Твой лик поблек в потёмках лет минувших, и память не тревожит по ночам. То время для меня одно из лучших, но прожито в беспочвенных мечтах. Оно и к лучшему, что так случилось, что судьбы наши разбежались врозь. И.о. союза нашего бескрылость нам окрылить не удалось. Никто из нас в разрыве не виновен, и на разрыв он вовсе не похож. Ведь он до удивления бескровен и безобиден, как святая ложь.

Он юным был и был влюблен, Влюблен, безудержно ревнуя, И, как гарантом, заклеймен Печатью жгучей поцелуя. Всегда случается впервые – Любви никто не избежал. И ревности минуты злые, Когда все рушится – обвал! Его избранница – скрипач. Пока что учится, конечно. А он в стихах рифмует плачь Своей избраннице сердечной. Сен-Санса милая улыбка. Многозначительный дуэт, В котором музой его – скрипка, Виолончель же он – поэт … По каплям в прошлое скользя, Любовь сама от жара тает. Мертворожденное дитя Стихи теперь напоминают. Их парадокс смешон и страшен: Любовь не удалось сберечь, Ему разлуки стали краше, Милее даже редких встреч. Исчезла ухажеров рать, И вдохновенья нет. Вот горе! Не стал он музу ревновать, И сразу кончилась love story. А он мозгами пораскинул, В стихах его откуда боль? Любовь поэзии не стимул, Играет ревность эту роль.

Раны на сердце быльем поросли, растаяли звуки лишь начатой песни. Мечты были маревом - четки вдали, но с приближеньем исчезли. Что стало причиной разрыва? Виновна осенняя морось. Любовь облетела от ветра порыва, как листья. Мы порознь. Расстались, не хлопая дверью, обиды свои затаив. Расстались с осадком неверья, наткнувшись на ревности риф. Пора бы смириться, понять, что память уже беспредметна - некого мне ревновать, да и любить беззаветно. Время спешит, ускоряя свой бег. Известно: оно непоседа. Боль и кольцо остаются навек памятью знойного лета. Время, все это наносно, развей. С ходом твоим панорама светлеет. А круг мой знакомых, друзей беспощадно редеет. Периодически, время от времени мысли возврат: -А кому это надо? Только при свете и могут быть тени. Жизнь ведь - она полосата. Пустое. Бессмыслица гложет затеянной глупой игры. Жаль, если принцип дороже, чем наших общений дары. Пусть ревновал (не немножко), тебя доставал до печенки.

Упрямо по крыше дождь барабанит и печка дымит. Не слышит никто моей ночной брани на мой «общепит». Колбаска с горчичкой – лучшая закусь, черняшки кусок и рюмка «Смирновъ». Нет, нет, я не квасю. бьет вена в висок. Дождливая ночь изгаляется мраком, и ссылка гнетет. Часы не летят, а шествуют шагом, блюдя свой черед. Ложатся на лист ненастные строчки – одна за другой. Быть может пора поставить бы точку? Еще по одной? Дождинки стучат по-прежнему дробью. Ночь липнет к стеклу. В раздумье чешу я кость свою лобью: добавить одну? Сентябрь 2010.

* Как-то раз показали по телику, как Колумб, открывая Америку, произнёс: - Твою мать! Лучше б не открывать, и смотреть на неё бы по телику. * В детском садике дети видят секс в интернете, и вопрос у них прост: -А зачем тёте хвост? - Смотрят в суть наши дети. * Под "грибком" сидя с детками в скверике, алкаши сочиняли лимерики. Вдруг один мальчуган плюнул дяде в стакан ... И не стало "грибков" в нашем скверике.

В стихах мы мысль сплетаем вязью строчек, А смысл всегда запрятан между строк … Забвеньем смят и выброшен листок, Печалью память наша кровоточит. Фрагменты жизни вспоминаем снова, Расставив их в логический черед. Судьба коварна, как весенний лед, Как из контекста вырванное слово. Года бегут и исчезают в прошлом, Оставив в нас едва заметный след. Восстановив по памяти портрет, Прошедшее мы видим в свете ложном. Портреты эти в розоватой дымке. Кто был любим, тот незабвенным стал. Почти как беспорочный идеал Он предстает нам в мысленной картинке. Картинки тонут в омуте склероза, Их поглощает мрак небытия. В тот мрак скользит забвения ладья По водам Стикса, в мир анабиоза. А этот лик светлее среди прочих. Струит он взглядом нежность и любовь. И лишь его ты вечно славословь … Стихами память наша кровоточит.

Этой даты года округлили нули, поколение выросло третье. Cловно клинопись дней лихолетья, вот уж семьдесят лет эти шрамы земли. Ополченцы в осеннем лесу рубежи возводили в прихожей столицы. А земля от разрывов снарядов дрожит, присыпая листвой павших лица. Тех октябрьских дней земля факты хранит - блиндажи, от снарядов воронки. Эти шрамы - войны похоронки, эти шрамы - лесных обелисков гранит. На защиту Москвы против вражеских орд ощетинилось Левобережье. Против пушек и танков поднялся народ - у Руси ополченцы всё те же: за спиною Москва, супостат не пройдёт! А сегодня здесь жар волейбольных баталий, щебет птиц и детей голоса. Дубняком и травой шрамы позарастали. Память люди хранят и леса.

Вот угораздило тебя явиться в мир в ненастье ноября с его дождливой хлябью, сырой промозглой зябью. Хотя, быть может, я неправ, совсем не тот ноябрь в степях под Сальском. Ласкает там он бабьем летом. Мне климат этих мест неведом. Короче, было суждено тебе на свете появиться. А мне в тот час в мое окно несмело постучала птица. Мне весть доставил голубок: в пеленках гукает мой Рок. Летят года. Меня Судьбою завернуло На сайт болтливого и склочного Артбулла. Как божий дар, как божья кара (да, все в руках Судьбы), как Геркулесовы столбы, твоих стихов встречает пара. Я восхищен, я поражен сюжетом их и исполненьем, и поделиться своим мненьем Всевышним был приговорен. Тот «Зимний вальс» с его не зимней теплотой и «Лазаревский» - смелость с тех давних пор смутили мой покой – так встретиться хотелось! И в океан из Средиземья за Геркулесовы столбы, из мира скуки и безтемья в мир Музы, коей стала ты. А ты уж в стороне другой. Оставив зной тюльпанового юга, живешь, где от тебя подать рукой безмол

Тропка вьется вдоль ручья, прыгает под мостик. Рядом, что-то бормоча, маленький матросик, вытирая тюпку-нос, запускал кораблик. "Как зовут тебя, матрос"" "Капитан я, Павлик". "Извини. Не разглядел. Это что такое? Ты - моряк и корабел? Сам корабль построил?" "Ну, не то, чтоб очень сам. Сам пока что не умею". Дунул ветер в паруса и поплыл фрегат быстрее. "Кстати, это бриг, фрегат? - Парусников много". "Я спрошу. Подскажет брат. Знает все Серега". За корабликом рысцой поскакал мальчонка. В парке был июльский зной, голос Павла звонкий.

Вокруг бурлило, клокотало – зал ожидания вокзала. По гланды времени хватало на двор, на спорт – все было мало. Светало. Влекла неведомая сила, по миру щепкою носила. Она любила, разлюбила. Светило солнышко. Дождило. Знобило. Жизнь бесконечною казалась, но вдруг: "Привет! Я – Ваша старость". Недолюбилось, недомечталось, недожилось всего лишь малость. Смеркалось.