В тысячу миль пролегает непреодолимость Между телами – но нет расстояний для душ: Счастье двух женщин. Горчит окаянная примесь… Наше знакомство! – нечаянно сорванный куш! Снятая с будничной полки стеклянная призма Судеб – вдруг радугой вспыхнет опять и опять… К черту тела! – просто емкости нынешних жизней; Слить бы в одно их – чтоб душам разлуки не знать – В темном объятье, в захвате дзюдо, в белом танце, Так, чтобы руками, губами, грудиной срастись И никогда – даже в гибели не расставаться: Есть нечто больше и вечнее, чем просто жизнь. Выменять год бы вдвоем – за десяток, что порознь, Крови стакан бы – за каплю, с твоей чтоб слилась… Бартер с судьбой невозможен, и слезная морось – Плата за нашу с тобой неизбежную связь

Самхайн и Бельтане - кельтские праздники; по традиции, между ними принято было рассказывать старинные предания. Карникс - кельтская труба. В стихе упомянуты реальные традиции кельтов и римлян. Я спою тебе славу в минувшие дни – От Самхайна до Бельтане слушай. Только слова случайного не пророни, Мы с тобой не одни: видишь – пляшут огни? Это воинов светлые души. Как мы жили?

Всеобщая перепись… Пальцы от холода сжаты, В ветрах завывает безумный от голода лев, А жадный хозяин, прельстившись умеренной платой, Впускает последнюю пару гостей небогатых Не в дом переполненный – в убранный наскоро хлев. Ей скоро – да нет, ей сейчас выпускать в мир ребенка! На юном лице – ожиданье, надежда и страх. Седой, но неопытный, – муж помогает неловко, И овцы глядят, удивленно склонивши головки, На детское тельце, лежащее в теплых яслях. Они обойдутся пока без заздравного пира… Но вот уж волхвы поклониться шагают им вслед. В ларцах у них – золото, ладан, целебная мирра, А мама качает; младенцу – уютно и мирно И нет ему дела до миссии, звезд и комет. Потом будет все. Нити судеб отчаянно тонки… (Ты знала ль, Мария, что Сына ждало Твоего?) А нынче – сияющий взгляд, молоко и пеленки, И нежный Иосиф, счастливо стоящий в сторонке, И кроткие взгляды овечек. Рассвет. Рождество

По шхерам уляжется пегая телка пороши – Сушеной треской ее кормит хозяйка-зима. Конь моря! В Хольмгард мы идем – не шали, мой хороший, Там ярмарка будет, там ждет нас с тобой кутерьма. Сверкнет на торгу пламя битвы – и ляжет мне в руки, И плечи расправятся льдяной харлужной броней. Эгей, побратимы! Грызете усы вы от скуки? – В Хольмарде вы встретитесь с младшей своею родней! Я многое видел, привычный к секирам и копьям, Испытанный ярл, ясень битвы, давно не юнец… Но жив ли я в сердце моей русокосой Ждан-доттир, Хольмгардской красы ожерелий и липы колец? Скажи, что ждала, назови меня милым, желанным; Помчусь лебединым путем к тебе – лишь позови! И будешь кормить, о жена светлобрового ярла, Сушеной треской своей верности телку любви Хольмгард - так скандинавы называли Новгород. Ярл - вождь, капитан у викингов.

В таверне как-то раз безусый рыцарь Седому крестоносцу возражал. О чем был спор – никто не мог добиться, Но спорщик уж хватался за кинжал. Кричал седому юный: «Сам все знаю! Таких, как Вы, я победю и рать! В своей я воле! И, клянусь Вам раем, Я голову за то готов отдать!» Хотел седой сказать, что повод мелок И что игра отнюдь не стоит свеч, Но под ноги перчатка полетела – И вышел из ножен привычно меч. «Прижаты локти, ноги ставит вместе… А выпады! А как он держит щит! Покрыть себя не честью, а бесчестьем – Такого неумеху победить! И жаль его – совсем еще мальчишка, И скучно – будет бойня, а не бой, Но вот вопрос не праздный, даже слишком: Что делать буду я с его башкой? Мой дядя Жюль про скифов пел нередко: Им черепа – как чаши для вина, А дядя Патрик вспоминал о предках, Тем головы врагов нужны для сна. А дядя Генрих, тот, что в тамплиерах, Рассказывал: за морем есть народ, Что доблести на скальпы вздумал мерить… Язычники!

