Говорят, мои глаза стали грустными. Говорят, теперь мой голос полон струнными. Говорят, что мне сто сорок, а не двадцать. Говорят, мне некуда от юности деваться. Много говорят, все больше глупо. Я думаю, что некогда печалиться, Я думаю, зима мне в окна пялится, Я думаю, от слез не видно клавиши. Я думаю, мя, Господи, восславиши! Много думаю, все больше глупо. Собираемся вот свадьбу праздновать. Собираемся забыть о праздности. Собираемся любить и пол скрести. Собираемся забыть все подлости. Все хорошо, да и могло ли быть иначе?

Все проходит, но только не сразу – О, сначала бывает больно! На платье за стразой стразу – Невеста будет довольна. А невеста – ведь это я! Мне ни до чего нет дела! Мой жених – король воронья – Ни этого ли хотела? Ни черных ли крыльев вкруг, Ни холодной ли, мощной хватки? Но из воронов – кто есть друг? У птиц ведь свои повадки… Все проходит, но не навсегда, И потом клюется, как птица. А вокруг – глаза как вода, Да истерзаны памятью лица… Бисер и стразы, ленты и шелк, Черный шелк – под цвет его крыльев… Как по осени, ветер смолк, И осел на деревьях пылью… Все проходит, но не для меня! Даже ворону не под силу Неизбывную, как могилу, Непрозрачную, как стена, Из меня, как ведро из колодца, Верность – жилой тянуть и вить! Я из тех, кто почти не клянется, Но, поклявшись, не может забыть.

Мыслям место под замком, Что прожито, то подтверждает: Молчать, о чем и о ком – Если Бог только это знает – Кто б ни терзал повсеместно – Каков бы ни был итог, Довольно, пусть знает лишь Бог – Это будет кристально честно.

Черный ладан, пестрый шелк, Две свечи, сплетаясь, тают. Бог все видит, Бог все знает – Я лишь в травах знаю толк. Черный локон над бровями – Как фитиль на желтом воске – Будешь в роскоши и лоске – Я же лишь владею снами. Черных глаз колодец пуст, Но душа твоя трепещет – Ты получишь сладость уст – Мне был сон сегодня вещий – Будет твой черноглазый, До последних слов у гроба, Как из двери выйдешь – сразу Он тебя полюбит снова На волшебных, беззаботных Сорок долгих, долгих зим. Я пучок травы болотной, Захрипев, кидаю в дым. Будет твой черноглазый, Вещий дух явился мне, А взамен – всего два раза Я приду к нему во сне, И как только станешь прахом, От кладбищенских камней – Полон радости и страха Он придет сюда, ко мне… Это честно! Дым мерцает… Как пуста моя кровать! Бог все видит… Бог все знает… Бог умеет долго ждать.

Мы покрыты белесой пылью, Мы все пропахли костром. И везде уж мы, кажется, были, А нет – так будем потом; И движения вечная сладость, И в ступнях усталости звон Нам в кости и мышцы впитались, Сделав кожу темнее на тон; Мы не знаем, по сколько нам лет, Мы умеем вставать, уходить, забывать, Мы не видим снов, если нужно спать, Но когда просыпаемся – видим рассвет; Мы не помним, как плакать по дому – Он там, где на ночь закроешь глаза; Мы любим и пристани, и паромы, Плывем, потому что иначе нельзя; И всякий табачный дым нам хорош, И у всякой лошади – длинные ноги, Мы – кавалеры разбитой дороги Мы - рыцари запыленных калош.

Дух обретает плоть. Веди нас в бой, Тамерлан! С глаз сдернут счастливый туман – Мы готовы рубить, кромсать и колоть. Безликий идол нам дан – Животные-боги затоптаны в пыль, Алтарь с коченеющей жертвой остыл – Веди нас в бой, Тамерлан! Сколько музыки в этих звуках, Что сложились в имя твое! Мы не говорим его, мы поем, В экстазе сжимая руки! Мы – те, кому лгали жены, Кого братья били камнями, Ты не проиграешь с нами, В семи веках обожженный! Жестокости путь открыт – Мы больше не чувствуем ран. Так вспыхни, земля, от ударов копыт – Веди нас в бой, Тамерлан!

Прости меня. Мне злоба не к лицу. Прости меня, за то что я устала, Что ты любил меня так слабо и так мало; Что я подобна глупому истцу, Который в суд пришел из-за буханки хлеба, Потратив втрое больше по пути, Зевакам поле кинув на потребу, Когда бы сеять стоило идти. Прости… Хотя – за что меня простить? За то что больше хлеба мне не надо?.. И, может быть, я даже каплю рада, Что сеять незачем и не о чем судить.

