…Под плеск весла я тебя провожал в Аид – …Ты вдаль смотрел и шептал о своей судьбе… «…Был знатен там, но теперь Ахерон велит, И нас несут эти воды от прежних бед. Но нищ ведь я, как невежда среди невежд – А был богат, и по праву бы занял трон… А, знаешь, там и долины, и воздух свеж… И я плачу - за возврат. Поверни, Харон!» - Ну нет! …Но долог путь и не греет карман обол. Аид велит, только я очень стар и слеп, И мне б наверх, посмотреть на чудесный дол, Один лишь раз… как в награду за столько лет…

Как безногому пьянице щерится тучная мать, Мол, ну что ты раскис – улыбайся, да чашкой тряси, Так и ты ухмыляешься: «ха, ну чего с тебя взять!»… С той лишь разницей – я не валяюсь у церкви в грязи. Как плохому танцору мешают мошонка и хрен – Я ищу оправданий в отсутствии прежней любви: Мол, мы много давали друг другу «за так» и «взамен», А сейчас исполняем желания только свои. Как уставшему батюшке плачется скверная мать: «У меня пять детей, муж – бездельник, а папа – старик», Так и мы – то страдаем, то время ворочаем вспять, Словно мы заключили однажды с тобою пари…

Рифмуй - не рифмуй: от тоски не сбежать. И в строки не спрятать грусть. Метёлку рифмуй с элементом ежа – Пусть будет банально. Пусть! Пиши - не пиши: до провала – лишь шаг, До славы – тяжёлый путь. И если идти по нему не спеша, То можно всегда блеснуть.

Пусть подспуден подчас повод прежних обид И улыбка твоя – как сухой приговор, Есть надежда всегда, что для крепкой любви Гневно брошенный взгляд – не причина для ссор. Пусть невежа другим беспрестанно грубит; Пусть так правилен он, а она – крючкотвор: Есть надежда всегда, что для крепкой любви Нет ненужных людей… да и правила – вздор.

Я не знаю, Шамбала есть, Эдем ли, Но мне часто снится чужая боль, И поход детей на святые земли За тобой. Кто Они? Кто Ты? Столь ли святы дети, Что отца не чтут и вершат судьбу Матерей чужих, смерть которых метит По гербу. Правы ль дети те, что любовь отринув, Обращают гнев в ярко-красный крест: Их несут фризы на широких спинах С дальних мест. Часто ль снится мне этот сон про земли, Где и крест, и герб, и людская спесь… Я скажу одно: вера есть в Эдем и… Совесть есть.

В переходе метро, будь то Питер, Самара, Москва, Кроме злых попрошаек, обычно, стоят скрипачи, Гитаристы, флейтисты, певцы… им не нужно причин, Чтобы петь и играть… так постой! И послушай слова… Ты же мимо пройдёшь или, бросив монеток чуток, Чертыхнёшься, что, мол, развелось дармоедов сейчас… Но, возможно, упрямая, честная песня-свеча, Опалит твою душу… и разум… и даже пальто. :) Как бы то ни казалось смешным – тем же вечером ты, Не скупясь, до краёв, и не раз ведь, наполнишь стакан… И споёшь в общем хоре, а в зале сыграет орган По усопшим и тем, кто ещё не дошёл до черты.

Нет никого рядом, вокруг нет. Если искать след, то найдёшь нож. Верно, с ножом проще бороть дрожь. Дрожь – не всегда слабость! Она – гнев. Нет никого здесь. Никого нет. Страх и огонь только. А страх – ложь. Ложь – не всегда слабость. Но знай – грош Стоит она, если несёшь свет. Ну же, возьми нож. И иди в дождь, В холод искать жертву\нести свет: Если уймёшь злобу – найдёшь след; Если погас факел – забьёт дрожь. Нет никого, знаешь, вокруг. Нет.