Здоровье – как дар, что не слишком и нужен, Поскольку получен однажды в утробе. Но что ты почувствуешь, вдруг обнаружив, Что больше к обычным шагам не способен? Уносятся мимо былые забавы, Отныне забыты былые мечтанья. Вприпрыжку бежит ребятишек орава – По силам тебе ль одного воспитанье? А в жизни тебе все по-прежнему рады? – Столкнут с нее, как малыша с карусели. Работу получше? – «Не справишься, слабый!» Прибавку к зарплате? – «Но Вы же болели…» Всё застит страданье, всё больше не мило. Неправда, что всяк себе выбрал дорогу! Здоровые тешатся собственной силой. Уж легче поверить в бессилие Бога…

Приходи ко мне тенью неслышных шагов – Сединой по виску, домовым по избе. Недостаточно стыл и еще не готов Этот город к зиме, этот город к тебе; Только я жду тебя, вперив истовый взгляд В подворотни, углы, перспективы дворов… Приходи ко мне в ночь, там, где каменный ряд Неразгаданно сед, необычно суров. Засыпают дома, гаснут в окнах огни, Сновиденьем сырым проползает туман… Золотые глаза – остаемся одни В незабвенье души, в исцеленье от ран. Мир белесою дымкой еще не объят, Не алеет на ветер еще небосвод… Приходи ко мне, сон, приходи ко мне, брат, Приходи ко мне, тающий ласковый кот

Что-то много всего – и плохого, и даже хорошего – В рюкзаке моей памяти. Бисером вышит брезент… Там лежат амулеты, бездействием спасшие прошлое, И шифровки о бедах в сухой телетайпности лент. Адреса тех, чей адрес давно уж – Израиль и кладбище, Книги старых стихов о нечаянной правде сердец; Пожелтевшие пачки открыток – прощай, Ленинградище! Ты теперь Петербург, но любим, а слова – не конец; Первой кошки моей на диване подранки-отметины: Первый опыт любви, чтобы – так, ради счастья отдать; Дружбы памятной фенечки – будут ли просто браслетами? И холодной болезни скрипучая, злая кровать; И веснушки любви, за которую век благодарна я, Хоть и длилась она смехотворные несколько дней, И случайная радость – далекая, синяя, странная, С каждым годом все дальше и дальше, синей и странней… Тяжелеет рюкзак – прямо в душу врезается лямками; Перебрать да забыть бы – но бросить свою же судьбу? Там, на трассе, огни – городские, заманчиво-яркие, Это счастье. Дойду ли? А если мираж? Не дойду…

[right]Бакуган - игрушка, которую можно свернуть в мячик. Создана по мотивам м/ф "Отчаянные бойцы Бакуган"[/right] Ты растешь. Голенастые ножки – длинней и длинней, Вместо кошки мультяшной на ранце красуется череп; И в расхожие истины больше не хочется верить, И в расходные жизни играть, словно в карточки дней… Бакуганом на поле привычного рвется судьба – Новым знаньем иль чувством внезапно раскроется мячик… Страшновато, боец? – В ходе битвы, запомни, не плачут: Есть местечко для новых идей под прикрытием лба. Вот стучатся к тебе непонятный вчера еще Долг И Обязанность, что лишь вчера показалась бы скукой, С ними – Радость познанья; Умение просится в руки И – безумное Счастье: сумел! Получилось! Я смог! Старомодным покажется купленный мамой жилет, И в наушниках – то, что дедуле не надо бы слышать… Ты растешь. Ты становишься старше и – верится – выше И глядишь с высоты арендованных вечностью лет

