Колыбель без лишних слов на ветру качается. Чувства, ведшие в любовь, тают. Им прощается И смещают ось чудес хороводы дикие. Паровоз гудит окрест. На пути – гляди-ка – Я!

ПАРОДИРУЕМОЕ ОТ DES: (Дорогая, я снова сегодня…) Дорогая, я снова сегодня в чарующей лени, Наблюдаю прохожих и питерский дождь… Благодать! Я лениво гоняю неясные тени сомнений, И пытаюсь букетик из строк для тебя срифмовать. Дорогая, сегодня здесь тихо, тепло и уютно, Только звон колокольный порою колышет туман. Телефонная трель не тревожит меня поминутно, И котяра уснул, что-то муркая в такт своим снам. Дорогая, немного печально, с грустинкой… Что ж, таков неизбежный пока что расклад. Все же – слышишь? – я старую ставлю пластинку. Архаический джаз. Сонни Ролленс. И с ним аромат, - Дорогая, сейчас, - неизменного кофе с корицей. Нет, коньяк грубоват, да и нет под рукой коньяка. Нам и так хорошо. Что с того, что нам все это снится? Сонни Ролленс реален. И нежная эта рука… Дорогая, прости, ну, прости – здесь опять загудело, Зашумело, задвигалось, вновь зазвонил телефон, Окуная меня в трижды клятое срочное дело, И нелепо вторгаясь в наш питерский джазовый сон.

* * * Проплыли по облаку лёгкие тени, и тело проколото тенями теми. И в грустно-образном прозрении мутном небесный савраска нам явится утром. И по – горизонту, и над – ипподромом, газоном, вазоном, пропахшим гудроном текущие дни в синеву убывают. Вернуться ль они? А никто и не знает. А каждый – встревожен. И каждая – тоже. -Возврат невозможен? -На то и похоже. - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Прозрачные тени заклеили небо. Свистят свиристели в системе Линнея. Грустят коростели и лезут в бутылку. Кричат журавели про метод Бутейко. Система периодов. Привод системы. А ты говорила вот: „Жизнь – это степень родства с вами высшего в зодческих целях под облачной крышею в проблесках-щелях и ранах озона, что съеденный свитер, здесь, между вазонами с ручкой отбитой, с прожженной тетрадью c извилистой темой, с заоблачной ратью и со свиристелью“.

* * * Я лишь подумал – вы и запели. На семиструнной струны задели. Горние выси внимают проявленным. Колятся искры. Горят расстояния. Плавится нить понимания сущего. О, не бегите из рая грядущего! Не отпевайте себя раньше времени, Все вы в работе – баклуши творения! Все вы в лазурные дали спешащие, Смейтесь над сумраком, в коем дрожащие Полу – животные. Полу – растения. Тело разодрано жалами терний, но Примет болящего лепие звездное. Будет обрящему во ста крат воздано. 06.07.99.

Город спит, горят машины и шатаются мосты. Пулеметчик дядя Дима вьёт лучи из темноты. Не боись – все пули – дуры, не умнее нас с тобой. Дима лупит из бандуры – пулеметчик молодой. И никто не добежал до кромки леса! И никто не уберегся от прогресса! Режут тучи самолеты, вслед им воют поезда. Дядя Дима пулемета не освоит никогда: Нажимает он на грушу – у своих в очах темно. Дяде Диме снова скушно, бьет в горящее окно. И готова коммунистка тетя Вера После довода машинного гевера!! Завладеет он пространством, время выдав за свое. Дядя Дима сзади, братцы, у него в руках ружьё. Уходи куда подальше, уходи в тугайский бар. Захвати патронов ящик, поменяешь на кумар. Начинается походу вечеринка! Пулемет строчит – смещается картинка! Налегает на гашетку Дима-бывший активист, Враг получит в лоб отметку, забормочет: «Шайсе, мист!» Пулемет упал в канаву, все мосты разведены, Дядю Диму запинала рота, шедшая с войны. А на даче открывается калитка! Это значит – мне пора, уже налито! В

Ох, я вам сейчас спою – худо станет пешему Иль имеющим назвать важные дела. Я с тобой перекричу долю очумевшую И желающим всучу стыд из-за угла. На моих часах – зеро, на твоих – полпятого, А у шурина твово – бьют двенадцать раз. Я курантами гремлю – ты подумал: я – «того», Призадумыватьсяначал, сбоку и в анфас? Наговаривай, давай, на меня, непьющего, Заливающего лишь утром натощак. Иль давай изобрази сил уж неимущего, Или мучайся давай словно на сносях. Наступает череда дать черед сомнениям: Ну а так ли мы живём, так ли мы сидим? Кто не с нами – тот болван. Есть такое мнение. В подтвержденье мы и млеем, блея как один. Сколько в хате мастеров головы задуривать Наливают нам ерша тайно под столом Или влезут в бензобак и начнут прикуривать, Коль не сладится у них – им же – поделом. Трону я еще струну, что налилась кровию И как бешеный комар зазвенит она. Ты давай, пляши, гуляй, пей мое здоровие, Расходись, да меру знай: тут – не целина. 21.11.99.

ОКО ЯРОЕ (религиозно-философское) В резком окрике я слышу окаянное, но с орбиты гневом дышит Око Ярое. Окаянное – Оно расторгнет в атомы и прогорклое пшено просыпет в ада дым. Око Ярое подарит разговление тем, кто верою отмыл во грех впадение. Я ведь тоже нисходил перед восходами, пыл молитвою студил, баланс расходуя. Из намоленных садов я брел в горящие, где откроют лже-богов плоды горчащие. На пожарище садов в потьмах каштановых кривды колятся, да в кровь стирают дар во мне. И сочится он кали- кам в избавление и погибшие сады введет в цветение! Станет вешне во саду и осам хлопотно, я ж убуду в высоту, упившись опыта! Там под спудами лежат мои сокровища, что сокрыл я век назад, во прозу брод ища. Там слова мои жужжат, как пчелы в улее, вопрошают всех подряд: когда рожу я их? Там душе моей в ростках животрепещущих позабыть холодный страх, что впился кречетом. Там душа моя пройдет через чистилище, на груди ее взойдет росточек гибнувший.

Клин течет торчком в журавлиный рай, оставаляя стон, отряхая грай, не всерьез покидая плес. А твои следы заросли травой. Это полбеды. Но билетик твой лишь заводит в долину грез. Небо сверлят звери туда-сюда, и потеет в жерле полей вода, я маршруты лижу с листа. На дорогах – пенка сбежавших дней, а зимой – поземка, чтоб сгинуть в ней, и желательно – без следа. Но пургу язык лишь на карте греб, мир был сух и сыт, и храпел взахлеб перед тем, как начать отсчет: пять – четыре – три, два – огонь пали, снова тыща лет утекла с Земли, снова нечет сменяет чет. Переход такой: журавли – вода – полбеды – судьба – и билет «туда», и пурга заметает дни. Незаметно век огибает плес, и под новым небом, светлее грез, плёса клин журавлям сродни.