочится мертвая вода Меж губ и ложно молвить дарованья Огонь и святость боле не велят, Пусть лгут еще певцы и слово

Яков Есепкин Тени Лувра Инцест, кровосмешенье туч морозных, Днем олицетворяющих табу, Снег этот сотворило в далях зведных, Налистником толкнуло на борьбу. Воспомнишь ли иные декабрины И патину, и мраморность волны, Что нимфам ледяные окарины, Бессмертие плодят их ложесны. И все ж, хотя еще в сурьме кусты, Пусть здравствует он миг -- руда мороза, Средь эллинской порочной красоты Как есть неоклассическая роза. Смотри, печаль моя, на этот снег, Летицией звалась ты, а эллины Тебе иное б имя дали, нег Сандаловых не знала ты, маслины С оливками сторонне отцвели, Кустовья арабийские зачахли Теперь, со кипарисовой земли В тартариях желты зелени, прах ли Внизу не тот, иль гумус очерствел Без слез девичьих, даже иглы хвои Маньчжурской редки, зерна от плевел Нельзя и отделить, белы сувои Одне пред Новогодьем, потому Нас ангелы встречают всюду, вместе Мы ходим, розоимную сурьму Глядим, позднее к ангельской сиесте Урочно торопимся, до горы Волшебной далеко еще, но мерно Течет благое время,

Яков Есепкин Тени Лувра Растительность меняет ипостась, И ряженые грубыми руками Крестьянку украшают, веселясь, Корой дубовой, листьями с цветами, И девственница сельская к ручью Бежит, к благоухающей поляне, Чтоб песнь могли хвалебную свою Пропеть живому дереву крестьяне. Безмолвствуя, на нивах и в садах Обильный урожай дарят благие Царицы, отражаются в водах С кострами рядом девушки нагие. Всей млечностью сверкают бедра их Сквозь дымную вечернюю завесу, Русалки волокут к реке одних Топить, а мертвых тащит нежить к лесу. Среди мохнатых рож лесовиков Взирает божество иль гений дуба На козни козлоногих мужиков, Стремящих в поселянок злые губы. Уж головы, как стонущий цветник, В крови сухой садовника затылок, К устам блажным, смеясь, сатир приник Ртом горьким и похожим на обмылок. Поверить чувство логикой конца Нельзя, столь космополис этот узок, Что кладезь бездны лавром близ лица Возрос, чуть холодя угольник блузок. Пугаясь, закрывая темный стыд, Теперь и не приветствуя побла

Яков Есепкин Порфировые сильфиды Образный только свет нас призовет. И звезды воспылают нелюбовью К свергателям всебожеских высот, Их выспреннему всуе богословью. Веками ложь непросто отличить От истины высокой, солидарность Являя обоюдную, учить Брались толпу мессия и бездарность, Сказители тождествовали им, Но черни с властным родом ненавистен Певец любой, зиждительствам благим, Чей умысел открыто бескорыстен, Один дарован временем удел, Одни судьбой подобраны вериги, Из царствований множества и дел Слагаются магические книги. Не чаяний приветствует народ Спасительную требу, но коварства Всеядного гниющий чает плод, В том прочие мирского государства. А веры крепость иродам страшна, Поэтому ль живого страстотерпца Бытийностью доказана вина, Векам оставит он лишь пламень сердца. И нынее, Лукреций, посмотри, Причастность есть царица доказательств, Участвовал, тогда не говори О Бруте и сакральности предательств. Тем был убит взыскующий Гамлет, Предательства нашедший и обмана Мист