Ни к дому, ни к людям он не был привязан, И добрым, по сути своей, он не бы'л, А кто-то жалел его, кто-то так сразу – Ударом тяжёлым студил его пыл. Но честно признаться, я чем-то проникся И даже поверил отчасти ему: Нас все называли - «две палочки твикса», А также – «Герасим и верный Муму». Сегодня дворовый, а завтра – домашний, Свободный и гордый по сути своей, Он бегал с охотой за голубем каждым… Ах, как он любил погонять голубей! Он дрался до крови, и часто побитый, С разодранным боком домой приходил, И, верно, от боли, а, может, обиды Он падал на коврик в прихожей без сил… Шло время. Я вырос из школьной одёжки, А он перестал разгонять голубей, Но другом остался мне очень надёжным, И добрым, и верным по сути своей.

Что будет с тобой через сотню-другую лет? Быть может, ты станешь исследовать дальний космос? А может и мира не станет... но, впрочем, - нет: Мир будет, я знаю,… но нас в нём не будет просто… Что будет с тобой через пять или десять лет? Ты будешь всё также ходить и смотреть на окна?! На окна родные, в надежде увидеть свет… И долго стоять, и под дождиком летним мокнуть… Что будет с тобой через час или, может, два? Ты снова напьёшься, и будешь шататься где-то, В надежде (которая, знаешь, для нас мертва), Что время – лишь шутка, подобная зову ветра?

Я умею ногами врастать в бетон И смотреть на других по-царски: Мол, хозяин я!.. но хозяин он. И тулуп на мне, нет, не барский. Я умею в день отлежать бока, Чтобы выйти в Ночь без опаски… И терзать её, и колоть, но как Полюбить её… звёзды-глазки. Как и всем рабам, не пристало мне Надевать тулуп белый, барский, И ходить весь год… не пристало, нет!.. Я ведь Холод лишь… лишь январский.

Рылся я тут в записях и случайно нашёл стихотворение, в принципе неплохое. Как так я его пропустил?! :) Я проснулся однажды, а мир стал другим – Вроде комната та же, но чувство иное: Нет, не жажда построить свой собственный Рим, А желание стать вековечным изгоем. Я покинул когда-то свой собственный мир, Не желая распятым быть, чьим-то героем, Но влюбился в театры, как юный Шекспир… И толпа бушевала в восторге пред мною. Я попробовал в двадцать вколоть героин: Мне понравилось!.. знаешь, блаженство, покой и… Я практически умер, остался один, Но такие, как я, не сдаются без боя! Я поверил однажды, что люди добры, Что возможности даже даются изгоям, И кораблик бумажный не может уплыть Без матросов и, собственно, синего моря.

А было и страшно, и глупо, и смело – Мы шли поэтапно к своей высоте: А кто-то сломался; кого-то задело Шрапнелью из фактов, и этих, и тех. Мы жили «внезапно», мы жили с азартом – Творили, страдали во имя утех: И тех, что «на завтрак», и тех, что «назавтра», Но били нас факты, и эти, и те. В отчаянье хмурясь, мы брались за дело И шли поэтапно к своей высоте: Пусть кто-то сломался, кого-то задело, Но Fuck’т разделил нас на «Этих» и «Тех».

«Мы слишком разные» - диагноз этих дней, Болезнь эпохи ли? в обличии старухи – Седой разлучницы с манерами от шлюхи, Чей облик кажется от горечи светлей. «Мы слишком разные» - диагноз этих дней, Всё чаще слышимый заместо оплеухи… «Мы слишком разные»… и даже потаскухи Порой нам кажутся чуть, малость, но родней. «Мы слишком разные» - диагноз наших дней… Не потому ли мы, не оттого ль мы глухи, Что в этой комнате всё чаще ходят слухи, А боль и радость, знаешь, выискать трудней?

Не оттого ли сгинуть просто, Что жить нам кажется трудней. Но почему же на погостах Мы пьём за сорок новых дней?!

