Сергей Ракитянский Террорист В растворенное окно дышало теплое майское утро – свежестью и нежным запахом сирени. Кусты ее разрослись и доставали до второго этажа, отгородив, словно ширмой, дом напротив – такую же точно «хрущевку» из бетонных блоков, бывших когда-то мышино-серыми, а со временем там и тут покрывшихся бурыми пятнами и потеками ржавчины. Саша сидел у телевизова и бесцельно переключал каналы. В школу можно было не спешить – первого урока сегодня не было – выпускной класс, готовились к экзаменам. Думал он о своём, а звуки и картинки, мелькавшие на экране, были чем-то вроде жевательной резинки. На то, что там показывалось, внимания он почти не обращал – только реклама раздражала, потому и переходил он с одного канала на другой.

Сергей Ракитянский Летучий Голландец В давние детские годы над столом, за которым я делал уроки, висела географическая карта. Там был весь мир – от края и до края. Задумавшись над какой-нибудь задачкой, я бродил взглядом по далеким континентам, неприступным горным вершинам и безжизненым пустыням. И не такими уж недосягаемыми казались они мне тогда: вот – стоит только руку протянуть... Однажды учительница географии рассказала нам, как в студенческие годы побывала в Кейптауне, у мыса Доброй Надежды. Ей посчастливилось оказаться в составе какой-то экспедиции на теплоходе, который шел вокруг Африки. Она так интересно говорила, что я потом долго не мог забыть этот рассказ: синий океан, жаркое солнце, скалистые утесы, возвышающиеся над морем, ... и дома, спускающиеся с окрестных гор к самой воде, словно усталое стадо на водопой. После этого урока мысленные путешествия по карте стали чаще приводить мой взгляд к южной оконечности Африки – туда, где сходятся два океана.

Сергей Ракитянский Мотылек Летняя ночь, словно черный бархат, мягко обволакивает все вокруг. Как бриллианты в витрине ювелирной лавки, на этом бархате сверкают звезды и жемчужное ожерелье лунной дорожки, бегущей по глади озера. Наполнив пространство сладкой истомой, воздух замер, будто и нет его вовсе. Вместе с ним погрузились в сон и деревья, и кусты, и даже фонарь, низко висящий над столом. Пронзительная тишина нарушается лишь руладами соловья, доносящимися с другого берега, да порывистым жужжанием мотылька, который все кружит и кружит около фонаря под картонным абажуром. За столом двое: отец и дочь. Перед ними пузатый чайник, накрытый фланелевым колпаком в форме матрешки, которая не дает ему быстро остывать, чашки с крепким обжигающим чаем и небольшая миска малинового варенья. Ягоду они собирали вместе, здесь, на даче, да и варили его вместе тут же.

Сергей Ракитянский Ананасовый квас Андрей осознал вдруг, что давно перестал чувствовать запахи. Нет, не то, чтобы он совсем их не ощущал – с физиологией у него было все в порядке. Когда негры заходят в лифт или собака положит под окном кучу, нос Андрею не изменяет. Дело в другом – в первые годы по приезде в Преторию он остро чувствовал пьянящую смесь цветочных ароматов и этот неповторимый африканский запах, исходящий от красной земли, зеленых свеже-стриженых газонов, пожухлой травы на склонах холмов и от воды, медленно бегущей вдоль узких русел, которые здесь именуют реками, хотя по российским меркам больше, чем на ручьи, они не тянут. Теперь же это ощущение запахов куда-то исчезло. Здесь постоянно что-то цветет. В январе, когда лето в самом разгаре, клумбы, разделяющие встречные полосы дорог, покрываются розами, маками, разноцветными ромашками и еще Бог знает чем. Яркие пятна цветов бросаются в глаза всегда и повсюду. В течение года начинают цвести то одни, то другие деревья.

Сергей Ракитянский «Не поговорили …» Собирались наскоро. Обнимались ласково. Пели, балагурили. Пили, да курили. День прошел, как не было, не поговорили. Виделись, не виделись. Ни за что обиделись. Помирились, встретились, шуму натворили. Год прошел, как не было, не поговорили. Так и жили наскоро. И дружили наскоро. Не жалея тратили. Не скупясь дарили. Жизнь прошла, как не было, не поговорили. Ю. Левитанский Не я первый, не я последний – так было, так есть и так будет.

Сергей Ракитянский Апельсин для сына Свежий снег слегка припорошил укатанную лыжню, поэтому лыжи скользили по ней мягко и почти беззвучно. В тишине ночного леса я слышал только их слабое шуршание. Легкий морозец пощипывал нос и щеки и обжигал горло, когда я жадно хватал ртом воздух после нескольких быстрых рывков вперед. Силы были на исходе. Увлекшись, я ушел слишком далеко, и теперь спешил домой, где меня ждали жена и две маленькие дочки. Они, наверное, уже примеряли свои новогодние наряды и начинали беспокоиться обо мне. День был хлопотный – канун Нового Года. Все было готово: квартира прибрана и стол накрыт, а елку мы нарядили загодя. Какая-то шальная мысль толкнула меня пройтись на лыжах. Хотелось острее ощутить сказочность и волшебство, которые у меня связывались с этим праздником с детства. Где, как не в зимнем лесу, искать их? Молчаливые сосны с отвисшими под тяжестью снега ветвями, холодные звезды в ночном небе, таинственные тени среди сугробов ...

Сергей Ракитянский Фокстрот Раз-два, три-четыре … – шаг за шагом – два неспешных, два быстрых …. Раз-два, три-четыре … – музыка отсчитывает такт за тактом, а мы кружим по досчатому помосту, стараясь не сбиться …. Лето-осень, зима-весна …время движется то неспешно, то скорей, отбивая такты градинками по крыше, а мы несемся в круговерти дел и забот, стараясь всё успеть. Фокстрот времени не остановить, но ритм его мы выбираем сами – кто-то танцует медленный танец, а кто-то – быстрый. Только на полотне времени рисунок танца не имеет повторов – шаги наши всегда рисуют новый узор, сколько бы ни стремились мы ступать по своим собственным следам. Давно известно, что «в одну реку нельзя войти дважды», но мы вновь и вновь делаем попытки эту истину опровергнуть…. Я снова здесь – в Стокгольме, на этом же бульваре, как тогда – недавней осенью. И года не прошло, а кажется целая вечность.