Снова приду – и в морозы, и в ветер, и в зной, Все расскажу: про детей, и про дом, и про дачу, Только поставлю лампадку на холм земляной, Тихо затеплю и так же неслышно поплачу. Надо привыкнуть к тому, что мы порознь теперь, Что наше «вместе» тобой навсегда недожито. Сможем ли встретиться – там, за чертою потерь, За горизонтом – несбыточных больше – событий? Что проживется – живется уже не с тобой, И на щеке запоздало слезинка повиснет. Выцветет память, однако останется боль Черною лентой в венке зеленеющей жизни

[right]Сумерки - трещина между мирами. К. Кастанеда[/right] Разверзается темная трещина сумерек. Синевой заклубилась бессонница-дым… Все, случайно попавшее, – временно умерло Между миром привычным и миром ночным. В поднебесье ветра на ристалище-бурище Сшиблись – кто полетит, синим выкрасит вид? Все привычное стало вдруг несуществующим: Только мыслью о нем неотвязно мутит… Через час потолком прогуляются полосы От случайных машин, от неведомых брызг; Все ночное покинет холодные полости Закоулков реальности, выбравшись в жизнь. Тот, кто жив, средь ночного не виден, но Вот уж звезды ложатся росой на траву… Между миром-загадкой и миром обыденным Что увижу? – о чем расскажу наяву?

[right]Не нам, Господи, не нам дай славу, но имени Твоему! Девиз тамплиеров[/right] Струится белый плащ на круп коня. С крестами на плечах – эспаулеры. Я верю, что Господь за тамплиеров, Пусть все мертвы – не бросит Он меня. Из сотни братьев нынче я один Везу магистру весть о пораженье. Господь за нас – я верю, прочь сомненья! – Но допустил победу сарацин… Ах, если б это был ужасный сон: Тела друзей, разбитая застава, Иззубрившийся в сече фальшион! Не нам, Господь, – Тебе вся наша слава. Пускай и я паду в бою кровавом, Но я сражаюсь – я не побежден _____________ Фальшион - вроде меча с широким лезвием. Эспаулеры - часть рыцарского доспеха, наплечники.

Стекло чьих-то жизней – надтреснуто, бито, расколото. И только моя жизнь в ларце на замочке с секретом: Мне доктор Аспергер построил уютную комнату С замочною скважиной, с тоненьким лучиком света. Другим интуиция застит реальность – минутные То вспышка, то слабость, и все у них только присно; А я вижу все на стене – четко то, что вам «смутное», И не умею назвать то, что вижу, словами без смысла. Когда вы печалитесь, любите и ненавидите, Я нервно курю в уголке сигарету за сигаретой. В блокноте записано, что люди чувствуют, гордые, Когда говоришь им вот это, и это, и это… Я вижу как есть то, что в жизнях людей перевернуто, Обратно на голову с ног. Даже вижу их души. Вот тот мальчишка с журналом – как его? «ГОрмити»?

Города вечерами – размыты, раззвезданны, Зарываются в землю надежды, как крот: Хризантемовой терпкостью, взвешенной в воздухе, Увяданье под кожу неслышно войдет. Год срывается вниз листвяною поземкою, Год толкает планету на дальний рубеж… Я согрею дыханием пальчики тонкие, Чтобы вызвать наверх тень последних надежд. Кот мурчит, обшерстив оба греющих свитера – Мой и твой: это – счастье, он чувствует ложь; Сувенир от тебя – из холодного Питера – Бесконечно играющий окнами дождь. Пусть в душе все рассыпано и наморосенно – Ты со мной, это есть; остальное – уйдет. Будет теплый рубеж догорающей осени И еще – к непогоде свернувшийся кот