…Видел и я, как однажды мой город сожжён был. Тихим декабрьским вечером энного дня Люди чужие вели на убой «обожжённых» (так называли мы тех, кто сбежал от огня). Шли, спотыкаясь и падая, снова вставая, Прежние братья, соседи, родные, друзья… Шёл я последним, глаза ото всех закрывая, Но и последним назвать меня было нельзя. Сколько таких, одураченных «честью и славой»? Сколько таких, одурманенных вкусом вина? Сладкой надеждой на то, что под этой державой Мы заживём, как должны были жить, старина?! Но несомненно и то, что предав и поверив В горькое прошлое нашей погибшей страны, Я опозорен был именем чуждым теперь, и Должен был выносить тяжкое чувство вины. Но я отвлёкся!.. Давай же вернёмся в тот вечер… Город сожжённый в руинах под снегом лежал, Мы же решали: коль чётное – пуля, коль нечет… Выпал мне нечет… Нечётное – значит, кинжал. …Знаешь, я шёл, а колени упорно дрожали, Словно казнили в тот вечер не их, а меня: Верно, я трусом был?

Что б ты сдох!»… или просто – «Умри!»… Несомненно, то сказано было сейчас сгоряча, Но стучат… раз, два, три…раз, два, три… Каблуки по асфальту всё тише и тише стучат. «Да, не прав!.. Ну и что?.. Всё равно!..» Всё равно, не поверив, не стать как они – те огни… Те огни, что давно… так давно!.. Освещают для страждущих самые тёмные дни. Не звезда… не огонь... и никто!.. Без сомнений - не прав, но я точно уверен в одном: Этот дом… этот мир... нет, не то… Нет, не то мы хотели бы видеть за нашим окном… «Да смотри!.. Он красив!.. По-смо-три!»: Безмятежное пламя восхода съедает закат… И стучат… раз, два, три…раз, два, три… По асфальту вдогонку: «Я верю!.. Прости!.. Виноват!»

Посвящается всем хоккейным болельщикам, а также хоккеистам моей любимой команды "Сибирь" Трудно смотреть на мир через боль в груди: Выбросив все надежды на тонкий лёд, Сложно принять победу из рук других, Раз отказавшись с ними идти вперёд. Трудно собраться, раз уступив, и два, Верить в себя и в твёрдость своей руки, Но не пора ли вспомнить: хоккей – игра! Пусть и границы с жизнью у ней тонки. Важно забыть досаду и вспомнить то Время, когда впервые ступив на лёд, Мы не боялись падать и знали, что Будет успех, а горечь всегда пройдёт.

День. Суета за окном, безмятежность в душе, Куча бумаг, а в колонках – знакомые песни. Песни, и песни, и песни… 5.30 уже! Вечер, я думаю, будет куда интересней… Вечер. Улыбка с порога… и время с тобой. Ужин. Что может быть ужина вместе чудесней? Фильм перед сном, а за окнами – ночь над рекой. Ночь… обещает для нас быть ещё интересней… Утро в открытые окна, дыханье в плечо… Скрип половиц… «Я на кухню!.. и торг неуместен!»: Завтрак в постель и, конечно же, мысли… - О чём? - Милая, как же я рад, что мы всё-таки вместе!

Смутой веет этот вечер, За окошком – талый снег… Я же, будто Богом мечен, Вещий сон смотрю во сне: Будто было то, что будет, И растает снова снег, И в одной из ложных судеб Я увижу сон во сне: Будто день сменился ночью, Ну а ночь – сменилась днём… Боже, как сей мир порочен, Раз ещё мы в нём живём! Но в одной из ложных судеб, Сон увидев вновь во сне, Я проснусь… - И что же будет? Снег в окошке, белый снег…

Я трижды крестился, взойдя на помост, И думая: «Стоит ли верить?!»… И там, где я встал, я как будто бы врос – Да, люди те, истинно, звери! Козлиные морды, свиные глаза И прочее в скотской манере: О Боже! Где люди? Где зрители? Зал?.. Никто мне теперь не поверит!.. Поверить ли в сон, что тебя истерзал, Однажды сказав «Я не верю!»?.. А может Вы видели зрительный зал, Где люди – не люди, а звери?!