* * * Трель соловей раздавал задарма, яркое небо светило. Бледно-небесных кустов бахрома певчую птицу хранила. Пел соловей. Отдавалось вдали ливнем душистым и пряным. Струйки вечернего пота земли плыли по сонным полянам. На рубежи половодных стихий падали отблески света, что долетали в апрельскую стынь с самого верхнего неба. Я отложил и пилу и топор, с ног поотряхивал стружки. И ничего я не видел с тех пор лучше той вешней опушки!

* * * Стало поздно сжигать зарницы, время бег свой уткнуло в рожь. Загорелись в полете птицы, стиль отлитый сквозит как нож. Ноги ходят да дело знают, заплетают узор дорог. Станет тенью стена лесная, станет темой теней итог.

просьба времени Королева играла В башне замка Шопена И. Северянин В выполнении я завис просьбы времени: плюнуть вниз. Капли времени из реки я выменивал на плевки желто-бурые, с белизной, что не спутаешь со слезой. Время вывело на карниз слюнным вымпелом клюнуть вниз с башни имени всех принцесс, тем обиженных, кто к ним лез в башню из слоновь- ей кости. И с нее же мой им гости- нец желудочный, с белизной, что не спутаешь со слезой.

* * * Все немцы корчились, я грудь выпячивал, патроны кончились, я жизнь заначивал. О Вас печалился, кричал: «За Сталина!»... Накалом градуса земля раздавлена. Огонь наяривал, а я – оттаивал. Часок подаренный махрой настаивал. Все немцы выжили, штаны погладили. А я, обиженный, хожу с наградами.

„Даже вечерней порою и ночью“ Сведенборг Э. „Ты одеваешься светом как ризою“ Псалм Давида 103:2 * * * Даже вечерней порою и ночью устали нету лучам золотым. Даже и почерк, что был неразборчив, стал от лучей чуть иным. Ты одеваешься светом как ризою, ты восстаешь в темноте, ты, моё Эго, грустящее истово с думами о доброте. Солнце иное, духовное, славное к сути твоей долетит. И ты заплачешь, почувствовав главное, что направляет в пути. Ты – не в ночи, ты во мраке безумия, ты очернен и погряз до основанья в пирующем сумраке, скрежет несущем и лязг. Свет – он везде, ты оденься им, солнечным, радостью полни глаза. Свету есть место всегда, даже полночью, просто ищи Небеса. Вечером поздним иль ночью зеленою путь не теряй столбовой. Спрашивай сердце. Оно, неуёмное, помнит свой дом неземной.

* * * Я купил на стороне : ялик шестивесельный, пятиместную кровать, двухведёрный лиф, трехколесный "Мерседес", однодневность осени, а тебе - усладу духа: лузганный мотив. Он летит на твой этаж, Поскорбя над скарбами, я ж карябаю лицо и щиплю усы. Нет, не снится: сей багаж лёг на чашу кармою. Что же мне для равновесья кинуть на весы ?

* * * В лет счисление моё влезла переменчивость, но её перевернет дел потешных час. Я от тряски временной растерял расцвеченность и в плохие времена въехал третий раз. На меня глядят два пса из Созвездья Гончего. Что вы им изобразить, чем повеселить ? Все достойные собак песенки - закончились, остается шестистопно в голос голосить. Нападают времена – Белые, 3елёные, На подносе, В серебре, Пишущим-лафа. Я пляшу на животе танцы забубённые, и сама в лавровый лист лезет голова.

* * * Губы тонкие у моих невест. Словно токами обдают окрест. Губы – токами, к ночи – громами, а всего-то мы год знакомые ! Пересыпчато раздается дробь, не отыщется тыщу лет любовь, если ты щадишь теплоту в себе, если тычешься как слепой в судьбе ! Раздается плеск в тихом омуте. Раздает невесть кто хоромы те ! И хоронит мгла клад любви большой, и одна вода над моей душой. В ней и гибнет страсть к рыжей бестии, тонких губ напасть, громов бедствие.

* * * Несть числа Плеромам святого неба, составляющим вместе – Тайну. То – аминь. Но не стоило мне бы, недостойному, петь о данном. Так что пусть пропоют другие, укрепленные в вере и чистые, ноги мывшие не богиням, а служанкам благой истины. И стихаю я здесь тишайше, в постигание двинув дальше. 18.11.00.

Проснулась улица. Глядит, усталая... (М. Цветаева) Проснулась улица. Глядит, усталая. Всё ветром сдуется, Что сверху сдали нам. Зайдет, но к вечеру, Златое солнышко. С утра б беречь его – Светило б сколь еще! Пройдут военные, Зайдут гражданские. Листки настенные Твердят о равенстве. Патроны медные Звенят как колокол. Подошвы, бедные, Подшиты холодом. За льдом и наледью Засели нелюди. Устала скалиться – Осталось верить им. Иду с кошелками, Но – не за вишнями. Меняю шорох свой На щи прокисшие. Слезятся ставенки, Разбиты стеклышки. Вернулся давешний, Схоронен нонешний. Зашито рватое, Забито досками. Война гражданская Испита досыта. В лесу скрывается Тот, кто мне крестится. Играем свадебку, А мне не верится. В забытой полночи Пропали гласные. Убитых – помните, А глазки – красите. За стены схватишься В крови и накипи. Что ж, дева, радуйся, Что ты – не в кагебе. А время – новое. А песни – бьющие.