Радуга – и глаза соловья, Печальные, серые, острые – Не узнал? А ведь это я… Ах, крылья такие пестрые, Недозволенные, волшебные, Певцы не должны такие носить – Они привлекают всякую шваль… Голова со свекольным гребнем… Мне хочется не заливаться, а выть. Найдите мне серую шаль! – Завернуться, исчезнуть дымом, Без крыльев, не пестрой, не певчей – Тогда тебе будет легче, Не заметив, прошествовать мимо, И дальше – одноколейкой, Стальной, одинокой и меткой. Мне жалко тебя, канарейка, С твоей кормушкой и клеткой.

Уезжать легко… Возвращаться хуже. Сейчас впереди – только стук колес. Мне кажется, будто огромный пес, По дороге лакая из лужи, Бежит за мной и меня бережет, Скалится тихо на негодяев, Проверяет углы сараев, Заглядывает под каждый капот, И ласково лижет руки друзей – Он знает запах Шотландских холмов, Множества разных квартир и домов, Он видел вместе со мной Колизей… Так разве я могу не вернуться, Когда за мной так сурово следит Толстолапый опытный следопыт? Пусть дороги резвятся и вьются – Он сразу проявит свой строгий нрав, Когда я забуду, что дома ждут. Всех странников псы по миру ведут, Молча зубами держа за рукав.

Когда-нибудь солнце решится Влезть на небо и зажарить всех к черту. Я буду здесь и увижу это. Я тоже расплавлюсь и потеку по асфальту. Это не в первый раз, так бывает, Когда я с тобой – Ты почти как солнце. Мне кажется, я могла быть тобой. Мне так легко представлять, Как ты сидел на бровке, А тебе признавались в любви. Как ты был маленьким и был взрослым, Жестоким и грустным, по-разному. Поэтому я ревную К любой, на кого ты смотришь – Я знаю, как это бывает. Только не знаю, как ты видишь меня, Потому что меня нет, Потому что я была тобой, Всегда.

Загрустив от бокала плохого вина, Замираю над красной тетрадью. В пяти шагах от ночного окна – Слово за словом и пядь за пядью Я вспоминаю все, что сказал Кровопийца в синем плаще, Зеленоглазый веселый шакал, Повелитель летучих мышей... Каких имен ни давали тебе... Каких только клятв ни давали... И все же один в московском подвале, Все знающий о любви и судьбе, Сидишь, и уютно рядом с тобой Даже самым пугливым жертвам – И у губ твоих тягучий гобой, И на столике ваза с десертом... Как сладко... как тихо... но все решено Задолго до встречи – расстегнуты бусы, И шея готова к боли укуса, И в кубке хрустальном трепещет вино.

Человек, который все может, В мое залетел окно. «Ух, жарко! А где же вино? Да Cola сгодится тоже... А ты здесь какими судьбами? Я вижу, ты тоже из наших! Только вот как-то... старше. А что у тебя с глазами? Очки... да сними же их, детка! В раю они больше не в моде. А ты что-то грустная вроде? Небеса это тоже клетка!.. Расскажи же, как ты живешь? Что колдуешь, кого лечила... Неужели... ты все забыла?» Я в миг отложила нож – Я села к нему на колени, И долго держала в объятьях, А когда он сказал мне «хватит» – Отпустила, и тут же под пенье, Улыбнувшишь, как только смог, Взмыл обратно за подоконник Крылатый смуглый охотник, Синеглазый ветреный бог. Чуть пусто, чуть грустно, чуть скучно – Но все-таки мне повезло, И я обнимала Его – А Он обнимает тучи.

Под дождем – потанцуйте со мной! – Я не знаю всех па, но чувствую ритм – В желтом платье, цветами расшитым, С открытой волшебным каплям спиной. Я поймаю молнию подлиннее – Она обожжет мне пальцы, как хлыст, Но звон ее будет прохладен и чист, Ожерельем замкнувшись на вашей шее. Я соберу из намокших роз Диадему для вас – исцарапав руки. Какие волшебные, дивные звуки В ней будут от запаха ваших волос… Вы изящны, как спелый колос, Который, смеясь, изгибает ветер, И пусть я сорву к черту голос, Но все же спою вам сегодня о лете. Под дождем... Танцуем, Елена? Янтарные листья – на бархат земли, Литавры раскатов грома вдали – Это только наши оркестр и сцена.

Расскажи мне обо всем, ветер, Спой мне песню о весне, солнце. Звезды светят и на дне колодца – Ты не видел? Еще как светят! Утро под водой так же ярко, Как над ней, еще красивее даже. И кто же, как не Ты, всем нам скажет, Что зимой бывает очень жарко, Например, когда лежишь в постели, И всю ночь сжимаешь чьи-то руки. И рассохшийся рояль полон звуком, Если выведешь на нем трели. Нужно полюбить того, кто лучше, Нужно пожалеть того, кто сильный. Голубь может пить из грязной лужи – Только б небо оставалось синим. Эх, сердце бы добыть из-под ребер И позволить бы ему расколоться!.. Чтоб осколков было много-много – Как всех звездочек во всех колодцах...

