Полигон вивария, табло: 3500.10.29. - 02.26. Год, дата, час. Бег секунд добавляет неприятное мерцание. Мышиный лабиринт внизу чист от помёта. Вся белая масса копошится в одном углу, правом ближнем. Саботаж. Мы с завлабом стоим над ними почти сутки. Дедлайн, испробовано всё, побуждающее к действию: запахи, звуковые сигналы, феромоны, маркеры тревоги... Бес-по-лез-но. Последний шанс – неизбирательное пролонгированное излучение, подавляющее тревогу. Могут же быть неучтённые факторы? Излучатель «Эйфория». Выкрути мощность на полную, поставь на ноль кучность удара, поближе встань... Эйфория. Вот плюс научно-экспериментаторской мутотени – легальная наркомания. Двенадцать сраных дневных часов – мышке под хвост. Пять ночных без «эйфории» не выдержишь. Врубай, не тушуйся, кто за тобой следит, вахтёр разве, чтобы ты не покинул здание с лабораторной мышью за пазухой. А ведь да, я хотел. Если б ещё этот хрен слинял, завлаб, совсем хорошо стало. Борик, уйди. Ну, чего ты торчишь здесь?

За что купил, за то продаю. Не, чёт запутался сразу. Купили-то мы черри, их я не продаю. Только газетную обёртку. Крис, мой лётный наставник, уверен, что это фейковые газетки. Сборник анекдотов, фишка для привлечения внимания. Альбедо Тэйволи, которому мини-томаты с разбегу присрались, ничего не говорит. Занят он, коктейль готовит, параллельно ему. Я считаю: реальные газетёнки с новостями. На планетоидах земного типа ущербные диктатуры сменяют друг друга, как плесень на тех же помидорах, чему и удивляться. Перегон шёл долгий, пустой, автопилоту он вполне по силам. Корабль даже пристыкуется сам, ведь конечная станция оборудована космическим вокзалом «паучьи сети». Может себе позволить. Является она, скажем так, мягко, крупнейшим клубом знакомств этого звёздного квадрата. Красота... Долетим через день-два выспавшиеся, полные сил, и упадём прямо в паучьи сети... А на борту как раз коктейль готов... фирменный... от повара тэйва, закачаешься. Все девки будут наши. Так вот...

1. – Разбудите возле ада. – Сам проснёшься к тому времени, мажор. Не на скоростном чай, со всеми остановками едем. Он не мажор, он родился там. Мажоры на таких поездах не ездят. А пиджак, да, понтовый. Когда проснулся, за окном отъезжал перечёркнутый щит «Село Козлец». Значит, ещё часа полтора до Агнищева. «Забытые богом российские версты. Люблю я дороги печаль». В незапамятные времена – село Малые Агнищи, после революции, естественно – Красные Агнищи, по мере урбанизации – город Агнищев с барашком на гербе. Широкий город промышленного типа, бесформенный в окраинах, холмистый, потому как стоит на заброшенных горных разработках. Пейзаж: узкие речки, причудливой формы озерца, рёбра голых выветренных скал и отвалы шлака, так и не поросшие травой. Пещеры, заброшенные шахты. Агнищевым этот город звали, пожалуй что, лишь местные. Остальные говорили попросту: «Там, возле Ада». Имея в виду градообразующее предприятие и область в целом. Это не образное выражение.

1. «Хикки и фрики, ссылка на вики...» Снегопад за окном выманивал, обещая уединение. «Прогуляться что ли до западного квартала? На часах двадцать три двадцать три». Раньше это время суток называлось — между волком и собакой, теперь — между фриком и хикки. И тот, и другой — собаки. К этому часу фрики уже у спели перебежать из офисов в ночные кубы, а хикки ещё не потянулись к автоматическим боксам выдачи заказов. Одни только волки гуляют — чилдры, дикая сволота подростковая, зверята. Ещё целых тридцать пять минут до комендантского часа, когда патрули начнут ездить. За пойманного чилдра родители отвалят, сколько запросят, — ненадлежащий надзор. Директора, забывшие блокировать школу на время уроков, надзиратели в интернатах, не закрывшие решётки на ночь, попадают под суровую статью. «До чилдров всем есть дело, до взрослых никому нет дела. Пройдусь. В такую погоду на гоп-стоп напороться, уж какое-то запредельное невезение». Чтобы пройтись, надо сначала встать, выключить комп.

Часть первая. 1. С востока на восток. Прочь от родного солнца, чужому солнцу навстречу. В тёмной, громыхающей маленькой клетушке, обхватив колени. В сундуке на колёсах, запряжённом парой выносливых мулов. Как град, стук копыт. Как град, железом обитые колёса по камням. Слёзы, как град. Отец правил мулами. Гнал со всей мочи. Ами не видно отца. В каких аулах, у каких людей менял упряжку, Ами не знала, сколько раз – сбилась со счёта. Она не плакала первые сутки, вторые. Зачем плакать? Отец рядом. А к исходу третьих вдруг разрыдалась. Он не мог услышать, грохотали колёса, шумел горный ручей. Но крикнул: «Тпру!» Подбежал, обнял: – Что, что, что? Мы скоро, совсем скоро приедем! Ами знала, она почувствовала, поэтому и рыдала. Скоро приедем, а дальше? Как он любил её! Как глаза любят долгожданный свет: первые лучи на восходе, первую звёздочку! Оберегал её, как зеницу ока. Ласково звал: «Амистат Фаду!» И гортанная речь звучала нежней нежного.