Вихри враждебны, а мы-то – умны: нырк! – сразу в дебри родной стороны. И на поверку окажемся вновь правы на вертеле вихрей-вьюнов. Но на пороге погожего дня руки и ноги торчат из меня. Я их запрячу в кроёный лоскут. Вихри враждебно за локти куснут. 21.2.01.

Гражданки В. Прекрасной, проживающей: 39 царство, незамужней заявление. Напрягаюсь нынче, воя о насущном: что он, Змей Горыныч, лезет ко мне в душу ? Что он вытворяет, приглашая в жены !? Честно говоря ведь, он такой тяжелый ! И к тому ж – зеленый. С лапою собачьей. С шерстью подпаленной и с клешнею рачьей. И голов без счета - три или четыре. Осознали ? То-то. Как с ним жить в квартире ? ...Если и в квартире, то тогда – не в этой: шестьдесят четыре с половиной метра ! Так что как я нынче вся как есть невеста (а жених – Горыныч ) - свадьбе мало места ! И для жизни личной ( чтоб других не плоше !) просим увеличить нам жилую площадь. Дата. Подпись.

Есть печальней повести. Если повести взглядом в нашей волости - их легко найти. Но кого загульного, с бурею страстей, сманят загогулины этих повестей? Оттого мы, грешные, закрывыаем том. Горе безутешное - лучше на потом. 25.03.01

В чугунном прогале сырого моста есть даль. Та, что нами еще не взята. Снята лишь на мрачную пленку в обскурном пролете машинки. И чтобы не сделать ошибки, ландшафту скажу я "замри". И он, подчиняясь не шибко, а валко, в зрачок окуляра заглянет с другой стороны. И я, с котелком, словно лярва, по рельсам живого моста, по тавровым балкам, суставам. И хоть уж сноровка не та, но вот уж видны результаты на ролике трехацетатном (почти уж вся пленка снята), и бронхи вздыхают помято. Запнувшись о балок места, устои глядят виновато. Снесут их, наверно, уж вскоре.

Простите меня, мои близкие, за низкое и за склизкое, ребристое и шершавое, за присное и лежалое, за жёгшее васпожарами, за шпарившее кипятком. За горло терзавший ком. За щёк ледяных жнивьё - простите за все - МОЁ. Простите, еще раз - простите...

* * * В реках лягушки свежи постоянно, шум лебеды поднимает с дивана, вереск поет и малина горит, нет на одиннадцать миль безобразий, так – на 12-ой кое-что разве – резкий хлопок кистеня ободрит. Мчит мотоцикл по мозгам земляничным, признак материи сделав вторичным, мельницы мелят и птица нырок броды и мели прошла поперек. Нет на подзолистой почве золы. Пахарю мочи нет. Ночи – хулы. Горько стоять в параллальности силясь, недоварив лунных векторов силос, (что не сварилось – назад попросилось). Время отплытия манит, качаясь, сотни событий заботят, случаясь, ох, и студена скула у реки! С берега тешит отмашка уродов на построеньи элитных народов, вхожих в потеху делам вопреки. Берег все мчится, тщетой помыкая наших бесчинств от Читы до Тургая, думку кумекает каждый, не рад: горе мне горе и горе соседу, скоро уж море, куда-то я еду, склонны мозги поворачивать к бреду, склонен форштевень ворочать струю. Как же лечить мне хворобу сию?

„Наслаждение их горько и красота их порочна“. Апокриф Иоанна. Сковырну с каблука ...краску. Устаю в Амстердаме подлом. Утро грахены* здесь красит падшим светом,продажным полом. Здесь Порока да Зла волость, склад дымов да веществ вредных, вседозволенная вольность, праздник сбора плодов запретных. По бокам – лирично и мокро, быт морской на прикольных баржах. Как в Венеции почти. Только не хотел бы я здесь ...быть даже. *Каналы 10.6.00.

* * * По Москве текут ветра, обгоняя выстрелы. Блещет новое вчера, застят купола. И в симфонии такой ты попробуй выстоять, долю выпить не налив с барского стола. Разлогаются верхи, исписались писчики, а в низах пошел процесс, выбродил фермент. Дан народу президент ВЧК-овской выпечки. Поворачивай ветра, торопи момент. С Володимиром народ – по Владимирке, удила вкусив, попрет, ох, не вымер бы! Растудык такую власть с крыльями да пастями! Как народу не пропасть от народовластия?! Как достойно пережить дней последних ворохи, знак к челу не приложить, подскажите, вороги! 03.03.00

* * * Вздыхает нива придорожная, крестьяне ленятся на ней. Цвета синеют невозможные с чертополохами теней. Кружится облако зеленое лакеем пыли столбовой, тропа колейно-преклоненная стучит в колеса головой. Жужжат жучки и солнце падает и упраздняется жара. Сыскать мне жизни, горя, сладу ли, подъехав к тайне со двора? 09.04.98.

* * * Осеняясь лучистостью контражура день тишайший отвесит поклон небесам бермудным, круглый шар, размалеванный (подпись: «Джуна), покачнется в инерцию замерзаний ртутных. И опять перейдет непонятное во вселенский ледовый сумрак. День тишайший растает кратно суток краткости – сестрице разумной. Упадет на хвост этому году ночь волшебная в детской вырезанных снежинках. Мы в распев поведем, полутьмою сыты, пышный гимн – разлюли-поминки.