Полмонетки в странных знаках Свалилась с полки мне в руки – А ведь убиралась со скуки, Да из-за погоды! Однако, Монетка блеснула зазывно – Зачем она, к черту, нашлась? А я, помню, когда-то клялась В какой-то любви непрерывной... И сколько-то лет прошло, И сколько-то было других – Но стало вдруг так тепло – А потом – как удар по дых, И скрутилось, скорчилось горло – А ведь все помню, все, черт, все!.. – И тряпкой возила упорно, Стирая слезы с Басё... Из-под какого же шлака Может выбраться старая жизнь... Только б было, чему найтись, И было, над чем поплакать.

Я принцесса из старой сказки, Давно забытой детьми. Мой отец заставил весь мир Плясать по его указке, Он все волшебные лампы Перелил в наконечники копий – Ах, беспомощно курит опий Теперь мой великий папа! Я принцесса из старой сказки – Мой охранник огромен и нем, В моих окнах – отцовский гарем, Я хожу в опаловой маске, Я скидываю одежды Перед стражем немым и страшным – Лицо от шрамов как пашня – Я не оставляю надежды, Что огромные грубые руки Коснутся моей черной кожи, Об пол брякнет золото ножен – Мучитель, хотя бы со скуки! – Но он, непреклонен и зол, Мне на груди кидает покров. О, спустить на него львов! Опускаюсь на мраморный пол. Лбом касаюсь собственной тени. И только увидев мой плач, Мой возлюбленный, страж и палач Рядом тихо встает на колени.

Сто сотен плацкартных полок – Моя королевская спальня. Пусть путь будет очень долог – И коротко будет прощанье. Пусть мой полупьяный попутчик Несет свой волшебный бред. Прощальный букет получит Дочурка двенадцати лет. Пусть колеса стучат, не стихая, И темень бежит за окном. Жена из меня плохая – Другую найдешь потом. Красивей, сильнее, моложе! И верную, верную, да! И – да храни вас Боже. Чтобы все – и постель, и еда. А я – родилась бы мальчонкой – Так в городе каждой страны Хоть одна бы ждала ребенка От меня, подлеца, сатаны – Но я женщина, слава Богу, А значит, меньше проклятий Устелет мою дорогу И жесткость моей кровати. А значит – цветы на прощанье, И ни слез, и ни теплого слова. Хорошо, что есть обещанье Не возвращаться снова. Холодный пустой полустанок – Две затяжки – и дым через нос. В движеньи не видно банок, Брошенных под откос.

Я хочу быть собакой, чтоб в верности Нельзя было усомниться. Я хочу, чтобы муки ревности Не скрыли любимые лица. Я хочу заработать бельмо на глаз, Таращась на эти губы, Я хочу перед смертью в последний раз К ногам подползти, и – чудо! – Задрожать от последних касаний рук, Улыбнуться, глядя в лицо, И сдохнуть, не знав человеческих мук, Хоть и с шеей, зажатой в кольцо.

Там, где спят пирамиды… «…Синичка в бездонном небе моей пустыни…» Ю. Левитанский посвящается М. В моей пустыне, как в каждой другой, Днем так жарко, так холодно ночью! В моей пустыне, как во всех прочих – Бело, и дюны скрипят под ногой... Песок замел прекраснейших сфинксов, С лицами всех моих фараонов... И лишь ты остаешься синицей В белом, горячем небе бездонном... Ты кружишься яркой крошечной точкой Над позабытой страной пирамид, А я смотрю, и звенит под мочкой Серебро, агат, янтарь и нефрит… В моей пустыне людей немало И каждый мечтает попасть ко мне, Но даже храма уже не стало – Одна в песках на белом коне, И все смеюсь, смеюсь непрестанно Над теми, кто хочет меня спасти. Ведь было б мало и океана, Чтобы заставить пустыню цвести – Что ж говорить о мехах и фляжках, Которые тащат эти глупцы! И я не лучше – святые отцы!

Иду по скверу в коричневом тренче И новых красных сапожках. Я улыбаюсь всем женщинам встречным – Встречным мужчинам тоже. В пальцах, обтянутых тонкой перчаткой – Хвост красного поводка. И глазом с ведьминской хитрой повадкой Все влево кошу слегка. Вся радость мира – в потертом кармане, Рядом с холодной рукой. Вся радость мира совсем не нужна мне – Нужен только покой – Но счастье ко мне, бесcтыжее, липнет – Так к черту вчерашний страх! Любовь бурлит сине-серым ливнем В моих косящих глазах.