Синигами - Бог Мертвых в японских легендах. Стихотворение написано по мотивам аниме-сериала "Bleach" Сестры волнуются – где я? Простынет ведь ужин! Будет отец, как вернусь, разговаривать сухо… Я не бездельник: со мной снова встретились души; Странно: другие не видят блуждающих духов. Сердцем я город промерил, судьбой и ногами – Где Неприкаянный? Тянутся злобные тени… Право же, я не просил о судьбе Синигами – Бога ушедших, дарящего успокоенье… Есть духи светлые, есть же и духи-Пустые: Те, что приходят не к нам, а, как хищник, за нами. Помощи ждут беззащитные души людские – Значит, опять обнажаю катану… вперед, Синигами!

У зелени оттенки все – растрачены, Поребрики – дождем омыты власть. К зиме линяют солнечные зайчики: Бледнее и размытее их масть. Зачем-то этикетку-грусть навесили На славные осенние деньки, А нам с котейкой ласково и весело: Кормлю ее, пушистую, с руки… Еще мороз не стукнул тяжкой палицей, Стеклянно леденя поверхность луж, И во дворах лениво раздеваются Деревья в ожиданье сонных стуж, А небеса укрылись одеялами, Набитыми то градом, то снежком… Котейка ловит зайчика линялого – Чтоб солнце удержать одним прыжком

Говорят, что когда-то Земля одиноко кружилась В завихрениях пыльных под жалящим солнечным ветром Без надежды на чудо, без веры в межзвездную милость: Гравитацию-руку никто не протянет планете… Одиноко? – в толпе! – среди тысяч комет и обломков, Но ни с кем, ни о ком, никому… – плача магмой, Континенты (девчонка – записку!) отчаянно скомкав, Молодая Земля о сестре тосковала нещадно. Говорят, что однажды соседка-планета вспылила, Разогнавшись, – в безумии врезалась в Землю… В бесконечном пространстве – небесного тела могила, У Земли на плече же Луна теперь ласково дремлет. Говорят, времена неизменности ватной настали, Что с судьбою не спорят отныне, вовеки и присно… Ты ворвись в мою жизнь беспокойным планетезималем И – по общей орбите… Пожалуйста! Только ворвись ты

…Увидишь, какие – багряные – листья, Когда с них отмоется летняя зелень, А жизнь нам события пишет, как письма, И шепчет нам что-то болезнями в теле. Но в поисках масла для корочки хлеба Мы часто теряем нить истин забытых, Лишь видим, какое прозрачное – небо, От сини оттертое махом орбиты. Нащупай в пространстве единую точку – Но ищешь лишь пользу в безверии кислом… А миг существует, и пуст в одиночку: Меж прошлым и будущим полнится смыслом

В синеве догорает пламя - Все спокойно. Опять. Пока... Бородатыми стариками Бродят по небу облака, И ложится свет на востоке - Седина встающей Луны. Ей не быть, как мы, одинокой, Не состариться ей, как мы. Мелких дел бесплодные луны Кружат рядом с душой-Землей; Помнишь, как мечтали мы юно, Как пьянил нас тревожный зной? Поседели виски - как тучи, Лунным светом тронуты враз... Нынче - с памятью неразлучны, А не с яростным блеском глаз

Послевоенное, - первое мирное детство! Детство без кукол, капризов, со взрослым трудом, С жалкой попыткой в отцовской шинели согреться, И к Октябрю - с карамелек бумажным кульком. Где-то в овраге опять обнаружили мину... Нынче не мины - лопаты и грабли нужны. Детские руки исколоты в кровь клещевиной: Будут летать самолеты великой страны. Вот полетели и спутники - разума ветки. Космос, как поле, промерим мы пальцами ног! Пару яиц мать завяжет в платочек: "На, детка" - Вот и валюта для купли билета в кино... Галстук алеет, и лучшей из лучших - награда: Елка в Кремле! Пионерские песни звенят! ...Воспоминания вкус неожиданно сладок. Той пионеркой когда-то была моя мать