В путь собраться не сложно, Да не с кем идти. Петербург - неприступная крепость верности. Хоть пути и прямы, да тернистые к счастью пути, - Километры накручивать надо в обход всей изящной словесности. В путь собраться - пустяк, Да за кем мне идти? Горьких слов солончак не приводит к удаче. Петербург, твою метку с годами все труднее нести, Хоть билет мой единый в полной мере оплачен. Я в другом измеренье живу, Вижу издали серые, как холсты небеленые ночи. Наяву ли, во сне, ты наклонишь Исакия гордо, золотую обманку - главу, Не святой, ни пророк, но другим городам своей мерой судьбу напророчишь. Час пришел, говоришь, я и сам это вижу и жду, Тех, кто слово - таран опускает и рвет стенобитные цепи, Петербург, сохрани свою веру, в тебя незаметно, нежданно войду, За спиною оставив соленые, горькие степи.

Камень лишь внешний покров, под которым во сне они стонут, Без воды и пригнутых к земле ледяных кипарисов. Камень – спина, чтобы вынести к сроку Слезы деревьев, и ленты, и числа Видел я, как седые дожди к волнам устремились, Поднимая их нежные иссечённые гребни, Чтоб не бежать им за увесистым камнем, Не смоченным кровью, разрешающим члены. Ибо камень вбирает в себя семена и сплошную облачность, И скелеты жаворонков, и волков темени; Но он не сеет ни звука, ни блика, ни пламени, А площади и площади и иные площади без ограждения. Вот Игнасио лежит на камне, рожденный светлым. Он уже отошел. Что стряслось? Только взгляд на тело: Смерть присыпала его своей бледной серой И приставила голову минотавра свирепую. Уже он отошел. Хлещет дождь ему в рот. Обезумевший воздух идет из затопленной груди И Любовь вперемешку со снежинками слез Отогреться мечтает на вершине скотской науки в безлюдье. Что они говорят?

Все бежим от себя непонятно в какую страну Сторону, на семи раздувающих искры ветрах Парусов простыня, да ухмылка на всех небесах На которые я направляю моей необузданной страсти волну. все бежим. Бесконечен терзающий бег. Тени век, шепот рек, раздвигающих вечного страха пески, ожидания чуда,- исцеления божьих калек И с кровавого блюда танцовщица смахнет прядь волос с чуть заметным дрожаньем руки. Ожидая исхода времен, в пустоте, нищете, от великой тоски. Все бежим, убегаем, столбом соляным притворяясь затем, чтоб боялись все взгляда назад И витает отечеств никем не исчисленный дым Не записанный в книги тех битв, на которых убитых съедят. Все бежим тротуары сметая, таща за собой Груз, поклажу ненужную той суеты от рабов От кутюр недоношенных съеденных шляп на пустой голове из распластанной черной землицы в полях Лошадиною силой и удобренной ею же, ей, Ну, родная, живее, живей, - нам бежать еще долго, от себя как от бога, любви.